Илья Ваткин: "Русская песня... чувства"
Илья Ваткин: "Русская песня пробуждает чувства"
По словам известного исполнителя, в молодости среди его сверстников царили чувство локтя, дружба, романтика, и это формировало его как личность.
Создателя и солиста группы "Купе" Илью Ваткина называют отцом русского шансона в Литве. Мы встретились с ним, и Илья небрежно перебирал струны, а его бархатный, чуть хрипловатый голос звучал столь искренне и проникновенно, что бежали мурашки по коже, а в душе возникало ностальгическое чувство. "Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно, струна осколком эха пронзит тугую высь"... Что-то есть в его исполнении такое, что задевает душу и сердце, огрубевшие за трудные последние десятилетия.
- Русский шансон - что это за жанр: блатная, тюремная или ресторанно-застольная лирика? А может, душевная бардовская песня?
- Шансон - французское слово, означающее "песня". Но русский шансон - это не просто песня, а кусочек чьей-то судьбы, это про жизнь. Даже "Мурка", которую одни воспринимают с иронией, а другие с душевным трепетом, тоже кусочек чьей-то биографии. Эти песни надо не просто слушать, их надо понять, поэтому в шансоне очень важны текст и интонации, мимика, жесты, душевное тепло, которые ты вкладываешь в исполнение. Шансон - это крик души: случалось, выступали перед ветеранами-"афганцами" или "чеченцами" и видели, как эти мощные мужики рыдали. Для меня шансон - это и Окуджава, Высоцкий, Визбор, Камбурова, Никитины, Митяев, Городницкий, Галич, Розенбаум.
- Почему шансон так тесно связан с тюремной темой?
- Знаете, для одних песня "Лесоповала" "Белый лебедь на пруду" - это про колонию "Белый лебедь" в Соликамске Пермской области: колонию особо строгого режима, где содержатся осужденные на пожизненное заключение. Собственно, про это песня и была написана. А вот я пою про белого лебедя - гордую птицу, славящуюся своей верностью. То есть, когда ты поешь "Постой, паровоз, не стучите, колеса", кто-то, кто не видел фильма Гайдая, может решить, что это - "прикольная" песенка про паровоз. Ведь неважно, что ты поешь: важно, как ты поешь и что хочешь этим сказать. Одну и ту же песню можно спеть так, что ее смысл может измениться на противоположный. Так и "Владимирский централ" для одних - про тюрьму, для других - гимн поколения об истории страны: что делать, вкусы нескольких поколений сформированы нашей историей, из которой слов не выкинешь. Миллионы отсидели в тюрьмах. Конечно, среди них было много уголовников, но были и вполне приличные люди. Однако те, кто уверяет, что шансон - это "блатняк", путают божий с дар яичницей. Шансон - это общение, код, ключ к откровению. В русском шансоне есть русский дух, русский менталитет.
Когда меня раньше просили: "Илья, спой "Мурку", я не понимал бурной реакции зала. Потом понял: эта романтическая история любви работницы ОГПУ Маруси Климовой, влюбившейся в бандита, трогает за душу даже тех, кто никогда не сидел. А все потому, что вызывает сильные эмоции, создает настроение. Конечно, тюремная лирика особо востребована в определенной среде. Я дал около трехсот концертов в колонии. Первый - в 1986 году в колонии для малолеток на Снего?????. Я с гитарой зашел в зал, где сидело человек 500 - тысяча глаз: это был мощный выброс адреналина. Ты входишь в абсолютно неизвестное тебе замкнутое пространство и понимаешь: эти люди совершали преступления - у любого человека в такой ситуации появляется страх. Я им пел песни "Машины времени", Антонова и понял: концерт в колонии - это проверка себя, потому что там не прощают лжи.
Вот сидит полтысячи человек и в зале - ни звука, мертвая тишина. Как достучаться до них? Мне нужно каждую гласную выпеть так, чтобы у человека мурашки побежали по телу. "Полем, полем, полем, белым-белым полем дым" - любой иностранец, даже не зная языка, поймет эмоциональный заряд этой песни. Людям нужны эмоциональные переживания, которые дает песня, и в колонии тоже живут люди. Но я заметил, что тюремную лирику особенно любят работники правоохраны - вот такой парадокс.
