The Greatest Thing you ever learn - is just to love and be loved in return.
(c) Nature boy.

Которая всегда идет под знаком равенства с "неприязнью", о которой говорят, которую воображают, которой стыдятся и кичатся. Ненависть, якобы познающаяся в сравнении - но есть ли с чем сравнивать.
Въедливые брызги яда, скрежет зубов в темный потолок, впивающиеся в ладони обкусанные ногти и клокочущая внутри ярость вперемешку с тошнотой.
Бред собачий.
По-моему Ненависть - в первую очередь чувство, которому не чуждо благородство.
А есть ли благородство и подлых шепотках, грязи за спиной и перед носом, раскидывании липкой паутины и натравливании собачьих свор. Даже вопросительный знак брезгует здесь становиться.
Ненависть - это когда взгляд, как клинок, а клинок - убийца. Это когда летят стальные искры, и нужно одновременно следить за ногами и головой, крест-накрест шагая по кругу, пригибаясь, хлестко подскакивая, подрезая и не сводя глаз, превознемогая боль в саднящих пальца, получая черное удовольствие - и еще большее такое удовольствие от взаимности. Это когда либо ты, либо он. Вы хоть раз держали в руках меч ?

Да можете ли вы знать, что это такое - Ненависть ?
Я - нет.

С утра на губах какой-то наркоманский вкус поцелуев, неизвестно откуда.
Я всегда был таким уверенно-пренебрежительным, стоило мне кем-то завладеть - он был уже моим и только моим, в то время как я продолжал делать все, что хочу.

А теперь, когда я сам оказываюсь в такой роли - ощущения весьма нелицеприятны.
Самое обидное, что мне даже не о чем мечтать. Все уже было наяву. Но несмотря на те острые поцелуи, мои руки в твоих волосах, твои, вкрадчиво исследующие все мое тело - ты мне не принадлежишь.
Вернее принадлежишь. Но ненамного больше, чем целому ряду остальных.

Жизнь закручивает гайки, толстый обруч стягивает голову, плавя виски. Что со мной будет.

А у нас с тобой  есть маленький секрет.
Мы вечно отвешиваем друг другу оплеухи, ехидно шутим, громко посылаем друг друга к черту при малейшем намеке окружающих на какую бы то ни было более, чем дружескую связь между нами - и искренне, оба совершенно одинаково и искренне не хотели бы иметь друг друга в качестве чего-нибудь большего.

Но я знаю, что стоит случайно, когда никто не видит, докоснуться твоей руки - ты возьмешь мои пальцы тихонько будешь поглаживать их, отвечающих взаимностью, и у нас обоих будут совершенно бесстрастные лица. И мы ни в коем случае не посмотрим вниз, даже выражением глаз, даже друг другу не дадим понять, что происходит.
И лишь наши руки, точно сами по себе, будут сплетенными. На какое-то недлинное время, пока кто-нибудь из нас не возьмет себя в руки (как звучит) и не расцепит пальцы.

Я помню однажды, проснувшись утром, как водится, рядом с тобой (я совершенно невозмутимо кладу всегда, засыпая, голову тебе на плечо - и все прекрасно знают, что это без единого подкожного умысла) - я сквозь полусон по привычке нащупал твои пальцы. И они, смелее чем обычно, сцепились с моими в замок, и мы оба погрузились тогда вновь поглубже в сон, и я еще подумал тогда "А вот бы это сейчас кто-нибудь увидел".

Наверное даже и увидел. Хотя я сам-то об этом вспомнил всего пару дней спустя и долго гадал, было ли это на самом деле. Но потом я, какой-то понурый в тот день, прошел мимо тебя в тесном коридоре, случайно задев кончиком мизинца твою ладонь - и твоя рука молниеносно пожала, точно ласкаясь, мою.
И тогда поверилось.

Как странно все это, точно раздвоение двух личностей. Я ведь не влюблен, я правда не влюблен в тебя, я по костям себя разобрал и проанализировал.
И я совершенно не представляю для тебя в этом плане интереса.
И отношения у нас кардинально другие.
Тогда откуда, откуда берутся эти ростки нежности, которые мы боимся и не решаемся задавить - но о которых никогда не то что не заговорим, но даже не подадим виду, что они есть.

