В колонках играет - Korn "Alone I Break"
Настроение сейчас - А есть выбор?

Выслушав приговор, Линда глубоко вздохнула. По внутренней стороне ее бедра текла чужая сперма. Она была довольна, и улыбалась. Еще немного, и она будет свободна. Скоро. Теперь скоро…
Он был молод, и смотрел на Линду совсем не так, как остальные офицеры. Те обращались с ней, как с вещью, неодушевленным предметом, несмотря даже на ее репутацию и изобретательность. А он и теперь пожирал глазами каждую клеточку ее покрытого синяками тела, хоть она и выжала из его краника все до капли.
Именно за этот взгляд Линда и ненавидела его. Этого Вальтера. Его уверенность в себе, и «классическую арийскую» внешность. Его внимание и нежные руки. Ненавидела до дрожи, потому что иных чувств Линда позволить себе не могла.
Она отстраненно взглянула на мокрые, измятые простыни, на свою разоренную кровать. Эти развалины страсти могли бы выглядеть сексуально, если бы не цель, холодным шипом засевшая в сердце. Взмахнув одеялом, она одним движением скрыла все, что происходило здесь пять минут назад. Плотнее запахнула халат. Опустилась в кресло, заложив ногу за ногу. Потянулась за сигаретой. Сизый дым, взметнувшийся к облупленному в потеках воды потолку, напомнил ей маму…
Суровое лицо этой женщины все так же с укоризной смотрело на Линду. Еще девчонкой, она поняла, что отличается от остальных, и, тревожно ловя на себе мужские взгляды, скорее бежала домой. Но там все было только хуже. Мать сурово наказывала Линду за малейшую провинность, а пока та делала всю тяжелую работу, костерила ее, на чем свет стоит, называя «гулящей девкой» и «блядью». Смысл этих слов девочка поняла, лишь когда мать вместе с двумя сестрами расстреляли за «измену родине», а ее саму вышвырнули, точно котенка, на улицу. С тех пор минуло долгих восемь лет, но этот взгляд не оставлял Линду ни на минуту.
– Извини, – вежливо прокашлял Вальтер, глядя, как она все дальше погружается в омут воспоминаний. – С тобой все хорошо?
Линда вздрогнула, приходя в себя. Она даже забыла, что ее случайный любовник по-прежнему здесь. Бедный, он так и стоял в дальнем углу ее комнаты, растерянно глядя по сторонам. Мальчишка, совсем еще мальчишка. Получил свое, одержал победу, а теперь не знает, что с ней делать… Господи, но почему все всегда вот так?!!
Она взглянула в его чистые голубые глаза, еще не испорченные сомнением или виной. Линду вдруг захватила лютая ярость. Она ненавидела его. Она действительно ненавидела его. Всех. Всех у кого больше одной ноги, а между ними свисает член, багрящийся алчностью и силой. Всех, у кого свастика на плече, а в мозгах лишь мысли о собственном превосходстве. Всем им должно воздастся! Так почему не сейчас?..
– Зачем ты пришел сюда, дурак?! – хрипела она, гася окурок в кофейной чашке. Через секунду в ее губах уже тлела новая сигарета. – Я же просила тебя не ходить за мной! Я же говорила тебе, что у нас нечего быть не может! Ты хоть знаешь, что натворил?
Вальтер выставил одну ногу вперед, и, как боксер, приготовился защищаться. Распаляясь, она хотела обрушить на него поток самой отборнейшей брани, которой научилась за все эти годы работы в борделе. Но смогла лишь зарычать. Виски мощно сдавила чья-то костлявая лапа. Приступ. Опять. Нет, это не выносимо.
Линда бросилась к трюмо. Трясущимися руками она выворачивала ящики, один за другим. В куче кружев, белья, монет и булавок она, наконец, нашла аспирин. Проглотила сразу жменю. Запила шнапсом. Согнулась пополам. Стала ждать.
Вальтер было кинулся к ней, но Линда остановила его на полдороги. Этот взгляд буравил насквозь. Молодой офицер и вправду чувствовал себя маленьким мальчиком рядом с ней, хотя она была старше лишь на два года. На два года, и целую жизнь…
– Я тебе сейчас все расскажу, – тяжело дыша, сказала она, когда огненный смерч успокоился до уровня отбойного молотка, – а потом ты сделаешь, как порошу. Если не согласен – убирайся вон!
Принимая вызов, Вальтер вскинул голову. В его глазах появился лихорадочный блеск.
«Странный народ, эти влюбленные!» – подумала Линда, пробившись сквозь пульсацию кровеносных сосудов. «Такой красавец – ему девок топтать, а он со шлюхой в рулетку играет…»
– Я стала сиротой в четырнадцать лет, – вновь прохрипела она, зная, что офицер остается. – Отца забрали в тридцать третьем, когда мы еще были детьми. Мать и сестер расстреляли спустя два года. Я осталась на улице. Одна. Без денег. Без еды. И без чистого белья, в момент, когда у меня начались месячные.
Вальтер судорожно сглотнул. Он был из приличной семьи, пример во всем, никогда ни в чем не нуждался. И рассказы о чужих лишения он слушал, затаив дыхание, как страшную сказку, даже не подозревая, что и сам был ее частью. А Линда это отлично знала.
– Время близилось к зиме, – продолжала она, – ночи были холодные. Чтобы где-то переютиться и съесть кусок черствого хлеба, я впервые узнала, что такое минет, и как его делать…
Офицер содрогнулся, вспомнив, какими властными были ее алые губы. Линда оцарапала его колючим взглядом. Вновь затянулась. Сделал глоток. Заговорила:
– Слово оказалось французского происхождения… Это хороша знала и фрау Мюллер, что подрабатывала уличной проституткой. Она узнала, что я отбираю ее клиентов, и пришла засвидетельствовать мне свою почтение. В ней была пять футов и два дюйма роста, да каблуки с подковками. Сначала она хорошенько мне наподдала, но когда увидела, что вся моя нижняя юбка в крови, сжалилась, и отвела меня в дом тетушки Агаты, где ты и имеешь честь меня… наблюдать.
Линда вызывающе провела языком по губам, а потом скривилась от нового приступа. Свой рассказ она продолжила не скоро.
– Тетушка Агата меня приняла сразу – в борделе всегда нужны рабы, которые будут за миску похлебки до блеска драить полы и ночные горшки… Она разрешила мне иногда подглядывать в замочную скважину за девушками во время приема, чтобы я училась тому, что рано или поздно постигнет и меня…
Линда вдавила еще одну сигарету в чашку, что уже ощетинилась окурками. Сжала пальцами виски. Ей было тяжело вновь перекапывать тонны грязи из своего прошлого. Но сделать это было необходимо. Хотя бы ради себя. И чтобы этот нациский ублюдок, полчаса назад иступлено трахавший Линду и хрипевший слова любви, не забыл ее до конца своей гребаной жизни. Ее пизду. И ее месть.
Она опять закурила. Ее голос звучал низко, точно ослабленная струна. Линда выплевывала немецкие слова, заметно картавя:
– Это постигло меня рано. Очень рано. Один пьяный оберштурмфюрер застукал меня, когда я подглядывала за Эльзой, которая трахалась сразу с двумя лейтенантами… Он вырубил меня пощечиной. Затащил в подсобку и… изнасиловал в задницу. Кроме того, что это жутко больно, так еще страшно и унизительно. Он был маленьким, коренастым, с огромной елдой, которая порвала мне там все… Потом я два месяца не вставала с постели…
Линда стряхнула пепел и в упор посмотрела на Вальтера. Это был даже не взгляд, а стальное лезвие. Холодное. Изобличающее. Когда она увидела в его глазах похоть, то лишь коротко улыбнулась. Она поняла, что не ошиблась. Линда медленно переложила одну затекшую ногу на другую, подчеркнуто демонстрируя, что на ней нет белья. Увидел это и Вальтер. Судорожно сглотнул. Что же он сделает сейчас?
