время, время... книги, тесты, зубы, шажки, музыка, активные точки, Сердце и Тройной Обогреватель... время, время моё.

вот, понравилась статья, которую маменька моя, опять же, нашла. то есть, не статья, а как это назвать - реприза?
***********************************

Михаил Жванецкий: Я прошу мои белые ночи


Я прошу мои белые... Я прошу мои черные ночи... Я хочу жить всюду.

Мне нужно мое Черное море, мои льдины, мой север и мой город Москва, моих многих людей, моих толп. И бриллианты проспекта Калинина, и перламутр влажного Невского, и горячий изумруд Дерибасовской. Я пропаду без этого. Я хочу, чтобы люди мои жили и жили, чтоб души их были так же полны, как головы, интересной работой, и жизнью нашей, и музыкой, и зеленью, и морской водой, и дождями весенними, и трепетом к женщине, и любовью к детям ее.

Я хочу ходить по Родине. Я хочу, чтобы меня все знали. И разговаривать долго и доверчиво. И не марать глаз неискренностью, рук не портить дрожью.

Я хочу ходить по Родине, знать все языки ее, чтоб любить всех ее женщин, стоящих и сидящих у русских печей, у котлов и мангалов...

Я зароюсь в песок южной Кушки немножко. Я прогреюсь. Я накалюсь. И, раскаленный, бегом побегу на север. И - в снег под Архангельском. Ночью в тайге. И пусть плавится подо мной, растекается весной мой снег. И когда я совсем замерзну и когда я окоченею, я бегом побегу на восток в долину туманов, в долину горячего пара, ключей горячих, пахучих и упаду. И, окоченевший, на ключах полежу, и согреюсь, и посмотрю нерест лосося, и кеты, и крабов поем любимых, и рыбы много увижу, которая течет ртутью; мои ребята в зюйдвестках ловят, вылавливают, рубят ее ножами... И, наевшись рыбы и отогревшись, бегом побегу через всю родину на запад. Через Урал, по соляным местам. По Волге. Задержусь в челнах на стройке, где интереснее всего.

Я стар. Я толст. Я гипотоник и ипохондрик, но, если б мне пришлось однажды, ушел бы я в армию или в челны. Там или там мне интереснее всего. Или лететь в три "маха", или в лодке на севере подо льдом, или в челнах под молодым начальством. Не знаю, как вы, а я для него все сделаю. В челнах есть такие.

Боюсь, когда будет готово и с лязгом пойдет конвейер, станет обычно, станет однообразно, станет то, что было. И начальники будут старыми, а я говорил, что люблю молодым подчиняться.

Челны, челны и - на запад. Мой запад. Доступный мне запад. Запад моего паспорта. Который дает мне право на неограниченное передвижение в среде, ограниченной моими пограничниками. Получилось чуть-чуть ехидно, это уж мой несносный характер. Люблю приправить патетику специями.

ИТАК, мой запад. Это прибалтика. Географически и человечески. Ближе к Европе. Кафе у них. Сливки сбитые. Буквы латинские, что поражает и утихомиривает. И совершенно неясный и непонятный эстонский язык. И красивые мужчины, похожие на мужчин, выведенных искусственно. С крупными руками, что так нравится женщинам и нравится нам, мужчинам помельче.

Там уж я раскушу варьете. Почти ночное. Со столиками и программой. Там уж я посижу, как иностранец с переводчиком, в темноте, в полупустом баре. Это тоже запад - полупустой бар. И ночью пойду глядеть Средневековье. Ригу и Таллин. И католиков, и их высокие-высокие соборы со скамьями и органом, где музыка льется на спину и хочется верить, что не умрешь, что царство небесное не отменили, а что-то будет. Потому что нельзя же так просто - упал и перестал. И все остается людям, и что-то остается детям. Это понятно. А хочется для себя. Хочется произрасти в чем-то или перейти во что-то и посмотреть, что будет. Об этом тоже можно думать среди чистых деревьев, и домиков, и молока, и пахучего масла.

А когда мне наскучит тишина и вежливость, я рухну в Москву. Я ринусь в толпу еще тихий и вежливый. И здесь мне покажут. Меня здесь заставят быстро двигаться и брать не торгуясь и не торгуясь отдавать. Потому что столько желающих, что желаний значительно меньше. И от грохота машин не услышишь пианино в доме напротив и дом не увидишь от дыма, когда они дружным газом уходят под зеленый, и постовые зеленеют в газу на подъеме.

Машины и люди. Тысячи и миллионы. Чем можем, отравляем среду обитания. Выхлопом и перегаром. Недоверием и дымом электростанций. А жить хочется здесь, где людей много. В этой давке и для сердца найдешь и для беседы. Студента-математика-международника-астрофизика с толстым портфелем. Или художника с бородой и загадочным взглядом. Без денег, но с принципами. Или без принципов, но с продуктами.

В этой толпе можно найти трех женщин: умную, добрую и красивую. И полюбить всех трех сразу. И получить взаимность. После того, как вы отчаялись найти их трех в одной.

В этой толпе можно встретить прелестную собачку, пуделя карликового с бантом, черненького, в галифе и носочках. Здесь можно встретить злую старуху с каменным локтем и ненавистью к мини-юбкам и аппетитным коленкам в метро напротив. Б-же, от этих коленок в метро напротив у меня ломит пальцы, и я буду думать об этом отдельно, это я вам обещаю. Вообще, я хочу жить, пока я мужчина. Такая у меня задача. А когда этого не будет, я мирно перейду в царство небесное, не уходя с ваших улиц. Я буду тихим, райским старичком с румянцем, с подскрипывающим голоском, и звать меня будут Владимир Михайлович, и я буду давать девочкам книжки и картинки и целовать их глазами, светящимися от оригинальных воспоминаний.

