14 июня.

Я собственник. Я понял это давно, но признаться в этом, написав эти слова, оказалось сложнее. Я зависимый собственник.

Это не шутка, а последствия штатного психолога, который приехал из Орлеана. Говорит он с акцентом, но каких только акцентов я не наслушался за многие годы! Впрочем, я впервые вижу человека, который, по его собственным словам, разбирается в психологии нежити. Из нежелания показывать свое любопытство (если оно появляется – то это моя слабость), я не спросил, какую еще нежить он исповедует на своей кушетке там, во Франции. Очень интересно. За полтора часа непрерывной промывки мозгов я узнал о себе много нового, ведь столь глубинное самокопание никогда не было чертой моего характера.

Ну что ж, потешно.
- Признайтесь самому себе Алукард. Вы привязаны к своей Хозяйке. (Молчание). Вы согласны со мной? (Молчание). Поскольку наша беседа полностью конфиденциальна, и я ее даже не записываю… (Я буду молчать!). Ну что ж, давайте разберемся…

Я зол. Если мне под руку попадется человек, упырь или… я не знаю, что я сделаю. Возможно, «это реакция на критику». Или последствия «глубокой рефлексии». Нет. Нет, Ваше пресветлое Злючество. Я не пойду больше к нему. Вот она, черта человека: если ему жарко, то бесполезно объяснять, что в Сибири зима. Если Интегра посещает пыточную камеру под прикрытием «кабинета психоанализа», то тем же самым должны заниматься я, Виктория Церас и все прочее население Хеллсинга.

Что на очереди, Хозяйка? Курсы вождения? И-мидж-мей-кер? Стоматолог?

15 июня.

У нее не было матери. Я стал вновь понимать, что значит это для человека, когда гулял с полицейской по круглосуточному торговому центру. У Церас есть друзья среди наемников, и она одному из них покупала подарки. Полицейская на диво скромно одета. Ночь, голод, и хитрющие глаза из-под рыжей челки. Глаза красные. Она опять не пьет кровь. На холодильнике магниты с обнаженными самками и грозная надпись «Диета».

Перед нами ссорится молодая пара. Ссорится по-английски, то есть, мешая слова «suck» и «осмелюсь ли я…». Но на разборки этих приматов я вдоволь налюбовался. Меня заинтересовал их ребенок. Он с грустным лицом дергал свою мать за штанину, постоянно и ритмично. Она слегка отталкивала его, в то же время как будто прижимая к себе, чтобы он не отошел и не потерялся в толпе. Ребенок… маленький мальчик лет пяти. Он умудрялся задавать матери какие-то вопросы, получать ответы и просить «еще». Не знаю, почему я засмотрелся на него. Не знаю, что и почему меня вдруг привлекло в нем. Возможно, я просто голоден.

У Интегры не было матери. Не было женщины, которая ругала бы ее за короткие юбки, за помаду, за коньяк, который она попробовала в четырнадцать лет и которым здорово отравила свой юный организм. Не было матери, которая читала бы нотации и жалела, не было даже матери, которая игнорировала бы, ее просто не было. А я, как ни старался, даже отца заменить ей не мог. Возможно, я был для нее старшим братом… хотя старшим братом я больше являюсь для полицейской. Кем же я был? Кем остаюсь? Почему я привязан к Хозяйке? Потому что все предыдущие Хозяева (а это особое слово для меня!) были взрослыми, самодостаточными людьми, я был их слугой, они были Хозяевами. И все. Не больше. Не меньше.

А Интегру я создавал вместе с природой, создавал такой, какой хотел ее видеть, и не ее вина, что иногда я был слишком придирчив и пытался сделать ее жестче, чем это необходимо для женщины. Когда ей было лет шестнадцать, она заявила, что никогда не родит детей. Злючка, это слишком. Посмотри на всех этих женщин. Посмотри на то, как они меняются, как их лица светятся оттого, что они дали кому-то жизнь. Посмотри на их осанку, когда они носят девять месяцев жизнь внутри себя, посмотри на их глаза: от их взгляда я, высший вампир, отворачиваюсь и испытываю стыд. И хотя девственница и беременная – прямо противоположные понятия, укушенная, будучи беременной, женщина обязательно становится вампиром, равно, как и ее ребенок.

Ее Злючество переболеет и этим, я знаю. Если говорить о материнстве – я, конечно, не знаток, - то мне кажется, полицейская гораздо ближе к природе. И если на ее пути встретится человек (вампир…), достойный такого подарка, она будет великолепной матерью. Она чувствует сердцем, а не думает головой. И зачем я согласился идти с ней? Вот мой ответ: не знаю. От нее веет жизнью. Кажется, она смирилась с тем, что будет жить вечно. И радуется. Радуется!

Она говорит мне «Хозяин», так жалобно, что мне и в самом деле хочется чем-то ее порадовать. Она едва заметно косится в сторону детских магазинов и колясок. Так, чтобы я не увидел. Не сказать, чтобы она стеснялась своей природы. Но при мне ей неловко проявлять свою человечность.