Сердце офицера вновь затягивало огненное пекло. До этого момента он сопереживал горестному рассказу Линды всей душой. По-крайней мере, так ему казалось. Вальтеру даже хотелось обнять ее, и, положив эту гордую голову себе на колени, гладить до тех пор, пока она не уснет. Только офицер знал, что она скорее положит голову на плаху, чем позволит ему ТАКОЕ.
Но все сострадание и любовь, на которую только он был способен, тут же затмила животная похоть, едва Линда обмолвилась об анальном сексе. Вальтер вновь хотел ее. Он чувствовал, как его член гордо, словно арийское знамя, набухает в штанах. Теперь ему даже этот холодный взгляд был не страшен…
Офицер устремился к ней, в два прыжка преодолев расстояние, что их разделяло. Схватил за руку, одернул халат. Голые груди чуть всколыхнулись. Он провел по ним жадными пальцами, оставляя синяки на коже. Потом раздвинул ее длинные, в рубцах, ноги, подтянул Линду ближе к себе. Она даже не сопротивлялась.
Вальтер все делал правильно, точно так, как учили на занятиях по тактике. Этот прием назывался «Наскок». Вся штука была в том, чтобы стремительной атакой провести разведку на местности, и, не дав врагу опомниться, подтянуть к месту основные силы, и смести сопротивление.
Офицеру это почти удалось. Он допустил только одну ошибку: возившись с пуговицей штанов, Вальтер бросил случайный взгляд на ее лицо. Весь его пыл тут же смело, будто порывом северного ветра. Она даже сейчас владела ситуацией. Таинственная улыбка не покидала тонких губ, а в глазах горело лютое пламя. Она оставаясь пассивной, но все равно побеждала…
Член Вальтера тут же скрючился и обмяк. Он понуро побрел в свой угол, беспомощно цепляясь за свою вновь проснувшуюся любовь. Линда сквозь зубы цедила шнапс. Она пребывала в той же позе, в какой ее оставил молодой офицер, с расставленными ногами, и голой грудью, лениво подрагивавшей в такт каждому ее движению.
– Знаешь, почему я ненавижу ВАС? – вдруг заговорила она, прикуривая. – Потому что вы самые жалкие создания на этой земле. При всем своем могуществе, вы – лишь орангутанги, собранные под кровавые знамена вашим фюрером… Вы мечтаете править миром, играя людскими судьбами, но при этом даже член свой в штанах долго держать не можете! Знал бы ты, скольких из вас я видела такими, какие они есть, без красивой формы и той мочи в головах, что поливают с трибун… Чудовища не те, кого вы так исступленно убиваете. Чудовища – вы сами! И рано, или поздно вы все вымрете, как один…
Гнев закипал в сердце Вальтера, вытесняя все остальное. По идеологии он всегда был отличником, и, слушая такие речи, его инстинкт срабатывал безукоризненно, как у натасканной овчарки. Пальцы начали дрожать, когда он впервые прикуривал. Офицер намеренно тянул время – он давал ей возможность оправдаться.
Но Линда больше не собиралась ничего менять. Ее гнев был намного сильнее ярости всей фашистской армии, потому в ней служили почти одни мужчины. А она была женщиной. Оскорбленной женщиной с изломанной, изуродованной судьбой.
– Ты твердишь мне о своей любви, милый Вальтер, – начала она притворно ласково, – а ведь ничего обо мне не знаешь… Доктор, который служил при борделе, ходил за мной все время после того, как меня изнасиловали. Он нашел у меня сифилис…
Глаза офицера расширились от ужаса.
– Да-да, сифилис, – продолжала Линда. В ее голосе теперь было все больше стали. – Но он не выдал меня, как ему было положено. По двум причинам. Раньше, в той, другой, довоенной жизни мы были соседями. Он жил на первом этаже, а мы на четвертом. Мать часто стирала ему рубашки. А еще он ненавидел фашистов. И у него был рак. Так что, благословляя меня, терять ему было нечего. Он все сразу понял. Потому что был евреем, Вальтер. Евреем, таким же, как и я…
Сердце в груди офицера замерло, словно сбилось со счета. Он не верил своим ушам. Не хотел верить. Но ее взгляд пригвоздил его к полу – такая в нем сквозила лютая правда. Он мысленно просил ее остановиться, замолчать, но с губ не могло сорваться ни слова. Весь тот аккуратненький, идеальный мирок, выстроенный им с тонким расчетом, вмиг сломался, будто хрупкая дорогая игрушка. Вальтер даже еще не понял, что досрочно играет роль мертвеца.
– Я мстила ВАМ, сколько могла. Я была старательной ученицей, придумывая все новые способы, как бы вам половчее запихивать в меня свои хуи… Очень скоро тетушка Агата сделала меня одной из лучших своих шлюх, так что я стал обслуживать только офицеров. Прослышав о моем искусстве, даже сам Геббельс пожаловал сюда как-то раз, но его ослиных размеров член оказался слишком большим для меня. А жаль…
Жаль, что вас было много, но все равно не достаточно. Сотни и сотни, может, целая тысяча! Только пули и снаряды всех вас убивали раньше, чем мысли о моем подарке…
Но хотя бы ты, мой милый Вальтер, знаешь все. Хотя бы ты…
Она замолчала. Поднялась с кресла. Запахнулась. Сквозь мутные стекла окна уставилась в новый рассвет. Еще один. Но не похожий на остальные. Наверное, так всегда бывает с последним…
Вальтер чуть согнулся. Его вздыбленный член вновь мешал ему стоять прямо. Пылающее слова в голове проносились, одно страшнее другого. Еврейка. Сифилис. Измена. Предательство. Террористка. Смерть. И запоздалое прозрение, что кое о чем он догадывался и раньше. Эти чуть раскосые глаза. Этот странный, будто бы немецкий говор. Этот притягивающий в моменты радости, и отталкивающий в часы гнева образ ведьмы. Да, он догадывался, что она не совсем та, за кого себя выдает, но в то же время, ему нравилось тешить себя чем-то неведомым, запретным. Вот и сейчас, стоя перед ней с уже разбитой жизнью, он не думал ни о чем, кроме секса. С собственным палачом.
Но этот раз все было по-настоящему. С криками, битой посудой, расцарапанной щекой и разбитыми губами. Он страстно целовал ее, поставив на колени, впитывая каждую каплю зараженной ядом крови, точно вино, от которого не будет пробужденья. Он входил в нее сзади, так нежно и яростно, что даже Линда не устояла под его натиском и принялась шептать слова ласки и наслаждения.
Осознание уже свершившейся катастрофы свалилось на него в тот же миг, когда Вальтер кончил. Все вдруг показалось ему мерзким. Чужеродным. Он небрежно оттолкнул еврейку, точно пустую бутыль из-под шнапса. Та без звона упала на пол, не разбившись.
– Теперь убей меня, – прошептала Линда, – как договаривались.
Вальтер чуть заметно кивнул. Все его движения теперь были по-военному точны и кратки. Он застегнул пуговицу на штанах. Подобрал кобуру. Щелкнул затвором «Люгера». Бросил вопросительный взгляд на портрет фюрера, что висел над дверью. Строгое лицо рейхмаршала было полно решимости…
Выслушав приговор, Линда глубоко вздохнула. По внутренней стороне ее бедра текла чужая сперма. Она была довольна, и улыбалась. Еще немного, и она будет свободна. Скоро. Теперь скоро…
Грянувший выстрел сбил ее с ног. Боли она не чувствовала. Мир стремительно сжимался в маленькую точку, обгорая по краям, словно бумага. Но перед тем, как навсегда исчезнуть, он позволил Линде услышать еще один выстрел и стук подающего тела. ©

