Продолжаю читать Быкова - лекции о русской литературе.
Вчера наткнулась на интересное - он пишет о Симонове и его стихотворении "Жди меня". Этот стих я люблю - "колдовское бормотание" как заметил Дмитрий.
Но задело мой интерес другое... о смене образа Родины-матери на Родину-жену.
Я выложу кусок из лекции ниже. Но вот какая мысль меня посетила... На момент написания стихотворения это стало действительно нужной и своевременной сменой вектора восприятия. А вот сейчас для нынешнего поколения как воспринимается образ Родины-жены?
Недавно у меня была дискуссия с одним моим знакомым, для которого Родина не связана с теплым чувствми, скорее с предательством, отторжением его самого. Я тогда связала как раз Родину с образом матери. А вот если бы он как жену ее воспринимал? Хотя может в его восприятии она и есть жена (с которой он развелся), не осознанно, но... Это многое объясняет.
Итак, текст:
«Жди меня», несмотря на эти гипнотизирующие повторы, пленяет другим. Странную вещь сейчас скажу. В советской поэзии существует культ матери, немножко блатной. Он и в блатной поэзии существует тоже. Мы можем определить совершенно четко, архаик поэт или новатор. Для архаика, архаиста Родина всегда мать, а для модерниста, новатора - жена. Блок, конечно, все нам исправил, удивительным образом написав: «О Русь моя, жена моя, до боли нам ясен долгий путь», исправил в том смысле, что вместо страшноватого облика грозной матери, которая все время что-то требует, обвиняет, посылает на гибель, появился образ жены. Надо сказать, что в едином образе матери эти две составляющие плоховато уживаются. Об этом есть довольно откровенное стихотворение у Кушнера: Отдельно взятая, страна едва жива. Жене и матери в одной квартире плохо. Блок умер. Выжили дремучие слова:
Свекровь, свояченица, кровь, сноха, эпоха.
Мы знаем, что одной из причин смерти Блока и его депрессии были постоянные стычки, взаимная ненависть его жены и матери. Можно сказать, в этом аду он и прожил последние десять лет жизни. В отношении к родине, как ни странно, тоже присутствует этот странный комплекс: она и мать, и жена. Мать всегда грозная и требовательная, а жена добрая, понимающая, союзница. Мать, в общем, боишься или чувствуешь к ней благодарность, но это набор должных ощущений, а Родину-жену хочешь, к ней тянешься. В чем действительно абсолютное величие Симонова (и многие этого не понимают) - он впервые решительно отодвинул на задний план образ матери и выдвинул на первый образ жены. Многие мои знакомые матери, даже будущие, не могли ему простить ужасных слов «Пусть поверят сын и мать в то, что нет меня».
Надо сказать, что мать Симонова была в свое время роковой женщиной, чрезвычайно решительной, как у Нагибина, настоящая глава семьи. Она очень не любила книгу «С тобой и без тебя». Мы-то понимаем, что она ее не любила по причинам женской ревности, но она говорила, что это неприлично - писать интимные стихи своей бабе во время войны! Люди умирают миллионами, а ты тут признаешься, интимничаешь! Она написала ему письмо, ныне опубликованное, которое содержит жесточайшую, почти партийную критику этой книги. И, конечно, ее ужасно раздражало, что он называл себя Константином. Вообще-то он был Кирилл, но поскольку в детстве, играя с отцовской бритвой, он порезал язык и на всю жизнь стал картавым, он говорил: «Я не могу называться Кивив! Я не выговариваю ни „р“, ни „л“». На мать это не влияло. Она говорила: «Константина не рожала, Константина не желала, Константина не люблю и в семье не потерплю!». Обратите внимание, рифма «люблю» - «терплю» присутствует и здесь. В общем, образ матери для Симонова грозный и неприятный, вот поэтому он и выдвигает на первый план образ жены. Родина-жена во время войны сильнее, потому что к жене испытываешь эротические чувства, жены не боишься, защищаешь ее. Вообще жена - гораздо интимнее. И вот это интимное переживание родины и обеспечило Симонову такую славу.
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину - такую,
Какой ее ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трем березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
И дальше настоящий взлет, хоть и казенная, но лирическая интонация:
Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть... Но эти три березы
При жизни никому нельзя отдать.
Очень мощно сказано. Вот это интимное проживание патриотического дискурса, интимный образ родины - безусловная симоновская заслуга.
https://jour-avell.livejournal.com/296562.html