Кажется, я правда воспринимаю море как живое.
И эта полоска, ну знаете, где вплывает на поверхность небо, и уже различима граница цвета и вещества - я всегда как полоумный сворачиваю на нее шею, когда приветствую, и когда прощаюсь.
Почему-то это представляется физически необходимым - видеть эту самую полоску все-все последние секунды, пока ее вообще физически можно видеть. Пока она не скроется за поворотом, за горами, в темноте, в дали, в бьющих в глаза лучах.

Я не представляю, как можно уехать вот так, со спокойной душой - не придя специально и не попрощавшись с ним.

В этот раз мы хотели, как за пару дней до этого, войти в воду на рассвете, при утреннем штиле и еще едва показавшемся за горизонтом солнце, когда ветер за ночь поменял слои воды - и у берега она теперь холодная, зато стоит доплыть до буйка - как чувствуешь себя словно в остывшей по недосмотру, а когда-то горячей ванной. И оно гостеприимно избавляет от докучливых медуз, и спасает от ветра.

А в последнюю ночь мы добивали последние деньги, чтобы не было остатка - вернее было бы сказать "допивали", и с бесстыдно громким хохотом ковыляли потом по ночным улочкам, ожидая, пока рассветет, и можно будет дойти до моря через сотни ступенек сада - и не рисковать свернуть шею на полпути.
В пять уже были у причала, с розовеющими тучами, остывшей плоской галькой...и куда более холодной водой, чем обычно.
Сбросив на камень вещи, мы закутались в полотенца по пояс и долго ходили вдоль берега, моча колени и честно стараясь привыкнуть, чтобы поплавать в последний раз. Но тщетно. Нельзя было в такое время суток зайти даже по пояс, колотила крупная дрожь и презрительно стучали зубы.
И стоило вслух отказаться от затеяного ранее  - как волны у самых ступней будто бы тут же потеплели.
Они ласково лизали пальцы ног, окутывали пеной лодыжки, мягко вдавливая пятки в расчищенный от гальки песок - и словно бы извинялись. И звали. И так хотелось плюнуть на холод, и так радушно блестела темная бирюзово-глянцевая поверхность...но разворчавшийся вечер пресек на корню все попытки, обдавая новой порцией этого гадкого холода, и отнимая всю решимость.

В седьмом часу, глотая свежевыжатый сок и пытаясь хоть как-то разбавить "кровь в алкоголе" я честно обещал себе, что вот полежу полчасика-отойду, приму душ - и уже по вставшему солнцу войду все же напоследок в море, сейчас будет тепло, сейчас будет легче...
...и благополучно пробудился только к выезду.

Мне так стыдно.

Это оказалось увлекательным.
А я-то думал, почему я с зеленого возраста так пристрастно любил романы о тонкой и изощренной придворной жизни, о предательстве, коварстве, интригах и интриганах - и головокружительных взлетах из самой грязи, потому что "лишь бесстыдство непринужденное и естественное помогает пробить дорогу при дворе", как молвил Лабрюйер.

Я весьма посредственно играю в шахматы. Зато оказался превосходным игроком в человеческие души, эмоции, поступки и привязанности.
Что может быть лучше, чем, смакуя, плести интригу, которая в перспективе своей успешности может дать тебе больше, чем ты до этого мог видеть во сне ?
Что может быть лучше созерцания того, как все предсказанные чужие ходы сбываются, как ты, будучи в сущности никем, вдруг начинаешь на ровном месте становиться Кем-то для тех, внимания которых домогаются и будут домогаться, просто им никогда не дано высунуть из общей массы даже кончик носа ?
Что может быть лучше осознания своего превосходства, ведь в начале шансы каждого были равны ?
Может ли быть лучшее применение хитрости ?

Целых две больших интриги захватили голову.
В одной из них я буквально два дня назад достиг уже год желаемой вершины. Я на законных правах попал в самое сердце Двора (удивительно, насколько просто даются все остальные нужные знакомства уже там, на месте) - и меня представили Королю.

Мне давно уже ничего от тебя не нужно - но мне так больно смотреть, как ты продолжаешь жить.
Я бы давно перестал и думать о тебе, если бы мне не тыкали невольно в самое лицо то, что ты обретаешь уже с которым по счету другим то, чего у меня больше не было без тебя.

Заставило зарыться в мысли.