В колонках играет - Korn "Alone I Break"
Настроение сейчас - Все тоже

Он заканчивал свое очередное стихотворение. Никак не мог подобрать рифму к слову «рассветом». Наконец, его осенило, и бодро вписав загадочное «ослепли» в последнюю чистую строку, победно ухмыльнулся. Затем быстро пробежал глазами весь текст, кое-где исправил ошибки. Напряженное, как струна, тело вмиг расслабилось. Легкими волнами на него накатывало удовлетворение. Кошачьим движением он потянулся, и устало закрыл глаза…

Ей было уже пятьдесят три, хотя все окружающие по-прежнему верили, что дают ей сорок шесть с большой натяжкой. Впрочем, Ей всегда удавалось следить за собой, чтобы хорошо выглядеть. Уже не девочка, но и точно еще не старуха, Она прохаживалась легкой походкой мимо задраенных стеклом стеллажей, вспоминая свою былую упругость. Нет, Она не была толстой, но и тонкой как прежде, словно струна, уже не стала. Она пребывала в периоде робкого полураспада, когда женщина больше всего желанна. И, о да!, Ее желали многие. Молоденькие сотрудницы завидовали Ей черной завистью, глядя, какие в музей приходят букеты и приглашения. Приходят регулярно. С завидным упорством.
Но Она больше не желала никого. Приглашения рвала. Подарки отправляла обратно по адресу (причем, не всегда цензурно). Цветы дарила тем же девчонкам, что исподтишка Ее же и проклинали: одна даже сделала холщовую куклу, названную ненавистным ей именем, куда периодически втыкала иголки. Но все было без толку – свое Она уже отстрадала.
Ей оставалась лишь скука. И память. Первую Она ненавидела. Да и на эту работу устроилась из-за нее – денег на жизнь Ей всегда хватало и без нудного восьмичасового графика. А ради второй жила. Питалась ею. Иногда плакала. Но больше улыбалась. В этой легкой и обремененной грустью улыбке скрывалась всю суть Ее непростой, отчаянной жизни…
Тихий выставочный зал вдруг наполнился визгом и топотом множества ног. Голос преподавательницы был на октаву выше всех присутствующих, но даже ей потребовалось добрых пять минут, чтобы призвать своих подопечных к порядку. Так Она сразу и подумала – в литературный музей пожаловал школьный класс…
Выстроившись по парам, дети со скучающим видом стали появляться из тамбура. Она обшарила их всех беглым взглядом, в секунды узнав почти все про каждого, точно это были не дети, а листы белой бумаги. Впрочем, не такой уж и белой… Да и какие это дети – десятый класс. Уже юноши и девушки, с набитыми, вместо мозгов, маргариновыми проблемами о прыщах, месячных, о маленькой груди, о немецкой краске для волос… О том, даст Машка на выпускном, или лучше подкатить к Светке, и нужен ли при этом презерватив? О том, что если в универ не возьмут, то армия светит, и запалит ли батя, что он у него из заначки сотню увел?..
Ей все это было знакомо, будто сама вчера пережила. Наглые пришельцы не вызывали у нее симпатий, но и осаждать их Она не желала. Цинично сощурив свои лукавые глазки, Она пристально следила сразу за всеми.
Длинная блондинка стояла в метре от нее, напротив рукописей Бродского, согнувшись в три погибели над маленькой лампой, освещавшей текст. Конечно, она не читала, нет, просто пыталась поймать свое отражение в стекле, причесываясь.
Неподалеку двое пацанов прикалывались над фамилией Хлебникова, азартно вспоминая, как распили вчера бутылку «Хлебной», и как потом их шатало по улице. Какой-то очкарик пытался пририсовать усы портрету Довлатова, но когда понял, что тот под стеклом, понурил голову и отступился. Какая пошлость водить детей в места, до посещения которых они не доросли, а возможно, не дорастут никогда…
– Смотри! Это же Карминовый блокнот!
Тонкий голос неожиданно раздался за Ее спиной. Она вздрогнула. Стремительно обернулась, желая отогнать прочь. Этот блокнот Она знала слишком хорошо, чтобы позволять пялиться на него кому попало. Впрочем, не так много людей знали о существовании этой книжицы…
– Какой старый! Он что, в луже валялся?.., – усмехнулась чернявая толстушка, подруга той, первой.
– Дура, ничего ты не понимаешь! Просто он много чего пережил, видел. Это же Его блокнот, Его стихи!
– Да кого, его-то?
– Силим Кам. Это блокнот Силим Кам. Писателя и поэта, – не выдержала Она, становясь между стендом и школьницами. – Девочки, идите к своей группе. Они уже собираются уходить…
Девчонка не двинулась с места. Ее подруга неуверенно потопталась рядом и ушла.
– А ты разве не торопишься? – спросила Она, критически оглядывая любительницу поэзии. – Твой класс уже уходит…
– Пусть идут, – отмахнулась та, – у нас все равно занятия уже кончились.
Тоненький голос. Тоненькая же, почти игрушечная фигурка. Черные вьющиеся волосы мелированны белыми прядями. Нежное девичье лицо чуть тронуто белилами. Глаза густо подведены, на тонких губах черная помада. Стан облегает странного вида платье со старомодным корсетом. Длинные худые ноги затянуты в драные чулки и высокие ботинки Camelot, такие огромные что смотрятся на ней почти гротескно.
«Очень мило», – подумала Она. «Готическая лолита, разбирающаяся в поэзии. Ему бы понравилась…»
– А откуда ты знаешь Силима? Он же запрещен для школьной программы…
– Ну, так в школе одну херню преподают! – девчонка воинственно вздернула свою кукольную головку. – Мне его Google выдал, когда я Хлебникова найти пыталась.
– И чем же тебе понравился Силим?
Девочка мечтательно закатила глаза. Губы чуть тронула улыбка. Светлая, обремененная грустью. Совсем как у Нее, только моложе.
– В его стихах столько настоящего! В них лучшее из моих любимых поэтов: Шиллера, Байрона, Есенина, Хлебникова! Но в них столько страсти. И… секса.
«Ого!» – подумала Она. «Хорошо теперь готовят детей – девчонка и об этом уже знает!» Из Ее памяти вдруг выплыла картина, где они лежали вдвоем в постели, что каждый раз после секса выглядела, как поле битвы, курили и рассуждали о том, что, возможно он и есть перерожденный Есенин. Он, как всегда, злился, доказывая, что он – это он, и никто лучше его быть не может…
– Да, он тоже любил Есенина…, – вслух прошептала Она свои мысли.
Глаза девчонки расширились от удивления. Из-под ее пытливого взгляда не могла ускользнуть та минутная скорбь, те глаза с поволокой и то, с какой поспешностью Она полезла за сигаретой, хотя в музее курить было строжайше запрещено. Прежде чем задать вертевшийся на языке вопрос, готесса подцепила наманикюренным пальцем зажигалку из своей сумочки, и помогла Ей прикурить.
– Вы что, знали его? Правда знали?
– Знала. Даже слишком.
Девчонка вспыхнула от любопытства. Ей очень хотелось узнать все-все про него. Благо, лолите хватило кое-какого житейского опыта, чтобы не выдать себя сразу.
– А вы любите музыку? – неожиданно выпалила девчонка.
– Музыку? Люблю. Правда, смотря какую…
– Хорошую. Приходите сегодня в «Кирпичи». Там моя группа сегодня вечером выступает. А потом мы бы с вами поговорили… О поэзии.
– Почему тебя так интересует поэзия? – Она чуть вздернула бровь. Девчонка начинала Ей нравиться.
– Потому что это удел одиночек, – твердо сказала та. – А чтобы не сойти с ума и идти дальше, нам всегда будет нужен кто-то, кто все понимает. Кто такой же, как мы.
После этой внезапной искренности, наверное, неожиданной для самой себя, готесса птичьим движением подхватила свою сумку, и устремилась к выходу.
Она стояла в недоумении. «Так не бывает!» – повторяла Она, хотя уже очень давно не произносила эту фразу, ибо ничто уже не могло Ее удивить. Ничто, до сего момента. Она помнила время и место, где Силим произнес эту фразу, слово в слово повторенную той девчонкой. Эти слова нигде нельзя было прочесть, потому что они не были записаны.
«Так не бывает!» – повторяла она снова и снова, хотя уже точно знала, что вечером придет на концерт. В неизвестный клуб. Неизвестной группы. Неизвестно зачем. Опять…

Из обшарпанного подвала музыка гремела на весь квартал, так что еще на подходе Она поняла, что не ошиблась дорогой. Как и положено в таких местах, у входа курила стайка хипующей молодежи, матерясь и прихлебывая из горла пиво. Среди них Она сразу узнала внезапную гостью – та была чуть в стороне от общей массы, но задавала тон всей их беседе.
– О, привет, а я вас тут уже час дожидаюсь! – дружелюбно улыбнулась девчонка.
Все это показалось Ей странно знакомым. На миг она даже решила, что вернулась в прошлое, и уже ждала, когда за очередным взрывом хохота раздастся следующий анекдот Силима, который друзья тут же прокомментируют, и тем испоганят. Нет, все в прошлом, все эти люди давно покинули либо эту страну, либо эту планету. На губах мелькнула легкая улыбка, обремененная горечью.
– Как тебя хоть зовут? – Она вновь посмотрела на девушку, будто видела ее впервые.
– Кэт! – ответила та, ныряя в сырую, ощетинившуюся жуткими афишами, пасть парадного входа.
«Кэт, ну конечно!» – покивала Она сочувственно. Следующую минуту Она вынуждена была ни о чем не думать, высоко задирая ноги в каблуках, чтобы не рухнуть и не разбиться в кровь с крутых, обломанных ступеней.
Клуб встретил ее полутьмой и пульсирующим битом из хрипящих колонок. Все здесь было нескладное, какое-то угловатое, вонючее, грязное, и… такое родное. Эти липкие, залитые пивом столы из неструганных досок, эти обрезанные пивные банки, до верху забитые окурками, эти вечно разбитые лампочки, что придавали темноте столь сексуальный оттенок… И конечно же, люди, населявшие подобные, на первый взгляд непривлекательные места. Эти нестареющие солдаты контркультуры, облаченные в клепанную свиную кожу, вечно все отрицающие до разбитых в кровь костящек и продырявленной сивухой печенки…
Кэт была вне поля зрения, хотя Она прошла по всему извилистому желудку «Кирпичей» уже несколько раз, только что под столы не заглядывала. Потом фоновая музыка стихла. Раздалось визжание микрофона, а вслед за ним знакомый тонкий голосок приветствовал публику, что подтянулась ближе к сцене.
Она победно щелкнула пальцами в такт собственных мыслей. Решила присесть. Ее выбор пал на длинную скамью за грубым столом, где сидела парочка обдолбанных панков. Завидев привлекательную женщину в коктейльном платье, один из них блаженно захихикал, возвещая другого, что приход начался. Она шутку оценила, и громко рассмеявшись, уселась рядом, и как ни в чем не бывало, поздоровалась. Наркоманствующая молодежь решила, что для них знакомство с собственными глюками – уже перебор, и незамедлительно удалилась. Она, наконец, осталась один на один с обещанной музыкой и тлеющей сигаретой.
Воздух стал таким густым, что его можно было нарезать ломтями. Дым десятков сигарет смешался с запахом духов и людского пота. Похожий на живую, пульсирующую низкими частотами стену, он отгородил Ее от всех внешних раздражителей. Она затянулась. Замерла. Прислушалась.
Ребята играли грязно, но слаженно, демонстрируя забалдевшей публике бодренький хард-рок. В основном это были кавера на Ramones, G’n’R и Motorhead, но была парочка песен и собственного сочинения.
– Когда же у них репертуар поменяется? – вслух прошептала Она, вспоминая другую, давно не существующую группу. Вновь и вновь улыбалась легкой улыбкой, обремененной грустью. – Круг давно замкнулся. Начался новый.
Чего Она не ожидала, так это Его стихов. Стихов, читаемых прилюдно, со сцены и под музыку. Это произведение было в Карминовом блокноте, она помнила его. «Сломанные игрушки» – так оно называлось.

Мир – будто глянец на альбоме.
Богиня завтра сляжет в коме.
Она – любимица толпы –
Финал пластмассовой игры.

