Живопись Александра Ройтбурда, вошедшая в проект «Рай» знаменует абсолютно новый этап в творчестве художника. Зритель, привыкший к «брутальному» Ройтбурду не найдет на выставке столь характерных для его творческой манеры драматизма, экспрессионизма, агрессивности, условности, физиологичности – всего того, что ассоциировалось с творчеством классика украинского трансавангарда на протяжении последнего десятилетия. Художник двинулся прочь от поисков телесной реальности; на смену визуализации трагедии мира в его творчество приходит элегия, лирическая грусть, квази-салонный маньеризм. И перед нами разворачивается роскошная эстетическая утопия – сон-мечта о космической гармонии, о вечной сладости садов Ган Эдена. Резкая смена поэтики вовсе не означает утраты художником собственной идентичности. Ведь идентичность, согласно интерпретации Аккиле Бонито Оливы, – как раз и есть свобода в выборе средств выражения, основанная на культурологическом и артистическом номадизме. Такая "сверхидентичность" Александра Ройтбурда оказывается достаточно емкой, чтобы впустить в себя совершенно разные, порой несовместимые художественные парадигмы, стильно и технично жонглировать ими. На первый взгляд может оказаться, что работы, представленные на выставке, не объединены общей концепцией. Проект «Рай» – это калейдоскоп разрозненных произведений-снов, картин-галлюцинаций, которые, тем не менее, образуют скорее фузию ("смесь" в делезовской трактовке этого понятия), нежели оппозицию, и восходят к общему символическому горизонту. Девушка задумчиво пьющая вино в компании артственного павлина, монашки, совершающие молитву посреди льдов Антарктиды, осеннее танго украинских политиков, самураи, позирующие на фоне парковой архитектуры эпохи классицизма – каждая из этих картин несет в себе что-то и от иконы, и от постановочной фотографии, и от восточной живописи, и от новидения. Вершины гор на горизонте, осенние сады, парки, зеркальная гладь моря - это не только декорация или фон картины, но космос, озаренный энергиями, светом вне пространства и вне времени. Мы оказываемся в сфере запретного, в месте, которое должно было остаться невидимым, на некой фабрике мечты, тиражирующей первообразы и первосмыслы. Своеобразным контрапунктом экспозиции является картина «Десятый вал» - единственное произведение, в котором место статичных буколик и пасторалей занимает бушующая стихия, настолько могущественная, что по сравнению с ней хрестоматийный «Девятый вал» -настоящий рай для серфингистов. Если еще пару лет назад визуальное искусство было склонно разоблачать в художнике профессионализм как отыгранную архаизированную метафору, символически развенчанный идеологический знак традиционной истории культуры, то сегодня мы все становимся свидетелями триумфа «профессионализма» как оценочного критерия живописного произведения. Новые работы Александра Ройтбурда – это пример именно такой высокопрофессиональной, «хорошей живописи», ценность которой очевидна и неоспорима.

Из беседы Алисы Ложкиной с Александром Ройтбурдом:

- Саша, твои произведения всегда были достаточно далеки от политики. Теперь же целая выставка посвящена иконам новейшей украинской политики. Что это – изменение эстетической и идеологической позиции или следование определенному социальному заказу?
- Всякое сходство героев моих картин с реальными фигурами современной украинской политики носит случайный характер.

- То есть ты отрицаешь, что на картинах изображены именно Виктор Андреевич Ющенко и Юлия Владимировна Тимошенко?
- Персонажи, танцующие танго, похожи на Президента Украины и лидера блока БЮТ. Это сходство имеет случайный характер, но тот факт, что оно все-таки имеет место, очевидно, в какой-то степени не случайно. Я начал работу над этим циклом еще в январе 2005 года по свежим следам событий Оранжевой революции. Почему именно эти персонажи? Очевидно, в Украине появились политические деятели, которые вполне достойны стать «попсовыми» фигурами. Их портреты можно печатать на календарях, на брелочках для ключей, на пивных кружках, на футболках, матрешках и народ будет их раскупать. Это два персонажа поп-культуры. Предыдущие лидеры страны, в которой мы жили и живем, могли быть героями анекдотов, предметом обсуждения на кухне, но поп-звездами они не были. А вот эти стали.