Как-то меня пригласили петь в колонию для бывших полицейских. Я предложил организовать концерт не в зале, а в кафе, чтобы уютнее было, по-домашнему. Вхожу в зал и первое, что слышу: "Илюха, братан, давай "Владимирский централ"! Меня это "братан" поразило: если вы здесь блатные, то переходим в актовый зал, и я буду петь вам "Привет, начальничек, какой базар-вокзал", "Написала Зойка мне письмо" и т.д. Если эти песни поют на самом деле бандиты - пусть, но ведь вы сами недавно боролись против них: нельзя играть с блатным миром, нужно либо быть в нем, либо нет. А ведь я пришел им рассказать истории про чувства.
- Как без телевидения вам удается поддерживать популярность?
- Действительно, я человек не медийный: до 46-лет никто меня не показывал по ТВ. Но у меня есть своя аудитории в самых разных городах. Я выступаю в Литве, России, на Украине, в Грузии, в западных странах. Выступал в Беслане сразу после нападения террористов на школу - это было очень сложно: выбрать тон и не сфальшивить. За три минуты ты должен рассказать историю, которая оцарапает чье-то сердце и заставит ныть душу или напротив - ликовать. Я проехал 7 тыс. километров по Кавказу, у меня были концерты в Чечне, Ингушетии, Осетии, и я понял: мы живем в своих проблемах, не подозревая, что тысячи, миллионы людей живут в страшных условиях, но они тоже хотят любить, быть счастливыми, ходить в рестораны, кино, на концерты. Они пытаются выжить, а мы - жить лучше.
Для меня это психология - с помощью особой энергетики создать такую атмосферу, чтобы заставить хлопать многотысячный зал людей разного возраста, национальности, социального положения, политических взглядов, разных эстетических вкусов. Гармония песни порой строится на трех аккордах, а от нее дух захватывает. Парадокс?! А что касается известности - медиаиндустрия может мгновенно сделать человека известным: так случилось с Ваенгой, Лепсом, Стасом Михайловым, но почему-то тогда, когда они уже были далеко не молоды. Но разве они не пели до этого? О существовании Стаса Михайлова широкая аудитория узнала, когда ему было 48 лет. Так что если человека не показывают по телевидению, это не значит, что он не востребован публикой - к широкой известности сегодня приводят совсем другие механизмы.
- Как песня, гитара стали профессией?
- Семья у меня рабочая: мама работала на фабрике Эйдукявичюса, а папа на "Эльфе". В 9 лет я уже играл на гитаре и пел. На всех родительских праздниках родители просили: "Илюшенька, спой!" Во дворе мы все бренчали на гитаре, увлекались дворовой, бардовской песней, Высоцким - вот почему потом я выбрал шансон. Во дворе было много парней, вышедших из колонии, они привнесли в мой репертуар блатную песню. Сначала мне казалось, что музыка - это так, времяпрепровождение, но в двенадцать лет я стал лауреатом музыкального фестиваля в Литве, а в шестнадцать, в 1981 году, - лауреатом фестиваля дружбы народов СССР в Минске. Вот тогда я решил, что музыка - мое призвание. Но в 1985-м я пошел в армию.
-… и попали в полковой оркестр?
- Вовсе нет - меня направили в танковые войска, хотя я отлично играл и на барабане (кстати, по специальности, полученной в Вильнюсской консерватории, я джазовый барабанщик). Мне было 18 лет, когда я оказался в дикой глуши: служил в Читинской области в Забайкалье старшиной танковой роты. Трудно было привыкнуть к климату: когда в Литве было плюс 6, там - минус 24. Мое умение петь под гитару ничуть не облегчало службу - напротив, меня могли попросить устроить концерт в канцелярии, где до пяти утра приходилось петь про городские цветы. Но при этом никаких скидок - в шесть утра подъем, как у всех. И так же мыл полы, ходил в наряды, сидел в танке. Но прошло два года, и я вернулся: когда моя еврейская мама, привыкшая выбирать Илюше лучший кусочек белого куриного мяса, увидела меня с погонами, орденами, медалями, да еще с сигаретой во рту, она чуть не упала в обморок.