У нового поколения что-то иное в глазах. Какое-то довольство. Та же полицейская. На ее долю не выпадало тех ужасов, что пришлись на мою. Она не видела костров Инквизиции, не восходила на эшафот, не голодала (диеты не в счет). Она не знала, что такое чума и не представляет себе, что такое оспа. Что значит сидеть в темном подвале и бояться даже ночью выйти на улицу. Потому что в город пришел мор, и пришла смерть, не та смерть, что я кому-то подарил, а паника, хаос, горы мертвых тел, которые некому убрать. Мы зависим от вас, смертные. И когда я один выжил в этом городе, а умерли все, а те, что выжили, попрятались, мне страшно.
На твою долю, Виктория, не пришлись войны, Возрождение, преследования и викторианство. Не было для тебя той истории, что прошла перед моими глазами. То, что для тебя – страницы забытого учебника, для меня жизнь и не-жизнь. И я стараюсь не вспоминать, потому что вокруг меня легкость, не думающая о прошлом, не смотрящая в будущее.

18 июня.

- Вы хотите доказать свое хладнокровие и бесчеловечность, но на самом деле ваши эмоции и чувства просто слишком глубоко спрятаны.
- …
- Вам кажется, что бессмертию подошла черта, потому что ваша Хозяйка, вошедшая в вашу душу, смертна, и этот конфликт порождает в вас страдания. Вы пытаетесь восполнить ту еще не образовавшуюся пустоту после смерти Хозяйки, в частности, вы обратили в вампира молодую девушку, чтобы не остаться в пугающем вас одиночестве.
- …
- Я оставлю вам анкету, разработанную специально для вас. Пожалуйста, Алукард, заполните ее откровенно. Мы должны сотрудничать для вашего же блага.
- …

Заполните ее откровенно,… во-первых, откровенность – это моя вторая натура, но как написать, что я не помню, какие сны мне снились в возрасте пятнадцать лет? И почему на вопрос «Вам угрожает безработица, что вы будете делать» есть только три варианта ответа? Ее Злючество подсунула мне бракованного психотерапевта.

«Видите ли вы во сне своего Хозяина в обнаженном...» нет, нет и еще раз да! «Хотели ли Вы когда-либо» - хотел, «...укусить…» - хотел и этого тоже, «вашего Хозяина» - да, хотел, оставьте меня, исповедник. Я видел Фрейда, когда он только поставил первую кушетку в своем кабинете. К чему многословие? Но если уж Ее Злючеству так хочется мучить меня, пусть. Мне не жалко немного потратить своего времени, чтобы обеспечить этому доктору путь в высокую науку. Может быть, я в который раз войду в историю? Может быть, он напишет книгу «О душе вампира»? Было бы интересно почитать.

Кино. Полицейская. Опять!

21 июня.

Прошло столько лет, а я помню войну… и скучаю по Уолтеру. С годами притупляется чувство обиды и ненависти, зато появляется некоторая солидарность с прошлыми друзьями и врагами. Неужели я старею?

Интегра недобро щурится. Похоже, очередной психоаналитик близок к изгнанию. Я слышал, он приезжал к ней на дом. Их разговор меня потряс до глубины души. Леди Хеллсинг постепенно выходит из депрессии. «Кто страдает? Я страдаю?» - «Леди…» - «Мне лучше знать, страдаю я или нет!». Получи свое, белый халат. Ты плохо знаешь эту женщину. Ее число 666. С позором изгнан. Так тебе и надо! Может быть, Злючка теперь и меня освободит от этой пытки? Ан нет. Теперь мои встречи с ним будут проходить с ее участием. Впрочем, я не один страдаю: наемники после каждой операции подвергаются «беседе», иной раз весьма формальной, но утомительной.

Человеческая бюрократия угнетает меня с шестнадцатого века. Уже тогда появились первые зачатки того, что расцвело позже. Впрочем, бюрократы появились еще наверняка в первобытном обществе. Я так и вижу, как некто пра-Хеллсинг отчитывает некоего пра-Алукарда, заставляя подписывать (проставлять печати) на первые малопонятные наскальные рисунки.

Невероятно, но при мысли об этом я рассмеялся. Я рассмеялся!

…Вот список тех бумаг, которые сопровождают смерть ОДНОГО упыря.
- справка от капеллана об исповеди и покаянии исполнителя (я освобожден хотя бы от второго).
- приказ об упокоении пост-фактум (всегда пост-фактум; Королевским Орденам, конечно, не нужно объяснять, что значит «найти и уничтожить», но на официальный приказ это мало похоже).
- расписка в получении приказа.
- подтверждение о вручении приказа (всегда в бумажном виде)
- расписка в обязанности соблюсти порядок упокоения
- подтверждение об упокоении
- заверение в соблюдении правил упокоения
- специально для меня вместо справки из бухгалтерии и госпиталя выписывается ордер на получение донорской крови.