- Почему именно танго? В этом танце заложен какой-то особый символизм?
- Героями событий Оранжевой революции одновременно стали мужчина и женщина. Это очень накладывается на тему парных ритуалов, на модели поло-ролевых отношений. А самая выразительная из публичных форм таких ритуалов – это все-таки танец. И, очевидно, самый эффектный из танцев – это танго. Этот танец даже эффектнее, чем вальс. Потому что в вальсе все-таки превалирует некий романтизм, а танго – это чистая страсть. В вальсе кроме романтизма также присутствует легкость, а в танго – только страсть и жесткость. И то, что я остановился именно на танго, в общем-то, очень правильно. История это подтвердила. Политические коллизии, начавшиеся в сентябре месяце, и продолжающиеся до сих пор – это вполне в духе латиноамериканских страстей, причем как житейских, так и политических. Все-таки у нас и капитализм, и демократия при декларированной европейскости до сих пор остается скорее латиноамериканского типа. Именно поэтому мои герои танцуют танго.

- И все-таки, твои личные мотивы, почему ты обратился к политической тематике, именно к этому сюжету?
- Какая политика? Я же говорю, я просто хотел написать танго. Поэтому персонажи выбраны не благодаря тому, что они политики, а скорее вопреки этому. Но все-таки хотелось внести в проект некий момент провокативности, потому что без этого он был бы достаточно банальным. И тут, видимо, под влиянием каких-то актуальных на то время событий и проблем вдруг сама собой пришла идея, на кого сделать похожими персонажей. Дальше уже все начало развиваться само собой. Первая работа оказалась просто каким-то вирусом, заложенным в меня, и он потребовал своего развития. Я понял, что еще не все сказал, и эта парочка начала перемещаться во времени, в пространстве, во временах года, в разных климатических зонах, в символах промышленности и земледелия. Они стали жить своей жизнью и танцевать, где хотят. Это их суверенное право, пусть себе танцуют.

- А это танго оно вообще сексуально, это сексуальный танец?
- Вообще-то да, но как я уже говорил, в этих работах я акцентировал не сексуальность, а именно страсть. Разумеется, украинские политические танцы, как и латиноамериканские, на мой взгляд, являются сублимацией сексуальности. Но, все-таки, страсть - прежде всего. У нас же все-таки революция была. Украинский народ впервые за свою недавнюю историю месяца на три стал пассионарным. К счастью, это быстро закончилось, но какое-то счастливое, теплое и комфортное воспоминание о пережитой пассионарности до сих пор греет душу.

- Так много изменилось за этот год в украинской политике. Скажи, тебе не стыдно за свои работы, ты не раскаиваешься, что начал этот цикл, ведь главные персонажи твоей серии, собственно говоря, давно разбежались?
- Если бы мне было неудобно за свои работы, я бы их не выставлял. А сейчас мне за них даже менее неудобно, чем тогда, когда я только начинал работу. Тогда в этом было больше элементов конформизма. Сейчас эти работы ушли из «зоны сервильности» в «зону актуальности». В начале сентября, в разгар работы над проектом, когда я узнал об отставке премьера, мне, честно говоря, даже плохо стало. Я подумал, что я все делал зря. Но чем дальше я отслеживал взаимоотношения Президента и экс-премьера, тем больше я убеждался в том, что мне сейчас эта тема еще интересней, чем тогда. Тогда это были совершенно определенные публичные фигуры, они существовали в режиме комплиментарности, драматизм их отношений был скрыт. Сегодня эта комплиментарность не столь очевидна. А ось осталась, и в их отношениях постоянно присутствует переменный вектор от любви до ненависти, от отторжения и обид до декларированного намерения слиться в экстазе любви в следующем парламенте, постоянные подозрения в том, кто же все-таки готов составить блок с врагами. Сейчас эта коллизия становится еще интереснее, чем когда я начинал начинал серию, и мои персонажи просто были похожи на Президента и премьера.

- А ты сам веришь в возможность счастливого воссоединения этой танцующей пары?
- Какая-то надежда теплится. Я их пригласил на открытие выставки и предложил им станцевать танго. Но у меня такое чувство, что они могут и не прийти. Если они все-таки придут и станцуют, это может дать им последний шанс. В принципе, конечно, чем хороша украинская политика – всегда не понятно, что будет, и этим она, например, гораздо интересней, чем российская. Сегодня рассматриваются два варианта – либо формат Майдана восстановится, либо одна из частей Майдана пойдет на блок с оппонентами Майдана. Но и в том, и в другом случае вообще ничего не изменится. Как была Украина, такой она и останется, по крайней мере, для нас. Что-то, может измениться для некоторых депутатов и олигархов, но не для нас.

- В последнее время все больше людей искусства и представителей массовой культуры идут в большую политику. Считаешь ли ты целесообразным такое смешение жанров? Ройтбурду депутатский мандат нужен?
- Ну почему, я бы с удовольствием был депутатом, говорят, они все небедные люди. И, в принципе, «классные». Что плохого – возит тебя водила на Мерседесе с «мигалкой» ездить, если их еще не отменили. Да и коррупция мне нравится – можно заработать много денег, голосуя за нужные законы. Я бы не отказался от депутатского мандата – ведь им всем хорошо живется. Так почему же мне – хорошему художнику не быть депутатом?