Грянул барабанный гром. Зарычали гитары. В интервалах забулькал бас. Голосок Кэт поверх этой шаманской какофонии звучал тихо, почти шепотом, зато на удивление точно передавал все оттенки чувств, заключенных в четырех рифмованных строчках. Она качалась с микрофонной стойкой в руках в такт проигрышам, а потом оголенным нервом вступала в бой с хард-роковой стихией. Публика ревела и брызгала слюной от восторга. Становилось очевидно, что победителей в этой битве не будет…
Но в Ее глазах выступила первая соленая точка. Как истинная женщина, Она тут же схватилась за зеркало, проверяя, не потекла ли тушь, но под финальные аккорды слезы капали бешеным потоком. Она прятала лицо в ладонях, пыталась утираться, но разве можно так просто осушить реку?
Она пришла в себя только в гримерке Кэт. Девчонка и сама выглядела не важно – себя на сцене она не жалела, и теперь была выжата, как лимон. Но все равно пыталась отпаивать Ее глинтвейном, тихо себе улыбаясь.
– Тебя так веселит, что старая тетка ревет у тебя на коленях, будто одна из твоих подружек после школьной двойки? – не выдержала Она.
От порыва Ее злости Кэт вздрогнула и часто заморгала.
– И вовсе вы не старая! – сорванным голосом захрипела та в ответ. – И подруг у меня нету… Просто, я вас так проверяла.
Она удивленно вздернула бровь: «Какова нахалка!»
– Ну, и каков результат твоего эксперимента?
Кэт опустила глаза. Ей было неловко. Она теребила фенечку на своем тонком запястье, точно маленький ребенок, который знал, что нашкодил, и терпеливо ждал наказания.
– Я… не хотела, – пролепетала она, – просто Он казался мне слишком нереальным, чтобы быть человеком. Я думала, была уверена, что все эти стихи – про меня! А тут появляетесь вы, и говорите, что знали его… Я страшно обрадовалась, что наконец-то смогу узнать, какой ОН. А теперь отчего-то ревную…
«Эх, милая,» – пронеслось у Нее в голове. «Знала бы ты, сколько женщин могли сказать тоже самое…»
– Каким он был?
Она шумно затянулась сигаретой и довольно прищурилась, вспоминая:
– Красивым. Безумно красивым. И талантливым.
Пальцы Кэт не могли найти покоя, все время что-то трогая, и тут же бросая. Она явно хотела знать все и сразу, только боялась спросить.
– Когда вы познакомились? – решила издалека начать лолита.
Она снова затянулась, хотя давным-давно обещала Ему бросить курить. Это, мол, убивает, говорил человек, которого уже давно нет на этом свете…
– Сейчас это не имеет значения. Важно лишь то, что есть. А все есть так, что мы с тобой есть, а Его уже нет, – Она помолчала. На миг Ей стало горько. – Он часто говорил, что с ним что-то не так. Что-то внутри. Сидит, будто осиновый кол, и не хочет наружу. Потому и писал, и жил с таким надрывом, будто в последний раз. Всегда ругался матом, хотя делал это стильно, не так, как другие. Сильно пил…
– Он из-за этого у… ушел? – затаив дыхание, спросила девчонка, так и не решившись произнести слово «умер».
Она поднесла тлевший бычок к губам. Передумала и погасила. Зажгла другую.
– Он все делал так, как в последний раз, – сказала Она, игнорируя этот вопрос. – Он умел думать. Говорить. И чувствовать. А еще, он был классным любовником. Наверное, лучшим.
Глаза готессы встретились с ее легким, обремененным грустью взглядом. В них горело одно и то же пламя. Девчонка поддалась вперед, Ей навстречу, и, проводя языком по губам, прорычала:
– А как это?...
Она схватила лолиту за волосы, властным резким движением запрокинула ее голову. Целовала нежно и долго. Свободной рукой, тем временем, Она пыталась развязать тесемки корсета.
– Я покажу тебе…, – хрипела Она, чувствуя, как внутри Нее разгорается пламя, коего не чувствовала уже давно…

Он громко вскрикнул. То ли от боли, то ли от удовольствия. Открыл глаза. Обвел взглядом комнату, не узнавая. Провел языком по пересохшим губам, ощущая вкус девичьего поцелуя. Вспомнил о том стихотворении, что написал недавно. Сердце отчего-то наполнилось яростью. Он долго пытался выбраться из полотняного плена. Простыни окутали его тело, точно саван. Когда, наконец, он получил свободу, то кинулся искать Карминовый блокнот. Он хотел сжечь то, что написал недавно. Но найти это было уже нельзя. Час прометавшись по комнате, он обреченно опустил руки. Если воры и были здесь, то давно ушли, взяв самое ценное. В который уже раз. Что ж, в конце концов, все есть так, как есть…
©

В колонках играет - Korn "Alone I Break"
Настроение сейчас - Пиздец

Душный автобус с шипением остановился. Смачно лязгнули двери, впуская очередную порцию пассажиров. Помимо прочих, среди безликой людской массы я увидел ее. Невысокая блондинка, тоненькая до хрупкости. Коровий взгляд широко распахнутых (голубых(?)) глаз затравленно мечется по сторонам. Тонкий рот все время открыт, обнажая два выступающий передних зуба. Ребенок, еще совсем ребенок.
Рядом по-хозяйски вертится парень. Почти мужик. Чернявый. Коренастый. Набычился. Его тяжелый взгляд, татуировки и пробитые уши выражают угрозу, хотя мне кажется, что все это от неуверенности за собственный маленький член. Нет, к чертям весь фрейдизм и прочую мудотень, но когда в парне обычная подростковая бравада перерождается в вечную тупую агрессию, это сразу чувствуется.
Я невозмутим. Спокоен. Победно ухмыляюсь – у меня по этой части все в порядке. Наблюдаю парочку с интересом, не высовываясь. Освободилось одно место. Девочка села. Ее взгляд остался неизменным. Что-то ощутила. Посмотрела в мою сторону. Еще раз. Заинтересовалась. Начала ерзать. Представил ее маленькую попку в своих ладонях. В жарком автобусе вдруг стало абсолютно нечем дышать.
На следующей остановке вышло сразу двое. Парень жестом указал на освободившиеся места. Девчонка покорно пересела. Узкое лицо с завидным постоянством хранило прежнее выражение. То есть, не выражало ничего. Вот бля, мне бы так!
Парень вдруг тоже что-то почувствовал. Уперся в меня своим бычьим взглядом. Абсолютно не страшно. Молча выдерживаю. Ухмыляюсь.
Он сдался первым. Набычился еще больше. Мне плевать – у меня карабин в кармане, что спокойно уравнивает шансы один к трем. Да и не полезет он в драку: с чего бы?
Едем уже минут двадцать. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова. Клевая жизнь, а? Интересно, когда он ее трахает, она принимает его с таким же отсутствующим видом? А если даже стонет, то о чем? Да, человеческая природа настолько дырява, что позволяет прожить жизнь рядом с другой особью той же породы, но до самого конца остаться ему чужой. Я это прекрасно знаю.
Мне пора выходить. Глажу взглядом ее болезненно впалые щеки. Что она прячет за стеклами своих глаз, где кроме бесконечной пустоты, не отражается никакой мысли? Может, она и есть та самая Алиса, что живет своими мыслями в Стране Чудес, а ее тело воспринимает эту жизнь, как необходимую данность? Или она просто дура, тупая, как пробка, и ей абсолютно пофигу, будут ли ее вечером иметь во все щели чернявый дружок сотоварищи, или она заживо сгорит в этом сраном автобусе, не доехав до места следования?
Девочка-кукла. Девочка-манекен. Стоя снаружи, я все еще гляжу на тебя, а ты все так же дырявишь глазами небо сквозь легкую дымку облаков…

Созерцатель… Помню эту фразу из Стейнбека: «Люди любят раскладывать всех по полочкам. Особенно, класть на свою». Ага, каждому, типа, необходимо знать свое место. Вроде, как будка у собаки. Из нее даже можно лаять наружу, на весь мир. Во весь голос о том, что мол, тебя не устраивает. А если что случится, если сунут тебя мордой в лужу собственного мнения, всегда можно спрятаться в конуре. Удобно, согласен. Только, если посмотреть на неприкаянных дворняг, что невозмутимо шныряют по улицам, встает огромный, точно хер у великана, вопрос: кому еще лучше живется?
Созерцатель… Вот такой пьедестал я водрузил для себя. Усадил на него свою задницу. Еложу по мрамору (ведь, согласно греческой традиции, и статую, и пьедестал для нее должны быть из мрамора), стараюсь устроиться поудобнее. Получается хреново, даже на время. Ненавижу ярлыки и тех, кто так старательно их развешивает.
Созерцатель. Листаю свой блокнот, эти слипшиеся, разбухшие от воды страницы. В них все перемешалось, вся жизнь, и одни события отчетливо проступают в других, даже не связанных, на первый взгляд, между собой… В середине истерзанной книжки нахожу отпечатавшийся на бумагу портрет Буковски – видимо, там лежала его фотография. Старый козлина и здесь выглядел молодцом: с гордо поднятой головой, и с пишущей машинкой, он имел вид спокойный и одухотворенный, словно апостол. Апостол настоящей литературы…
Моя жизнь в последнее время круто изменилась. Прошлое уходит, оставляя кровавые борозды от когтей на душе и страницах. Что-то меняется внутри. Я еще не могу четко определить это, зато почти наверняка знаю причины. Может, из-за них чернила в блокноте поменяли свой цвет?
Стараюсь больше писать. И больше видеть. Наливаю полстакана вискаря. Терпкий вкус. Пряный запах. Чертовски приятная штука, этот Jim Beam! Приятно, что хоть иногда ожидания оправдывают себя. Сейчас допишу стихи, и пойду на море. Я уже чувствую холодные соленые брызги на своем лице…
©

В колонках играет - Агата Кристи "Легион"
Настроение сейчас - Оживают крупицы мозга

Привет, чувак! Или чувиха (уже не знаю, какого пола мой дневник...) Прости, что долго не был, но я предупреждал тебя о своих редких приходах, т.е. появлениях на твоих кислых страницах Я совсем недавно спустился с облака и, наверное, это был рай - я до сих пор под кайфом. Столько драйва и любви сразу я не ощущал давно. Может быть никогда. Этот концерт под Барановичами уже стал культовым и открыл дорогу куда-то еще дальше. Я всерьез перебираю свои стихи, собираю друзей, готовлюсь к Несвижу. Сегодня репа обломалась, поэтому решили посидеть вдвоем с Дэвиком, разобрать несколько новых песен.
Как все было я расскажу подробнее завтра. Или послезавтра. Или еще когда.
Короче, не скучай и не кашляй.
P.S.
И усердно молись за мою печень. А еще за Неё, ведь это было искусственное дыхание с чистым кислородом, что было так необходимо мне...