Это минимум того бюрократического бреда, которым обременяет меня моя Хозяйка. Хотя я знаю, что удовольствия она от просмотра и проверки всего мусора чиновничьего стола не получает. И не дай Боже убить человека!

«Человека»… я сам удивился, сколько презрения в моем внутреннем голосе прозвучало. Но я могу сколько угодно презирать людей и даже ненавидеть. Я все равно завишу от них. Почему я вампир? Потому что внутри меня есть пустота там, где у людей то, что они считают чувствами. Я заполняю пустоту своего сердца, питаясь не только их кровью, но и их желаниями, мечтами, надеждами. Когда я был моложе, лет на двести, или на двести пятьдесят, в моей душе горели страстные желания уничтожить их всех, потому что я еще завидовал им. И боялся их.

Во всех фильмах нас изображают «другими». Интересно посмотреть на то, как видят меня люди. Последний раз это было кино «Другой мир», которое я смотрел с полицейской. Да, любопытство. Да, тщеславие. Грехи людей, которые никак не могут испугать вампира. Полицейская едва не ревела в три ручья кровавыми слезами. Вампир, который любит человека и обращает его. Великолепно. Чудесно. За маленьким «но»: если бы я любил человека, я бы сто раз подумал, прежде чем обрекать его быть вампиром. Если бы я любил…

23 июня.

Прости меня, Интегра. Прости меня, моя Хозяйка. Но я не сдвинусь с места.

Ты стоишь напротив меня, и ты смотришь этим столь мне знакомым взглядом, обреченным взглядом: так ты смотрела мне в глаза, убив своего дядю. Если бы я был человеком, я бы шагнул к тебе и сказал бы «Прикройся», или посмеялся бы над тобой… но я не человек. И потому я стою на месте и жду.

Я жду, что ты сделаешь выбор, моя Хозяйка. Выбор между надеждой – и мной. Я даже не против, чтобы ты меня упокоила. Потому что только тебе, как человеку, этот выбор и это право даны. А мне – нет, я буду ждать. Я буду ждать столько, сколько потребуется.

Сделай этот шаг, Интегра! И убей этим одним шагом двенадцать лет моих стараний и моих страданий. Сделай этот шаг, и окажись в объятиях вампира. Окажись в моих объятиях. Отдай мне свою кровь, чтобы освободить меня. Или сделай шаг назад, отступи, ведь еще не поздно. И я забуду об этой ночи. Ведь если бы ты шагнула вперед – что бы ты получила?

Не будет свадьбы, о которой ты так мечтала. Не будет вуали и не будет скромной церквушки в Суффолке, не будет флер-д-оранжа в волосах. Не будет «Мистер… и мисс Интегра Вингейтс Файрбрук Хеллсинг приглашают вас на свое бракосочетание, которое состоится…». Не состоится. Не будет прогулок по залитым солнцем пляжам Лазурного берега. Что будет, хочешь спросить ты? Не знаю. Не могу знать, Интегра, Хозяйка моя. И не желаю знать. Поэтому: оденься и отступись. Вынь сигариллу изо рта и не спеши выгонять психоаналитика. Выйди в короткой юбке на улицу и найди мужчину, обычного, безыскусного человеческого самца. И заставь себя терпеть его.

Прости меня, Интегра, но я не сделаю первый шаг. Ты можешь даже приказать. Но по своей воле, предупреждаю тебя, я на это не пойду. Я не шагну к тебе навстречу. Не думай. Не пытайся. Вот ты стоишь, как божественная, мраморная статуя, не обняв себя руками, и отважная в своей наготе как Жанна дАрк, восходящая на костер. Ты краснеешь, и этот стыдливый румянец приводит меня в чувство, еще раз напоминает, как многим ты готова пожертвовать… но нет. Даже пусть я люблю твое длинное тело, твое тонкое тело, которое ты прячешь от всех, кроме меня, потому что привыкла ко мне, как привыкла к пепельнице на столе возле кровати… нет, Злючка, не пытайся.

- Потому что я вампир, нежить и потому что я не хочу, так или иначе, портить твою жизнь еще сильнее.
- Потому что я не могу причинить тебе боль,
- Потому что я не знаю, насколько сильно ты возненавидишь меня за это завтра, но как сильна может быть твоя ненависть, я знаю.
- Потому что ты для меня всегда останешься моей маленькой девочкой. А маленьким девочкам негоже стоять голыми перед старыми вампирами, комкая в руках майку «Манчестер Юнайтед» и соблазнительно чертить босой ножкой по полу.

24 июня.

