Густой мутный мрак, патрывожаны первым, еще чуть-чуть заметно светом зарання, санлива варушывся в мягко нагретыми занач гнезде и долго не хотел покидать его - долго не хотел подбирать своих черных, разбросанных по глухим закуцци космав. Млявый, распаренный сном, он дышал цеплаватай влагой, и в этом цягучым дыхании насився запах мокрой коры и заляжалага листьев.
С неба на землю оседают густая липкой парасць ...
Сначала, как вышли, Сергей совсем не видел дороги. Он слышал впереди у себя одномерных весомые шаги Барковича и мелко семянив в ту сторону, торопясь, чтобы не астацца. Идти было плохо, часто попадала под ноги то скользкая лужа, то пень или карчавешка. Очень мешала ружье - он никак не мог прыладицца, чтобы она хорошо держалась, и каждую минуту приходилось ее поправлять.
Адылов Сергею совсем было весело и приятно.
Начало днець. Уже можно было осмотреть впереди фигура Барковича, только выдавала она некой странной, нелепой: то вырастет вдруг огромная-огромная, то соберется в маленький черный камочак, то совсем исчезнет, сольется с мраком, а потом выдвинуться темной бесформенный массой, совсем непохоже к человеку.
Баркович все время упорно молчит. Сергею ужасно хочется говорить, и он то и дело спрашивает о чем-нибудь в своего спутника, но тот или отвечает одним словом, или просто отмалчивается. Он какой-то странный нынче. Даже голос у него якобы изменился - грубее стал и сурово сдержанный. А тут еще мрак этот, тени различные тайные по сторонам. Сергею начинает влезать в нутро мимавольная жуть.
Ага! Наконец уж точно павиднела. Вырастают скачать новую css деревья вокруг, вылазят кудлатыя корягой. Под ногами видны уже желтый ковер отопления письму. И фигура Барковича стало совсем четкая: он в обычной куртке своей, в высоких сапогах, вместо пояса - патранташ. У него почему-то поднятый воротник, и это придает всему его виду некую чэрствасць, замкнёнасць: обычно он ходит совсем расстегнутом виде. Зачем он поставил шиворот? Нынче же ни-ни НЕ холодно.
Вот и совсем уже видны. День занялся слепой, слизготны. Может, это хорошо для охоты? А может, плохо?
Сергей спрашивает Барковича, но тот молчит. Наверное, задумался крепко. У него сегодня совсем неудачный настроение.
Они все идут и идут. Шли по глухим балоцвеным лесу, потом перешли через сухую остров, подались всцяж по канаве, снова устромилися в дикий непроходимые лес. У Сергея, непривычной к ходы, уже млеюць ноги и страшно ломает плечо, на котором он несет свое ружье.
Где же те гуси?
Перед ними вдруг открывается широкая чистая поляна, окруженный сплошной стеной высокого леса. Баркович останавливается и абарачваецца к Сергею.
- Вот здесь ... Давай отдохну немного ...
Он опирается плечами о ствол огромного дуба и смотрит куда-то в сторону, в темный лесной чащи. Он высвиствае какую песню - видимо, затем, чтобы победить тайно-хитрую улыбку, которая во-во готово всплысци на его лицо.
О чем он думает?
Сергей с радостным облегчением снимает с плеча ружье и ищет место, где бы поставить ее. Баркович вдруг останавливает его.
- Ты не забыл, как надо стрелять? Покажи ...
Сергей исправно прарабляе все необходимые манипуляции. Баркович удовлетворена улыбается. Потом он подходит ближе к Сергею и вдруг принимает серьезный, почти что жесткий вид.
- Вот что ... Нам надо с тобой поговорить ... стало ... раз навсегда.
Тон его словам такой необычный, такой напружна-жесткий, что Сергей невольно бляднее и в глазах у него пыхаю внезапный испуг.
- О чем ты хочешь общаться?
Баркович подходит еще ближе, узлягаецца на свое ружье и впинае у Сергея ужасно неподвижный взгляд.
- Слушай ... Сколько времени, как мы спазналися?
- Давно уже ... Лет пять.
- Да. Пять лет. Мы сразу были здружылися. Помнишь? Это очень интересно ... У нас были моменты, когда мы не могли жить друг без друга. Мы иногда спорили, ругались, крыўдзілі друг друга, а потом искали случая, чтобы снова встретиться. Не могли обойтись без этой встречи ... Правда? Ну, вот ... Мы пять лет были самыми близкими, самыми искренними приятелями ...
