Мария КУГЕЛЬ
МАРКИЗ
Павел Богданов отбывал второй срок заключения в то самое время, когда безбожное правительство обещало показать по телевизору последнего верующего, отрекающегося от Бога. Воинствующий атеизм держал курс на моральное и физическое уничтожение истинных последователей Христа. Многие дома молитвы закрыли. Библия была в числе запрещенных книг. Нелегально издавались Евангелие и сборник духовных песен, в которых очень нуждались верующие. Тюремный срок подходил к концу, а здоровье Павла сильно пошатнулось: он потерял зубы, сильно похудел, болели суставы и сердце, одежда болталась на худых плечах. Но он оставался верным Тому, Кто сказал: «Не оставлю тебя и не покину» (Евр. 13:5).
Лежа на нарах, он пытался представить, каким стал его младший сынишка, и мысленно гладил его головку, прижимал к груди. Свиданий с семьей не давали, и посылки от жены и родственников до Павла не доходили. Но он знал, что они любят его и молятся о скорой встрече.
– Ну что, Богдан,– рассуждали соседи по камере, – вот выйдешь на свободу и распрощаешься со своим Богом. На что Он тебе там нужен? Это за решеткой вера нужна, ты бы здесь без нее не выжил. У тебя жена, дети, специальность хорошая – работу найдешь. Свобода дороже всякой веры.
– Мне Бог везде нужен, – отвечал Павел. – Я рассказывал вам, как первые христиане в Риме умирали в амфитеатрах и на кострах. Если на земле с Богом, значит, и после этой жизни – с Ним. С Ним везде хорошо. Я за вас переживаю. Как вы собираетесь коротать свою жизнь? На что надеетесь? В чем ваша будущность?
Все молчали.
– Паш, – прервал тишину седой мужчина, – напиши мне молитву «Отче наш», выучить хочу. – (Он не раз слышал, как Павел молился вслух.) И продолжал: – Моя тетка говорила, что эта молитва самая сильная: от нечистой силы помогает, от болезней, от голода спасает.
– Обязательно напишу. Конечно же, Бог помогает всем, кто обращается к Нему с искренним сердцем, особенно Своим детям, тем, кто доверил свою жизнь Иисусу Христу. Вот поэтому я молюсь и верю, что скоро буду дома, а Бога я не брошу... Даже если снова... испытания... арест... – закончил он медленно и добавил: – И вас я буду помнить и молиться о вас.
Перед самым отъездом заключенные положили Павлу в рюкзак три вареные картофелины, банку рыбных консервов, буханку черного хлеба, две горсти сушеных фруктов, несколько карамелек и пачку печенья. А Михаил, так звали седого соседа по камере, принес ломоть свежего мягкого хлеба, который Павел съел по дороге до станции. И очень благодарил Бога за этот драгоценный для него провиант.
* * *
В доме пахло свежеиспеченными блинами, мятой и еще чем-то таким знакомым и родным. Валентина хлопотала у плиты. Дети ели блины с яблочным повидлом, пили чай и весело щебетали. Никто сразу не заметил, как тихонько открылась дверь и на пороге появился высокий, худой, небритый человек в телогрейке, с арестантской котомкой за плечами. Это был Павел. Он стоял как вкопанный у дверей и все смотрел и не мог оторвать своего взгляда от тех, кого он любил больше всех на этой земле. Слезы текли по впалым щекам, и он не вытирал их. Ему казалось, что счастливее этих минут в его жизни еще не было.
– Мама!
Детский голос заставил Валентину резко повернуться. Она увидела мужа. Легкий стон вырвался из ее груди, а из глаз хлынули слезы. Она упала на колени, протянула вперед руки и еле слышно проговорила:
– Слава Богу! Вернулся живой...
Павел опустился на колени рядом с женой и стал молиться. Дети один за другим присоединились к родителям. Когда отец помолился, они долго обнимали его, не желая отпустить.
– Мы ждали тебя к концу недели, а ты так неожиданно приехал, – говорила Валентина, помогая мужу раздеться.
Пока Павел ел, жена затопила баню, приготовила белье, рассказывая о родственниках, о последних новостях, о церкви. Потом говорила о детях, об их школьных делах, об огороде, который уже приготовили к посадке овощей.
На следующий день семью Богдановых посетили две верующие сестры. Они услышали о возвращении Павла и решили порадовать его скромными подарками. Одна принесла новую серую рубашку, вторая – большой сверток и банку меда.
– Ты, сынок, не стесняйся. Что Бог посылает, тем мы должны делиться. Тебе поправляться надо. Ай-ай-ай, довели человека, – приговаривала она, ставя на стол банку с медом и вынимая румяный пирог, издававший ароматный запах.
– Большое спасибо,– благодарил Павел женщин, – спасибо, что семью мою не бросили, когда самое трудное время было: Алешка грудной был, и Валя еще слабая. Я верил, что Бог не оставит их без хлеба насущного.
* * *
Павел с нетерпением ждал вос-кресенья. Ему хотелось увидеться и разделить радость общения с теми, кто молился за него все эти годы, кто помнил узников, помогал нуждающимся, посещал больных, делил с голодным хлеб...
Но в субботу, когда Павел приводил в порядок двор, он почувствовал резкую боль в груди и потерял сознание. Приехавший доктор выписал лекарства и назначил постельный режим на месяц.
* * *
В тот день, когда Богдановы всей семьей пришли на собрание, молитвенный дом посетили представители власти. Они вошли в тот момент, когда Павел, заканчивая проповедь, приглашал слушающих к молитве. Помолиться не дали. Широко открыв дверь, один из милиционеров стал выталкивать верующих на улицу; другой громко кричал, чтобы освободили помещение. Человек в гражданском прошел к кафедре и, спросив у Павла фамилию, вручил ему маленькую синюю бумажку. Это была повестка в прокуратуру.
