Странно: вот ты сидишь за компом у тёти на кухне в полной безысходности, совершенно не зная, где будешь жить дальше, потом бац- проходит полторы недели- и ты уже в своей комнате, с завёрнутой в полотенце мокрой головой, при свете страшненькой настольной лампы, пишешь новый пост на лиру.
В первый раз в жизни у меня отдельная комната. Когда я была маленькая и мы жили вшестером в «трёшке», меня угнетало постоянное чьё-то присутствие, и я представляла себе, что нажимаю на кнопку-и с потолка спускаются фанерные стены, отгораживая мой письменный стол (или кровать) от всей остальной нашей жилплощади. На стенах этих мне грезились полки с книгами и всякими нужными мне вещичками, и- думала я- никто не сможет проникнуть за фанерные "укрепления", я побуду одна. Наверное, именно поэтому мне так понравилась книга «Человек-ящик»: гипертрофированная приватность всегда меня прельщала.
Сейчас мой ящик, то есть, комната, достаточно приличных размеров, вся мебель расставлена вдоль стен, а в центре места хватит, чтобы станцевать любой известный мне танец со стулом, или без стула, ни во что не врезавшись. По вечерам, когда я открываю дверь в свои владения, мне всегда кажется, что вместо пола - мутное озеро: свет уличных фонарей, как масло, растекается по линолеуму, и он лоснится и переливается, словно водная гладь.
Окна моего жилища выходят на двор-колодец: со всех трёх сторон - на стены дома. Первое окно загораживает комод с плохо выдвигающимися ящиками. Он надрывается и кряхтит под тяжестью громоздкого старого телевизора. Второе окно «в открытом доступе». Подоконник широкий, шелушащийся белой краской: круто сидеть на нём и смотреть на эту маленькую жёлтую коробочку двора, прикрытую сверху крышечкой неба.
Прямо у окна стоит покоцанное, но при этом удобное, кресло и круглый деревянный стол. Когда я только въехала, он был устлан ужасно аляпистой, местами порезанной, клеёнкой. Сейчас стол остался «в чём мать родила». Сидеть за ним вечером и читать, или пить чай, или есть, при свете антуражного чудо-светильника (просто чёрная подставка с патроном на изогнутой ножке) – это самые уютные и приятные занятия на свете. К светильнику устало клонит голову чахлая розочка-подарок моего горе-кавалера, который шёл на свидание, а пришёл, к сожалению, на экзамен по литературе. Кстати, о литературе. В серванте на полках я обнаружила достаточно приличные книги: 2 тома Куприна, 4 - Гашека, несметное количество Алексея Толстого, понемножку- Чехова, Хемингуэя, Лондона. Стеклянные дверцы серванта трогательно содрогаются, когда кто-нибудь стремительно проходит по коридору ( тут все почему-то ходят очень стремительно), или когда за стеной, в кухне, работает стиральная машина. Иногда меня это пугает. Ещё пугает старый и громкий холодильник, который резко просыпается среди ночи, жужжит и урчит, и лампочка на нём горит огромным зелёным цветком.
Диван, на котором я сплю, очень жёсткий. Можно было бы, конечно, перелечь на второй, но тогда я окажусь прямо напротив зеркала, а это же не по феншую, а я же дура. Под зеркалом,- что-то типа этажерки, такое ощущение, что её сколотил троечник-пятиклассник на уроке труда. Этажерка и стол у меня, видимо, немного расшатаны: под ножки им подложили свёрнутую бумагу. Их неустойчивость гармонирует с моей.
В субботу я наводила порядок в своих хоромах: намывала полы, выбрасывала мусор. Кажется, девочки, жившие тут до меня, увлекались эзотерикой: в шкафу была куча свечей, масло какое-то, книга «Магия интуиции» и (о ужас!) диск братьев Радченко. Были и более приятные находки: мои предшественницы оставили кое-какую посуду, круг очень вкусного зелёного сыра с базиликом и песто, и какао. Я заплатила Валере сразу за два месяца и, оставшись с вкрай урезанным бюджетом, была очень рада таким сюрпризам. Украшать свой дом я пока тоже могу очень скромно: вот повесила карту Кипра, которую подарили на Днях Европы, прикрепила открыточки с тех же Дней Европы на холодильник, нашла красивые круглые жестяные коробочки из-под печенья - поставила на видные места. Ничего, скоро разживусь и настенными часами, и бра, и половиком, и фотографиями в рамках.
В финале уборки ко мне постучался Леон. Он почему-то очень восхитился моей комнатой, всё стоял и повторял: «Прикольно».
-Как тренировка твоя?
-А у меня сегодня выходной, я ходил на день рождения к подружке. А сейчас мы с папой едем на конценрт.
-А что за концерт?
-Вячеслав Бутусов и…ещё…не помню…
Я только заметила, что Леон как-то очень с надрывом говорит, будто задыхается.
-… концерт посвящён группе «Кино»…гитарист «Кино» - папин крёстный.
-Ух ты! Круто! Яблоко хочешь?
-О! Да! Мне же нужны…витамины.
Следующим вечером мы с Валерой опять пили лимончелло, и да, его крёстный- правда гитарист «Кино», и «Леон сожрал у Бутусова в гримёрке всю еду».
Хорошие у меня соседи. Хорошо, что они вообще есть. С моей придурочной психикой и привычкой к тому, что дома- толпа, трудно бы мне было одной. А так я постоянно слышу голоса за стеной, шаги за дверью, занятные диалоги. Света со своим «заей» вечно хохочет и оставляет в кухне запахи пирогов и жареного мяса. Валера консультируется с сестрой по телефону, что класть сначала: морковку или картошку (А баклажаны когда? В последнюю очередь?), матерится и каждый день заявляет, что «замутит мультиварку». Леон хнычет и не хочет делать зарядку по утрам (какие-то жуткие приседания с выпрыгиваниями, отжимания и ещё что-то).
Так что, как пел господин Фоломкин, я живу красиво, я живу роскошно. Правда, в ванной не полежишь (тут душевая кабина). Правда, тут никогда не бывает достаточно дневного света: даже в солнечную погоду нужен электрический. Правда, раковина одна и для умывания, и для мытья посуды, поэтому из неё периодически жутко пасёт тухлятиной. И вообще, запах здесь очень своеобразный: смесь жареной картошки с луком, стирального порошка, застывшего жира, курева, и чего-то затхлого, неуловимого.
Ещё мне иногда кажется, что я и мои соседи- пассажиры поезда дальнего следования. Терпим временные неудобства, а потом слезем на своих станциях и разойдёмся по домам. Но нет. Они уже «по домам». А я пока не знаю, на какой станции сходить. Еду дальше. Там видно будет.
