Heidelbeeren обратиться по имени
Среда, 03 Октября 2007 г. 10:35 (ссылка)
3.
В дорогу настоятель собирался с тяжелым сердцем. Неизвестность пугала его, причем не просто вызывала беспокойство, а внушала настоящий страх, перед которым все остальные чувства меркнут. В отчаяние приводило его и то, что он уже готов был внутренне отказаться, бросить дело своей жизни и забиться в какой-нибудь дальний уголок, чтобы только про него забыли и избавили от сего поручения. Одно достоинство, да и совесть еще, которых он боялся лишиться тоже, поддерживали настоятеля и гнали его вперед.
Везде чудились ему шпионы. В каждом, с кем сталкивала его судьба в этой поездке, мерещился ему соглядатай и доносчик. В одном попутчике настоятель с уверенностью признал шпика. То был странного вида довольно молодой мужчина. Выглядел он оборванцем, но повадки сквозь показную простоту проглядывали совсем не нищенские. Он ко всему присматривался, прислушивался, разговаривал мало. Спросил игумена, где его пункт назначения (что за выражения из уст оборванца!), и не успел тот ответить, как попутчик заявил, что едет туда же. Настоятель изо всех сил старался потеряться где-нибудь по дороге, но не тут-то было! В Лондоне на вокзале они встретились вновь. И это была далеко не последняя их встреча.
Прибывши, настоятель отправился к лорду Редклиффу, но тот был в отъезде. Тогда он велел кэбмэну ехать в Бромптон, где жил его стародавний друг, Джайлз Торчет.
Джайлз и его семейство встретили отца Арсения как родного. То есть из всего огромного семейства дома были только сам хозяин, его жена Мэри-Энн и малыш Хью на руках у матери. Было уже поздно, и хозяйка, выставив еду на стол, сразу ушла. А мужчины засиделись далеко заполночь. Расслабившись после еды и отогревшись у камина, настоятель решился рассказать Джайлзу кое-что незначительное, не выдав при этом никаких подробностей дела. Звучал он странно, недосказанность оставляла большой простор для воображения, и настоятель решил, что Джайлз сейчас домыслит Бог знает что. Он поспешил уверить друга, что вся эта политика ему совершенно не по зубам, хотя кто-то в России («представьте себе, как удивлен я был») считает, что у него есть связи в политически кругах в Британии. Настоятель выдохнул облегченно, закончив свою защитительную речь. Ему все же нужно было выведать у Джайлза хоть что-нибудь, иначе как бы он узнал, какие ветры раздувают политические паруса во владычице морей.
Джайлз выслушал его со вниманием. Наконец он сказал настоятелю:
- Друг мой, я должен был уведомить вас раньше, что я теперь отдаю политике все свое время. Да, я секретарь молодого лорда Стенли, будущего графа Дерби. Рано или поздно он станет главой консерваторов. Мне, право, жаль, если я причинил вам неприятности таким образом.
- Так вот на какие связи намекали мне у митрополита. Почему же вы мне раньше ничего не сообщали?
- Я думал, вы чужды политике. К тому же наши страны воевали, и я не должен был обсуждать с вами ничего политического. Я думал оградить этим вас же. У нас говорят, вся переписка с иностранцами прочитывается вашей тайной полицией…
- Это, скорее всего, верно. Может быть, вы и правы. Ну да ладно. Меня интересует совсем другое. Я всегда знал вас как безупречного христианина. Как же вам удается совмещать политику и исполнение заповедей Христовых?
- Именно ради исполнения этих заповедей я и оказался в политике. Известно ли Вам, друг мой, сколько нам уже удалось сделать? Наша страна стоит на пороге больших изменений. Старшие дети выросли. Знаете, где теперь Сара? Она работает учительницей в школе для детей рабочих. Она сама помогала строить эту школу. Сара должна приехать завтра домой, навестить нас, вы поговорите с ней и сами убедитесь. Идея этой школы принадлежала нон-конформистам, но какое это имеет значение! Они создали маленькое государство в государстве, это анклав Царства Божия на земле. Трудовой день ограничен, с рабочими обращаются по-человечески, детей учат бесплатно. Люди чувствуют уважение к себе. И это приносит плоды.