Нет, нет. В толпе надо быть мужчиной, по крайней мере, внутренне.

И ревновать.

И вообще.

В этой толпе можно найти много инженеров, которые быстро будут идти с работы или на работу, смотря куда им интереснее или куда им больше хочется. В любом случае у них в глазах оживление преследуемого.

В этой толпе самая читающая в мире в метро публика.

Есть несколько причин:

А) действительно интересно, что там пишут;

б) долго ехать, устаешь глазеть на чье-то лицо;

в) те же коленки, то есть прячешь нахальный взгляд в конспект;

г) не уступать место и заслонять его газетой;

д) все-таки нет своего автомобиля и вместо руля держишь журнал того же названия.

Из этих причин и может сложиться благородный образ пассажира с книгой в переполненном вагоне, где глаза и буквы прыгают в разные стороны.

В этой толпе можно встретить будущих больных гриппом, ныне просто бациллоносителей. С мокрыми носами и сухим лбом.

А также врачей с портфелями, в халатах под пальто, с бюллетенями в папках, где трафаретом выдавлено: "Катар верхних дыхательных путей".

В этой толпе можно встретить человека из автомобиля. Его легко заметить: он пробирается поперек, он широк в заду и вышел на одну минутку купить чего-то - и опять в машину, чтобы гордо ехать параллельно нам. У нас уже такого вида не будет. Даже если мы в такси. Слишком узки в заду и сидим так, как будто оно вот-вот из-под нас выедет и оставит нас на мостовой с чемоданами.

В этой давке вам попадутся двое. Которых я не хочу назвать влюбленными, потому что не знаю, как они сейчас. Настоящие влюбленные, как все дикое, разбегаются под напором цивилизации и всеобщего среднего образования. Любовь уходит из центра на окраины. В заповедник. Глаза мужчин утомлены встречами. Браки называются союзами. Семьи очагами. И чтобы не влюбляться, некоторые просто договариваются под девизом: "Тебе пора и мне пора". А влюбленные, как лани, зашедшие в город, в песнях встречаются чаще, чем в жизни.

В этой толпе можно встретить совершенно лысых. Абсолютно. Но надо, чтобы стало жарко, тогда они снимут шапки и вытрут головы. Тогда все увидят и скажут им: "Ну и что? Почему вы стесняетесь? Вы же лысые".

А если у человека нет чувства юмора? Это не так видно, но очень чувствуется. И он трудно дышит и много работает, и очень принципиальный в толпе, и строгий, и кричит на нас. А нам хоть бы что, мы-то с юмором и едем по своим делам и тонко понимаем, где он принципиальный, а где просто хорошо работает...

А вот в толпе встретились молодые, серые, в серых глазах, серых костюмах, с серыми галстуками и чемоданчиками "дипломат", где записные книжки с телефонами и днями ангела и маленькие карты-десятиверстки с маршрутами вверх или за рубеж. Они почему-то так любят свою страну, что больше всего почитают заграничные командировки, и работу в посольствах, и выезды, и банкеты. Они так любят свою страну, что за командировку в Женеву с профессором или мюзик-холлом жизнь отдадут, маму разоблачат, дядю волосатого оближут. И все в них есть. И любовь к любому и ненависть к нему же. И это в умном человеке с хорошей фигурой. И пройдем быстрее.

Господи. Коленки... Ах, да. Мы условились о них поговорить отдельно, немножко выпив и откинувшись в кресле. И не на табуретке, потому что не откинешься, а упадешь...

А есть, наоборот, инвалиды, стесняющиеся своего вида. Своих голубых точек, или протезов, или глаза стеклянного. Они, которые потеряли это в огне, потеряли потому, что не боялись, теперь стесняются, а мы бегаем и стесняемся их поддержать. Это в нас что-то сидит. Это наш недостаток. Мы потому и бегаем, что они хромают.

А есть дети, которые сами не передвигаются. Их несут. А они поют смешными голосами и приветствуют нас и наше движение. А сейчас их несут на руках в башлыках, в валенках, и они тоже издают свой пар, но маленькой струйкой. Они маленькие и лицом еще не владеют и поэтому очень естественные, на что жалуются киношники. Говорят: "От ребенка не знаешь, чего ждать. От взрослого, говорят, знаешь". И со взрослыми киношникам спокойно, то есть никак, то есть все за него надо придумать киношникам. И реакцию его надо придумать. И любой взрослый с ходу сыграет, и даже бесплатно. Потому что в них актерство всегда сидит. А что он думает, никогда не узнаешь. До того не узнаешь, что кажется, может, и не думает вообще. Я это про некоторых говорю. Потому что эти некоторые часто встречаются и достигают таких крупных размеров...

В этой толпе еще много людей. И хороших. И так себе. И все себе. И все другим. Потому что они разные. Простые и загадочные. Работают, руководят, пилят и строгают, пишут и вычисляют, чтобы вагоны шли вовремя, чтобы продукты в машине ехали, и пиво откуда-то и даже водка ее тоже кто-то делает, и хлеб, хлеб каждый день, и вода, и время мирное, и животик сытый, и в головах проблемы и вопросы, которые возникают на сытый желудок.

А мы создаем давку от своего количества и получаем синяки от кошелок своих и чужих. На бедрах своих и чужих. Вашей жены и не вашей. Особенно в час пик. Когда полуголые курицы расплющиваются, помидоры истекают кровью, рукописи пропитываются повидлом. И держаться надо крепче, чтобы выйти там, где вам нужно, а не там, где все выходят.

А жить хочется здесь, на людях. На многих людях. Жить и умереть в огромной, огромной с севера на юг, с запада на восток, стране, где шумят поезда, ревут самолеты. И люди ездят и встречаются, чтобы разойтись или остаться вместе навсегда.