Жертвенность.

Бежать, не останавливаться.
Бежать. Быстрее, вот уже видны огоньки деревни, осталось только-то пересечь луг, окруженный стеной высоких деревьев – и все. Дальше будут улочки, высокие – непривычно высокие – заборы северной стороны Конохи, знакомые повороты, углы, фонарный столб у супермаркета – и, наконец, дом. Только вот в Коноху сейчас нельзя. Потому что если кто-то узнает…
В который раз сознание разрывается между двух страхов. Страхом боли и страхом потери.
Луг заливной – под ногами мерзко чавкает темная жижа. Грязь. Бежать становится тяжело, скорость теряется, а дыхание сбилось уже давно. Остается совсем немного – последний рывок. Но ведь если кто-нибудь узнает, то у жителей деревни будет только еще один повод для ненависти.
Что если они найдут в этом предлог избавиться от него?
Резкая остановка. Еще пара шагов – по инерции. Все. Теперь можно никуда не торопиться.
Я не допущу.
Сзади слышатся звуки приближающегося зверя. Смачные шлепки босых ног по грязи, утробный рык охотника, настигающего свою жертву. Все еще голодный, но уже не такой ужасающий. Добыча остановилась, добыча дала себя поймать.
Пусть даже и так…
Прыжок – ноги упруго отталкиваются от земли, отправляя молодое тело в короткий полет. Сильный удар, который сшибает с ног и вырывает из легких воздух – зверь настиг жертву.
…но я искуплю свою вину.
Острые когти, без труда вспарывая плотную ткань куртки, врезаются в плечи. Тело дергается, хотя это не такая уж сильная боль. По сравнению с тем, что скоро придется испытать, это просто пустяк.
Стискивать зубы чтобы не кричать – это все, что я могу для тебя сделать.
Все те же ногти – но теперь это когти хищника – распарывают ткань на лоскуты, стараясь добраться до тела. Вместе с ней они часто срывают и кожу. Только-только затянувшиеся царапины от этих же когтей – на них накладываются новые, переплетаются в угловатом, агрессивном узоре.
Я выдержу.
Когда зверь, наконец, полностью оголяет послушное тело, движения становятся неуклюжими. Пальцы то и дело срываются, на коже появляются тонкие, как нити царапины, которые быстро набухают алой жидкостью с металлическим ароматом.
В ночном бесцветье она кажется черной, в предутреннем мерцании – темно-серой.
Зверю нравится запах.
Он то и дело жадно слизывает тяжелые капли. Голодный рык перекатывается в горле, отдается в теле, придавленном к влажной траве, болезненной вибрацией.
Не закричу.
Тяжесть навалившегося сверху зверя заставляет прижаться щекой к земле.
На щеке, кажется, была царапина. Так можно и столбняк подхватить.
Но все мысли о благоразумии испаряются, потому что прохлада рыхлой почвы хоть как-то приглушает жгучую боль.
Я выдержу.
Горячая, влажная кожа взмыленного погоней зверя обжигает. Хочется вывернуться, побежать дальше, ветром пытаясь сбить с себя это пламя, либо просто покататься по земле, собирая россу, чтобы хоть как-то избавиться от раскаленного жара на коже, что оставляю его прикосновения.
Только ради тебя.
Сильные, будто стальные, пальцы впиваются в бедра, тянут тело назад. Спина изгибается, на лице – смесь страдания и унижения. Веки плотно зажмурены, зубы стиснуты, позвоночник предельно изогнут, будто в припадке. Но – ни единого звука.
Хотя это повторялось и раньше, все равно боль обрушивается на сознание словно волной цунами, сметает на своем пути все барьеры.
Больно.
Не…
С каждым движением, когда чужая плоть врывается в тело судорожными толчками, контроль над собой теряется. И вот – уже конвульсивно дергаются пальцы, скребут по земле, загоняя черную почву под ногти.
..кричать!
Зверь рычит – теперь довольно, сыто. Его движения становятся все быстрее, все глубже.
Где-то в горле застревает хриплое рыдание, новый приступ боли заставляет уткнуться лбом в мягкую, холодную землю. В обоих ладонях зажаты влажные комья с пучками вырванной травы. Только полминуты назад они были такими успокаивающе-прохладными. Теперь же они будто раскаленные угли. Обжигают.
Ради тебя.