И как я мог надеяться, что она отступит? Разве такие женщины отступают? Пришлось почти спасаться бегством. В ходе бегства я понял, что никуда я не убегу, что могу навсегда рассориться со своей хозяйкой и просто упокоиться. «Все по-честному, - прошептала она, подходя ко мне и глядя мне своими ледяными глазами в самую мою душу, в самую мою вампирскую душу, - все по-честному. Ты бежишь. Я догоняю. Ты знаешь, как бегают люди, а не вампиры. Сквозь стены не ходишь, по потолкам не бегаешь. Догоняю – и ты мой. Нет – и ты свободен. Навсегда». И она не шутила.

Я ступил на шаг. В ее руках материализовался пистолет. Голая Хозяйка с пистолетом и безумно сверкающими из-под стекол очков глазами. Мне было… мне было страшно. Это та сторона всех Хеллсингов, что просыпается один раз в жизни, и обычно вскоре после этого все Хеллсинги погибали.
- Я не шучу! – выкрикнула она своим громоподобным голосом, и я побежал.

Господа присяжные заседатели! Ваши преосвященства и Ваше Величество! Я искренне пытался бежать. Но поскольку приказ был – бежать как человеку, я бежал как человек. Не знаю, о чем думали горничные и охранники, когда видели, как я, сшибая по пути все – цветы, столики с обедами, вазы и стулья, - несся по дому с абсолютной паникой на лице. Вернее, это лицо могло выражать панику. Представляю. Красные глаза, увеличившиеся клыки, и заодно шляпа и очки, которые я потерял, и плащ, которым я цеплялся за все дверные ручки этого особняка.

Догонялки со смертью. А за мной вылетела и побежала Интегра – ну хоть майку с трусами она соизволила надеть – с пистолетом, растрепанная, безумная, больше похожая на вампира, чем я. И пистолет в руках. Пистолет, которым она могла убить даже меня. Потому что этот пистолет был в руках Интегры.

Я влетел в подвал, но поскольку за двенадцать лет с момента последнего пробуждения я изучил его вдоль и поперек, то мог надеяться успеть спрятаться в гробу, и вот уже, уже почти…мои дрожащие руки поднимают крышку… (где Церас?! Где она, когда она так нужна?), но в этот миг:
- Стой.
Она не достала до моего затылка. Но достала до моего подбородка. Сердце мое колотилось так, как сердце вампира просто не имеет права колотиться. С меня градом лил холодный пот. Как она успела? Сколько она готовилась... нет, это невозможно. Мой взгляд падает на ее ноги. Босиком, конечно.
- Хозяйка, простудишься.
- Согрей меня, - недобро усмехается она, и щелкает предохранитель, - ну??
Почти как в тот раз, когда я учил ее целоваться. Тоже под прицелом. Тоже с угрозами упокоить и изничтожить. Ей нужен макет. Учебная модель, чтобы потом, когда она стряхнет меня и остатки памяти обо мне, пойти и отдать свою страсть и свой опыт какому-то мужчине с бесцветными английскими глазами и выцветшими веснушками на длинном лошадином лице.
Нет, Интегра Вингейтс Файрбрук Хеллсинг. В эти игры я не играю. Или ты рискуешь нажить во врагах меня. И я выброшу все клятвы, все клятвы тебе. И сделаю тебя своей. А ты нужна мне не-моей, чужой, своей собственной… нет. Не надейся.
- Ну?
Ну что ж…

25 июня.

Телефоны доверия в этом городе заняты даже по ночам. Почему?
- …. (потрескивание, звуки определителя номера). Телефон доверия жертвам сексуального насилия…
- …
- Нет, сэр, это не ваша вина. Успокойтесь. Говорите, она ваша начальница?
- …
- А разрешение на оружие у нее есть?
- (короткие гудки).

- …(трубку почти срывают с рычага). Алло! Это телефон круглосуточной бесплатной помощи при женском госпитале Святой Марии Магдалины…
- (кладу трубку; вряд ли Орден имени Святой Распутницы будет рад жалобе на слишком ретивую начальницу; может, стоит еще позвонить феминисткам? Они-то сделают из Интегры национальную героиню).

- …(раздается жизнеутверждающая музыка, потом голос автоответчика). Вы дозвонились в круглосуточную службу помощи жертвам сексуальной дискриминации, дискриминации по национальному признаку, жертвам беспощадного отношения и угнетения на рабочем месте (да это все про меня!). Ожидайте ответа диспетчера…
- Добрый вечер, меня зовут Жюстина, и я рада вам помочь. Я вас внимательно слушаю.
- …если честно, я не знаю, с чего начать…
- О, не стесняйтесь, сэр. В наше время нетрадиционной ориентацией никого не испугаешь, поэтому не бойтесь признаться, что вы собираетесь совершить суицид, принимаете наркотики и больны СПИДом, и вас подвергают гонениям на религиозной почве и не выплачивают минимальную заработную плату…
- (кладу трубку).