Розеггер в "Лесной родине" в рассказе "Чужой" говорит:
" На сон я в общем пожаловаться не могу, но в бесчисленное количество ночей я, наряду со своей скромной жизнью студента и литератора, влачил жизнь портновского подмастерья - то была тень, призрак, от которого я не мог избавиться.
Днем я вовсе не часто погружался в размышления о своем прошлом. Мечтателю, выросшему из кожи филистера, есть подумать кое о чем и другом. Но он не думал и о своих ночных сновидениях. Лишь впоследствии, когда я научился размышлять обо всем и когда во мне вновь зашевелилась душа филистера, я задумался над тем, почему, в сущности, я всегда играю в сновидениях роль портновского подмастерья и почему в качестве такового я всю жизнь работаю без вознаграждения на своего мастера. Когда я сидел подле него, строчил или гладил, я всегда сознавал превосходно, что у меня много других забот и интересов. Мне было тяжело, неприятно, я сожалел о потере времни, которое я мог бы использовать лучше и целесообразнее. Когда я чем-нибудь не угождал мастеру, я терпеливо сносил его брань; о вознаграждении не было, однако, никогда и речи. Часто, сидя согнувшись в темной мастерской, я решал отказаться от работы. Однажды я заявил даже об этом мастеру, но тот не обратил ни малейшего внимания, и я снова продолжил строчить для него.
Как отрадно было для меня пробуждение после этих томительных и скучных часов. Я твердо решался при повторении этого тягостного сна энергично сбросить его с себя и громко закричать: все это глупости, я лежу в постели и сплю... Но в следующую ночь я опять сидел в мастерской.
Так, в жутком однообразии проходил год за годом. В один прекрасный день, когда мы с мастером работали у Альпельгофера, у того крестьянина, к которому я поступил в учение, мастер казался особенно недоволен моей работой. "Мне хотелось бы только знать, о чем ты все думаешь !" - сказал он и сердито взглянул на меня. Я подумал, что самое разумное - было бы встать, сказать мастеру, что я работаю на него только из любезности, и уйти. Но я этого не сделал. Я спокойно отнесся к тому, что мастер нанял еще одного подмастерья и велел мне дать ему место на нарах. Я подвинулся в угол и продолжал шить В тот же день был нанят еще один подмастерье, тот самый, который работал у нас 19 лет назад и тогда по дороге из трактира упал в реку. Он хотел сесть за работу, но для него не было места. Я посмотрел вопросительно на мастера, и тот ответил мне: "У тебя нет способности к портновскому делу. Можешь идти". Мною овладело такое чувство страха, что я проснулся.
В окна брезжило серое утро. Меня окружали произведения искусства; в стильном книжном шкафу ждал меня вечный Гомер, исполинский Данте, несравненный Шекспир, славный Гёте - все гиганты мысли, бессмертные. Из соседней комнаты доносились звонкие голоса проснувшихся детей, ласкавшихся к матери. У меня было чувство, будто я вновь обрел эту идиллически сладостную, мирную, поэтичную и озаренную светом духа жизнь, в которой я так часто испытывал глубокое счастие человека. Но как же меня мучило, почему я не предупредил мастера, не отказался сам, а получил отказ от него.
И как странно все это ! С той ночи, как местер "уволил" меня, я наслаждаюсь покоем; мне не снится больше столь давно прошедшее время, когда я действительно был портновским подмастерьем, время, которое в своей непритязательности имело своеобразную прелесть, но которое отбросило все же столь длинную тень на мою последующую жизнь".
(с) Зигмунд Фрейд, "Толкование сновидений".

Скоро, уже явно, с приятной опаской на нагретый дерн у озера, постелив летнюю мантию и разговаривать с небом.
Я слышал чье-то витьеватое пение, такое, знаете, как барокко, над темно-лиловыми зубцами елей, и скрип пера почему-то уютней, чем раньше, и хочется одновременно и зарыться в книги - и рассыпать их с самого высокого булыжника Астрономической башни.