Он умолк, словно проверяя в мыслях, то сказал, что нужно было сказать, или ища слов для дальнейшего.
Сергей с полной искренностью подтвердил:
- Я всегда считал тебя за лучшего своего друга.
Баркович не обратил никакого внимания на его слова.
- Вот так ... понимаешь? .. А все-таки мы с тобой враги друг другу .. Жесточайших враги, которые только могут быть ...

«Неужели - конец? Неужели все то, что осталось там, за несколько шагов назад, что ощущается таким близким, нужным, - неужели она навеки адарвалася? А может, это ошибка? Может, она ждет его? Может, хочет, чтобы он вернулся?
Нет! Она простилась навсегда. Она не ждет. Теперь уже поздно. Жизнь против него, победили вражеские силы. Скрутили шчытным колючей Вязьма, не дают свободно дыхнуть, здекваюцца, празднуют свою поганую победу.
Подождите! Он еще не сдался, еще будет борьба. Он еще возьмет свое! »
И Баркович, одержимый внезапным прилива безумно злобы, сударгава сжимает свои кулаки, скрыгае зубами и упивается в темноту хищных Разгневанный взглядом, словно готов броситься на какого нявиднага врага.
Вдруг он вспоминает Сергея, и нехорошая улыбка крови его дрыжачая губы. Он останавливается среди дороги, с минуту о чем-то полагает и решительно заворачивает назад, на село.
У Татьяны в окне светится тихий прыветны огонек. Когда проходит мимо Баркович, огонек на момент ловит его в свое желтоватым-прозрачное лоно, - наверное, затем, чтобы падивицца на него зол, демонической искривленное лицо.
Баркович зайшовся к Автухов, первого члена своего по охоте.
- Дай мне на завтрашний день свои ружья.
- Во ... А твоя что?
- Мы пойдем Вдвоем с товарищем ...
- А-а ...
Автух то памыкаецца рассказать, но Баркович не слушает. Он забирает ружье и поспешно идет к себе на хутор.
Сергей еще не спит. Он сидит за столом, узлёгшыся лицом на ладони, и искренне о чем думает. Баркович старается взять добродушно, веселый тон.
- Бабы говорили, что в Черном маху осели гуси. Пойдем с тобой завтра вранни. Я взял тебе ружье.
Сергей поднимает на него свои наивные, ясные глаза.
- Я же не умею стрелять.
- Это совсем просто. Вот так ...
И Баркович начинает на скорый успех объясняет ему, как надо обращаться с ружьями. Сергея чрезвычайно интересует это механика, и он уже искренне радуется, что Баркович надумал взять его на охоту.
Они сейчас же ложатся спать, чтобы завтра еще досвита быть на ногах.

- Что это: Практичность или сантыментальнасць? На всю жизнь, значит? Ха-ха! ..
Татьяна сурово насупила брови.
- Бросить легче, чем быть оставшимся.
- Это, знаешь, очень похоже на Сергея ...
Татьяна еще больше насупилася.
- Ты здекваешся над Сергеем ... Ты - сильнее ... А он хороший, лучше тебя. Я верю ему во всем.
- А мне не веришь, потому что любишь меня. Кого любят, поэтому никогда не верят.
- Ай, не знаю я ...
На ее лице отметился след внутреннего боли. Она адышлася к окну и, отодвинув завесу, начала смотреть в черную заслонку темноте. Баркович остался на месте. Минута протекает в нервно-напятым молчании. Потом Баркович заговорил глухим, снижены голосом:
- Что ж ... значит - все ... конец ... Что же ... пусть себе ...
Он помолчал, будто полагая, что еще надо сказать, и спросил:
- Ты, наверное, захочешь, чтобы я с тобой больше не встречался?
Она с нервной поспешность обернулась к нему.
- Да, Адам. Больше не надо ... Ты ничем тут не связаны ... Езжай отсюда ... Мне будет лучше ... Я хочу хорошо тебя вспоминать, и ты не должен мучить меня ... Езжай куда-нибудь ... я очень тебя прошу ...
Баркович пагадлива кивнул головой.
- Хорошо, поеду. Прощай!
Он хотел на этом и закончить все, хотел уже завярнуцца и идти, вплоть она вдруг подошла к нему, положила на плечи ему свои руки и впилась в его лицо глубоким болезненным взглядом.
- Прощай, Адам!
