Документ № 24

Марковская Вера Григорьевна родилась в р. 1915 в д. Карбелкино Промышленновского района Кемеровской области. Живет в Белово. Рассказ записал правнук Марковский Александр в ноябре 1999 г.

 

Семья родителей состояла из 9 чел. Моя собственная семья - только из - 4 чел.

В колхоз родители вступили сами. Тогда крестьян хорошо агитировали. Говорили, что в колхозе будут машины, а, значит, и хорошие урожаи. Всем, мол, легче станет. Желание объединиться образовалось у многих. Провели собрание и решили создать колхоз. Наобещали нам горы золотые. А получили - шиш! Только скотину отобрали. Да сгубили её.

 

Наша семья была середняцкая. Мы имели хороший дом, коров, лошадей, свиней. Но, конечно, поменьше, чем у кулаков. Бедняки же ничего этого не имели. Они и не хотели его иметь, не умели вести своё собственное хозяйство. Чаще всего ходили работать в наем. До коллективизации каждый крестьянин мог иметь хорошее хозяйство. Ведь земля и покосы выдавались на каждого члена семьи. А потом всю землю забрали в колхоз.

 

Колхозникам же оставили только землю под огороды. Разве ж это земля? С неё не прокормишься. Когда вступали в колхоз, то обещали, что мы будем в нем получать всё для жизни. А получать-то стало нечего. В колхозе всё было неорганизованно. Потому и урожая не было, зерна не было, и скотина дохла.

При проведении коллективизации раскулачивали кулаков и середняков. Ничего лишнего брать с собой не разрешали. Только одежду, которая была на людях одета. Поэтому люди старались, как можно больше надеть одежды на себя. Можно сказать, в чем люди были, в том их и отправляли. В сани разрешали сажать только детей. Никаких вещей брать нельзя. 

 

Нельзя было взять даже еду. Люди оставляли всё нажитое: и дом, и хозяйство, и машины.

Как-то сразу изменилась жизнь. Раньше в деревне все жили дружно и вредности друг другу не устраивали. Бывало иногда, что один другого шутейно подкалывал. Но отношения между людьми оставались хорошими. А во время коллективизации начались доносы. Какая уж тут дружба!

Раскулаченных из нашей деревни отправляли в Томскую область, в глухую тайгу, на голое место. Заставили работать на лесоповале. Выселенные обустраивались сами. Кто, как мог. Рыли землянки, или строили домишки. Почему-то никуда не сбегали. Да и куда ты побежишь? Некуда было бежать. А вместе и выжить легче. В деревне об их жизни знали. Была переписка, да и родственники иногда к ним ездили. Правда, всё это стало потом, когда власти разрешили.

 

Сколько же они, бедные, пережили! Кругом дичь по тайге бегала, а им охотиться нельзя. Да и чем охотиться? Ружей-то держать не разрешали. Им даже рыбу ловить запрещали. Только тайно ставили капканы на зайцев.

 

Никто против коллективизации не протестовал. Что же, к примеру, я буду протестовать? Земли ведь нет. А жить надо. Значит, и я вынуждена идти в колхоз. Если будешь выступать, то тебя отправят куда надо. Народ был запуган. Куда начальство пошлет, туда и ехали, туда и шли. С активистами, которые внедряли идеи коммунизма, крестьяне были тише воды, ниже травы. Боялись их! Угождали им! Снимали шапочку перед ними. Одно сказать, каких людей тогда сгубили! Весь передовой класс был тогда посажен и убит!

 

Жизнь колхозника - не приведи Господи! С весны до осени работали от рассвета до заката. Никаких выходных не полагалось. Обещанных машин не было. Работали вручную: сеяли, пололи, жали. Не хватало лошадей, пахали на коровах. Часто сеять было нечем. Мне кажется, многие мечтали выйти из колхоза. Но попробуй, скажи об этом! Ведь от колхоза получить было нечего.

И уехать из него было нельзя. Паспортов нам просто так не выдавали. Да они нам и не нужны были. Многие и не хотели уезжать в город хотя бы потому, что были безграмотными. Они просто врастали в свой дом, в свое хозяйство. В деревне было спокойнее и свободнее. Легче было прожить. Притягивала земля. Но всё равно, из нашей большой семьи только брат остался в деревне. Все сестры разъехались. И дети их тоже разъехались. Но это уже после войны было.

