Здравствуй! Я не знаю, как к
тебе обратиться. Ты мне не сестра, у нас нет общей родни, не подруга. Мы
никогда с тобой не виделись, но я знаю тебя, и то, что ты есть. Я
увидела тебя в глазах твоего сына. Нет, нет, не пугайся, с ним все
нормально.

Он сидел в большой военной машине, у нас много
таких ездит теперь, серьезный, сосредоточенный, на обочине дороги,
ведущей от России на Мариуполь. Правда весь в пыли, чуть замученный
дорогой и солнцем, и поэтому грустный, сидел, опираясь на автомат,
словно ища в нем поддержку.

В этой машине были все такие,
мальчишки. Одинаковые, с оттопыренными ушами, в светло-зеленой форме, с
пушком над верхней губой, с уставшими, безразличными, скучающими
глазами.
Они спросили у меня, где набрать воды. Я показала:

- З дороги звернете та через дві вулиці, повернете ліворучь та за рогом
буде подвір,я підприємства, у них там скважина, то ж наберете. А
звідкиля, ви, хлопчики?

И я утонула в его глазах. Они в один
момент стали такие большие, глубокие, сначала, как бы втянули меня в
себя, а потом с испугом выплеснули обратно, они потемнели то ли
тревогой, то ли страхом. Но потемнели так, что я ничего не видела кроме
этих глаз:

-Это Украина?!- выдохнул, даже не сказал он. Он уже
знал ответ на свой вопрос, но задавал его, моля или надеясь на
отрицательный ответ.

-Так Україна, - подтвердила я.

Он молчал. Лишь чуть вздрогнули губы. Лишь глаза сверкнули отчаянием и
болью. А вот душа не подчиняется военным приказам. Она крикнула. Даже не
крикнула, выдохнула, прошептала, простонала. Это, как ветер в степи,
вот так же стоишь в жару, вроде бы и травинка не колыхнется, и вдруг, ни
откуда, раз, обдаст зноем, жаром, аж до кости.

-Мама!

И я увидела тебя. В его глазах. Ты что-то готовила возле стола, но в
тот момент, когда он выдохнул «мама!», ты вздрогнула и обернулась. А по
другому и не могло быть. Тебя окликнула часть твоего сердца. Твое
сердце, сбилось с ритма, отозвавшись на этот клич.

«Мама!»- мы
кричим, рождая на свет часть своей души, сообщая миру об исполнении
своего предназначения. Плачем, когда эта частичка, сверкая глазами, и
морща носик, говорит свое первое в жизни слово «Мама!», протягивая к нам
ручонки. «Мама»!- мы кричим это когда больно, страшно, и темнота,
цепляясь за жизнь, теряя себя, теряя любимых. «Мама»!- кричат наши дети в
страхе, безпомощности, отчаянии, беде, любви, радости, победах. Слово
начала и слово конца жизни-Мама!

Я смогла увидеть тебя, услышать безмолвный зов твоего мальчишки, лишь по одной причине. Я тоже мама.

Я живу в Украине, у меня дочки, но это не меняет сути, я-мама. Мама, она и в Эфиопии, мама.

Твой мальчик приехал к нам, на войну. Верее, он приехал в войну. Я не
знаю, убивать или умереть самому. На войне это одно и тоже. Вряд ли
напитав мою землю кровью выживет его душа.
Ты не веришь в душу, в Бога, в любовь?!-это твое право.

А что приведет твоего сына домой?-приказ командира, получившего за эту
войну деньги или подчинившегося другому приказу, вряд ли. Домой ведет
любовь и вера.

Скажи, я так и не поняла, вглядываясь в черты
лица твоего мальчишки, за что, почему он приехал убивать нас на нашей
земле? Почему он пришел обнимая автомат, а не девушку? Почему он идет по
моим степям оставляя вдов, с опущенными уголками рта и потухшими
глазами?

Я обидела тебя?! Я разрушила твой дом? Я разбила твое
сердце, уведя у тебя любимого?-нет! Мы никогда не виделись с тобой.
Тогда зачем эта война?

Знаешь, здесь степи долго звонят ночью,
после боя. Живые звонят мертвым. Тоже чьи -то матери, понимаешь. Тоже
звонят сыновьям. Так страшно.

У нас в Украине, есть такая птица
бугай, выпь по-русски. Говорят, когда она поет свою песню, она
оплакивает неупокоенные, не отпетые души, которые неприкаянные бродят по
степям, ища и не находя покой.

Здесь женщины, как плакальщицы
мира, как скорбная выпь, плачут, за лежащими в ковылях и полыни,
скинутыми в шурфы шахт, зарытыми в траншеях. Закрываем глаза, заказываем
молебень за их неупокоенные души. Мы не знаем, чьи это дети, мужья. Их
приняла наша земля, остальное уже не важно.

Знаешь, как
страшно стоять у обочины и смотреть, как сюда, к нам, едут вот такие
одинаково стриженные мальчишки, они едут со стороны вашей границы, чуть
окают, токают в разговоре, пугаются, когда узнают, что они в Украине.
Жалкие, как воробышки. Это солдаты срочники. Они еще боятся убивать.