И в каком-то внезапном восторге, в пьяном экстазе начала его целовать.
- Прощай! .. Прощай! .. Любой! ..
Баркович услышал на лице у себя горячую влагу: она плакала. Он сильно приютил ее к себе и зашептал:
- Ты любишь меня ... Татьяна, ты любишь ... Зачем так делать? ..
Она будто и не слышала этих слов. Она еще раз посмотрела в лицо ему своим раскаленным взглядом и вдруг успокоилась.
- Ну, иди ... Подожди, захини свою куртку - на дворе уже холодная. Дай, я. Вот так. Во ... Какой ты халатное! Как дицянё ... Ну, иди ...
Она вывела его на улицу и стояла на крыльце, пока не заглохла в темноте его медленные весомые шаги.
Странное ощущение было сейчас в Барковича. Какой тлумны туман атулив его сознание, и в этом тумане бесформенный обрывкам митусилися отдельные слова и образы, беспорядочно извлечен из того, что произошло там, у Татьяны. Живее всего ощущались Татьянин поцелуи, словно прилип к лицу палками нязводными пятнами. Другой минутой казалось, что она и сейчас целует его, и затуманен сознание настойна добивалась развязать тупое, назойливые вопрос: «Зачем это она? Что обозначают эти странные поцелуи? »
Потом понемногу туман развеявся, и вдруг, словно острым ножом, рэзнув по сердцу безмерно пякучы сожалению. Перед ним открылась в острой, почти физически ощутимой конкретности близка возможность счастья, возможность глубоких сладких утех, которая была, безусловно, была до этой последней встрече.

Завтра приедет Стася. С самого того момента, как вчера надвечар принесли телеграмму и Сергей первый всех ее прочитал, его ни на минуту не оставлял веселый радостно-подняты настроение. Он был совершенно счастлив. Он не только рад был, что скоро встретит Стасю: он ждал от приезда нее чего-то большего, чего-то особенного. У него выросла странная уверенность в том, что приедет Стася - и будет все хорошо. Будет хорошо и ей, и Барковичу, и всем чисто. Он вчера говорил об этом Татьяне, и она згажалася - она тоже с нетерпением ждет Стасинага приезда.
Одно беспокоит Сергея - это непонятно дикий настрой Барковича. На его телеграмма сделала, наверное, плохое впечатление. Он, правда, сначала только улыбнулся и проворчал, будто сам к себе:
- Ну что ж, это хорошо ...
Но потом спахмурнев, усцервився-то, начал метаться, как загнан зверь. То пойдет куда-нибудь, то снова вернется в дом, ходит от стены к стене, не говорит ни с кем, ни на кого не обращает внимания.
Сегодня утром ушел из ружей. Видимо, происходит, то заспакоицца. А завтра выясницца все, все чысценька.
И Сергей полностью отдается своему бязрупатна-радостно чувству.
Баркович вернулся рано - только начало темнее. Он бросил на лавку свои инструменты, подошел к Сергею и сказал с четким нажатием:
- Я сегодня пойду к Татьяне.
Сергей понял.
- Хорошо, я останусь дома.
И Баркович сразу пошел.
У Татьяны огня еще не было. Она сидела в своем уголке, облеченного густым волокна мраке. Он сразу заметил ее, как вошел в комнату. Он молча подошел к ней, склонился перед ней - большой, грамоздны - и с парывчатай палкасцю начал целовать ее руки. Она слабо адпихала его от себя.
- Постой ... Я запалю лампу.
И она встала, подошла к столу. Она почему-то очень долго искала спичек, хотя они несколько раз бразгали у нее под рукой. Наконец нашла, зажгла свет. Баркович только сейчас заметил, что стоит на коленях перед диван. Он встал, подошел к Татьяне, заглянул ей глубоко в глаза.
- Я знаю, Татьяна, за что ты злуеш на меня. Ты злуеш за то, что не умерла Стася.
Татьяна испуганно адшаснулася от него.
- Достаточно, Адам. Я больше не могу ... Ты мучыш меня ...
- Я люблю тебя - ты это знаешь ... Завтра приедет Стаса ... Нам нужно что-то делать ...
- Нет-нет, ничего не надо ... Я не хочу, я согласна ...
- Ты баишся?
Татьяна с твердой решимостью вхапилася за это слово:
- Да, да, Адам, я боюсь ... Я боюсь Стас ... Мне кажется, что это она не умерла ... вернулась, чтобы только нас разлучит ... Я знаю, что это глупо, но все равно ... мне не будет покоя ...