 

В своем личном хозяйстве работали только по ночам после работы в колхозе. Обрабатывали свои небольшие огороды, ухаживали за скотиной. Многое здесь делали дети и старики. Зимой, конечно, на своё хозяйство уходило больше времени. Но налоги были большими. Брали яйцами шерстью, молоком, мясом, картошкой.

 

Денег за работу не давали. Считали по трудодням. Мы получали по ним 150-200 гр. зерна, которое сами и мололи. Разве можно было прожить на эти граммы? До коллективизации на наших столах было всё. Никто не голодал. А теперь еда стала бедная. Кроме овощей, грибов и ягод ничего больше и не видели. Жили только с огорода. Про мясо вообще забыли. Мололи боярку, черемуху, пекли из них лепешки. Муки не было. Собирали травы, корешки.

Конечно, это был голод. Перед самой войной стол стал немного побогаче. Но всё равно, это не то, что до колхозов. Мы даже во время войны не голодали так сильно, как в 30-е годы. С одеждой тоже было плохо. Из льна и шерсти пряли пряжу, вязали, ткали. Покупных вещей мы, считай, и не носили. Один ребёнок подрос, передавали другому. И так до тех пор, пока не дойдёт до последнего.

 

Конечно, некоторые потихоньку приворовывали в колхозе. Но не друг у друга. Боже избавь, взять чужое, соседское! Это стыдно!

Был закон "о колосках". По нему было так: подберешь колхозный колосок, за него ответишь. За 1 кг. зерна давали пять лет. У нас одну женщину судили за то, что она насыпала в карман горстку зерна. О! С этим было очень строго.

 

Когда началась война, мужики пошли на фронт. Как же не пойдёшь? Раз война, значит, Родину свою надо защищать. Те, у кого была семья, ждали повестку на фронт. А холостяки охотно шли сами. Добровольцев было очень много. В военкоматах стояли очереди. Шли и парни, и девушки. Вернувшихся с фронта, можно было пересчитать по пальцам. В нашей деревне и десятка таких не наберешь. Деревни стали совсем пустыми без мужиков. Досталось нам от войны! После войны жизнь постепенно стала восстанавливаться.

 

В нашей деревне дети учились до 4-х или 7-ми классов. Закончивший 4 класса, считался грамотным человеком. Он умел читать и писать. А закончивший 7 классов, уже мог становиться учителем. Учителя и врачи у нас считались самыми почётными людьми. Люди учились охотно. Старались получить хоть самое малое образование.

 

В деревне был клуб. В нем находился закуток, который избой-читальней назывался. Там выдавали книжки, или учителя читали их вслух для тех, кто приходил послушать. В клуб, на танцы, приходили и молодые и старые. Кроме них в деревне никаких развлечений, никакой радости.

Церкви в нашей деревне не было. Она была в 4 км. в Лебедях. Взрослые туда ходили, а молодежь - почти нет. Священником был видный и важный человек. Его очень почитали. Но по распоряжению правительства ту церковь закрыли. Так диктовала партия.

 

Про политику люди боялись говорить. Скажешь что-то не то, сразу посадят. За частушку могли посадить. Не только критиковать, но даже обсуждать политику Сталина было опасно. В нашем Карбелкино было семей десять "врагов народа". Забирали и высылали их по доносам нечистоплотных людей.

Ни в каких заграницах или на курорте сроду не была. Была только в местном доме отдыха.  Тяжело стало жить. Пенсия маленькая, а годы уже большие.

Так вот и прожили жизнь.

 

​

Документ № 25 +

Ленцева Мария Наумовна родилась в 1915 г. в д. Подъяково, Жук Ольга Григорьевна родилась в 1916 г. в Белоруссии. Живут в п. Щегловском Кемеровской области. Беседу записала Лопатина Наталия в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования"). (1)

 

Жук - Я родилась в Белоруссии. В Сибирь мы сбежали от коллективизации. Родители никак не хотели вступать в колхоз. Как-то вечером отца пришли арестовывать, но не нашли. Он сидел в подполье. Накануне добрые люди предупредили его, и он спрятался. А ночью мы уехали из деревни. Подались в Сибирь. Здесь жила мамина сестра. С тех пор здесь и живем.

 

Ленцева - А я родилась в Подъяково. В единоличниках наша семья жила небогато: было всего 2-3 лошади, корова, овечки, косилка, плуг. Я помню, что мы только-только начали разживаться, как колхозы разграбили нас. Мы голые и босые остались. Ох, и жалко было отдавать нажитое. Но отец сказал твердо: "Дети, нам надо заходить в колхоз. Иначе нас до корня разорят". В колхоз мы зашли. Лошадей, овечек, машины, плуги, - всё-всё отдали.