В Интернет боюсь лезть, но все-таки… я обязан быть человечнее сегодня. Обязан. Обязан.
Leila Puffi: ты сматрел вчира Би-би-си про индию?
Grey: не. Матч смотрел повтор Италия и южная Корея.
Hells_lover: парни, помогите! Меня изнасиловали!
Leila Puffi: Кто???
Hells_lover: моя начальница.
Grey: завидую, чувак. Меня мой начальник может только в мозг еб..ть.
Hells_lover: у нее это было в первый раз.
Leila Puffi: ты че? Ну ты гониш, вапче, телки в первый раз нихатят.
Grey: сцуко, ты там еще жив? Не плакай. А у тебя тоже первый раз?
Hells_lover: в стотысячу первый скорее. Она мне угрожала.
Grey: копиром или принтером? Или увольнением?
Hells_lover: пистолетом
Leila Puffi: иле ты пи…диш иле ты полный атмарозак и твая начальнеца тожа полная атмарозка

И, в общем-то, они правы. Говоря нормальным английским языком, я полный отморозок. И начальница моя тоже.

26 июня.

Даже полицейская уже видит, что со мной не все в порядке. Даже она. Сидит около моего гроба с плеером и наушниками и иногда осторожно скребет когтями по крышке, проверяя по моему ответному рыку, жив ли я еще. Жив, Церас, жив, родная. Вернее, не-жив. Только аккуратнее со мной. Я должен побыть в темноте и тишине, и найти слова, чтобы рассказать про произошедшее со мной.

Я не смогу оправиться от этого до конца дней своих. Никогда не смогу. Вот в этом самом гробу, прямо здесь, и он хранит еще тепло и запах ее тела, здесь… отлетают слова: «Убери пистолет, я все понял», - «Докажи это, Алукард», - «Ты потом пожалеешь, Интегра» - «Потом, это потом. Я дала тебе шанс избежать…». Хоть и темнота, но я видел, как она раскраснелась. Если бы она видела мои глаза, то, может, и остановилась бы, рассмеялась бы и просто выгнала меня вон, чтобы просто выспаться в моем гробу, но она не видела их. Не видела моей боли. Не знала, как сильно я себя ненавижу. И не только за то, что связался с человеком (но это пройдет, ведь правда?), за то, что я опять невольно рушу твою жизнь, моя Хозяйка. С того самого дня, как ты пробудила меня, я только этим и занимался.

Сначала заменил тебе друзей и семью. Теперь встаю на пути твоего будущего. Мне что, застрелиться?
…Нет, это будет подло по отношению к тебе, Хозяйка моя. Но утешусь я тем, что все-таки узнал о тебе новое и запишу это для потомков:
- У Интегры Вингейтс, оказывается, под майкой «Манчестер Юнайтед» трусики похлеще, чем у полицейской под ее мини-юбкой
- я краснею писать и думать такое (потому что я много от чего краснею в современном мире), но у Ее Злючества интим-прическа, очень напоминающая (на ощупь, по крайней мере) печать Кромвеля
- не могу ручаться, но, по-моему, она смотрела всякие непристойности по телевизору, потому что уровень ее познаний пусть даже явно лишь теоретический… меня…смутил.
- «Было больно?» - «Да» - «Больше никогда» - это все, что я смог выдавить из себя после. Потому что впервые за сто лет в моих объятиях женщина, и это Интегра Хеллсинг. Но потом она встает, говорит: «Я ухожу к себе», и я остаюсь один. Разбитый и потерянный вампир, впервые за пятьсот лет со мной случилось такое .

Полицейская решила, что я злюсь на нее. С моего стола исчезло ее нижнее белье, на столе стоит свеженькая кровь, в ванной с моей бритвы стерлась помада. Теперь эта девушка самозабвенно отдирает наклейки в форме сердечек с моего гроба. Я высовываю руку и перехватываю ее ладошку.
- Оставь.
- Хозяин, что с вами? Вы вторые сутки в гробу лежите…
- Это погода. Мигрень. Иди к себе и в дозор в ближайшие три дня ходи без меня. Ясно?
- Да, Хозяин.

Жестоко с моей стороны. Но справедливо. У вампиров случается мигрень, когда мертвая и тягучая кровь задерживается в венах слишком долго. Полицейская знает об этом. Только вот у меня мигрени сейчас нет. Мне просто надо побыть наедине со своими вампирскими мыслями. А когда я придумаю, как смотреть в глаза своей Хозяйке, то и выйду.

Похоже, я не выйду никогда.

27 июня.

Рискнуть выйти? Я голоден. Очень голоден.

Спасибо, полицейская. Если бы не эта доброжелательность, то я умер бы от стыда, но не высунулся бы наружу. Но за эту идею с капельницей – спасибо. Мало кто из вампиров может похвастаться тем, что у него есть такая спутница. Ты заботишься обо мне, полицейская, и ничего не требуешь взамен. Не то, что некоторые, о которых заботился я, а в итоге…

Но я не осуждаю тебя, Злючка. Когда мужчины начинают казаться надоедливым окружением, даже вампир сойдет за пару. Вот только столкнуться с тобой наедине я больше не рискну. Впрочем, может быть, ты все-таки забудешь этот первый раз? (Слабая надежда, это невероятно, но ведь шанс есть). Выпьешь, расслабишься, и просто забудешь? Ведь после первого поцелуя ты не бегала за мной с криками: «Еще! Еще!», ты просто сказала «Спасибо», как и полагается хорошей английской девочке. Хотя поцелуй – это, конечно, не то же самое, что снять девственной кровью печать с высшего вампира.