- Но друг мой, неужели наши взгляды настолько разнятся? Ведь Царство Божие вовсе не так должно выглядеть.
- Помилуйте, отец Арсений, я же сказал это метафорически, чтобы показать вам, насколько далеко вперед мы уходим. Поймите, парламент ограничил рабочий день до 12 часов! Предложение было – 10 часов, но, к сожалению, пока это невозможно. Детям с 8 до 13 лет нельзя теперь работать больше шести с половиной часов, а труд под землей женщинам и детям вообще запретили. Это же революция!
Настоятель содрогнулся. В России, конечно, есть жестокие помещики, которые смертным боем бьют своих крепостных, но это встречается крайне редко, да и чтобы детей отправлять работать на эти их ужасные фабрики! Это уж слишком.
- Джайлз, вы меня ужасаете, как же можно заставлять восьмилетнего ребенка работать хотя бы и по 6 часов в день!
- Отец Арсений, позвольте заметить, что раньше-то не было такого закона, и дети работали, буквально пока не умрут. Рабочие для капиталиста были как крепостные у вас в России.
- Помилуйте, Джайлз, никто, точнее, мало кто в России с крепостными так жестоко обращается. Так вот в чем секрет вашего богатства и всех этих чудесных железок, ужас просто!
Джайлз словно опомнился от того дурмана, под действием которого пребывал. Он с удивлением взглянул на настоятеля и хотел было что-то сказать, но промолчал.
«Ну вот, - подумал отец Арсений, - решил, что нечего со мной и разговаривать – все равно я не смогу понять».
Джайлз действительно колебался несколько секунд, а потом сказал:
- «Таймс» пишет, что положение дел в России никудышное, что крепостничество тормозит развитие промышленности, подневольный труд отучил людей работать, что у иных помещиков от крепостных детей больше, чем родных – это все неправда?
- Это правда, истинная правда. Но не предлагаете ли вы и нам детей в шахты гнать, чтобы потом запретить это и радоваться?
- Но ведь я об этом же и говорю. Нужны законы, которые будут защищать рабочих. И это дело политиков!
- Да как же заставить людей исполнять эти законы, ведь у нас много законов, да кто им следует-то? Ведь и заповеди Христовы тоже законы, да их, сами ведь знаете, исполнить все можно разве?
- Но такие законы, которые парламент принял, исполняются. Это может занять время, нужен контроль, но добиться этого возможно. Добиваемся же!
- Сомневаюсь. Я даже в своем монастыре не всего могу добиться. Где уж там по всей империи огромной.
- Ну, это уж вы, друг мой, явственно преувеличиваете. Есть, конечно, традиции, и они сильны, но все же у закона тоже много рычагов. Если, скажем, война, и закон выходит, что мужикам в армию идти, что ж, не исполняется закон этот?
- Почему же, исполняется. Да только приходят приставы с ружьем и волокут мужиков силой. Так и исполняются. А если враг у ворот, то мужики могут и сами пойти в партизаны, хоть и не зовет никто. Наполеона-то, позвольте заметить, партизаны доконали.
- Так вот мы об этом и говорим. Сами же рабочие ведь будут поддерживать исполнение этих законов.
- Рабочие? Что ж, они у вас свою полицию содержат?
- Они объединились в рабочее движение, составили хартию, ее внесли для обсуждения в парламент.
- Рабочие внесли?
- Нет, конечно, член парламента банкир Аттвуд внес их петицию.
- Зачем это банкиру понадобилось?
- Он им сочувствует - порядочный человек! Поступает с ними по-христиански, кстати, вот вам и вера. А знаете ли вы, между прочим, что присяга члена парламента содержит фразу « в истинно христианском духе». Правда, я, как и все передовые члены парламента, считаю, что эту формулировку нужно отменить.
- Почему же отменить?