В колонках играет - Тишина

Настроение сейчас - Сойдет

Давненько я сюда не залазил... Иными словами, забил болт основательно... Что со мной происходило? Да много всего! Коктейль из хороших и плохих новостей активно сдабривался алкоголем, сексом (ой, половым актом - чего это я?!!) и различными интересными препаратами. Рассказывать отдельные случаи нет резона - они все похожи или непохожи друг на друга, и заканчивались всегда одинаково... Было парочка концертов, дней рождений, попыток суицида... И давно забытый Хэллоуин на десерт!
Как сказал мне один случайный человек: "Жить твоей жизнью хотели бы многие, но выдержать такой темп смог бы далеко не каждый!" Бля, чертовски верно подмечено! Хотя даже такой мега крутой чувак, как я, подустал...
На улицах, куда не плюнь, у всех истерика на счет Нового года. Дерьмо! Ненавижу все это! Раздражает эта дешевая мишура и искусственные эмоции! Скорей бы эти страусы снова закапали головы в монолит серых будней! Я уже давно по этому поводу не парюсь...
Чего я сюда вообще приперся? Отметиться радостной новостью - вышла первая серия Californication! Пятый сезон! Черт возьми, как я скучал по этому фильму! Приятно, что существуют в мире персонажи, которые тебя понимают!
P.S.
Регулярно писать здесь не буду, только если уж совсем накатит. Некоторые фрики надеялись, что я наконец таки сдох - хрен вам, суки! Я живее всех живых!
P.S.S.
А вот Ким Чин Ир этим фактом уже похвастаться не может...

В колонках играет - KISS - "Detroit Rock City"
Настроение сейчас - Убийца боли

Следующие выходные тоже вышли неплохо. Когда-то давно мы с мамой договорились, что вместе поедем в лес, на пикник, пока еще стоит погода. Даже конец сентябрь был очень даже клевым. Когда я валялся в кровати, ловя отходняк, она нагрянула, как смерч, в мою скромную неубранную обитель, выставив ультиматум: или мы следуем плану, или она удалит мне очередной зуб (она у меня стоматолог). Понятно, что выбора у меня не было. Зато очень кстати позвонил Коля. Я предложил маме взять его с собой. Возражений не последовало.
Где-то около двух часов дня мама приготовила мне вкуснейший завтрак (обожаю, когда она это делает), и мы все погрузились в машину, где старина Элвис уже вовсю заводил "Only You". День был прекрасен. В прощальных солнечных лучах умиравшего лета город купался, словно в поцелуях. Яркие пятна были везде: на обшарпанных крышах, на серых от пыли тротуарах, на безликих прохожих. Даже Колян в ярком свете на миг сделался симпатичным А мой отходняк вдруг куда-то исчез, и я тоже слегка порадовался жизни.
На выезде с кольцевой мы подобрали Руслана - абсолютно сдвинутого на радиоэлектронике парня, который приехал аж с самого Мурманска (это на севере России), чтобы поступить здесь по своему профилю. Так же он был моим двоюродным братом, которого я видел раз в год - в лучшем случае. Не было никаких громких слов, беспричинных разговоров. Мы все на какое-то время погрузились в созерцание красок, которыми встретила нас Природа.
Остановились на тихой полянке, в стороне от дороги, отъехав от столицы киллометров на сорок. Справа, сколько хватало глаз, раскинулось дикое поле. Слева, прямо перед нами, нависал густой лес. Мама, долго не думая, экипировалась по-военному, вооружилась ножом и растворилась меж деревьев, посоветовав нам сделать тоже самое. Все, конечно же, поржали, но подчинились. Поход выдался кратким, но, сука, на редкость смешным: те два фрика, что приехали со мной, тут же стали откупоривать пиво, и хлестать его прямо из канистр, время от времени срывая какую-нибудь поганку, и с радостными воплями: "Посмотри, какой я нашел гриб", подбегали ко мне. Потом мы забрели в болото (ну, естественно), и я развернул нашу экспедицию обратно, к спасительной опушке. Пока шли до машины, много говорили об оружии, военной технике, ледоколах. Они говорили. Мне редко удавалось вставить хоть слово в эти широкоформатные лекции. Потом речь зашла о зомби. Я говорил, и злорадно улыбался. Они слушали и пили пиво, козлы.
Вскоре появилась мама с целой охапкой странных грибов. Сказала, что это опята, и жестко простебала найденную нами пару сыроежек. Открыли машину. Достали еду. Включили музыку. Просидели так несколько часов, пока солнце не стало катиться вниз. Поздравили друг друга с удачной вылазкой. Собрали за собой весь мусор и отправились назад. В серость ночного города. С его похмельным мраком.
Ну а закончилось все, как всегда. Мама завезла нас ко мне и поехала домой. Колян, прекрасно зная, где находится магазин, набрал бухла, словно собирался спасаться от радиации. Мы пили водку, слушали глэм и страдали херней в Чат-рулетке. Какие-то телки из Италии изъявили желание познакомиться с нами. Ну еще бы. Собирались поехать на репетицию. Не поехали. Упились в хлам, но меня что-то не брало. Колян ушел, а потом уехал. Я заканчивал вечер под "Бойцовую рыбку", где Микки Рурк еще слишком молод, чтобы стать знаменитостью, и скатиться в пропасть...

В колонках играет - L.A. Guns - "dont_call_me_crazy"
Настроение сейчас - Еще не определился

За то время, что я не писал, произошло много всего. Много знакомств, много дурацких событий, много веселого трипа, много солнца, несмотря на осень, и конечно же, много, очень много различного бухла. Все четыре недели я стремительно погружался в такие бездны угара, о которых знал до этого лишь с чужих слов. Целый месяц для меня превратился в один большой выходной, проходящий с переменным успехом. Я был то размазан отчаянием по асфальту, то скользил в эйфории. Наконец, настал нужный момент, чтобы открыть глаза и очнуться. Хоть это и совсем не приносит радости. Только боль в голове и печени.
Все началось с премьеры Севильского цирюльника. Руководство театра пыталось прыгнуть выше собственных яиц, придумывая что-нибудь эдакое, и в итоге, как всегда, обосралось. Новые мотивы на старый спектакль редко ложатся идеально, в данном же случае поза раком будет наиболее уместной, чтобы описать творившийся на сцене пиздец. Но всем было плевать: каждый статист ждал лишь заветные десять часов, чтобы, когда отгремят вымученные зрителями аплодисменты, припасть своими устами к священному таинству проставы, что, согласно неписанным традициям, и сделали приезжие режиссеры. И сделали не скупясь. Был, правда, один минус, на который я бы и вовсе закрыл глаза, если бы этот долбанный минус не пытался пристроить свои распиаренные плюсы в жопу каждого мелькавшего мимо мужика. Звали этот минус Сергеем, а как водится, из десяти претендентов с этим веселым именем один-два непременно оказываются геями (личное наблюдение). Этот не был исключением - естественно, театр ведь. И добрых пол вечера он не-нет, да и пытался ебать мне мозг на тему неразделенной любви. От подачи его спасли лишь намеренное количество коньяка (который, кстати, назывался "Золотой петух":)), и благостное настроение в преддверии выходных. В итоге я аккуратно намекнул этому заезжему гомосеку, что если моя простата и нуждается в массаже, то займется этим точно не он. Гей все понял, и тут же отвалил к Игорю. Я переключился, наконец, на дочку режиссера, и несколько часов мы довольно весело пообщались. Она даже звала меня в свою КВН-команду, и конечно же, я обещал присоединиться...
Народ бухал, веселился и на время ни о чем не парился. Кроме бедняги Игоря, хотя и он сумел-таки спихнуть подвыпившего пидараса местному дурачку Егорке. Вроде, все оказались довольны...
Утро началось с ужасающего набата в мозгах. Скрипя пружинами раздолбанной раскладушки, я обнаружил себя в чужой квартире. Помнил мало что. Встал бродить в поисках крана. Наткнулся, опять же, на Егорку. Ве-се-лоооооо. После серии пинков, он таки раскололся, где у него вода, а потом рассказал, чем закончилась наша премьера. Суть его слов была проста: гей, наконец, уехал, все, какого-то хрена пошли его провожать, а он на весь вокзал приглашал любого желающего поехать с ним в Москву в двухместном купе. Естественно, никто не согласился.
Позвонила Маша. Спросила, как насчет вступления в команду. Я долго соображал, в какую. Вспомнил про КВН и разные заманчивые ништяки. Снова пообещал быть. Нашел у Егорки в другой комнате несколько будунирующих панков. В результате совместного набега на холодильник, обнаружили склад литровых боеприпасов в виде различных настоек. Стали знакомиться с ассортиментом, и друг с другом. Вскоре я снова накидался до состояния, в котором читаю людям свои стихи. Народ хлопал недружно, но искренне. Перезвонил Маше, и сказал, что КВНнщик из меня хуевый, и что я никуда не поеду. Панки приняли мой ответ с должным ликованием. В итоге, выходные прошли у Егорки в гостях...

В колонках играет - Как всегда
Настроение сейчас - Sixx A.M "accidents_can_happen"

Я выбрал неправильную дорогу. Путь гребаной рок-звезды периода самораспада. Причем, мне даже не надо стремиться к каким-либо вершинам: все накатывает на меня волна за волной, словно гигантское цунами. Сначала кайфовый микс из бухла-курева-телок. Потом краткая эйфория. Потом беспощадный отходос. День за днем я бегу этого, всеми мазохистскими способами избегая себя, только лишь затем, чтобы, сломав все тормоза, в один прекрасно-ублюдочный мин превратить свой мозг в вату, а легкие - в дырявое сито, молящее о снисхождении. Я читаю свои стихи левым людям, но только не тем, для кого писал их. Я хриплю из последних сил ее имя, но не в силах сказать его вслух. Я брожу по дорогам, не оглядываясь по сторонам, потому лишь, что знаю - моим мозгам не стекать с чьего-то немытого капота. Мою молитву по интернету видели все, но не она. И я слишком слаб, чтобы исправить испорченное колеса своей жизни.
Когда-то давно Се'леон'ни отпустила меня, и на свободу вырвались все великое множество порок, что до поры дремали в этой гнилой крови. Я был слишком нежен. Слишком любим. Слишком правдив. Я был СЛИШКОМ правильным. Но я и представить не мог, насколько я был счастлив.
Я мечтал о свободе, теперь я остался один. Я и представить не мог, что моя жизнь станет для меня шипованной клеткой. Порочным кругом, в котором цель - дожить до утра, и не съехать с катушек.
Вот уже два года, как я живу разлагающимся трупом. В моих мыслях боль - я глушу ее водкой. Под моей кожей яд - и я прячусь за силиконовой оболочкой презервативов. Мои слова брызжут желчью, но под ними лишь стыд. За себя. За то, что потерял. Что стал предателем. Что живу лишь для того, чтобы, как микроб, карабкаться вперед. Не ясно зачем. Не ясно куда.
Многие, кто слишком хорош, обламывают об меня зубы, стараются быть похожими на того, кто уже наполовину труп. Приходиться посылать их, чтобы не превратились в такое же дерьмо, каким становлюсь я. Мне одиноко. Мне ТАК одиноко. Я курю сотую сигарету под похоронный марш вечно гаснущего фонаря. Пью кофе. Дышу чистым запахом умирающих сосен. Хочу немного искренности от себя самого. Получаю, написав эти жалкие строки. Становится лишь тяжелее.
Конечно, я бы нажрался, если бы уже не был пьян в дугу. В мыслях лишь клубы мрака, и я ухожу в них, чтобы проснуться. Опять...