Что же теперь?

* * * * *

28 июня.

Она будет встречаться с Максвеллом. Встречаться, чтобы решить, наконец, в последний раз: католики против протестантов или католики, протестанты, православные – против нечисти. Пригласили главу православных витязей, Милицу Римкович, пожилую болгарскую монахиню. А чтобы не разнести по клочкам Лондон, Софию или Ватикан, встречу организуют в Париже. Встреча на высшем уровне. Подготовка – месяц. Охрана – как для визита Папы или Ее Величества.

Я сопровождаю Интегру Хеллсинг, полицейская остается в Лондоне, Энрико Максвелл с какими-то своими стражами приезжает на день раньше, и в приятной обстановке решается судьба новой Инквизиции. Инквизиция… само это слово вызывает у меня дрожь. Снова? Впрочем, времена Инквизиции не закончились. Она просто ушла в подполье и оделась в другую одежду.

Полицейская выслушала от Хозяйки указания и ревела три часа. Она так хотела побывать в Париже! И вот теперь вместо нее, которой эта поездка так нужна, в Париж еду я. Впрочем, есть только одно, что меня злит. Мой психоаналитик тоже туда едет. Встречался с ним вчера.

- Алукард, леди Хеллсинг сказала, что у вас явная депрессия.
-…
- Вы должны быть сильным. На вас держится политика организации. Я посмотрел вашу анкету, и меня несколько смутила формулировка «пока есть вампир, есть работа; я сам могу ее себе организовать». В случае с человеком может быть поставлен диагноз мании величия, но…
-…
- Хорошо, хорошо, начнем заново. Я говорю вам слово, вы мне ассоциацию. Первую мысль, пришедшую вам на ум. Готовы? Хозяйка.
-…!
- Цинковый гроб? А при чем здесь он?

Нет, он в гроб меня вгонит… сморозил глупость и не заметил. Что ж, завтра он выдаст леди Хеллсинг справку о моем душевном состоянии и Ее Злючество получит полное моральное право запереть меня лет на сорок в подвале.

29 июня.

«Ваш вампир: замкнутый, подверженный меланхолии, равнодушный, неадаптированный в современном мире, несомненно опасен для вас и для общества. Рекомендуется: лечение арт-терапией, курс социоадаптации, профилактические беседы, поддержка медикаментозной терапией. Всегда ваш, …».

Злючка швырнула мне эту бумажку, швырнула через стол, потом взглянула на меня через очки, а затем сняла их и снова взглянула. Взгляд холодный и немного укоризненный.
- Полюбуйся.
- Да, Хозяйка.
- Что значит, «Да, Хозяйка»? Если специалист по нежити признает тебя замкнутым, опасным и неадаптированным, ты можешь мне сказать только «Да, Хозяйка»?
- Да, Хо… нет, Интегра.
- Алукард! Есть еще слова, кроме «да» и «нет».
Она встала, вздохнула, очки так и не надела. Подошла к окну. Постояла минуту-другую спиной ко мне, потом повернулась. Взгляд ее потеплел. Она была похожа на мать, которая ругает ребенка, чтобы через минуту утешить его.
- Впрочем, наверное, я слишком стараюсь сделать из тебя человека. Забыла, что ты вампир. Забыла, что не вольна изменить тебя своим желанием. Я хочу, чтобы ты принял к сведению мнение психолога о тебе. Ты свободен.
- Да, Хозяйка.

Я залезаю в ванную, запираюсь на три замка и вешаю табличку «Не беспокоить, медитирую». Полицейская боится даже пискнуть. Старательно жду, пока ванна наполнится горячей водой. Тяжело дышу, стараясь прогреть свои холодные внутренности. Смотрю на ножик. Острый и серебряный. Если я вскрою вены – я умру? Впрочем, пробовать не поздно никогда.

Нет, надо терпеть. Надо. Интегру нельзя отдавать полицейской в непосредственные Хозяйки. Бедные девочки сойдут с ума. Мужчина нужен везде, даже в такой странной семье, какая получилась у нас троих. Я опасный тип, неадаптированный и замкнутый. Что не помешало мне все-таки…

Не думать. Не думать. Нельзя. Нельзя думать о ней, как о женщине. Она моя Хозяйка. Я всего лишь работаю на нее, пока мне не надоест. Хотя… пока что я не чувствую… пар становится гуще, но дышать почему-то легче. Сдираю перчатки (ох как я не люблю их!), и внимательно рассматриваю заживающие руки. Печать останется, но слова поменяются. Вроде отметки в паспорте о прохождении службы на благо Ее Величества или о группе крови. Первая. Положительная. Но не о том я думаю. Печать снята. Печать снята. Я свободен.