Те, у кого взгляд коршуна, высматривающего жертву-это контрактники. Им
уже нравится демонстрировать свою силу и они вкусили кровь. Это видно по
дрожащему кончику носа, вынюхивающему добычу, и нервному взгляду,
ищущему смерть.

А еще страшнее, стоять вот так же у дороги, и
видеть, как эти же машины, возвращаются назад к границе. Из их чрева,
перебивая запах пыли, брезента и солярки, доносится сладкий,
обволакивающий, но отталкивающий запах разлагающейся плоти. Из них
кричат, те, кого везут в этих машинах. Как же они кричат. Как стонут,
выхрипывая из груди остатки жизни, пропитывая придорожную, угольную пыль
черный соком тлена. Умершие едут вместе с умирающими, не оставляя
последним надежды.

У нас нет воды, нет дождей, мы степной
засушливый район с разорванной трещинами безводия землей. Она здесь
одинаково жадно впитывает и воду, и кровь.

Поэтому
коричнево-алую дорожку, струящуюся за машинами, с черном отливом,
свернувшихся кровяных телец, с розововатым соком сукровицы уже через
пару минут не будет видно ни на асфальте, ни на пыльной грунтовке.

Земля принимает в себя и соки жизни, льющиеся редкими дождями, и соки
смерти, питающие мои степи полноводной рекой. Ей все равно, что
впитывать. Прах к праху.

Ты знаешь, родники здесь редкое
явление. Шахты изменили русла подземных рек и увели воду с этой
сверкающей антрацитовой пылью территории. За те родники, что остались,
мы очень боимся. Мы часто стали видеть в степи, возле шурфов заброшенных
шахт, военные машины, и замазанными землей или кровью номерами. Наши
бездонные шахты, стали могильниками для безымянных солдат. Почему-то их
не везут назад через границу. Их оставляют здесь. Теперь мы боимся, что
разлагающаяся плоть отравит последнюю воду.

Война шагает по моей земле, очерняя и иссушая ее. И тут твой мальчишка, в этом аду. Зачем он здесь? Его ли это война?

Мне говорят, что русские солдаты защищают, русских граждан, тут в
Украине. От кого? Я говорю на двух языках, на русском и украинском,
вернее на смешанном, тут все так говорят. У меня до гуманитарно-военной
миссии, которую решил провести обезумевший государь соседней страны было
все: лето, море, отпуск, работа, мечты, дом, продукты, у детей школа и
безопасность. А сейчас, твой сын с автоматом, и разруха.

Я не просила защиты, я вообще не просила вмешиваться в мою жизнь. Зачем он здесь?

Подожди, ты плачешь? Я обидела тебя? Ты мечешься в растерянности?-ты не
знала, что он тут, в украинских степях, в котле ненависти и скорби? Ты
не хочешь, чтобы он в меня стрелял?!

Родная моя, мы же бабы! Давай обнимемся! Поплачем! У нас есть общее, то, что дороже всего-дети.

Да уехал он, живой, воды набрал в зеленую фляжку. Даже успел умыться.
Правда угольная пыль смывается тяжело, но хоть отмыл слезы с глаз. Они
предательски блестели и осталяли дорожки по пыльным щекам.

И
там, куда он поехал будут возле обочин стоять обычные сельские или
городские бабы, матери. Дай Бог, чтобы дали воды, а не закрыли ему
глаза.

Родная моя! Не мы с тобой развязали войну. Но мы обе не хотим терять детей, правда?!

Я не знаю, как остановить тех, кто идет по моей земле, обещая мне
гуманную защиту смертью. Руки опускаются. Правда, не знаю! Может
вместе?! Во имя детей? Твоих и моих?! И ради внуков, а? Приезжай! Не жди
его или похоронку о нем. Не отдавай его войне. Приезжай! Я не хочу
больше выть выпью. Я не хочу закрывать глаза, что больше не видят звезд в
степи.

Скорее всего мы ровесницы, или ты чуть моложе, или
чуть стараше. Опять же, не в этом суть. Мы-мамы! Этот мир наш. Мы дали
ему жизнь. Кто имеет право отбирать его у нас?-никто! Приезжай!
Да,
прямо вот так, в переднике, учительница, физик, строитель, врач,
домохозяйка, МАМА. Мы должны биться за своих детей. Шурфы бездонны,
степи бескрайни, горе бесполо, война всех в правах равняет, только
скорбь множит.

Наши дети, не для войны! Понимаешь ли ты это? У
нас с тобой одинаковые слезы, горькие, как полынь в моей степи и
соленые, как пот твоего мальчишки, едущего в чужую войну.

Приезжай! На границу, в мои украинские города, закрой собой сына и моих
детей, как горлица закрывает крыльями гнездо во время дождя. Чужих детей
не бывает, помнишь? Дети не для войны.
Не говори мне о долге, чести. Долг-защищать Родину, а не разрушать чужую. Это позор. Просто ничего не говори, приезжай!

Не хочешь?! Ну, да ладно, мы все бабы, разные. Кто отмахнется от чужого горя, а кто и в горящую избу ради чужих детей.

Просто знай, если что, я, говорящая на русском языке украинка, мать
украинских детей, напою твоего, говорящего на русском языке сына и даже,
если придется, я оплачу его и закрою ему глаза. Чужих детей не
бывает...