Сколько же мы работали в том колхозе! Я и пахала, и боронила, и мешки таскала, и на лесозаготовки зимой ездила, и на лесосплаве весной была. Куда пошлют, что заставят, всё делала. За работу нам палочки писали - трудодни. А получали мы на эти трудодни фигу. Первые два года хоть мало, но всё-таки давали хлеб, а потом перестали. Всё сдавали государству. А вы, колхозники, живите, как знаете. Так и жили.

 

Питались очень плохо: где тошнотики из мерзлой картошки съездим, где саранки выручали. Ягода, грибы. На колхозном поле была общая кухня. Но что там варили! Сварят противного киселя из овсянки, и питайся этим варевом. Животы болели. Ни в какой декрет по рождению детей мы сроду не ходили. Кто его нам даст? Если бы были декреты, какая нормальная баба стала рожать в поле? Ей о дитё надо думать, а не о работе.

А когда из Подъяково всех мужиков на войну забрали, мы, женщины, всю работу делали: сами сено косили, сами метали, сами пахали и сеяли. Там, где кони на севе пройти не могли, мы мешки на плечи взваливали и давай… . Мало кто вернулся с войны. Реву-то сколько было!

 

После войны мне повезло. Как с мужиком своим сошлась, в колхозе больше не работала. Муж работал в Щегловском подсобном хозяйстве и в колхоз меня больше не пустил. Он сказал мне: "Ты, вот, год работаешь, а тебе ни грамма хлеба не дают, ни деньгами не платят. Зачем работать? Сиди дома, и расти детей". Ведь это правда! Нам ничего не платили.

 

Жук - А ведь скажи, - как ни трудно было работать, мы песни пели. Пели по дороге и на работу, и с работы.

Ленцева - Да, подруга, пели. В войну так трудно было, и то мы песни пели и играли. И, вот, что интересно! Мы самогонку гнали, а пили не сильно. Всей деревней праздновали Рождество, Масленку, Пасху, Троицу. Если праздновали, то гуляли неделю. Ходили толпой из дома в дом. Но это было до колхозов. Гуляли, пока Советская власть не запретила. Кончились наши праздники. В Бога мы все верили! Молились. С верой в Бога жили и наши родители, и их родители жили. Но Бог чем-то помешал советской власти. Заставили от него отказаться.

 

Мы, как чокнутые стали. Работали и работали. Знали одну только работу. Жили…, как не знаю, кто! Как лето, - все дети, как мураши, на поле работают, траву дергают. Никто их сильно не насиловал, как нас, но работать заставляли. Ребятня вся работала.

 

У нас даже ни паспортов, ни справок, ни метрик не было. Нам эти паспорта не давали, чтобы мы не разбежались. Сюда, вот, в Щегловку к мужу переехала, так насилу паспорт выправила. Но и без документов люди как-то умудрялись убежать из колхоза.

Жук - Советскую власть трудно обмануть.

Ленцева - А нам какая разница была? Что советская власть, что еще какая. Я работала и работала. Всё говорили, что большевики о нас заботятся. А я, черт знает, кто они такие и как заботятся! Или коммунисты! А по мне, ну, коммунисты, да коммунисты! Не знаю. Мы люди небольшие. Кто нам докладываться будет, зачем нужны были те же колхозы?

Жук - Мы власть уважали!

Ленцева - А то как же! Попробуй, не уваж! Если останешься дома, не пойдешь на работу, за тобой тут же прибегут и выгонят в поле. Собирайся, кричат, сейчас же! А работали мы день и ночь. Днем косили, жали, а ночью скирдовали или молотили. У нас тогда с этим строго было. Я как-то сильно заболела. Не смогла идти на лесозаготовку. Мы, колхозники, обязаны были не только хлеб растить, но и "кубатуру гнать", дорогу строить. Мы многое, что обязаны были делать. И ничего за это не платили - ни нам, ни даже колхозу. Обязаны, - и всё!

