Название: Это все не имеет смысла
Автор: Таша
Жанр: Ангст (вроде:))
Рейтинг: PG-13 (за некоторые нескромные выражения и секс).
Спойлеры: все сезоны.
Предупреждения: смерть персонажа
От автора: предупреждаю сразу – бред. Я сомневаюсь, что такое могло случиться, но в качестве эксперимента поместила героя в такие вот условия. В конце концов, крышу снести вполне могло не только мне, но и ему. Сразу прошу прощения у читателей, которые будут со мной не согласны. Тапочки и помидорки приветствуются. Всем спасибо!

Они познакомились на мосту. Бледный свет фар Импалы выхватил из темноты хрупкий женский силуэт.
Он не знал, почему протянул ей руку, помогая перелезть через перила, вместо того чтобы просто прыгнуть следом. Она не знала, зачем пошла за ним.
Они молчат долгие три минуты до машины, бесконечные семнадцать минут до ее дома, пока она не говорит «здесь». Ее не волнует пистолет на переднем сидении, его не интересует, почему она шла до моста босиком. Он глушит мотор. Молчаливые и пустые полторы минуты до двери.
Он прижимает ее к стене, едва закрыв дверь, впивается в тонкие холодные губы жестким злым поцелуем, она обхватывает его руками и дрожит, изо всех сил вжимается в крепкое мужское тело. Он не знает точно, как она выглядит, потому что темно и потому что это неважно. Им обоим все равно. Адреналин, близость осознанно выбранной смерти. Им уже все равно.

Нет, не так. Они познакомились утром на кухне. Чистой, аккуратной, вылизанной кухне с запахом горячего кофе и жареных тостов. Солнечное пятно на столе, обычный милый дом. Об этом можно мечтать, но сейчас его просто воротит.
- Шейла, - неожиданно говорит она, разрывая тишину, протягивая ему кофе.
Постель – не повод для знакомства. Но дело не в этом. Поэтому он отвечает.
- Дин.
Впрочем, им не нужны имена. Они утеряны, они – как лишнее напоминание о жизни, о личности, о человеке, которого уже нет. Имя – молитва, слетающая с родных губ. Имя – проклятие, когда его произносят не те. Имя – пепел, когда ты мертв.
Он не спрашивает, почему она шептала «Мэгги» на рассвете, едва проснувшись, комкая в руках одеяло. Она не спрашивает, кто такой «Сэмми», которого он звал во сне, сжимая руки в кулаки.
Он целует, мнет ее губы, пахнет кофе и свежими тостами, ее тонкие пальцы уверенно пробегают вдоль позвоночника. Секс – как будто им нечем больше заняться. А ведь действительно – нечем.

***
В этом доме нет фотографий. Все слишком чисто, четко, аккуратно, болезненно точно.
Ему кажется, что он попал в музей или в графическую программу «дизайн интерьера». Ничего лишнего: ни предмета, ни пылинки. Никаких забытых чашек, засохших цветов, небрежно брошенных на спинку стула рубашек, лампа – четко на середине стола, повернутая под углом тридцать градусов шкатулка на камине, расставленные на равном расстоянии друг от друга вазы на полке. Дом настолько стерилен и неправдоподобно обустроен, что кажется нежилым. Неживым. Ненастоящим.
И ему не за чем оставаться.
Они не прощаются, они молчат. Мотор шумит, ее лицо отражается в зеркале заднего вида. Через десять минут заканчивается бензин.
Он возвращается пешком по пыльной дороге. Солнце еще высоко, в воздухе стыло и холодно, безжизненные голые деревья вдоль шоссе.
У нее маленький черный Седан, канистра бензина и красная сетка капилляров. Он не спрашивает, почему она плачет, она не спрашивает, почему он возвращается, залив бак.
Он потягивает пиво на крыльце, пока она как одержимая отмывает, оттирает свою машину, едва запылившуюся за эти двадцать минут. Потом закрывает глаза, глядя в черноту, и сон привычно не приходит. Когда солнце окрашивает горизонт алой бронзой, она накрывает его губы своими. Собственнически, резко. Нежности априори не существует.