Баркович обнял ее своей крепкой рукой.
- Ты будешь со мной, Татьяна ... всегда ... Я буду тебя защищать ... Мы можем поехать куда-нибудь, исчезнут от них, от всех ...
- С тобой ... всегда ... Зачем ты это говоришь? Ты сам не веришь этому ... Ты же все равно кинеш. Такой ты человек ... Я и тебя боюсь ... больше, может, чем Стас ...
В Барковича в глазах пыхнув едкий огонек.

Сегодня вышло так, как и тогда. Баркович молча сидел, а они вели вдвоем веселую шустрый беседу. Время от времени они бросали друг на друга короткие выразливыя взгляды, и когда глаза их встречались, они гарэзлива улыбались друг другу, как те дети, что напракудяць чем-нибудь, Адылов не раскрытые останутся без наказания.
Между их было уже нечто похожее на общее тайны.
На прощание Татьяна снова, насупившыся, тщательно вникали Барковичавых глаз, ему снова смешно было от этого и Люба было смотреть на нее, и снова поднялась было в нем горячая волна нежности.
С тех пор так и пошло. Баркович на целый день пропадал в полесских недрах, а Сергей, одержимый черной скука, скитался по окрестностях хутора. Как только оседают на землю серая час, Сергей, полный радостной нетерпимости, бег к Татьяне - в ее прытульным уголке так волшебно звивалися минуты дружеской беседы, перамешанай с тихой несмелая лаской.
Часов в девять приходил Баркович. Он молча сидел до конца вечера и, выходя от Татьяны, неизменно улыбался добродушно-загадочной улыбкой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Этой парой над Полесьем еще летели гонки плавнакрылыя гуси.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сергею долго не удавалось стало поговорить с Барковичам. Их случайные разговоры никогда не выходили за пределы малозначимые мельчайших, равно неинтересный ни одному, ни другому. Или только Сергей памыкався затронуть какую-либо жизненно острую тему, Баркович Ураза обрывов разговор или резко переводили ее на другой предмет. Сергею это давало большую неприятность. Ему трудно было носить в себе невысказанное мнение - он к этому не привык. Правда, большую часть мыслей своих и чувств он изливает в искренних разговорах с Татьяной, но было и такое, о чем ему трудно было с ней говорить. И он с упорным цярплівасцю ждал, когда, наконец, можно будет высказать все Барковичу.
Это случилось дней через пять после его приезда. Поздним вечером они возвращались от учительницы. У Сергея, как и обычно после встречи с Татьяной, остался внутри легкий хмель радостного восхищения. Густая волка тьма, через которую они шли, способствовало его самавглыблёнасци - он молча прыслухвався до приятного своего чувства и широко, пъянавата улыбался - благо никто не видит. И вот вдруг Баркович ни с того ни с кое спрашивает:
- Ты, Сергей, ждешь Стасю?
Он здрыганувся от неспадяванасци и не знал, что ответить.
- Почему ты Спрашиваешь про это?
Баркович спокойно пояснил:
- Я вижу твое новое увлечение, и у меня появляется тревога за Стасю. Она может потерять своего последнего верного сторонника.
- Почему «последнего»?
Баркович не ответил. Сергей подумал, что сейчас как раз наступила пора для откровенного разговора, и решил начать.
- Слушай, Адам, я давно уже хотел сказать тебе ... я тебя не понимаю ... Мне кажется, ты совсем не рад, что Стася паздаравела, что скоро приедет к тебе, будет снова, как в старину ... Неужели это правда? .. Неужели ты действительно больше ее не любишь? ..
- А ты?
Сергей замяшався.
- Я. .. ты, Адам, знаешь ... Я ее совсем особенно любил и люблю ... не так, как ты ... Я тебе не мешает ... Я ее буду всегда любить ... всегда ...
- Ты очень смешной ...
Сергей понял эти слова как выразил недаверъя к нему и волновался.

А назавтра вранни, проснувшись часов в девять, Сергей заметил, что в доме нет уже ни Барковича, ни его ружья. Афанасия, хозяйский сын, рассказывал, что Баркович встал еще досвита и, ничего не сказав никому, подался куда-то в лес.