И теперь я могу идти? Идти направо, налево, упокоиться, стать одним из тех презренных кровососов, что носятся голодные по улицам Лондона? Нет. Я не хочу. Я хочу быть в Хеллсинге. Хочу быть среди людей. Если пока что вампиры и люди не нашли еще способа уживаться вместе и контролировать друг друга, то я хочу оставаться там, где у нас с полицейской будет шанс выжить…

Ведь я как-никак несу ответственность за нее. И какая нелегкая дернула меня укусить ее? Что было в ее глазах такого? Но все прошло. Я должен ее защищать. Пока она не станет сильной. Пока она не сможет быть сама по себе. Пока она не изучит людей с точки зрения вампира. Пока не научится убивать быстро и без раздумий. Ей остался один шаг. Я видел это. Мало кто знает потому что, кто видел – тот мертв. Она прелестна.
Вот факты о Церас Виктории, которые наверняка с течением времени вырастут в цене:
- Шортики на задания она надевает с чулочками, чтобы не сильно пачкаться. У джинсов расстегивает ремень с серебряной пряжкой и верхнюю пуговицу. Туда складываются трофеи. Клептоманка в некотором роде.
- Она любит розовенькое, беленькое, желтенькое. Любит блестящее и бижутерию. Одно из самых ярких воспоминаний, связанных с ней: полицейская роняет сережку в кровь, и чья-то почти оторванная рука тянется к ней. «Ах ты мразь полудохлая!» - возмущается Церас, добивает упыря и садится плакать.
- Плачет и убивается: замочек-то у сережки сломался.
- Торговый Центр. Ночной. Я не мог не пойти. В конце концов, не ей в Париже будет полагаться три выходных, а мне. И не она пройдет по всем домам моды и распродажам с семидесятипроцентной скидкой специально для организации Хеллсинг. Ой, я тоже не пройду.
- «Хозяин, вам нравится?» - нравится ли мне, крошка? О да. Только у меня язык пересох, чтобы я мог ответить. Я просто кивну. И на будущее: никогда не зови меня в магазин нижнего белья. В мое время это была льняная нижняя юбка, которую бабушка передавала внучке. Ах, да, мне все равно нравится.

2 июля.

Гипнотизирую Злючку мыслями. Жарко. Но в ванной прохладно, хотя и так в подвале включен кондиционер. Когда в Королевстве последний раз была такая жарища? Не помню. На моей памяти не было.

Обнаженная полицейская развалилась в своей комнатушке. Обмотана мокрой простыней. Я одет примерно так же. От жары изнемог. Не могу есть. Не могу пить. Ничего не могу. Могу только слушать завывания своей подчиненной, которая слушает в наушниках какую-то человеческую музыку и громко подпевает.

Звонок. Не всегда она может позвать меня так, чтобы я услышал. Поднимает полицейская, все еще под вдохновением от музыки, кокетливо интересуется, кого позвать. Распоясалась часами занимать линию, болтая с наемниками. Надо просить еще один номер. Вваливается на мою половину с круглыми от ужаса глазами. «Хозяйка, - одними губами шепчет она, - Хозяйка хочет вас». Делаю жест, чтоб она убралась. Исчезает и сидит тихо, как мышка. Беру трубку в гроб и закрываюсь там.

- Да, Хозяйка.
- Жарко? Третьи сутки не берете кровь. Срок годности истечет, новых поставок не будет.
- Очень жарко, Интегра. Кондиционер не спасает. Что с погодой?
- Мне тоже очень жарко. Весь день хожу в одном полотенце, (что-то шуршит, я прямо чувствую, как она краснеет). Ты хоть не в плаще?
- Тоже в полотенце (хихикаю, она давится сигаретой)
- Эти подробности.. .напоминают… впрочем (затяжка) неважно. Ты один там, Алукард?
- Полицейская у себя, Хозяйка.
- Принял ванну и сохнешь в гробу.
- Да.
- Я так и знала. Насколько тебе жарко, Алукард?

Не настолько, чтобы не пустить в гроб тебя. Но этого я не скажу. Сказал. Что мне очень, очень жарко, и я не могу шевелиться, скоро упокоюсь. Она хмыкнула и положила трубку. Злючка определенно что-то задумала. Но если она опять полезет в мой гроб… я не знаю, что я сделаю. Тут и так дышать нечем. Мне одному тут тесно в такой-то жаре, куда еще и человека горячего звать.