Армия была очень сильной школой, она много мне дала, воспитала огромное чувство ответственности, сделала настоящим мужчиной. Мы в двадцать лет приходили из армии уже закаленными мужиками, могли кормить семью и выживать в любой ситуации. Я думаю, что у сегодняшней молодежи нет такой молодости -у нас был азарт, чувство локтя, дружба, романтика.
В моем вышедшем буквально на днях альбоме "вспоминания души" есть песня "Друзья". В ней есть строки: "Как жаль, что добрый день и добрый вечер не говорим годами мы друзьям". Так оно и есть: сегодня все друзья - детства, юности, университетские - разлетелись. А у наших детей уже все по-другому: они не хуже нас, но они другие. Вот песня Олега Митяева - про наше поколение. Мы могли так искренне и честно выражать свои чувства, что это щемило душу и наверняка трогало даже строгих гаишников:
"В городке периферийном отдает весна бензином, дремлет сладко замороченный народ. И редеет мгла над трассой, на которой белой краской написал какой-то местный идиот: "С добрым утром, любимая!" Крупными буквам: "С добрым утром, любимая!", - не жалея белил. И лежит нелюдимая надпись, огни маня, и с Луны различимая, и с окрестных светил".
- Вы вернулись из армии в совсем другую страну - на пороге стояли 90-е…
- Я пел в легендарном ресторане "Виола" возле Зеленого моста - там сейчас магазин "Ики". Это действительно был ресторан "Бригады". И каждый день я шел туда, как в последний раз: там каждый вечер летали тарелки, билась посуда, гремели перестрелки - все, как в фильмах про мафию. Моя мама, которая всю жизнь шила сапоги на фабрике, с тайной завистью говорила: "Боже, какая замечательная у тебя работа - приходишь и поешь себе в удовольствие, других радуешь и еще деньги за это получаешь". Однажды я пригласил родителей в ресторан и посадил за столик. Через час они с огромными перепуганными глазами умоляли меня уйти вместе с ними: в зале началась драка - полная "молотиловка", да еще с газовыми баллончиками. А с мест пьяные "братки" орали: "Давай стюардессу по имени Жанна!" Но я не был ресторанным, богемным человеком - как-то все это меня не закрутило, был во мне какой-то стержень, а большинства из тех, с кем я пел тогда в начале 90-х, уже нет: либо спились, либо погибли от пули, от наркотиков. И хотя сегодня я часто пою в ресторанах, на корпоративах, свадьбах и днях рождения, я не "тусовщик": я достаточно консервативен, и клубы, пьянство - это не для меня.
В 1997 году мы записали альбом на стихи Георгия Деканидзе "Ночи без сна". Я помню, в середине 90-х мне пришлось выступать перед компанией "братков" в Каунасе - я видел, что в зале назревает серьезный конфликт: напряжение достигло максимума, и вот-вот должна была последовать развязка со стрельбой. Я понимал, что надо сделать паузу - музыка иногда подстегивает эмоции. Я замолчал, а потом тихо под гитару запел песню Окуджавы "Виноградная косточка". Знал, что эти люди плохо говорят по-русски, и вдруг после слов "А иначе зачем на земле этой вечной живу…" в зале повисла звенящая тишина. И вдруг их лидер делает мне знак рукой - мол, громче, громче пой! А потом подошел ко мне и сказал: "Ты такие струны души затронул, так глубоко заглянул внутрь, что сами туда заглянуть боимся".
- Русская песня трогает душу человека любой национальности?
- Знаете, ведь наша душа развивалась на музыке в миноре. Мы родились в миноре: росли не на американских или африканских ритмах - нет, наша стихия "Ой, цветет калина", "Старый клен", "Над окошком месяц, под окошком ветер, облетевший тополь серебрист и светел". Америка, Африка, напротив, родились в мажоре - на нем и строится американская культура. А русская песня будит такие потаенные чувства, вызывает такую ностальгию, такую светлую грусть, какую ни на одном языке никакой другой музыкой передать невозможно.
Елена ЮРКЯВИЧЕНЕ