Быть может - скоро мне уже перестанет все это сниться ? Несуществующие отношения с существующими людьми, чужие, будто украденные, поцелуи, полуосязаемые на собственном теле руки, чересчур реальные диалоги и вызываемые размышления. Почему-то когда мы занимаемся любовью - я смотрю только на наши тени. Могу почему-то видеть только это, но смотрю не отрываясь. Густые набухшие тени на каменном полу.
Жизнь будто бы двумя чужими альтернативными жизнями утомляет.
А от осадков обидной горькой боли не спасает. До чего ж она не угомонна, ее не способен побороть ни разум, ни логика, ни голые факты.

- А это еще что ?! - я с взвившимися на дыбы бровями показал на фрагмент глиняной статуэтки, изображающий голову с пустыми глазницами, изо рта которой торчала словно пытающаяся до чего-то дотянуться рука.
- Будто не видишь, - ты с невозмутимым видом повертела создание в ладонях, - Кукла. Это еще не доделано, как видишь. Я ее подарить хочу, человеку нравится такое.
- Хмммм, - я с сомнением еще раз прошелся по статуэтке взглядом.
- А кстати, ты не съездишь со мной завтра - мне нужно ведь купить ей глаза ?
- Да, конечно... - в голове один за другим укоризненно зашипели планы на следующий день, - Съезжу, разумеется.
Ты потянулась ко мне губами, и я с наслаждением зажмурился под ворохом легких поцелуев-пушинок.
- Это знаешь такие, что вручную по-моему даже делаются.
Поцелуй.
- Один черный...
Поцелуй.
- ...а другой - ярко-зеленый.
Поцелуй.
...поцелуй.

---
Стараясь не подавать виду, я неловко жался рядом с деловито что-то объясняющей тобою, понезаметнее окидивая косыми взглядами комнату, в которой когда-то столько всего было.
И ты была, так же близко как и тогда, и я слышал твой уже почти совсем забытый наркотический запах, и сзади, небрежно заправленная, маячила твоя кровать, и на ней, как и всегда, по-хозяйски оглядывал потолок мой шарф.
- Ты меня слушаешь ? - ты повернула ко мне лицо и пристальным взором копнула мои наверное замутившиеся глаза. Я подумал что мог бы, не вставая с места, дотянуться до твоих губ и притянуть тебя к себе. Если бы только все было как раньше. А теперь, я знал, что ты огреешь меня серьезным взглядом и добьешь десятисекундным молчанием, да и сам я уже давно не...
- Да, конечно, - я взбрыкнул головой и поспешно уткнулся взглядом куда-то в богато заваленный творческим барахлом стол. Где-то в самой гуще флегматично глянула пустая глазница...
- Ох, что с ней ? - я выудил треснувшую надвое куклу, недоумевая, куда же делись столь любовно когда-то нами прикрепляемые глаза.
- Да я как-то не рассчитала с температурой...а потом еще и кокнула случайно, - равнодушно обронила ты и вернулась к прерванной теме.
Я поскреб ногтем крошащийся фрагмент руки, все еще торчащей изо рта...и положил статуэтку глазницами в стол.

Однажды младшего Малфоя удосужились впервые влюбить. Или это он сам удосужился - для хода мировой истории это не имеет принципиального значения.
Его умудрились научить вмещать часы в минуты. Существовать их в другом измерении. Таинственно улыбаться и мастерски маскировать порою неприлично счастливый вид.
А потом в нем открыли непростительную наивность. Часы-в-минуты и другие-измерения остались. Вот только мастерски маскировать вид пришлось уже несколько иной.
А потом он зарекся - и, как водится, грабли маняще сверкнули отточеными зубьями, гостеприимно подзывая к себе босые робкие еще ступни.
И снова, и снова.
А потом вдруг надоело. Переполнило, едкой шипящей пеной вылилось через край, опустошило, оледенило, осточертело.
И младший Малфой стал нумеровать. "Номер пять - прощай номер пять, от тебя осталась пара-тройка воспоминаний достаточно красочных, чтоб я запомнил Тебя на несколько последущих лет". "Номер шесть ? - Какая встреча, тебя-то как раз сейчас и недоставало". "Номер семь ? - Тут Номер Шесть слегка вывел меня из драгоценного равновесия. Прости, бейби, но отдуваться придется тебе. Ничего личного, просто именно you're the next, так получилось". "Номер Восемь ? - Да...но ты всего лишь Номер Восемь".
"А ты тогда будешь Номер Девять. Как ? Ты правда считаешь, что 8 - последняя существущая цифра ?"
Номер Десять.
Номер ####
И стало гораздо, гораздо легче.