 

Не вышла я как-то на работу из-за болезни. Фельдшер выписал мне справку об освобождении. Эту справку я отдала своему председателю. А он заматерился и сказал, что эта бумажка ему только в уборной может пригодиться. Наш бригадир Висильчук тут же написал на меня бумагу в органы. Там было написано, что я - такая-сякая, перебегаю из бригады в бригаду, ему, мол, не подчиняюсь. Такая бумага тогда была всё одно, что приговор. Вызвали меня куда надо… . Ой, как же я боялась идти. Внутри у меня всё дрожало! Шла и думала, что же со мной теперь сделают?! Что сейчас будет?! Меня там спросили: "Сколько ты выработала трудодней?". А я, с дуру: "Чёрт их знает, сколько. Я их не считала. Зачем они мне, палочки да палочки!". Меня арестовали, посадили в Барзаскую тюрьму. Оказывается, я что-то лишнее сболтнула. Четверо суток и просидела.

 

После тюрьмы да болезни оклемалась немного, и меня отправили на всю зиму на лесозаготовки "кубатуру гнать". Когда была на лесозаготовках, узнала, что председатель, из-за которого я в тюрьму попала (Захаркин, - его фамилия), выстрелил в одного мужика. Тогда подписывали на заем. Каждый колхозник должен был купить облигацию за 1000 рублей! Это, вроде, как государство у нас занимает, а потом отдаст. Деньги огромные! Где их взять? На трудодни ведь нам копейки приходились. Мужичок этот и говорит председателю: "Дайте мне коней, я солому отвезу, продам и заём выплачу". А председатель стал орать, выхватил наган, стрельнул. Арестовали того Захаркина. Говорят, в тюрьме его шибко лупасили. Жена его кровавые рубахи из тюрьмы приносила. Потом, когда председателя выпустили, кто-то убил его уже на свободе. Вот так Бог покарал за издевательство над людьми. Вообще-то председатели у нас были разные. Я всех уже не упомню.

 

Жук - Я то в колхозе не работала. Коллективизация в Белоруссии раньше, чем в Сибири, началась. Мы сюда приехали, уже зная, что это такое. У отца брат был коммунистом. Он сказал отцу: "Никифор, поедешь в Сибирь, не вздумай единолично устраиваться. Колхозы и до Сибири дойдут". Мы приехали в Сибирь. Здесь, в Сутункином Логу, жила мамина сестра. Она нас и приняла. Мы поселились в тайге, где уже жило семь семей. Стали корчевать. Посадили картошку, просо, дом поставили. Таежная земля не пригодна для посадок, и всё замерзало. Решили бросить. Отец подался в Кемерово на шахту "Бутовку", устроился на работу. Нам коллективизация стала уже не страшна. 

 

Сама же я перебралась в Щегловский совхоз, работала на свиноферме. Утром приду, свиней накормлю, уберу и - домой. После обеда опять хрюшек иду кормить. Свинарник рядом с домом был. У нас не то, что в колхозе - никого на работу не гоняли, платили деньгами, а не палочками, доставалось - по рублю в день. На лесозаготовки не посылали.

Послушаю, как в колхозе жили, так не приведи, Господи! Как же людей мучили-то! Ты думаешь только в вашем колхозе так? Моя тетка в Балахоновском колхозе работала, это 4 км от Подъяково, над ними там так же издевались! Ой-ей- ёй! Мужа у неё забрали, она с двумя детьми малыми осталась. Свекра за что-то расстреляли. Отца сослали на 10 лет.

 

Ленцева - Я, вот, тебе и говорю, что ты жизни не знаешь, поскольку в колхозе не работала. Жила, как у Христа за пазухой! Ой, не приведи, Господь, никому такой жизни, как у колхозника! Из-за работы я света белого не видела. Голодные ходили, холодные. И так, без конца! Знаешь, какая норма у нас была на покосе? Тридцать соток на женщину! Мы косили группой из 3-4 женщин. Подсчитала, какой величины для нас было дневное поле? Поработаем, сядем под березку, посидим-посидим, наплачемся… И опять идем косить. Плакали от такой жизни! А налоги! Отцу пришлось корову за налоги сдать. Сдавали молоко, масло, яйца, шерсть. Вырастишь скотину, а сам ею не пользуешься.

Жук - И кто только нам такую жизнь устроил?!

 

Ленцева - Кто его знает! По-русски сказать... Начальство! И откуда только на нашу голову такие начальники брались?! В войну я конюхом работала. Как-то из Барзаса приехало начальство ночью проверять - работают ли колхозники ночью или спят. Зашли ко мне, увидели, что не сплю, за конями хожу. Поехали на свинарник, а там все спят. Долго потом разбирались. Строжились. И что было строжиться? Плохо ли работаешь, хорошо ли, - всё равно все одинаково получали. Правда, кого-то из колхозников начальство выбирало и ставило на почет. Говорили, что они какие-то ударники. Меня тоже как-то на почет поставили. Целых 30 рублей премии дали! Все работали одинаково. Никакого-такого стахановского движения у нас не было.