Закушенная губа кровоточит, сил сдерживать себя больше нет. Хочется чтобы весь этот кошмар поскорее закончился. Хочется прийти домой, простоять под душем несколько часов в попытке смыть себя всю эту грязь. Хочется просто свернуться в калачик, и спать. Поверить на некоторое время, что все произошедшее – только дурной сон.
Зверь в судороге удовольствия тянет на себя бледное тело с узором из синяков и царапин, конвульсивно дергается, стараясь войти в свою жертву еще сильнее, и замирает, удовлетворенно урча.
- Нррр… Сас…ке…
Теперь только и остается, что дождаться пока зверь закроет глаза и заснет мертвецки крепким сном. Все-таки пусть и частичное перевоплощение в Лиса отбирает слишком много сил у организма носителя.
Наруто.
Собственных сил хватает откатиться от чертовски горячего тела.
Красная чакра, до этого неровным слоем покрывавшая кожу, с шипением испаряется, и теперь на траве в смутном свете предрассветного неба лежит не зверь, юноша. Тонкая кость и обманчивая хрупкость тела, смуглая кожа, светлые волосы, полоски на щеках.
Саске не предпринимает попыток подняться – только оглядывает себя. Колени, локти – да наверняка, и лицо – в грязи, все тело болит, по бедрам медленно стекает сперма, смешанная с собственной кровью, под ногтями – мелкие камушки и земля. Та же земля скрепит на зубах, впитывая в себя металлический вкус алой жидкости, что все еще сочится их прокушенной губы.
Больно.
Двигаться не хочется ни за какие коврижки, но придется.
Ведь Саске не хочет, чтобы этот придурок проснулся и узнал, что здесь произошло. Что происходит уже не в первый раз.
Рано или поздно он узнает об этом, потому что опасный секрет невозможно скрывать долго.
И тогда… Даже подумать страшно. Гордость Учихи будет втоптана в грязь если они осмелятся рассказать о подробностях этих «приступов» Хокаге.
А Наруто… Скорее всего наложит на себя руки.
Слишком больно для него. Слишком жестоко. Вдруг узнать, что ты медленно сходишь с ума под тщательным контролем Лиса. Что порой демон пытается вырваться наружу. Что ему почти это удается. Что ты еще жив только потому, что лучший друг дает тебе совершать насилие над собственным телом.
Лучший друг?
Нет. Больше. Саске чувствовал, что давно уже стал для Узумаки чем-то сродни божеству. Он почти не грубил с тех пор, как Учиха вернулся в деревню – что уже было странно. Он всегда улыбался, когда видел Саске.
Черт, да он по жизни улыбается! Но при виде лучшего друга он улыбался особенно. Тепло. Совсем не обжигающее жарко. Мягко. Ласково. Ты дома – говорила каждая его улыбка.
И Саске начинало казаться, что у него действительно есть ради чего жить. Ради кого.
Я тебя не предам больше.
Краем глаза Саске уловил движение рядом с собой. Сердце тут же замерло, а потом в панике забилось с удвоенной силой. Наруто пошевелился.
- Что… Где это я? – Узумаки с удивлением оглядывал окрестности, совершенно не замечая собственной наготы и того, что рядом лежит еще одно нагое тело.
«Только не поворачивайся! Только не поворачивайся!» - в мозгу билась мысль о том, что такого не может быть. Наруто должен быть слишком истощен, чтобы очнуться так скоро.
Хотелось совершенно по детски зажмурить глаза, надеясь, что когда найдутся силы их открыть, ничего такого вокруг не окажется – ни топкого луга, ни голого Наруто, ни боли, крепко поселившейся в теле.
Но нет, надежды не оправдались – белобрысая голова тут же завертелась.
- Саске!!!
Истошный, полный паники крик. Хриплый, такой знакомый голос. Пожалуй, впервые за долгое время Учиха поймал себя на мысли, что предпочел бы не слышать его.
- Саске?! Ты в порядке? Кто это сделал? Скажи мне! Саске…
Вот только слез сейчас не хватало. Пальцы, такие непривычно ласковые, осторожно обхватывают плечи, приподнимая измученное тело брюнета, и только тут Наруто догадывается оглядеться вокруг повнимательней.
- Саске… - шепотом, необычно серьезно произносит он, и Учиха внутренне сжимается. «Только бы не догадался, только бы не догадался!..»
-Саске это я?