Это было совершенно неожиданно. Сергей очень плохо себя чувствовал среди незнакомой крестьянской семье. Хрупкая абыходливасць хозяев казалось ему чересчур перавяличанай и наганяла на него неприятное смятение. Ему трудно было сидеть дома, и он целый день слонялся по окрестностях хутора, зазираючы в дом только затем, чтобы узнать, вернулся Баркович.
Барковича не было до самого вечера. Тогда Сергей решил пойти к учительнице.
Татьяна встретила его без особого удивления, будто заранее знала, что он придет и что придет один. Когда Сергей пожаловался ей на Барковича, она с улыбкой ему ответила:
- Разве вы не знаете этого лесуна? У него вечно такие фокусы ...
Сергей сразу, как только вошел в прытульны Татьянин комнатку, как только увидел ее ласковый веселый лицо, ее серые улыбчивый-ветлыя глаза, - сразу услышал себя легко и свободно, будто пришел к старому доброму своего товарища. Снова, как и вчера, занялась в них живо разговор, опять они дружно смеялись, шутили. Они сели в тот волшебный теплый уголок, где обычно сидел с нею Баркович, и Сергею показалось, что он сидел здесь много-много раз, что все здесь такое знакомое ему, такое близкое.
Татьяна обращалась с ним немного снисходительно, как старшая с младшим, - он чувствовал это, но совсем не абражався. Это было даже приятно ему, потому ўлівала в их отношения особую мягкость и теплоты.
- Расскажите что-нибудь про Стасю.
Она попросила так просто и незаметно, что Сергей совсем не удивился с этого внезапного ее желания. Он всегда рад был говорить про Стасю и был искренне уверен, что каждому приятно о ее слушать. Теперь он говорил таким тоном, будто спорил с кем-то, защищал ее от чьих нявидных нападений, упорно отстаивал ее достоинства. Он так увлекся, что совсем не следил за Татьянин лицом и не заметил, как на нем отметился был тень глубокое отчаяния, как потом с болезненной потуги победила она это чувство и смотрела на него, на Сергея, с нескрываемой жалостью, с ласковым материнских сочувствие.
Сергей замолчал и задумался. В его синих глазах застыла печальная мечтательность. Татьяна молча положила свою руку на его сукрыстыя волосы и нежно перебирала их. Он сначала якобы не слышал это тихое ласки, а потом, схамянувшыся, схватил ее руку и начал целовать.
Она почему-прыкусила губу, и в глазах у нее заблішчэлі слезы.
В этот момент из сянец раздался беспорядочно грохот. Это пришел Баркович. Он вошел в комнату, дал «добрый вечер», улыбнулся, заметив, что занята его обычное место, сел издали и застыл в немым молчании.

Татьяна сидела на полу и разжигают свою грубку. Она поспешно встала им насустрэчу, начала извиняться за непорядок в доме. Баркович поздоровался и показал на товарища:
- Это Сергей.
- Я так и думала. Я сразу узнала вас, действительно. Мне Адам о вас говорил.
И она с гостеприимной ветласцю завинулася у Сергея. Баркович взялся разжигать грубку. Перабіраючы щепки, он проворчал безучастным тоном:
- Жена моя паздаравела, скоро приедет сюда.
По поводу приезда он просто выдумаў, но вышло так, что попал в самый образ. Сергей сразу всхапився:
- Да, Адам, я совсем забыл про это. Она говорила, что как только соберет немного силы, то сразу приедет сюда. Видимо, уже скоро ...
Баркович незаметно взглянул на Татьяну. Был один момент, когда ей, видимо, не в смог было скрывать свое волнение, и она отвернулась, словно ища чего-то на книжной полке. Но сейчас же авладала собой и даже, чтобы показать свою твердость, долгое время говорила исключительно о Стасю. Даже она отметила с едким нажатием:
- Адам вовсе был разочаровался. Он никак не ожидал, чтобы его жена паздаравела ...
Баркович удивленно взглянул на нее, и она это почувствовала, но навмысля отвернулась, чтобы не встретиться с ним взглядом. Барковичу ясно стало, что она на него злится.
Весь тот вечер Татьяна общалась исключительно с Сергеем. Она вдавала себя веселой, бязрупатнай, много смеялась, шутила. Этот вынужденный, неестественно настроение потом действительно захватил ее - она словно забыла, махнула рукой на все неприятности, которые претерпели в последние дни, и полностью отдалась этому минутнай вясёласци. Ее настроение нашел искренний адгалосак у Сергея. Он был нынче на удивление ловкий в разговоре, рассказывал много о городская жизнь, шутил, смеялся сам и достаточно удачно смешил Татьяну. Несколько раз Татьяна между смеха и шуток пристально вглядывалась в него, тщательно изучая его наружных вид. Ей упадабалися его белые сукрыстыя волосы, и она попросила разрешения пацерабиць них - из этого вышло у них целая забава.