Прочитал в Classic Rock новость, от которой угорал ...надцать минут! Оказывается, один швед получил пособие по инвалидности, на основании того, что страдает зависимостью от хеви-метала! Да еще в тяжелой форме! Причем, фрик, которому уже 42, а зарабатывает он тем, что моет посуду, сумел доказать это высокопосаженному суду присяжных. Шведская служба занятости присвоила бедолаге статус нетрудоспособного из-за его образа жизни. По словам несчастного, весь прошлый год он провел в клубах, посещая концерты, а в свободное от этого занятия время нещадно рубился еще в двух хэви-бандах! Вот так герой!
Прикол приколом, а я снимаю перед чуваком шляпу, так как он сумел развести на деньги шведские власти, которые теперь выплачивают ему часть заработной платы. Так же самоотверженному герою метала официально разрешено слушать музыку на большой громкости. В общем, сделал чувак на любви всей своей жизни бабло, да еще отрываться никакая тварь ему теперь не помешает. Пора когти рвать в Швецию...

Она: - Ты не любишь меня...
Он: - С чего ты взяла?
Она: - Я не чувствую, что ты мне отдаешься...
Он: - Да, с этим облом. Я не люблю, когда становится больно.
Она: - Что же мне делать?
Он: - Забить большой красный болт на такое чмо, как я.
Она: - А у нас в стране делают эфтаназию по желанию?
Он: ???????????!!!! (чуть подумав) Делают, но только детям дошкольного возраста и с разрешения родителей.
Она: - А я сойду за ребенка?
Он: - Нет. (видя, что растроилась) Ну, если с большой натяжкой, то, может быть, сойдешь за подростка-дауна (захлопала глазами). Будешь ходить в спецсад, а на рождество попросишь у деда Мороза подарок. (с воодушевлением) Он будет ходить по кругу, и торжественно говорить: Дети, вот вам тазик! Тазик-эфтаназик!!!........

В колонках играет - Тишина
Настроение сейчас - Вместо сердца решето

Однажды какая-то маленькая девочка, вся в бантах и косичках, видимо опьянев от весны и внезапной свободы (смылась от предков), вдруг подошла на расстояние опасной близости к незнакомцу, и застыла в ожидании. Незнакомцем был я: растрепанный панк в рваной джинсе, satan-звездах и анархиях. В отличие от нее, я пьянел совсем не от той поры года, когда люди, подглядев за дворовыми котами, начинают делать посылы к беспорядочному сношению всем, кто находится от них в радиусе квадратного километра. Нет, я всегда был не в восторге от девах, смело рассекающих по улице на каблуках и в мини-юбках, даже если кругом только тают сугробы а на градусниках минус 10. Они почему-то считают, что блеск их трусов сквозь разрезы в ткани одежды ослепляет окружающих, и валит их с ног. Да уж, если и валит, то от смеха...
Разных же детей, независимо от их возраста и содержания, я всегда на дух не переносил, особенно тех, кто имел паскудную привычку вот так подойти и начать на меня пялиться. В моих посиневших от холода пальцах была зажата бутылка Портвейна, которая описывала ритмичную траекторию к моим губам. Я сидел на лавке в отдаленной части сквера по правую сторону от реки Свислочь, читал "Ангелы Ада" Хантера Томпсона и чувствовал себя вполне неплохо. Хотя нет, на душе было прескверно, но все же лучше, чем когда в ход твоих мыслей грубо вторгается какой-то ребенок.
Я сделал вид, что не замечаю ее, но девчонка не уходила. Тогда я отложил книгу, и тоже стал смотреть на нее. У мелкой были огромные глазища, похожие на две лужицы, в которых отражается небо, лишенное облаков. Я даже увидел в них собственное отражение, уменьшенное в тысячу раз. Видимо, ребенок был ко мне расположен, потому что не чувствовал опасности, и вполне освоился, чтобы спросить, кто я такой...
Я мрачно улыбнулся, ответив:
- Просто человек.
А что ты делаешь? - не унималась она, завороженно глядя, как темная жидкость сквозь зеленое стекло бутылки перетекает ко мне в рот.
- Пью, - сказал я, и снова усмехнулся, подумав, что этот разговор напоминает мне диалог из одного старого фильма.
- Мне не нравится эта бутылка! - тут же заявила мелюзга. - Когда я хочу пить, мама покупает мне сок.
- Я редко вижу свою маму, но она тоже иногда покупает его мне.
- Тогда почему ты пьешь из бутылки?
Я снова отхлебнул кисло-сладкое пойло, и тяжело вздохнул. В душе нарастала злость, а вместе с нею и понимание того, что ребенок здесь не при чем. наверное, я злился на себя. Непонятно как, но слова ответа сами сорвались с губ:
- Я пью, чтобы забыть все то, что причиняет мне боль.
- Тебе что, все время наступают на ногу, или обжигают пальцы? - удивилась она.
-Типа того.
Ребенок, до этого ходивший взад-вперед вокруг лавки, остановился и вперил в меня свои трогательно-серьезные глазки. Она говорила медленно, с поразительной рассудительностью, которую редко встретишь у взрослых:
- Когда меня кто-то обидит, я рисую его на песке, а потом вытираю. И скоро мне снова становится хорошо.
Я ответил почти сразу, только от моего прежнего снисходительного тона не осталось и следа. Я говорил с ней так, будто давно ее знаю, говорил как с человеком, способным понять. Интерес, дремавший глубоко внутри, от дикий сюрреалистичности происходящего вдруг разыгрался с бешеной силой, точно в него, как в костер, бросили охапку смолистых дров.
- Знаешь, почему-то мне кажется, что в этом меня обогнали. Я чувствую, что меня вытерли подошвой ботинка, и я уже ни над чем не властен...
- Так не бывает, - буркнула она, и смешно нахмурила свои детские брови. - Если захочешь, можешь стереть кого угодно!
- А твоя мама обижает тебя?
- Иногда...
Я решился на хитрость, и судя по тому, как она с неохотой ответила, мой ход оказался верным.
- И ты рисуешь, и вытираешь ее?
- Нет.
- Почему?
- Потому что... Потому что я ее люблю.
- Вот так и со мной, - тихо ответил я, делая очередной глоток.
Где-то с минуту ничего не происходило, а потом малышка захлюпала носом, и разревелась. Она плакала так громко, как умеют только дети: со всхлипами, навзрыд, всю себя отдавая своему минутному горю. Я замер на месте, не зная, что сказать, или сделать, чтобы она успокоилась. Истерика же девчонки все нарастала.
Наконец, на горизонте замаячила мамаша. Худая, в тонком пальтишке и помятой прическе, она прибежала на плач ребенка, как на свет маяка.
- Что ты с ней сделал?!!! - завизжала она.
Я не торопился отвечать. Девушка была едва ли на десять лет меня старше, а этого было явно недостаточно, чтобы я начал воспринимать ее всерьез, тем более после проникновенной беседы с ее маленькой дочкой, которая даст той фору в 10 очков. Когда она, ругаясь, подбежала к ребенку, и принялась ощупывать ее на предмет повреждений, я лишь молча развел руками, даже не пряча бутылки. Когда мать убедилась, что ее дитя не пострадало, она вперила в меня горящие гневом глаза, и зло процедила:
- Подонок!
Затем взяла малышку за руку, и двинулась прочь. Сквозь всхлипы маленькой девочки мне удалось расслышать:
- Не ругай его... мамочка! Просто он заболел!
- Откуда ты это знаешь?
- Потому что он любит!
После этих слов, прозвучавших из уст заплаканного ребенка приговором, я выпустил бутылку из онемевших пальцев и уставился себе под ноги, туда, где растекались мутно алой жижей остатки вина. Малышка была права: я и представить себе не мог, насколько серьезно болен. Похоже, смертельно...

