Современному русскому человеку сложно обращаться к социалистическому реализму, если он вырос в атмосфере оправдания развала Советского Союза и краха стремлений к коммунизму, если среди его родных нет тех, кто гордился тем временем и стал его героем. Постоянное рефлексирование на теме победы во Второй мировой войне отодвигает идеологические реалии, явившиеся ее итогом на второй план - куда важнее становится факт победы над нацизмом и пресловутое уважение к становящихся все более абстрактными "дедам-победителям". Эпоха от Оттепели до Перестройки приобретает в сознании упрощенные черты, превращается в негативный стереотип неудачного поведения. И как бы часто бабушки и дедушки не повторяли, как хорошо жилось при Советской власти, они при этом не могут поведать об эпохе ничего, кроме своего стремления жить по простому плану служения государству, чтобы государство в старости послужило им. Либо им послужили их собственные дети и внуки. Пропаганда давала именно такое, позитивистское, утешение рабскому служению родине и планам демократизации мира на социалистических началах.

По всем этим причинам в школах и университетах послевоенная эпоха в литературе проходится по авторам эмиграции и поэтам, чья лирика носит отдалившиеся от социалистического реализма оттенки. Да еще упоминается сатира, детская литература (с намеком на то, что именно в этой сфере была возможность более свободного высказывания) и диссиденты с самиздатом. Но большая часть населения жила в мире, создаваемом именно искусством социалистического реализма. Да, может быть новые времена и их люди создавались именно через самиздат и детскую литературу (что логично), за этим стояло будущее. В советское время люди вообще имели особое отношение к будущему, можно сказать, жили им. Но вера в коммунизм наравне в веру в идеи, описанные научной фантастикой того времени не отменяет того настоящего, в котором все это время жили.

И раз соцреализм СССР стал какой-то табуированной темой, словно тема религии при советской власти (интересно, что когда я училась в университете, опускались обе эти темы: первая, видимо, как дань традиции старой, а вторая - новой), то почему бы попросту не ознакомиться с более интересной формой соцреализма, а именно немецким? Страна, оказавшаяся разбитой на несколько оккупированных зон после войны, рождала самую разнообразную литературу. Писатели, сочувствующие коммунистам и  сосланные при гитлеровском режиме за рубеж, вернулись в ГДР и стали способствовать восстановлению и процветанию государства, в которое верили. Одним из таких писателей была Анна Зегерс.

Известнейшим романом этой немецкой писательницы стал "Седьмой крест", переведенный на множество языков. Но я поговорю не о нем, а о повести "Человек и его имя". Будь она написана сейчас, маркетологи обозвали бы ее триллером, настолько Анна Зегерс владеет мастерством слова и умением создать невероятный по накалу драматизм, возбудить каждый нерв читателя. И при этом этот текст можно читать практически как документ эпохи Холодной войны. Сюжет строится вокруг жизни бывшего солдата СС, пытающегося выжить в реалиях собственной разрушенной страны. Мы не знаем его имени, не знакомы с его прошлым, такое ощущение, что и сам герой то ли не может осознать своего положения, то ли получил травму, после которой что-то подзабыл. Мы впервые встречаемся с ним в тот момент, когда он убегает от полиции и прячется в подвале старого безумного жестянщика, человека, у которого осталось только имя и его дело и больше ничего. Оба этих персонажа словно двойники за исключением того, что молодой справляется с работой жестянщика в разы лучше. И имя у него не свое.

Сюжет произведения социалистического реализма - это сюжет становления человека общего дела, ничего не скрывающего от товарищей по работе и по партии. Именно на раскрытии прошлого, чтобы жить настоящей жизнью, и основывается проблема. Персонажи-двойники и дилемма героя, стоявшего на краю раскрытия истины, вызваны влиянием Достоевского на творчество Анны Зегерс. Интересно, что читатель раньше всех понимает, что перед ним бывший солдат СС - его зовут в круги все еще не сдающихся нацистов его старые знакомые. Он с первых страниц книги ведет себя захватнически, отняв у своего безумного соседа одежду и хлеб, он стремится своей работой достичь материального благополучия и вести тот образ жизни, который пытаются сохранить его бывшие товарищи по оружию - аристократический, в рядах чиновничества. Но судьба распоряжается иначе - желая потратить кучу заработанных на чьих-то фамильных сережках (в качестве платы люди отдавали последние имеющиеся ценности) в ресторане с одной из дам нацистского круга, он по дороге встречает простую девушку. И понимает, что ему хочется совсем другого общества.

Пунктирная любовная линия Катарины звучит где-то на заднем плане жизни главного героя, назвавшегося Гейнцем Бреннером, но именно она своим молчаливым присутствием сворачивает Гейнца на путь рабочего, живущего на небольшую зарплату, зато с признанием в коллективе и в какой-никакой квартире, а не в подвале развалившегося дома. Вскоре он пройдет партийную школу и вступит в СЕПГ, раскроет все свои секреты и примет настоящее имя - Вальтер Рецлов. Он не хотел лгать Катарине, но и не мог ей раскрыться, обременив своей тайной - раскрываться нужно было перед всеми остальными. Читатель так и не узнает того, что узнают остальные. Быть может, это не так и нужно, как сам факт того, что человек больше не хранит в себе то, чего стыдится. Но момент раскрытия превращается в обвинение во лжи.

Этот эпизод - один из самых жестоких. Ведь социалистическая партия утверждала, что человек может начать полноценную жизнь в любой момент, как только будут уничтожены все крупицы человеческой гнильцы через откровение. партия утверждала, что в ГДР не должно быть лжи среди людей, что лишь капиталисты соседней ФРГ используют прошлое человека, чтобы пользоваться им. Но Анна Зегерс демонстрирует совсем иную картину. Похоже на то, что человек, полностью раскрывший перед единомышленниками прошлое, не способствует истине, а вынуждает партийную структуру очерняться этим прошлым в настоящем. Показателен и тот факт, как легко нацист может влиться в рабочие ряды. Ведь его «гитлеровскую ложь» потому и легко заменить на «социалистическую истину», что человек военной эпохи привык подчиняться приказам и хорошо выполнять свою работу. Идеальный рабочий для восстановления разрушенного хозяйства — это человек вовсе без идеологии. И лишь красная косынка Катарины еще может остановить читателя, чтобы он поразмышлял над мотивами человека.