Баркович сидел в своем уголке и молча следил за ними. Ему было тесно здесь, его встурбаваная энергия требовала какого-то выхода - ему хотелось встать и пойти куда-нибудь, чтобы хоть в бязмэтным движения открыть источника для своих сил. Но он не мог бросить Татьяны - ему в этот момент к боли нужно было ее присутствие.
Это было какое-то удивительное, назойливые-неприятное чувство, совсем не похоже на ту жадно потребности в женской близости, которая обычно привлекало его к Татьяне. Он не слышал сейчас этот близости. Он пытался пробудить в себе обычную милость, пяшчотнасць, но оставался холодный. Будто легла между ним какая-то глухая пустота и в ней тупо обрывались нити его чувства. От этого поднималась в сердце едкая злоба и росло упрямое непобедимо желание оставаться здесь, возле нее, и настойна ждать, что будет дальше.
Они пошли от учительницы совсем уже поздней порой. Она провожали их с шумной клапатливасцю и просила заходить еще. Баркович, прощаясь, задержал ее руку и с твердой любознательностью взглянул ей в лицо, но она сердито насупилася и решительно вникали от его взгляда. Это вышло у нее немного комично, Баркович не выдержал - и засмеялся. В этот момент ему чрезвычайно необычным и любимой показалась она - из своей напряженной рвением быть сердито, с своей беспрасветнай суровасцю. Волна горячей нежности затопило нутро его - ему захотелось привлечь ее к себе, крепко-крепко обнять и целовать - сейчас же, здесь, при Сергею. Она, наверное, почувствовала это настроение, так внезапно уздрыганулася, вырвали свою руку и блеснула на его коротким взглядом, полным настойнае просьбы или, может, предосторожности.
Баркович ушел от Татьяны в хорошем настроение.
Сергей, как вышли, сразу спросил:
- Это твоя любовницы?

Сергей митусився, бегал по дому, махал руками.
- Тогда, как я отбил тебе телеграмму ... она умирала тогда ... а ты не приехал ... В ту ночь изменилось все ... Резкий перелом ... Врачи страшно удивлен ... никогда такого не было ... Это - чудо, Адам, это - чудо ... Я навмысля тебе не писал ... Сначала я сам не верил ... не мог поверить ... А потом я решил, что лучше, если будет неожиданная радость. Она Видимо с каждым днем здаравее. Она уже ходит ... есть все чисто, температура равна ... Чтобы ты видел, Адам, - она почти такая, как и раньше ... действительно ...
Баркович с методической павольнасцю здев с плеча ружье и повесил ее на стену. Потом распустил охотничье сумку и достал из ее прекрасного молодого лиса.
- Смотри, что за игрушка ... Сумысля полностью приволок ... Красота какое, а?
Сергей няўцямна тырканув пальцем в зверя.
- Заяц ...
- Какой тебе заяц! Лис ...
И Баркович вплоть зайшовся от неудержим бурного хохота. Удостач адсмяявшыся, он вдруг потянул Сергея из дома.
- Происходим давай. Поговорим.
Они подались под деревню. Сергей бесперастанку говорил про Стасю, о ее удивительное выздоровление. Баркович молчал. Баркович чувствовал себя так, будто неожиданно попал в ловушку. Казалось, что некий физический груз навалился на него и тупо прижимает к наземь, не дает зварухнуцца, не дает распрастаць, развинуць крепкого тела. И почему это неприятное ощущение совсем не злучалася с лицом Стас. Он не радовался сильно потому, что она осталась жить, но и не поймать на нее. Он привык все невзгоды, которые бы его ни постигают, рассматривать в общем плане, как очередную схватку с жизнью, как очередное наступление всех тех вражеских сил, с которыми ему приходится вести борьбу. Стася только оружие в руках этих сил, Стася не виноват.
И Баркович вдруг начинает с мягкой лаской расспрашивать про Стасю, интересуется самыми незначительными мелочевкой, соединенными с ее прекрасными выздоровление. Сергею это очень нравится, он вкладывает в рассказ всю искренность своих существа, он все прасвятляецца и заглядывает в глаза Барковичу с особо глубокой палкой благодарностью.
