Они крайне щепетильны в вопросах передергивания конформистских устоев. Это — их ареал, между гранью статистического компромисса вкусов и видимого горизонта провокационности метафоры. Они как бы добровольные хранители погранзастав этой области, значение которой поддерживается исключительно их трудом и представлением о врагах.
Безразличных же или сомневающихся в их роли — они не любят. Зато очень любят выходить за свои пределы — в Мир, рядясь(и проникновенно перевоплощаясь) в миссионеров, бегут подбирая свои карикатурные рясы к местам разнузданных скоплений и средоточения аморальных феерий… И там изливаются о глубине своего отвращения. Это они любят; в этом их смысл: вновь и вновь возвращаться к богомерзкому месту, и рассказывать заблудшим о том, как им противно происходящее и присутствующие…
Еще они "размышляют", как им самим кажется, но неохотно распространяются о деталях, опасаясь видимо, где–то в глубине души, что могут потерпеть позорное фиаско со своими откровениями. Поэтому, оберегая и страхуя шампиньон своего самолюбия(предпочитающий, как известно — дерьмо и мрак), начинают думать, что их блестящим находкам должно обождать и обрести истинных ценителей, а с "этих" — пустышек, хватит многозначительной в своей мнимой символичности чепухи(образованной между прочим, только от сверхразвитого чувства собственной важности): "пишу вам в нелюбимую передачу в сотый раз", "да всё это хуйня, потому что я там у вас разглядел самолюбование и вывел из этого "океан хуйни", "а у меня по–другому"…