Жук - Зато каждый день на курорт ездили (смеется).

 

Ленцева - Как же…! Разбежались! У нас тут такой курорт в колхозах был!… Дядька мой ещё до колхозов дом хороший построил. А мой отец ему и говорит: "Заходи в колхоз, заходи. Разорят тебя с таким домом!" Не послушал дядька. Забрали у него дом, всю скотину. И самого забрали. Без вести сгинул. За что спрашивается? За то, что хотел, чтоб его семья жила в добротном доме и в достатке? Он ведь этот дом своим потом заработал.

Когда начались колхозы, мы с подругой на сушилке работали. Знаешь, сколько вот этими руками я таких домов сожгла? Ох, и напилились мы тогда с подругой! Привезут хороший дом, в нем бы жить да жить. Или стайку, какую. Ты в ней хоть сейчас скотину держи! А мы её на дрова пускаем, зерно сушим. Рука не поднималась такое добро изводить. Мы знали, что всё это конфискованные кулацкие дома и догадывались, где теперь их хозяева. И кому всё это с нами надо было сделать?!

 

Жук - И сейчас хорошего мало. Но жить можно.

Ленцева - Главное колхозов нет! Нам деньги по пенсии дают. Мы едим, лежим, гуляем. На работу нас не гоняют. А нам больше ничего и не надо.

Жук - Сейчас говорят, что Сталин был хорошим руководителем.

Ленцева - А мы его знаем?! Нами руководили, мы работали.

Ах, как хорошо нами руководили…! (смеется).

 

Примечание:

1) Эта беседа была опубликована: "Колхознички-канареечки, поработай год без копеечки" ("С тобой" (областная газета) - 1999 - 19 дек..; "Заря" (газета Кемеровоского района) - 1999 - 18 дек. 

 

Документ № 26

Кузьмина Анна Васильевна родилась в 1916 г. д. Свидировке Тяжинского района Кемеровской области. Живет в с. Сандайское Тяжинского района. Рассказ записала Кулемина Наталья в декабре 1999 г.

 

У бати с матушкой нас было шестеро горемычных. Жили в середняках, пока батя не умер. Самому старшему из нас было 14 лет. Постепенно распродали коней, коров. Стали жить бедно. Сварит мать чугунок картошки, высыплет на стол... Вот и радуйся, благодари Боженьку за обед. Репу ели пареную, капусту квашенную, молоко кислое и свежее. Это вы сейчас нос воротите от такой пищи. Не знаю, чего и хотите-то. А тогда всё это ели, за милую душу, не брезговали.

Одевались очень и очень просто: чуни - одни на двоих, холщовые домотканные рубахи. А о выходной одежде и не слыхивали. Когда коллективизация началась, я ещё в девках была. Много ли понимала?

Сидели мы с подружками как-то вечерком на лавочке. Подъехала машина с работниками НКВД. (1) Прогнали нас и стали одну семью "кулачить". Они богато жили! Забрали всех: и стариков, и молодых, и даже ребёнка. Увезли их куда-то. Потом приехали за добром. А вот, Авдоньиных раскулачили (они за речкой жили) по-другому: забрали только добро, а самих оставили. Мы радовались, что нас не тронули. Да, мы, слава Богу, и не кулаки были. Думали, что так и надо. А зачем надо? Мы вообще ничего не знали. Главное, чтоб меня не тронули.

В колхозе работали с утра до ноченьки. Все делали вручную: жали серпами, косили косами, собирали в снопы. Работа - очень тяжелая, непосильная. Получали - крошки: 300 грамм ржи за трудодень. Мы трудодни палочками называли. Особенно трудно было нам, женщинам. Никого не интересовало, что ты тяжела ходишь, родишь скоро. Не интересовало - заболела ли ты, дитя ли у тебя малое занедужило. Все идут на работу, и ты идешь, хоть и беременная.

Приучили нас старики любить землю. Не можем мы без неё. Вот и сейчас стара стала, а всё в земельке повозиться охота. Так, вот, в поле и тянет.

Давно, правда, я поля со спелой пшеницей не видела.

 

Примечание:

1) Правильно - работники ОГПУ.