Адылов Баркович больше спрашивает, чем слушает. У него - свое. Скутыя внезапным тяжестью силы его начинают настойна играет, подниматься шумным волнами, готовить какой-то отпор, какой удар по враждебных силах. Он ощущает мощный прилив энергии, он готов уже в бой и ищет только первой жертвы.
Первой жертвой был, конечно, Сергей. Баркович прервал его в момент самого искреннего восхищения, когда он с безмерно нежностью описывал каждое движение, каждое слово «здоровой» Стас. Баркович выбрал самый болезненный место - он сказал с намеренно подчеркнутым грубым цинизмом:
- Теперь ты можешь наверстать то, чего не имел был раньше. Помнишь «признании над свежей могилой»? Ха-ха ...
Сергей вдруг звяв, уныло склонил голову.
- Зачем ты обижайте меня, Адам?
- Ты сам себя обижать. Не надо быть сантыментальным.
Далее, до самой деревни, они шли молча. Около школы Баркович остановился.
- Зайдем к учительнице.
Сергею все равно было, куда идти. Он пошел к учительнице.

Пошли потом медленные черные дни, сквозь которые так нудно тянулся бесконечный цепь неотвязно турботных мыслей и размышлений. Эти дни выпили у Татьяны много жизненное силы - они глубоко вциснули и абпяли болезненной синню ее серые глаза, они положили на уста ей резкую печать затаенная мук, они разлив по лицу ее нездорово бледность.
Страшная жуткая неизвестность ... Перед ней стоишь, как перед грозным судом, с холодным ужасом перабіраючы черную стаю своих мимавольных грехов. Она сама рождает их, эта тайная неизвестность. Она с лихамысным лукавство вызывает нехорошие мысли, мечтаний, она обманчива раскрывает пространства для преступное радости. А потом удручает суровым укором, поднимает в душе больной митусенне, от которого некуда деться, от которого нелюбимые делается всю жизнь, весь мир ...
Из города нет никакого известия. Неужели еще тянется то страшное медлен угасания? Неужели еще не пришел конец? Она хочет этого конца, она ждет его с палкой нетерпеливо надеждой. Плохо это, дико и жестоко. Она знает, не хочет себя обманывать, она признается перед собой в своих преступных мыслях и чувствах.
«Будь сама собой ...»
А Баркович целыми днями цягаецца со своей ружей. Благо ему, он находит хорошее себе утешение. Каждый вечер он приходит свежий, веселый, с добродушно улыбкой, с ясными, как у ребенка, глазами. Татьяна встречает его бледная, устурбаваных. Она каждый раз с тревогой ждет от него желаемое вести. А он ставит в угол свою ружье, сядае перед ясно горящей грубкай, широко разбросать грамоздныя свои чабаты и, потирая руки, рассказывает о всякие мелкие происшествия, которые попались на охоте. Часто приносит он зайца или лиса - кладет возле своих ног и во время разговора то и дело нагинаецца, чтобы с замілаваннем погладят равную пушистой шерсть.
Татьяна сначала дасадлива моршчыцца и нервно кусает губы. Но Барковичав равен покой переходит понемногу и на нее - она забывает свою тревогу, на свои муки и окончательно находит себе утешение в широких и теплых объятиях Барковича.
Так продолжалось, наверное, дней десять. А потом случилось нечто совершенно неожиданное, совершенно непредвиденных, - пошли такие события, которые за неделю перевернули все вверх ногами.
Как-то раз серой часом Баркович, возвращаясь с охоты, зашел к себе на хутор. Обычно он приходил домой только поздно ночью, но сейчас вроде что-то подсказало ему, что надо обязательно зайсцися. И как только вошел в дом, - по сдержанной тишине, по тайному шушканню малышей, по солидно-рассудительно фигуры хозяина он сразу ўцяміў, что есть что-то новое. Мрак не дал был сначала рассмотреть маленького человечка, который сидел против хозяина. А человечек, как только увидел его на пороге, схватился с лавки и бросился ему навстречу.
- Адам! Стася здоров ... Совсем здоров ... Слышишь, Адам?
Сергей в какой-то бурной экзальтацыи схватил аберуч Барковича и начал его тармасиць.
- Это чудо, Адам. Это великое чудо. Понимаешь ты, а? Понимаешь?
Баркович спокойно оторвал от себя его руки и прошел дальше в дом.