Его тошнит от этой чистоты. Она меняет простыни каждый день. Каждый день стирает, убирает, моет, готовит. Постоянно. И больше ничего. Он получает крышу над головой, удобную постель, трехразовое, домашнее, черт подери, питание, жесткий секс больше похожий на борьбу, и не чувствует ничего, кроме злости.
Она не спрашивает, откуда эти шрамы на его теле. Он не спрашивает, кто оставил рубцы поперек вен на ее руках.
Ему хочется ощутить жизнь. Последний раз. Она только вздрагивает, когда чашка кофе с грохотом врезается в стену, когда он с остервенением хлопает дверью. С черного хода. Потом она медленно оборачивается, смотрит на осколки и коричневое пятно на стене, похожее на взрыв.

***
Он идет вперед, не разбирая дороги. Ее дом на отшибе, дальше – поле, мост через ручей, высокая трава вокруг, редкие деревья, чистое, пустое, холодное небо над головой, солнечный шар без тепла и облаков.
Хочется кричать, но он так отвык от звука собственного голоса, что ему страшно. Движение вперед или назад, куда-то, быстрее, стремительнее, горше. Он переходит на бег. Дыхание сбивается, щеки горят, он не знает, куда, зачем, сколько бежит, и не может остановиться, пока не спотыкается, не падает на землю, сдирая кожу на ладонях, разбивая колени. Он лежит, вдыхая сухой запах пыльной травы, не в силах пошевелиться.

Дождь начинается внезапно. Небо затянуто тучами, ветра нет, только пелена дождя застилает все вокруг.
Он заставляет себя подняться, идет назад, промокая до нитки.
Дождь – это слезы мира, невыплаканные слезы тех, кто уже не умеет плакать. Дождь – это память о том, что в мире все же есть живые.
Он находит ее на кухне. Пятно на стене – попытка оживить. Неудачная.
Она сидит на полу, пачкая кровью паркет. Ее руки окрашены бордовым, терпким, густым. Он опускается на колени, припадая губами к порезам, слизывает кровь. Она запрокидывает голову, прикусив губу, но не может сдержать болезненный стон, когда он хватает изодранную кожу зубами, стискивает запястья так, что останутся синяки. Почувствовать боль, причинить боль. Их поцелуй – кровь, дождь и грязь.

***
- Почему? – спрашивает она утром.
Они сидят в креслах, друг напротив друга, не шевелясь. Слышно тиканье часов и шум ветра за окном. Они молчали уже два дня, а до этого – целую вечность. Он никому не рассказывал, да и не о чем. Семейное дело. Почему-то ему кажется, что она имеет право знать.
- У меня был брат. Сэм. Я пытался спасти его, но он меня обыграл, - он мог бы усмехнуться, но забыл, как это делается. – Он мертв.
Она смотрит на него и понимает. Она давно поняла.
- И что теперь?
Это странный, неправильный вопрос. Теперь не существует. Его не существует. Ее не существует. Они застряли где-то между. Мертвая петля. Штопор.
У него хватает сил, чтобы передернуть плечами.
- Все это не имеет смысла.
Они расходятся в разные стороны. Ему нужны бег и падение, ей – грязные простыни и стирка. Она не спрашивает, от чего он бежит. Он не спрашивает, что она пытается смыть.

- Почему?
Правильно, его очередь. Они лежат на кровати, каждый на своей стороне, смотрят в потолок. Тени от ветвей как надломленные в мольбе руки – для нее, как переломанные в борьбе кости – для него.
- У меня была дочь. Мэг. Она утонула. Я не уследила. Ей было три года.
Ответственность. Три или тридцать три. Когда ты принимаешь на себя ответственность за кого-то, это на всю жизнь. Когда ты действительно любишь – это на всю жизнь. Одну, общую.
- И что теперь?
Она поворачивается, смотрит на его профиль, до боли сжатые губы. Прикрывает глаза.
- Все это не имеет смысла.

***
Их голоса звучат хрипло с непривычки. Они стараются не проронить ни звука, но выбить хоть всхлип из другого. Их секс – битва за стон не наслаждения, а боли. Ее тело покрыто синяками, его – глубокими царапинами; он стирает с костяшек пальцев ее кровь, она ожесточенно вычищает ошметки его кожи из-под ногтей. Он не дает ей передохнуть, набрасываясь со злостью на хрупкое тело, она в ответ жарко шепчет в полураскрытые губы:
- Все это не имеет смысла.