Дератизаторы приедут завтра, потому что вентиляцию забило крысами. Откуда их так много? Может полицейская их подкармливает? Когда-то, когда чума убила все города и веси от Нистемира до Яворова, я ел крыс. Ужгород был тогда огромным городом, по тем-то временам, и его закрыли. Закрыли, чтобы чума не прошла. Город выжил. Я околачивался вокруг городских стен, накрытых неведомыми мне печатями защиты, и жадно ждал хоть одного человека, здорового человека. Тогда не было, конечно, СПИДа, но чумы хватало для того, чтобы кровь стала несъедобной. Ужгородцы всегда отличались полнокровием, и всегда знали, как защитить свой город от заразы.

И я ел крыс. Сил было мало, чтобы искать что-то более съедобное. Князь мертвых. Теперь я не буду есть крыс, даже если все люди на земле подхватят гепатит, сифилис или бубонную чуму. Я найду способ выжить, никогда больше не сжимая в своих бледных ладонях пушистых и весьма злобных зверьков.

3 июля.

Ведь что-то говорило мне… «Хозяйка отправляет меня в Сохо. Мое новое задание». Сказала и ушла, быстро и шустро перебирая своими красивыми ножками. Я тут же залез под прохладный душ. Как же жарко! Как же душно! Только вода смывает эту липкую жару и грязь.

Ее Злючество очень умна. Когда она не знает, как поступить, она советуется с опытом предыдущим поколений. Я знаю, как часто использовался этот запрещенный прием. Но все-таки она умна. И красива. Как она не наткнулась на что-нибудь по пути ко мне, без очков? Ее руки обжигают мою кожу, но это можно стерпеть. Она бледна для человека и румяна для вампира. Она красива и для тех, и для других.

- Интегра, у меня совести нет. Но у тебя-то есть!
- Тебя это не должно волновать.

Не люблю многословия. Впрочем, слова здесь и не нужны.

(Не думать. Не думать.). Она ушла. Она оставила свой запах на моих руках, свои затяжные, жаркие поцелуи на моих губах, она оставила ощущение тяжести своего тела, и ушла. В коридоре затянулась сигаретой, я слышал скрежет кремня зажигалки, и ушла. Я выскочил наружу, прижимая к груди полотенце. Подо мной образовывалась лужа воды. Вода стекала с волос, с лица, капала с выступивших клыков.
- Интегра… - позвал я, и не знаю, чего больше было в моем голосе: ужаса, восхищения или непонимания.
Она, конечно, не обернулась.

Впрочем, я же предсказывал, что ничего не будет. И поутру в одной постели не просыпаться. И не пить кофе за одним столом. И не слушать музыку в одной паре наушников. И уж тем более она вряд ли когда-то вспомнит, что первые пять сотен лет своей жизни я был католиком.

И ходил на исповедь. И причастие принимал. И громче всех кричал: «Сжечь Мартина Лютера!».

5 июля.

Звонок от господина Энрико Максвелла. Вежливый личный звонок Ее Злючеству. Подписание согласия на неразглашение. Подписание согласия сохранения пресвятой тайны. Соглашение о становлении Объединенной Инквизиции. Злючка кричала так, что уши заложило даже подвальным жителям: дератизаторам, сантехникам и нам с полицейской. Вот уж не думал, что она с ее бронхитом может так надрываться.

Зашлась в кашле и умолкла. Тиха и смиренна. В основном потому, что осипла совершенно. Полицейская смотрит на меня жалобно. Не знаю, почему, но я взял ее за руку, усадил за стол и подогрел ей крови. Мне вдруг захотелось с ней поговорить.

- Ты ходила в церковь, полицейская?
- Я и сейчас хожу… когда меня не видят, - она сказала это тихо, но я услышал ее сожаление, что ходить открыто она не может.
- И что, ты очень веришь в Бога?
- Да, верю.

Все, между нами стена. Стена ее невинности. Ее непорочного взгляда. Такого взгляда нет и никогда не было и не будет у Злючки. Она не верит, она думает, размышляет, теоретизирует. А Церас верит. Виктория верит просто потому, что так положено свыше. Точно так же, как в меня. Почему же, полицейская?
Вот несколько любопытных фактов обо мне, которые стали особенно важны в последнее время:
- Мой размер ноги сорок седьмой. А пальцами ног я могу удержать пульт от телевизора и попробовать поднять трубку телефона. Занимался этим от скуки.
- Тапочки сорок седьмого размера даже на сорок первом размере леди Хеллсинг смотрятся странно. Особенно если кто-то раньше видел в них меня.
- То же самое относится и к полицейской в моем плаще. Я понимаю, дорогая моя Церас, что тебе «совершенно нечего надеть», несмотря на то, что гардероб ломится от обилия нарядов. Но таковы женщины во все времена. И положи, пожалуйста, плащ на место.
- И шляпу, кстати, тоже.
- И очки!
- Женщины меня раздели, начальница к тому же не прекратила свои домогательства, жизнь дала трещину.
- И, несмотря на это, лежа в своем гробу и думая о сегодняшнем дне, я совершенно иррационально и не по-вампирски счастлив.