В колонках играет - Gogol BoRdello "my_strange_uncles_from_abroad"

Настроение сейчас - Зубной скрежет

Понимаю, что сейчас ни разу не понедельник, но отойти от этого скорбного дня я смог только сейчас. Моей относительно разгульной свободе сделали кастрацию. Закатали в асфальт. Приклеили к электрическому стулу. Короче, меня вызвали на работу. Из отпуска. Который, мать его, еще две недели как подошел к концу. Слезный траур и поминки всем районом.
Первое, что сделало наше великое умом руководство, это собрало всех до последнего грузчика сотрудников, и с людоедской улыбкой поздравило нас с очередным Театральным Сезоном! Ебаные козлы, с каким бы счастьем я наблюдал, как вы из любви к искусству за три (нет, уже за две) копейки батрачите на треклятой сцене. Как вы, обливаясь потом, меняете в минутных антрактах декорации. Как вы устало ползете домой вместе со зрителями, которые одинаково охуели от не в меру длинных спектаклей. Я бы посмотрел, и от души посмеялся с вашей хваленой "любви к искусству". Крестовые ублюдки.
Потом на сцену выполз министру субКультуры (а как еще называть эти пиджаки с перхотью на плечах и говорком чрез "гэ"?) и стал мымлить по бумажке, что все мол, было отлично, но дальше так жить нельзя, и мы не будем. Во! Гений мужик! Откуда только, блядь, берутся до сих пор такие? Неужели их по прежнему штампуют на заводах, сделанных из могильных камней почившего совка? Эти вечны лозунги, в копейку похолжие на "Даешь пятилетку в четыре года!", "А ты записался в НКВД?", "Сдай друга - получи зачет автоматом!". И гонят эту пургу всерьез, и сами же от нее прутся! И эти люди - начальство? Да где их делают, где?!! Может, клонируют на Марсе? Полный пиздец.
С такой путевкой в жизнь все расползлись по своим норам - пережевывать вывернутую на головы рвотную массу нескольких припадочных мразматиков. В дурке им место, а не в театре!
Ненавижу театр. Ненавижу театр. НЕНАВИЖУ ЭТОТ, МАТЬ ЕГО ЕБ, ЧТОБ ОН СУКА РАЗВАЛИЛСЯ У ВСЕХ НА ГЛАЗАХ, ТЕАТР!!!!!!!!!

В колонках играет - Guns'n'Roses "Dunst'n'Bones"
Настроение сейчас - Похмелье

Прошло две недели со времен моего героического ранения. Как и положено амбулаторному больному, я честно смазывал свой порез мазью и усиленно его бинтовал. Конечно же, основной акцент делал на запястье Выходя "в люди" специально представлял все так, будто жизнь моя висела на волоске, и что спас меня всего лишь случай. Со своей стороны Колюня старался, еще пожалуй, сильнее меня, рассказывая всем и каждому, что я социопат и самоубийца в квадрате. Так что очень скоро весь знакомый народ при виде меня изменялся в лице, и вдруг вспоминал про какие-то срочные дела, параллельно изображая живейший интерес о моем здоровье - вот ржака! Какие же люди ничтожества... Даже не стоит за них на это злиться, тем более что этот прикол исчерпал себя тут же, как стали известны подробности гибели самоубийц более реальных...
Похоже, Колян в серьез загорелся идеей раскрутки музыкального журнала с нуля, и медленно, но верно ебал мне мозг в этом направлении. Что же, это ведь и моя мечта. Начал общаться кое с кем из издателей, и другими около плавающими субъектами; стал зондировать почву. Много подводных камней, при чем даже в почках, темных фигур за углами памятников, и геморроя. Все говорят, что в нашей стране народу теперь не до жиру, на еду, мол, денег бы хватило, и что пролетишь ты, милый, как фанера над Парижем. Ну и сидите в своей жопе до скончания дней, пидарасы!
Срочняк нужен был человек, умеющий не только сгущать краски и мазать говном все небо, но и проливать лучи света даже в самое гнилое болото. Фантастика, но такой чувак был у меня на примете только один. Я знаю его под редким русским именем Александр, но народ в нашей общей тусне называет его не иначе, как Писатель. Что ж, так буду звать его и я.
История наших сложных с Писателем отношений, полная веселых ништяков, взаимной любви-ненависти и маниакального бреда насчитывает не один год, и началась аж тогда, когда я пребывал в нежном возрасте 17 лет и числился студентом первого курса БГУ на факультете журналистики. В наше маленькое студенческое коммьюнити я не вписывался так же, как и все остальные социальные группы своей жизни, потому и не особо парился на этот счет. Имея неоспоримое преимущество в росте (2 метра с небольшим), а так же длине и цвете волос, я смело гонял в драных джинсах с панковской символикой, разном шипасто-клыкастом мерче и собачьем ошейнике Я был предельно доволен собой, и справедливо считал, что люди, которым не нравлюсь я и подобные мне - конченные мудаки и засранцы, и тратить на них свое время - себя не уважать.
Естественно, что с таким отношением к жизни я бы никогда не нашел работу, если бы во время не подвернулся некий "сочувствующий" мне человек. Он дал мне адрес соседней с его работой конторы, и шепнул пару слов насчет "к кому обратиться", и "что сказать". Через несколько дней я уже делал обзоры записей каких-то джазовых хмырей из Европы. Тем чуваком, кто взял меня на работу, и был Писатель...
Не спорю, что полноценную харктеристику этой личности несколько жалких строк вместить не смогут, и даже общего впечатления не дадут. Но что-нибудь сказать все таки надо. Как хорошо отметил Дима Спирин (вокалист "Тараканы!"): "Человеческая психика - очень сложный механизм. Психика человека пьющего - плохо работающий сложный механизм". Думаю, эту цитату к 45 летнему Писателю можно прилепить, как на афишу. В виду долгого деструктивного влияния алкоголя на психику он приобрел ряд сомнительных талантов, как то: способность уснуть в любом месте, в любых условиях и в любое время года; рьяно доказывать всем и каждому, что пидоров среди нас гораздо больше, чем мы думаем; творчески мучительно болеть по нескольку месяцев из-за ухода очередной своей пассии; ебать мозги. Надо ли уточнять, что все эти качества не хило усложняли жизнь ближайшим ему людям, в том числе и мне.
Но, при всем при этом, он умел на редкость здраво мыслить (временами), был интересным собеседником, и проявил себя неплохим другом. К сожалению, пути наши уж два года, как разошлись при весьма плачевных обстоятельствах... Кому-то первым нужно было предложить перемирие. Я и решил этим певым стать. Позвонил. Поговорили. Вроде без напрягов. Забились встретиться. Пересеклись...
Изумлению моему не было предела - настолько изменился Писатель. Во-первых, обрезал свои поседевшие патлы, отчего стал моложе лет на 10. Во-вторых, посвежел с лица (объяснил, что уже не бухает так, как раньше). В-третьих, сбросил лишний вес. Поначалу мне даже показалось, что я ошибся, встретив просто похожего человека, но когда обменялись парой фраз, все сомнения отпали - это был он.
Я купил бутылку джина. Решили присесьть у воды, в тени. Поскольку был уже глубокий вечер, зависли в тени фонаря. Беседа текла легко и непринужденно, совсем как раньше. Никто даже незаметил, как закончился кир. Уже закрывалось метро, и пора было расходиться. Тут я кстати вспомнил, что у меня дома есть еще бутылка водки, и вопрос, куда мы двинемся дальше, отпал сам собой. Дальше, согласно устоявшейся традиции, начался пиздец.
Не вдалеке нарисовался троллейбус, и мы решили двинуться по земле. Двери с шипением распахнулись, словно нехотя впустив нас в душное пространство железной утробы, залитое тухлым электрическим светом. Я по привычке сунулся в тамбур, и оперевшись о поручень, принялся разматывать плейер. Писатель вдруг предложил мне присесьть, благо, в салоне почти не было народу. Едва усадив свою жопу, я вдруг увидел забытую женскую сумочку. Отбросил на соседнее сиденье, кивнул своему товарищу. Тот кивнул мне в ответ, показывая на какого-то урела, с излишним вниманием пасшего нас все это время. Писатель скривился, и подтянул сумку к себе. Из транспорта мы вышли уже с трофеями...
Путь до дома еще был не близкий - решили заглянуть внутрь. Мобила. Бля. Писатель со знанием дела сообщил, что дорогая. Еще мобила. Сука. Третья мобила! Пиздец! На четвертой мобиле у нас уже сдали нервы. Плюс ко всему, они все оказались без симок, а две из них - даже без аккумов. Твою мать! То, что они были пизженные, не внушало сомнений. О бесы, ну почему люди не теряют сумки с золотыми слитками, или толстым прессом баксов?!!!! Почему на мою многострадальную задницу достаются одни проблемы???!
Писатель сразу же предложил выбросить находку в ближайшую мусорку. Я почему-то подумал, что торопиться не стоит. Протусовав какое-то время, решили все же не звонить мусорам, иначе вместо приятных посиделок на моей кухне мы бы до пяти утра терли с ментовским отребьем, что "нет, это не мы украли эти телефоны..." Короче, за спором не заметили, как дошли до места. Сезам - откройся!
Дальше Писатель сообщил, что утром, по дороге домой, возьмет сумку с собой, и бросит ее в канал. Больше мы о находке не вспоминали. Конечно же, утром никто эту дрянь не забрал...
Когда позвонил Коля, я только начал вновь засыпать. Не стоит рассказывать, что он с охотой предложил меня полечить, а я не стал отказываться. Когда сто заветных граммов этиловой жидкости были с восторгом мной выпиты, мозг снова заработал. Вслед за скрипом смазываемых шестеренок пришло воспоминание о зловещей находке. Настал черед Коляна материться. Будучи не менее предприимчивым типом, мой друг начал с остервенением потрошить заветный кожаный мешок в поисках чего-нибудь более подходящего, чем четыре куска телефонного пластика. И что же? Оказалось, что там еще лежал мужской паспорт, ключи, абонемент в спорт-зал и набор визиток "Услуги по ремонту GSM" с контактным номером. Мы почти синхронно возблагодарили небеса!
Чувак в трубке был либо убит горем, либо похмельем. Не исключено даже, что всем вместе, потому что слово "вознаграждение" смог едва выговорить после пятой попытки. Обещанные полтора часа прошли как-то слишком быстро: бухло закончилось, а Золушка все не появлялась. Собираясь в магазин, мы уже строили дикие предположения о том, что нас ждет нехилый разбор по поводу пропавшей сумки - Колян даже принялся искать молоток для самообороны. Но едва мы вынурнули из подъезда, как увидили гудящее такси, и чувака, сидевшего впереди со здоровым таким пузырем... Это был наш клиент.
Он просто охуел от счастья, клялся в вечной дружбе и бесплатным ремонтом телофонов "если что". Надо ли говорить, как мы были рады избавиться от куска говна, который не мог принести ничего, кроме беды. К тому же клиент невольно отменил нашу вылазку в магазин, снабдив отличным французским напитком, чему мы были несказанно рады.
Это был один из немногих дней, когда я напивался с чувством выполненного долга, и даже был почти счастлив. Жаль, что это ощущение длилось недолго...