На самом деле она некрасивая. Мальчишеская фигура, нервные, рваные движения, заостренный нос, тонкие губы и выразительные глаза цвета кофе с молоком. Волосы до плеч, собранные в хвостик, длинные майки, бесформенные джинсы и вечно голые ступни.
На самом деле он не ее типаж и совсем не похож на ее бывшего мужа. Тот был смуглый, но в то же время со светлыми, почти белыми волосами и карими глазами. Так что они совсем разные, и это хорошо.
Она не спрашивает, почему он кричит в душе, только молча стирает со стен кровавые отпечатки его ладоней. Он не спрашивает, почему ее подушка всегда мокрая от слез.

***
Дни тянутся бесконечно, отвратительно одинаковые, пустые и ненастоящие.
Они молчат, каждый о своем и в то же время об общем, занимаются сексом и спят на разных сторонах кровати. Пусть это не сон, скорее, болезненное забытье.

Нет, она совсем не в его вкусе. Он бы не заметил ее, случайно встретив на дороге. Он бы не вспомнил ее, будь она кассиршей в супермаркете. Он бы забыл ее через два дня, будь она потенциальной жертвой, которую нужно было спасти.
Нет, он совсем не похож на ее мужа. В постели в том числе. Кевин, ее муж, был нежным и ленивым, любил долгие прелюдии, поцелуи, дразнящие прикосновения, он двигался медленно, будто нехотя, и ей это нравилось. Кев занимался с ней любовью. Дин просто трахает ее. И это то, что сейчас нужно.
Они трахаются везде: в спальне, на кухне, в душе, на полу в коридоре, в гостиной, в прихожей, сидя, лежа, стоя. Они сталкиваются телами, руками, губами, будто ненавидят друг друга. Дело же не в любви, не в чувстве, дело даже не в сексе, физиологии, желании как страсти. Они сами толком не знают, в чем дело.
Сон не дает сил, потому что нет усталости. Еда не утоляет голод, потому что голода нет. Никаких потребностей, никаких удовольствий. Они хотят разбудить себя, разбудить друг друга, почувствовать в последний раз, но от этого нельзя проснуться. Он думает, что слишком часто оживал и, видимо, лимит исчерпан. Она думает, что право на жизнь нужно заслужить, а она упустила шанс. Они оба давно мертвы.

***
Ее не удивляет его очередной неожиданный уход. Не удивляет рычание мотора. Не удивляет беспокойно взметнувшаяся пыль на дороге. Не удивляет его возвращение и злость.
Он прижимает ее к стене, яростно, с ненавистью, и ей больнее, чем в первый раз, и это здорово. Он никогда не бил женщин. До этого дня.
Бьет резко, наотмашь, раскрытой ладонью по лицу. Щека горит, а она, придя в себя, подается вперед, накрывает его рот своим и с наслаждением прокусывает его губу, обмениваясь слюной и кровью. Он оставляет на ее теле новые синяки, двигается грубо и резко, и ненавидит себя за то, что делает, ненавидит ее за то, что она позволяет. Она царапает его лицо, толкается навстречу и делит его ненависть с ним. Ей хочется быть сломанной, ему хочется сломать что-то прекрасное.
Когда она достигает пика, она вспоминает Мэг. Когда он кончает, он думает о Сэме. «Все это не имеет смысла», - как мантру повторяет она ему в шею. И он согласен.

***
Он собирает некрологи. Каждый день покупает газеты, проверяет Интернет. На его пальцах – типографская краска.
Когда не следишь, и представить себе не можешь, сколько людей умирает ежечасно. Для него это просто имена, набор букв, констатация факта. Для кого-то – целая жизнь, крушение надежд, боль и память. Как легко убить. Как легко быть убитым. Как легко умереть.
Он ждет. И однажды находит:
«Самоубийство в округе Блэкривер: женщина покончила с собой».
С экрана монитора смотрят глаза цвета кофе с молоком. Он кивает.

Пистолет на переднем сидении. В ту ночь, помогая ей перелезть через перила, он сам готовился к смерти. Они знали, что все уже решено.
Он останавливается на обочине, глушит мотор, проверяет обойму. Осторожно, прощально проводит рукой по приборной доске. Пора ставить точку.
Он вспоминает. Его глаза, торчащие в разные стороны вихры после сна, его взгляд перед тем, как он обнимает его в мотеле, его слезы, когда он узнает о сделке, его улыбку, когда он находит выход….
- Все это не имеет смысла….
Он приставляет пистолет к виску.
Последнее, что мелькает в его сознании: «Сэм»….