And i hope it'll be this way forever.
You can heal me.
Only you can heal me, with nothing but your existence.

Я изо всех стараюсь затопить голову убедительными доводами, что больше мне никто не нужен, что все давным-давно уже кануло в самую мутную глубину Леты...к тому же все это действительно так, прошло уже все три стандартных круга Ада: окрыленность, отчаяние и безразличие. Благословенное безразличие наступает, малфоевская кровь позволяет даже с его помощью переступать туда, где тогда еще не успела начаться окрыленность, принося как результат невозмутимое и сердечное общение...
Но почему, черт подери, в последнее время ты мне всегда снишься ?! Вопреки всему. В каком угодно образе, в какой угодно обстановке и каком угодно контексте - но снишься.
Снишься ты.
И снится тот единственный друг, которого я за всю свою жизнь потерял, окончательно потерял совсем недавно и полон теперь к нему язвительного отвращения и ехидной затаенной мстительности за все то, что он со мной сделал.
А снится так, будто ничего и не произошло - и мы снова вместе и смеемся громче солнца.

Безразличные колючие пылинки снега забарахтались в подкрадывающихся сумерках.
Капля за каплей Хогвартс наводнялся радостным топотом, громогласными приветствиями и улыбчивыми объятьями. Приглушенными смешками, косыми взглядами и шушуканьем по углам. Суетливой беготней, деловитыми возгласами и организационными разборками. Надменно приподнятыми подбородками, глумливыми ухмылками и снисходительными голосами.

У отца в поместье было тихо.

Те месяцы назад - все ловил момент, чтобы после какой-нибудь из наших встреч блаженно написать любимые строчки из любимой Старманьи:
Qu'on vienne d'en haut, qu'on vienne d'en bas
Au fond qu'est ce que ça change ?
Je te ressemble bien plus que tu ne crois...

И все тянул чего-то, думал, вот-вот - да наступит еще более подходящий момент, и чтобы знать, что ты всенепременно это увидишь.
И не успел.
И отчего-то именно из-за этого - так обидно...

Ребячество, Малфой, да заткнись ты уже.

Это так странно - но время на самом деле ощутимо лечит.
Я физически ощущаю это, как откатывающуюся мало-помалу волну, сначала жгуче-соленую - потом все более и более спокойную.
Еще так все свежо. Еще так детально вживлено и выцарапано, рельефно запечатлено, даже пылью не припорошено.
Но уже не больно. Слушать ту песню - под которую запинался на ходу, становясь как вкопанный, сраженный внезапно сложившимися в голове в складный и _слово-в-слово-про-меня_ перевод - под которую, сглатывая утыканным длинными иглами горлом, искал в сумке непочатую пачку сигарет и, почти в истерике сдирая короткими ногтями пленку, поспешно поджигал конец, сжимая зубами фильтр. И выпускал дым, драматически-картинно, вровень с припевом.
Et si le temps m'entend
Qu'il te fasse revenir
Juste pour un instant
Un poème
Et si le temps m'entend
Qu'il sache te retenir
Juste pour un moment
Un " je t'aime " ...

Тогда на душе было вот так же - как вкус непривычного после долгого некурения табака на голодный желудок. А я храбро не сплевывал и упивался, упивался свой головокружительной болью, и со злостью душил в подмерзшей луже шипящий окурок.
Злясь на самого себя, за то, что поддался - за то, что так и не научился на самом деле представлять из себя то, что с таким постоянством строю. Я настолько вжился в эту оболочку, что даже наедине с самим собой не могу сразу "разговориться" искренне, я сбиваюсь в своих мыслях на точно такие же фальшивые и хорохористые суждения, я не признаюсь до последнего в том, что чувствую на самом деле.
Я настолько вжился за это время во всю эту гигантскую и детализированно продуманную роль - что сам начинаю в нее верить, начинаю на самом деле воплощать ее в жизнь.
Однако, что любопытно - это "вживление" все же на самом деле начало меня потихоньку изменять. Все больше деталей начинает на самом деле превращаться из гипертрофированности и надуманности - в сущую правду.
Я так надеюсь, так надеюсь на то, что в один день - вот он уж точно будет прекрасным - я окончательно превращусь в то, чем меня считают все поголовно остальные.
Не только стереотипически. Меня совершенно по-разному воспринимают люди - однако каждое восприятие является покуда ни чем иным как очередной гранью моей роли, которую я играю уже на автопилоте, которую играю даже для самого себя.