- У нас с ней вышел случай один. Леонела Ротшильда избрали в Палату общин от Сити. Его избирали уже четыре раза и обязательно выберут и в пятый. Но он никак не может приступить к своим обязанностям. Будучи иудеем, он не может произнести ту самую фразу. Он просил дать ему возможность высказаться по-другому, но ему не разрешили. Позор, да и только. Дизраэли, англиканин, но по рождению еврей, произнес горячую речь в его защиту, сказал, между прочим, что истоки христианства в еврейской вере, но его не очень-то послушали.
- Не тот ли это еврей, который русских ненавидит?
- Вы думаете, он ненавидит русских? Действительно, он всегда выступал за союз с Францией против России, но, друг мой, это политика баланса сил. Английская традиция, возведенная в закон. Я, кстати, считаю, что и ее нужно пересмотреть. Чем мне нравится ваш император, так это своей принципиальностью. Решил бороться за незыблемость монаршей власти в Европе, и следует этому принципу, даже если это противно политическим интересам его страны. Такую бы принципиальность в преследовании более передовых целей, и вашу страну вообще никто никогда бы не смог победить.
- Так вы считаете, что любой англичанин, даже если он еврей, всегда будет смотреть на все только через холодный политический расчет?
- Насчет Дизраэли – не уверен. Он склонен поддаваться эмоциям, любит восток, например. Жаль, конечно, что он так и не доехал до России. Если бы он увидел русских женщин, он бы по-другому смотрел на вашу страну. Его идеи очень сходны с теми, что были в умах ваших аристократов, которые требовали конституции у императора. Дизраэли думает о главенстве аристократии, долг которой защищать народ. Русский пример мог бы быть ему полезен, надо бы рассказать ему при случае. А жены этих людей, женщины-аристократки, выбравшие жизнь в страшной Сибири рядом с опальными мужьями – это же идеал женщины нашего Диззи. Вас обязательно нужно познакомить. У вас есть шанс заставить его полюбить Россию.
- Ну, хорошо, если все так радужно, хотя у меня от ваших слов мурашки по коже. Значит, ваша партия воплощает в жизни заветы Христовы. А что будет, если к власти придет другая партия?
- Да сейчас как раз у власти Старый Пам.
- Кто это?
- Палмерстон, вы могли его знать в роли главы кабинета иностранных дел.
Настоятель не знал никакого Палмерстона. Но он предпочел не продолжать расспросы в этом направлении.
- Значит, вашим христианнейшим устремлениям не дано воплотиться, пока вы не отнимете власти у Пама и другой партии?
- В другой партии есть Гладстон.
- Кто такой Гладстон?
- Это великий человек и прекрасный христианин, я говорю это со всей ответственностью. К тому же сейчас он преображается на глазах. Представьте, еще некоторое время назад он требовал, чтобы ни католики, ни нон-конформисты не имели доступа ни к парламентской скамье, ни к министерским портфелям, даже в самом избирательном праве он хотел им отказать. Сегодня он мыслит совсем по-другому.
- Какая прелесть, - не удержался настоятель. – Неужели он думает, что протестанты лучше католиков?
- Он думал так раньше. Отец Арсений, я знаю вашу милосерднейшую душу и вижу, что разговор этот рвет ее на части. Долг гостеприимства напоминает мне, что я должен предложить вам отдых после долгого пути. Гостеприимство ведь добродетель всех христиан, не так ли? Ваша ванна и постель готовы. Пойдемте, я провожу вас.
Уже у порога гостевой комнаты Джайлз тепло пожал руку настоятеля и сказал:
- Я вижу, что вы в затруднительном положении, и понимаю, что это как-то связано с политикой. Не смея вас расспрашивать, я все же постараюсь вам помочь. Я буду молиться о том, чтобы Бог послал вам добрый сон и душевный покой.
- Надеюсь, Всевышний услышит ваши молитвы, сегодня мне это нужно, как никогда.
Настоятель устал с дороги и заснул быстро, но прежде чем впасть в дремоту, он вспомнил глаза мальчишки на соляных шахтах в Оренбурге и немецкую деревню. Ему подумалось, что мы, русские, может быть, ничем и не лучше этих англичан.