- Скажи, как это ... было ...

Баркович дапытлива посмотрел в ее серые глаза, но она спрятала свое настоящее чувство под маской хмуро турботнасци.
- Когда будет поезд? Только завтра ... Завтра в десять часов. Раньше нет. Мы пойдем ко мне ... Тебе не нужно сейчас быть одному.
Баркович охотно согласился. С каждой минутой он все живее и живее чувствовал какой-то легкий, задорна подняты настроение, какую-то беспричинно риск, расхадовасць. У каждого человека бывают такие минуты, когда, выбит из колеи каким-либо чрезвычайным случаем, он с болезненной слодыччу порыве все абыклыя моральные связи и положение себя словно наружу от всего жизненного прогресса. Тогда уже бывает не отчаяние, а острая, болезненная ощущение личное свободы, широких личных возможностей. Тогда человек может сделать самый необычный и нелепый поступок.
Уже звечарэла, и они, придя в школу, сразу зажгли свет. На маленькой канапцы у грубки был их аблюбёны уголок. Татьяна заняла свое место и сидела молча, не спускаючы с лица серьезного, турботнага выражения.
Баркович прыслухвався, как растет в нем то лёгкавзнятае чувство, что занялось после телеграммы. Уже трудно было сдержать это чувство, оно требовало какого-то выхода, толкала на какой озорно поступок. Он взял обеими руками Татьянин голову, опрокинул к себе ее хмурь, насуплены лицо и, остро зазираючы в глаза, сказал ей:
- Почему ты не радуешься, Татьяна? Ты можешь радоваться, ты должна ... Будь сама собой ... Это лучше, что она умрет ... Ты знаешь ...
Она густо покраснел, но не ответила ничего. Только нетерпеливо вырвали из его рук свою голову и больно, до крови, прыкусила губу.
Он загадочно улыбнулся и, помолчав немного, заметил:
- Я, Татьяна, никуда не поеду ...
Она резко обернулась к нему и взглянула прямо в лицо ему долгим уедливым взглядом. В серых неестественно блестящих глазах ее Баркович увидел целый Вихрь разных противоречивых чувств: там холодная злость мяшалася из полка радостью, там болезненный укор пераплятався с глубокой, искренней благодарностью. Она чуть слышно прошептала:
- Зачем так ... не надо ... Езжай туда ... завтра вранни ...
Баркович повторил то, что некогда сказал был Сергею:
- Умирать легче, чем быть присутствующим при смерти. Чрезвычайно скучный долг ... и лишний ...
Она вздрогнула - ни то от испуга, ни то от отвращения.
- Ты хочешь, чтобы она умерла.
- Я люблю тебя ... Ты также жжэш ее смерти.
Татьяна снова упяла в него свой напряженный взгляд. Теперь было в нем полно тяжелого невразумення и страха. Так обычно смотришь на неизвестного человека, которого первый раз встретишь где-нибудь в диком, безлюдном уголке. Что он скрывает под своим обликом? Или не ждет он только удобного момента, чтобы тебя погубить?
А Баркович спокойно улыбается широкой, ветлай улыбкой. Его ясные глаза так тепло, так мягко ахинаюць своим нежным светом, так приятно ласкает, саграюць. Его глаза говорят без слов, что он действительно любит, что ему можно верить.
На Татьянин лице страх и невразуменне отдают место теплой прыязнасци - она берет своими маленькими ручками огромную Барковичаву лапу, гладит ее и начинает доверчиво улыбаться. Глаза ее вдруг становятся сырым и блестящими, из них по одной роют крупные слезы. Она не скрывается с ними, даже не вытирает глаз - слезы текут, а она улыбается и с доверчиво лаской смотрит на Барковича. Баркович вдруг бросает свою спокойную недвижимость, привлекает к себе девушку и страстно целует ее мокрый, облиты слезами лицо. Она хлипае, как ребенок, и жалуется:
- Ты и меня так ... потом ... когда заболел ...
Он утешает ее:
- Что ты, Татьяна? Ты такая здоровая ... Мы с тобой будем всегда вместе.
Она сударгава прыцискаецца к нему и шепчет в горячем забвении, в непрытомнасці:
- Не езжай ... Никуда не езжай ... Я не пущу ... Ты будешь со мной ... Пусть, пусть умирает ... я не люблю ее ...
Баркович слушает и про себя тихо улыбается:
«Какие беспощадным эти самки!»

блог рассказов