В документах маленького питерского чиновника Александра Васильевича Васильева двое его старших детей - Евгения и Федор - вообще не означены. Отец обзавелся ими еще вне брака, невенчанным. "Федор остро переживал свое ''странное'' положение, но (мещанин по происхождению) держал себя и всюду так, что не знающие его полагали, что он по крайней мере граф по крови", - свидетельствует художник Иван Крамской.

Сравнение с "графом", возможно, связано и с таинственным покровительством начинающему, но многообещающему дарованию графа Павла Сергеевича Строганова. Известный меценат, купив картину семнадцатилетнего Федора на конкурсной выставке Общества поощрения художников, с тех пор не оставлял юношу своим вниманием. И, что важнее всего для пейзажиста, приглашал погостить в своих обширных имениях. В этих живописнейших строгановских усадьбах - в Знаменском на Тамбовщине, в Хотени на Харьковщине - девятнадцатилетный Федор Васильев впервые вдохнул воздух свободы от давящего быта и ненавистных житейских мелочей. Из его дневников узнаем, как по утрам, на любимом рассвете, выходил с этюдником, "чтобы на весь день самозабвенно утонуть в лесных зарослях или степных травах, в море ржи, среди огромных, как чащи лесные, садов, где тополи своими верхушками теряются в небе".

В гостях у Строганова исключительно восприимчивый Федор приобрел подлинный светский лоск и казавшуюся врожденной горделивую осанку, так удивлявшие в нем Крамского.

Десяти лет Федор, чуть не с пеленок полюбивший срисовывать картинки из журналов, начал писать маслом. Бесплатно учился в гимназии - за удивительно звонкий и чистый детский голос, выделявшийся в местном церковном хоре. В каникулы подрабатывал - носил почтальонскую сумку за рубль в месяц. С тринадцати лет нанялся помощником писца в Адмиралтействе за три рубля. А в пятнадцать на его отроческие еще плечи после смерти отца легла забота об овдовевшей матери, сестре-невесте и двух младших братишках.

Бросив занудную писцовскую должность, подросток определяется в ученики к реставратору Академии художеств Петру Соколову. Это давало и хлеб, и серьезное приобщение к самой "кухне" художнического ремесла. Вечерами неутомимый Федор посещает Рисовальную школу при Обществе поощрения художников. Петербург в его первых картинах предстает не официальной столицей, а романтически призрачным городом. Но стремительно растущему художнику уже тесно в каменной клетке столицы.

Помощь в жизненно важном "прорыве" пришла совсем неожиданно. Знаменитый художник Шишкин влюбился в сестру Федора красавицу Евгению, а заодно проникся симпатией к обаянию и таланту брата. Летом 1867 года Иван Иванович и Федор вдвоем отправились осваивать для искусства русский Север. В Третьяковке я обнаружила две картины, на которых оба написали старое кладбище за церковной оградой Валаамского монастыря. Только у Васильева в этом благодатном месте смиренно беседуют фигуры белого мирянина и черного монаха, а у Шишкина на сочной траве в элегантном летнем костюме раскинулся сам Федор Васильев. Вряд ли добрейший Иван Иванович тогда предполагал, что уже завтра Федор станет серьезнейшим его соперником.

Недавний ученик Крамского, но уже выходивший в мэтры 26-летний Илья Репин, общительный, экспансивный, эмоциональный, отреагировал на 19-летнего Федора Васильева совершенно восторженно. "Такую живую поэтическую натуру при прекрасном сложении имел разве что Пушкин!" - воскликнул он. И тут же предложил Федору вместе "рвануть" на Волгу. Плыли по великой реке от Твери до Саратова, а творческую квартиру устроили в окрестностях самарского Ставрополя, как раз напротив Жигулей. Думается, здесь и приохотился Васильев к изображению огромных пространств неба, воды и земли.

В те дни "гениальный мальчик" (так называли юного Васильева все известные в то время художники), казалось, вовсе не ведал ни равнодушия, ни усталости. Репин рассказывал, как после очередного утомительного похода, когда предельно усталый он валился в свинцовый сон, Федор целую ночь "с неуменьшающейся страстью скрипел карандашиком", закрепляя в альбоме массу дневных впечатлений.

С этим волжским альбомом и явился Федор Васильев на очередной "четверг" Артели художников, к вождю и идеологу передвижников Ивану Крамскому.

"Вы часть меняи"

Будучи на 12 лет старше Васильева, Иван Николаевич, как подлинный художник-психолог, обнаружил в нем особенную чистоту и свежесть чувства, меткость суждений и беспримерную откровенность, которая раскрывала душу и самого обычно замкнутого Крамского. И в живописи он почитал Федора за "музыканта и поэта", сравнивая его с "музыкальным инструментом, который изумляет слух".

Если живопись Шишкина под воздействием Федора стала свободней и мягче, а Репин благодаря ему нашел своих "Бурлаков", то влияние Васильева на Крамского оказалось поистине всесторонним. Это видно из собственных его признаний: "Жизнь моя не была бы такая богатая, гордость моя не была бы так основательна, если бы я не встретился с Вамии Вы точно часть меня самого и часть очень дорогая. Ваша жизнь - отзывается в моей".

На что благодарный Васильев откликается насмешливо, по-мальчишески, но также с любовью: "А я Вас люблю так, как мой дед любит огуречный рассол, еще хуже!.. Нас с Вами сам черт веревочкой связал". В адресе на конверте именует Ивана Николаевича "Генералом оти Кувырк-коллегии".

Только серьезно заболев, Федор утрачивает свое чарующее легкомыслие. Зато еще ярче вспыхивает его художническое ясновидение. В Ялте он не однажды испытывает по ночам творческие "галлюцинации": например, увидел наяву картину "Христос в пустыне", которую Крамской в эти дни только начинал писать.