- То есть, ты считаешь, что хороший художник может стать хорошим политиком?
- Нет, я так не считаю. Хороших политиков, насколько я понимаю, на Украине вообще не водится. Я не говорю, что какой-либо художник может стать хорошим политиком, я говорю, что депутатом быть классно. Когда-то в юности у меня был хороший знакомый, с которым мы обсуждали, вступать ли нам в Союз художников. И он говорил, что единственная советская организация, в которую бы он вступил – это Политбюро ЦК КПСС, ведь «им там всем очень неплохо». Но в Политбюро ЦК КПСС было человек 15, а тут Рада – 450 человек, и каждому из них, по-моему, лучше, чем всему Политбюро вместе взятому.

- Сейчас модно обсуждать тему разочарования в Оранжевой революции. Ты сам такое разочарование ощущаешь?
- Никакого разочарования я не испытываю, потому что, в принципе, я очарован был Майданом как таковым, а вовсе не «пацанами», за которых он «вписывался». Если ты помнишь, мы тогда даже об этом спорили. Потому что я не разделял энтузиазма относительно того «за кого» Майдан. Мой энтузиазм вызывал Майдан как таковой. А что касается Ющенко и Тимошенко, то я, будучи их симпатиком, все-таки относился к ним достаточно скептично, говоря, что это меньшее зло, чем, к примеру, Янукович и Ахметов. В свое время в беседе с одним московским политтехнологом, работавшим на провластные на тот момент силы, на вопрос, почему я такой энтузиаст Майдана, я ответил, что президентом Украины должен стать Ющенко, хотя бы для того, чтобы в следующий раз появился шанс выбрать кого-то получше. Он в ответ заметил, что за такой слоган «оранжевые» могли бы и заплатить... Потому что поражение Майдана полностью исключило бы возможность выбрать кого-то лучше, чем Янукович. Так что, я всегда отдавал себе отчет в том, что Ющенко и Тимошенко – это, скажем так, достаточно условные кумиры.

- Почему же тогда на своих картинах ты нарисовал «персонажей, похожих на Юлю и Витю», а не «нечто, похожее на Майдан»?
- Объясняю. У всего есть свой потолок. И это также касается цен на произведения современного искусства. И есть такое «золотое правило» худфондовского портрета – «руки в каманах, ноги в траве». В свое время, когда Гойя написал портрет королевской семьи, его спросили: «А почему они все так странно стоят, друг друга заслоняя?». На что он ответил, что если бы он написал их все руки и все ноги, то это бы стоило в четыре раза дороже. На Майдане по самым оптимистическим оценкам было до полутора миллиона человек. Это же сколько работы - написать три миллиона рук и три миллиона ног... Лица я писать люблю, а вот руки и ноги – ненавижу. И при этом бы радикально стоимость картины это не увеличило. Так что, все-таки, коммерческий подход возобладал. У меня в институте был преподаватель Петр Афанасьевич Злочевский. Он преподавал оформительское дело. И вот он как-то зашел в аудиторию со словами «народ и партия -едины» и замолчал. Мы на него все посмотрели с удивлением, а он объяснил, что скоро праздник 1-го мая, а 1 мая – это праздник трудящихся. Поскольку у нас кто не работает, тот не ест, то все кто не ест, умирают, а остаются только те, кто работают. Поэтому трудящиеся – это и есть весь наш народ. А как мы нарисуем народ? Тут мы вспоминаем, что народ и партия – едины. Значит, не надо рисовать весь народ, а можно нарисовать партию, и это и будет народ. А как же нарисовать партию? И тут мы вспоминаем, что партия и Ленин – близнецы-братья. То есть, если вместо партии нарисовать просто Ленина – не отличишь. Поэтому, зачем рисовать три миллиона рук, если можно нарисовать просто Витю и Юлю? Великое – малом!

- А ты не чувствуешь себя придворным художником? Как представитель contemporary art’а, изображая портреты «партии и правительства», ты не ощущаешь, что возвращаешься к тому, что изначально отрицала волна авангарда, на которой ваше поколение вышло на художественную авансцену?
- Ну в советское время, если бы художник нарисовал Леонида Ильича Брежнева, танцующего танго, например, с Екатериной Аркадьевной Фурцевой, у него могли бы и проблемы возникнуть. К тому же, я никогда не причислял себя к авангарду. Мое сознание достаточно постмодернистично, и мне, мягко говоря, «по фиг». По крайней мере, есть существенная разница между моим «Танго» и какими-то будущими эпическими полотнами про Майдан, Витю и Юлю.
Я своих героев люблю несколько иначе.