Тогда мне больше не будет так скручивающе больно.
Тогда не будет искусанных и изодранных в кровь губ и потухших глаз.
Тогда не будет пресловутых Граблей - раз за разом. В конце каждого круга выводишь мораль "Надеяться на что-то иное попросту глупо". И я не понимаю, каким образом до следующего раза это все успевает так благополучно забыться.

А сейчас - сейчас мне даже не больно перечитывать хоть тот жу предыдущий пост. Ну почти. Я мог сглотнуть - и почти без усилий растянуть губы в улыбке.

Расстегивая пуговицы на рубашке, бросаю ненароком взгляд в зеркало на противоположной стене.
Кто бы мог подумать, что фрагмент собственного оголенного тела вызовет такой вихрь ассоциаций и воспоминаний, захлопнет веки и сожмет в кулак жалобно дернувшееся сердце.
Я практически почувствовал твои губы на своей шее, когда становится трудно дышать, и руки в беспамятстве ныряют в твои рассыпавшиеся волосы, и ты льнешь к моей коже точно раскаленным железом - и хищно усмехаешься, когда я дрожу, и вкус твоих губ - он становится таким же хищным, и ты даришь один за другим мне сладострастные укусы, и шумно дышишь через нос, проводя ладонями по моей груди. И я охрипшим голосом шепчу тебе "Aishiteru yo" - чтобы ты не поняла, но чтобы избавиться тем самым от кипящей лавы внутри сердца, которая не может не просочиться наружу.
А иногда ты затихаешь и обнимаешь меня, кладя голову на плечо, и я слышу твою улыбку и покрываю поцелуями твои волосы, твое лицо - ты жмуришься и кокетливо мурлычешь, а потом портишь по своему обыкновению всю живописность момента каким-нибудь едким замечаньицем.
И мы, мгновенно сменив настрой, хохочем хором, запрокинув лица вверх - а потом встречаемся глазами, и как-то само собой все возобновляется в прежнем ключе...

Поспешно отворачиваюсь от зеркала, ускоряя шаг.

Я. Не. Имею. Права. Влюбляться.
I've no fuckin rignt.
Je n'ai pas de sacré droit.

Мне больше не нужны эти ломки, перепады и переживания. Это не мое pas du tout.
Поэтому я собираюсь и не являю более из себя впечатлительную тряпку.
Отныне я придерживаюсь ужесточенных границ.

Это впервые в моей жизни. Впервые за все время моего существования на этой планете на меня производит _такое_ впечатление человек, который просто находится рядом со мной, живет так же, как и я, он не какой-то там мегаталантливый известнейший музыкант-писатель-актер - а просто человек, который есть часть моей жизни, а я есть часть жизни его.
И это совершенно феноменально, я просто читаю старые посты его заброшенного блога - и, не дочитав даже один их постов до конца, молнией кидаюсь сюда, выплескивать кипящую лаву в голове, искренне боясь, что черепная коробка вот-вот покроется трещинами и в конце концов рассыплется, как раздавленная скорлупа.
Этот человек совершенно искренне признается, что ничего никогда не читал - читать начал только в прошлом году, да и то ничтожно мало.
Тогда откуда. ОТКУДА у него взялась эта способность, где он выудил этот слог, эту манеру подачи, совершенно уникальную, которая _вдохновляет_ - после которой хочется всенепременно сесть и написать что-то в таком же островпечатляющем стиле ?! Когда посты растягиваешь на несколько дней, как дорогой наркотик, когда бьешь себя в конце каждой порции по рукам и через силу закрываешь каждый раз от греха подальше страничку.
И ведь это я даже не его способности _писать_ сейчас воздаю хвалы.
Я восхищаюсь самим _человеком_, то, как он пишет - это лишь ничтожная часть его достоинств.

Я никогда так не гордился своей, что называется, второй половиной. Более того - я до сих пор не верю, что этот человек теперь всеми помыслами принадлежит _мне_.
Опять же впервые в жизни - я трепетно отношусь к человеку, который в меня влюблен. Интересное чувство...