* * *
В ту ночь Павел долго не мог уснуть и, заметив, что жена тоже не спит, сказал:
– Я думаю, надо Библию и Евангелие спрятать, вдруг с обыском придут.
Он не ошибся. Ровно в шесть часов утра в дверь постучали. Хозяин открыл дверь. Молодой мужчина в кожаной куртке предъявил Павлу ордер на обыск. Потом происходило что-то страшное: открывали шкафы, поднимали одеяла и матрасы, копались в детских вещах, простукивали стены, проверяли каждую книгу, взятую с книжных полок, и бросали на пол. В одной из комнат подняли половую доску. В кухне перевернули всю посуду, разрезали на куски испеченный Валентиной хлеб, высыпали на стол макароны из мешка, а из ведра прямо на пол – сырую картошку. И еще долго громыхали в кладовке и в сарае. Во время всего обыска хозяину и хозяйке запретили выходить из комнаты. Разбуженные дети испуганными глазами смотрели на родителей и на все происходящее.
К девяти часам двор опустел, стало очень тихо. Некоторое время никто не двигался. Валентина растерянным взглядом обвела комнату и проговорила:
– С чего же начинать?
– Сначала поблагодарим Бога, что Он сохранил для нас духовную пищу, – сказал Павел уверенно.
* * *
Незнакомый следователь вышел из кабинета и пригласил:
– Богданов, войдите.
Он предложил Павлу сесть и спросил:
– Вы что, проповедуете без Библии?
– Иногда и без Библии, – ответил Павел.
– Да вы не прикидывайтесь! Где храните антисоветскую литературу? – голос следователя резко изменился, он почти кричал.
Павел молчал.
– Два срока мало показалось? Что молчишь? Да я тебя сгною в тюрьме, голодом заморю. Значит, так – пятнадцать суток! У тебя будет много времени помолчать и подумать.
* * *
Павел огляделся. Камера, куда его привели, была узкая с двумя небольшими окнами почти под самым потолком. Окна были без стекла, с толстыми решетками и выходили на крышу соседней камеры. Ветка высокого дерева едва виднелась из окошка. Под крышей, громко чирикая, копошились воробьи. У стены стояла кровать без матраса, стол и стул, привинченные к полу. Чтобы не одолевала грусть, Павел запел, потом стал вспоминать места из Библии и рассказывать вслух. Насыщенный событиями день прошел очень быстро. К вечеру стало немного прохладнее.
Арестант опустился на колени, помолился и прилег на кровать, довольный тем, что жена убедила его одеться потеплее.
Утром он узнал, что вчера приходила Валентина с передачей, которую у нее не приняли. А когда Павел спросил дежурного, почему его не кормят, тот ответил:
– Семеро суток не велено кормить...
На минуту Павел задумался, потом громко сказал:
– Господи, да будет воля Твоя.
И стал молиться:
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое...
Он помолился за жену и детей, за церковь, за охранников и следователя, который кричал на него. После молитвы сел у стола и начал проповедовать самому себе, вспоминая главу 6 из Евангелия от Матфея. В ней написано, что Христос говорил: «Не заботьтесь... что вам есть и что пить, во что одеться... Взгляните на птиц небесных. Они не сеют и не жнут... и Отец ваш Небесный питает их...» Потом Павел вернулся к событию, когда Иисус был поведен Духом в пустыню, где пробыл 40 дней, ничего не ел и напоследок взалкал. И как был искушаем и одержал победу над дьяволом. И еще Павел вспомнил пророка Илию, которого в пустыне кормили нечистые птицы, вороны, принося ему еду.
– Какая удивительная история! – восхищался Павел.
Не успел он окончить свою проповедь, как вдруг услышал возню наверху, за окошком. Он поднял глаза вверх. На краю крыши, у самого окна, стоял большой серый кот. Несколько мгновений узник и гость смотрели друг на друга. Потом кот стал что-то лапой двигать к окну. Глаза Павла расширились. На самом краю окна лежал огромный кусок ароматного хлеба. Выполнив свою работу, кот удалился, важно шагая по крыше соседней камеры. Склонившись на колени, Павел благодарил Бога за Отцовскую заботу, за мягкий, свежий хлеб, за чудеса, которые Бог безмерно совершает в его жизни, и за то, что Он во все времена остается таким же неизменным любящим Отцом для Своих детей. И все последующие дни, без выходных и опозданий, кот приносил узнику хлеб.
* * *
– Что улыбаешься? – грубо спросил Павла следователь. – Голодать понравилось?
– А я не голодал. Меня каждый день кормили.
– Как кормили? Кто кормил?
– Кот.
– Ты что, издеваешься? Я спрашиваю: кто тебя кормил?
– Ну если не верите, приходите между одиннадцатью и двенадцатью часами: у меня в это время обед.
Следователь действительно пришел в одиннадцать часов, когда Павел говорил очередную проповедь, цитируя 22-й Псалом:
– «Господь – Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим...»
Следователь присел, прислушиваясь и пытаясь вникнуть в то, о чем говорил арестованный.
– Ты приготовил предо мною трапезу ввиду врагов моих... – продолжал проповедник.
И вдруг на крыше, у окошка, послышался шорох. Оба подняли голову. На краю окна у самой решетки стоял все тот же серый кот, двигая большой кусок хлеба в окно. Лицо следователя неестественно вытянулось, глаза стали круглыми, на лбу выступили капельки пота. Он встал.
– Маркиз, – едва выговорил он, – ты что здесь делаешь?
И, медленно выходя из камеры, тихо добавил:
– О Боже, это же мой кот...
