Схема исчезновения людей всегда одинакова. Словно старая знакомая мелодия, которая превращается в эхо и становится тише и тише... Сначала она теряет ритм и темп, и вам уже сложно под нее танцевать, потом путаются ноты, и вы не сможете ее насвистывать, а в конце вы уже и не вспомните, кто ее исполнял, и была ли она вообще, и почему вы были так взволнованы, слушая ее.

Время от времени в голове будет крутиться мотив, а с языка готовы сорваться слова, но вы так и не вспомните, ни того, ни другого. И тогда вы подумаете, что что-то очень важное упустили, что-то не так сделали...

Что, если представить, что вам снова девять и вы ждете Нового Года, как самого большого события вашей жизни? Мои друзья часто жалуются, что чем старше они становятся, тем этот праздник кажется им менее волшебным. Ощущение праздника уходит. Сначала я думала, что оно уходит к детям, потому что они больше других нуждаются в чудесах. Дети ждут чудес, а не пренебрегают ими, как взрослые. И тогда я поняла, что никуда оно не уходит, а мы не видим его.

 

Очень странно ведут себя взрослые. Весь год они ноют, что чудес не бывает, но стоит только часам отбить последние двадцать четыре секунды, зажмуривают глаза изо всех сил, чтобы загадать желание. Еще говорят, что они люди серьезные, но при виде новогодних витрин замедляют шаг, так что в глазах отражаются разноцветные огоньки.

У нас на кухне пахнет воском и корицей. На щеках и стенах лежат тени от свечей. Они ползают по комнате, потому что окно закрывается неплотно, сквозняки засвистывают зимние песни. Всюду слышится чавканье ложки в миске с салатом, треск чищеных мандаринов. Я включаю и выключаю музыкальную игрушку, маме и папе она уже надоела, и они просят выключить. Часов в десять под окнами гремят выстрелы, я бегу к окну, чуть не свалив с ног маму с тарелкой Оливье, но все равно не успеваю добежать вовремя. Эти салюты всегда сразу же заканчиваются, как только ты подбегаешь к окну.

Я всегда представляю, как Дед Мороз карабкается ко мне на седьмой этаж с мешком подарков, пока мама и папа едят свои салаты, а я чищу мандарины. Я специально долго не захожу в комнату, чтобы его не спугнуть. Мама мне говорит, что если его случайно увидеть, он больше не принесет мне подарков.

Однажды я даже отправила ему письмо в Лапландию. Я долго писала письмо на большом листе, старательно чертила строчки, но они все равно разъехались. Мы положили письмо в конверт, и мама обещала на следующий день отнести его на почту. Тогда у меня под елкой оказались пазлы с замком, шоколадные драже в красном бархатном мешочке и еще настоящая помада. Мне хотелось сразу же собрать пазлы и намазаться помадой, но было уже поздно, и меня отправили спать.

А через несколько лет родители показали мне письмо, которое так никогда и не дошло в Лапландию. Я долго не знала, во что мне теперь было верить. Я больше не подбегала со всех ног к окну, когда слышала первые залпы салютов. Иногда просила выключить музыкальные игрушки, если кто-то долго их слушал, полюбила салаты и все позже стала ложиться спать. Потом я поняла, что теперь нужно было что-то делать самому, чтобы происходили чудеса. Я стала ждать не персонажей, а людей. Я бы только хотела, чтобы мои люди были человечными и хотя бы немножечко преданными.

У людей есть такая привычка, что когда у них есть что-то свое, они навязывают себе, что им это наскучило и ищут себе что-нибудь чужое. Чужое всегда привлекательнее, особенно если больше позволяет, если меньше ограничивает. Иногда стоит просто подумать, а сколько же в вас самих своего и сколько чужого. Чужое нужно класть на место. Жаль, что нам никогда уже не хватит ни желания, ни смелости.