Конец пути всегда проходит не так болезненно, как его начало. Это путешествие не стало исключением. Только вот радости от его завершения было очень мало. То есть не было совсем. Несколько дней я провел за плотно завешенными шторами, отлеживаясь и приходя в себя после долбанного автобусного "круиза". К сожалению, так мне удалось провести меньше времени, чем хотелось. Родина настигла меня в лице Николая...
После непродолжительной, но сочной матерной идентификации друг друга, последовал набор условных кодов: где? когда? зачем? Настроение было ни к черту, но когда я увидел до тошноты знакомые рыла, мои дела пошли на лад. Я и не догадывался, насколько можно соскучиться по этим ублюдочным маргиналам...
Тусовка встретила меня тепло, то есть водкой. После водки начался дичужный трип по "местам былой славы", с приветствием многих старых и новых знакомых, полудрузей и просто чудаковатых пассажиров. Был погожий летний денек, и все прошло как нельзя лучше. Даже домой вернуться мне удалось на общаке, чем я несказанно удивил вечно голодного Сета, тут же затребовавшего пропитания. Я всегда поражался, почему он не ведет себя, как все обычные рыбы, а прыгает и вертится ужом в своей круглой посудине, лишь стоит обстановке за ее мутным стеклом чуть измениться... Хотя... Он же не сдох голодной смертью от моего двухнедельного отсутствия, а такое упорство должно быть вознаграждено. В итоге, полночи я довольно неплохо провел, кайфуя под старые фильмы с Микки Рурком (типа "Бойцовой Рыбки" и "Красавчика Джонни").
Следующий день начался с телефонного звонка... Я и забыл, как вынослив бывает Колян. Он бодрым голосом объявил, что через час зарулит ко мне в гости, и чтобы я поднимал свою задницу с кровати, а то он видите ли, не любит ждать. Смешно: этот фрик не раз терся у моей двери по полчаса с мыслями об убийстве, поскольку ни звонок, ни домофон не работают...
Мистер пунктуальность был точен, как часы - я даже успел напялить на себя какие-то шмотки. Пришел он, конечно же, не с пустыми руками, и вчерашний банкет был продолжен! Все бы ничего, если бы мой неуравновешенный друг не уговорил меня нанести еще один визит нашему славному городу, сука! В этот день город был готов к абордажным действиям...
На месте встречи нас уже ждали... Когда завязался оживленный разговор, Колюня успел шепнуть мне на ухо: "По аккуратней с чуваком слева. У него ВИЧ". Бляяяяяяяяяяя, своевременно. В итоге, я полдня сидел на измене, только и следя, чтобы случайно не выпить из стакана больного, и старательно тушил предлагаемые мне сигареты. Каком-то краем мозга я знал, что вирус не передается через слюну, и все такое, но один хрен, было стремно. Зря...
Чувак оказался отличным парнем, эрудированным и веселым. Правда, прикинут он был на манер поклонника сквотов (куча странной и видавшей виды одежды), а во рту у него было совсем мало зубов, общее впечатление о себе он оставил приятное Даже затребовал повторить мою любимую игру, когда первый круг уже был закончен. Смысл ее состоял в том, чтобы обломать собеседника, по очереди называя десять своих самых любимых групп, их альбомов, и песен оттуда. естественно, повторяться нельзя. По ходу дела игра может усложняться путем добавления года выпуска, перечисления основного состава музыкантов на записи, и даже чтения наизусть слов указанной песни. Вроде, все просто, но если учесть, что игроки находятся в изрядном подпитии, и продолжают поддавать, задача приобретает немалую сложность В общем, пьянка прошла на ура, все остались довольны.
Вскоре Колян сообщил, что его ждут какие-то дела, и мол, пора разбегаться. Я попрощался с народом, и потянулся следом. Накрыло нас на полдороге от дома, как будто кто-то выключил питающий шнур из розетки. В глазах погасло, наступила тьма...
Проснулся я уже дома, с адски ноющей головой, и затвердевшей от крови повязкой на правом запястье. Стрелки часов показывали около 11 утра, и телефон по-прежнему работал. Чем закончилось вчера, я не помнил. Колян позвонил, когда я отдирал присохший бинт перекисью водорода и тихо матерился (от громких слов голова начинала гудеть, что церковный колокол). Он бодренько и в красках описал кровавый файт с гопниками, который поставил жирную красную кляксу на трупе отгремевшего понедельника. Оказалось, что нас обоих обрубило на остановке, и часть вечера мы благополучно на ней продрыхли, пока местная урла не напоролась на двух пьяных фриков, и не решила их развести на личное имущество. У меня в кармане лежал плейер iRiver e30, телефон и немного бабла, у Коляна - 2-ой iPhone и приличный прайс. Все это оказалось соблазнительным куском для стаи дворовых шакалов, а наши пьяные тела - лишь досадной и легко устранимой помехой. Оказалось, что ребята напрягались зря. Очухавшийся Колян саданул кому-то из них в рыло, растолкал меня, и полез в драку. Говорит, что и я проявил себя соответствующе, особенно когда сунул ретивому врагу в челюсть, и попал в стеклянную боковину остановки, рассадив ее нахрен. Крупный осколок, скорее всего, перебил мне артерию, потому что струей хлынувшая кровь мигом залила весь тротуар под ногами, и отогнала гопарей на безопасное расстояние. Скорая, приехавшая минут через 20 после "катастрофы", просто охуела от того, с каким вдохновением грязно-серый асфальт был покрашен мной в алый цвет. Пиздец...
Через пару дней я побывал на том месте: кровь засохла и потускнела, но ее действительно очень много. Я мрачно улыбаюсь, а люди, который проходят мимо меня, смотрят на мои длинные рыжие патлы, красные кеды и панковый прикид, вдруг замечают плотно перебинтованное запястье, и опускают взгляды, обходя на почтительно расстоянии. Они думают, что я суицидник - порезал себе вены, а значит псих. Хотя бы не задают своих левых вопросов. Мне больно шевелить рукой, тем более, что я правша. Надеюсь, проедет через неделю-другую. На мне ведь быстро все заживает. Лето скоро закончится, и поселит внутри глухую, беспричинную тоску. Я смотрю на тающее в небе солнце, и мне совсем не весело...

9 слушали 0 копий [+ в свой плеер]

Название: X-Mas In Hell Исполнитель: Sixx: A.M. Альбом: The Heroin Diaries Soundtrack Год: 2007 Жанр: Alternative Размер: 2,97 (3 116 233 байт)

В колонках играет - Marylin Manson "Coma White"
Настроение сейчас - В правом глазу гвоздь

За окном Флоренция, а на столе смерть. Твои глаза похожи на две полыньи, на два бездонных звездных провала, через которые ты покинул/вошел в этот мир, оставляя после себя разряженный (словно перед грозой) запах ночи…
Мой рассеянный взгляд снова и снова обегает твои угловатые контуры, пытаясь представить, каким/какою ты была при жизни…
Мой рассудок внезапно отключается от мира Абсурда, словно телевизор, питание которого выдернули из сети. Остаются лишь оголенные, словно провода, чувства, и пальцы покалывают от них электрическими сполохами. Я словно заново вижу тебя в образе спелой девушки, или стройного юноши…
Твое скуластое лицо и тонкие губы отражаются в моих глазах, будто в зеркале; волны твоих темных волос развеваются на ветру, и кажется, что они плывут по небу, отделяя меня от горизонта. Тебя зовут Лукреция, или Парис. Ты любишь оружие и спинки коралловых рыбок, чешуйки которых переливаются всеми цветами в наполненной солнцем неглубокой воде.
Ты много раз любила, и в два раза больше был любим. При виде тебя люди просто не могли сказать «нет». А тех, кто отваживался сделать это, до самой смерти не покидало чувство глубокой утраты. Ты могла кончить до семи раз кряду, на каждом вздохе извиваясь, словно змея. Ты обожал извергать семя в горло своей партнерше, которая урчала при этом, словно тигрица во время трапезы. Потом вы лежали в просыпанном бисере пота, и гадали, сколько минут осталось до восхода…
После ты шла к своим весталкам и вы вместе свершали обряды своей богине. Ты шел на войну, каждый раз принося из боя, точно турист сувенир из лавки, новые шрамы. Ты не любила равнодушных/тебя убивал страх. Ты встретила смерть на штыках солдат/или погиб в автокатастрофе…
Я говорю о тебе в двух ипостасях, и, согласно Природе, это меньшее, что я могу для тебя сделать. Кто же ты: Он или Она? И каково твое настоящее имя? Увы, это уже не важно, даже если вокруг этих вопросов вращается Земля. Я хочу обнять тебя, но никогда не сделаю этого, потому что ты – всего лишь череп на столе рядом с красными цветами.
А за окном Флоренция все так же стонет во время сиесты…

Долгая, долгая дорога. Верх и Низ одинаково серы, отчего весь путь похож на грязную трубу. Самая холодная зима всегда для тех, кто ничего не ждет. Тогда к чему все эти жалкие потуги, если конец одинаков для всех? То, что было мной, уже маячит за этим гребаным шершавым камнем, что называют могилой... Сука! Ненавижу софистику, но с каждым днем, глядя в зеркало, я все больше понимаю, что кто-то из этих пыльных философов берет верх. Чтобы с утра голова не трещала по швам, нужно смешивать себе напитки под цвет заката. Мой всегда один и тот же. Цвета разведенного спирта. Когда просыпается пес, он воет от голода; лев рычит; а я хриплю от злости, пытаясь собрать воедино все осколки вчера. Получается с переменным успехом. Надеюсь, эта страница окажет посильную помощь. Короче, velcome to my fucking life!...