Мы – подруги с пеленок. Буквально с самых первых мокрых пеленок в голубую незабудку.
Я рада, что мы живем так близко, – в соседних комнатах.
Мне нравится, что она чуть старше меня.
Мы знаем друг о друге все.
Нет, не так: мы знаем все-все-все.
Она помнит, как в три года я схватилась за горячие щипцы для завивки волос (в начале девяностых такие назывались странноватым словом «плойка»). Мне тогда пришлось целый месяц ходить в поликлинику на перевязки: ожог я получила ого-го.
Я вряд ли когда-нибудь забуду, как мы вместе ходили к стоматологу – в первый раз в нашей жизни. Хитрый дантист Владимир Сергеевич сказал, что только посмотрит мои немногочисленные молочные зубки, а сам держал за спиной нечто вроде кусачек. Бррр! Я даже запомнила, как этот зверский инструмент брякал о поднос и блестел. Она же наверняка хоть сейчас изобразит, как пронзительно я вскрикнула, когда так неожиданно и нелепо лишилась зуба.

Я ревела. Она ревела вместе со мной – за компанию. Ей тогда стало нас очень жалко. Так жалко, что она не выдавала меня, когда во все последующие наши походы к дантисту я убегала на первый этаж – в аптеку – и пряталась там под белым крутящимся столом.
Она – лучше всех.
Она – моя самая близкая подруга.
У нас с ней не только дантист – у нас много чего случилось вместе в первый раз.
Она первая когда-то встала для меня ни свет ни заря и отправилась на рынок – за самым свежим творогом и самой розовой, самой крупной малиной.
Она первая однажды весной срезала для меня охапку свежей сирени. Теперь майскими утрами я решительно отказываюсь просыпаться, если чую, что по прикроватному столику рядом не бродит знакомый запах.
Она первая назвала меня Котом. Не Котенком, а именно Котом. В раннем детстве меня это отчего-то возмущало. Я говорила на своем
ломаном языке карапуза:
– Я не Кот. Я де-е-евочка!
В ее смс я до сих пор зовусь Котом. А она для меня – все время разные цветы. Это началось с того, что однажды она подписала свою записку чем-то похожим на ромашку. До сих пор не может остановиться – все время выводит разные пестиковые и тычиночные.
Она очень светлая и нежная. Как легкое летнее облако. Или утренний морозный аромат. Или лужайка с лесными подснежниками.
За многое мне хочется сказать ей спасибо.
Для начала – за то, что однажды она очень дальновидно предложила мне записаться на хореографию. Я с удовольствием проходила туда семь лет. Семь лет четыре раза в неделю по полтора часа. После каждой тренировки мы с девочками наперегонки бежали наверх – на второй этаж. Там всегда стояло большое бело-голубое пластиковое ведро со свежей водой. Мы с криками и жадностью набрасывались на него. На занятиях нам не разрешали пить ни глотка, вот мы и отрывались. Это тогда я так крепко полюбила обычную воду и научилась экономить силы. Да, и еще освоила бег по ступенькам – за первое место. ;)
Когда я окончила танцевальную школу, мне было 13. Самый юный, очень дерзкий возраст – мне не захотелось учиться дальше. Помню, как в мае, получив долгожданные аттестаты музыкалки, мы с девочками писали на асфальте мелками «свобода» и отпускали в небо зеленые воздушные шары. Сейчас я жалею, что не доучилась. Сердце екает, когда вижу стройные загорелые пары в блестящих костюмах, двигающиеся в ритме ча-ча-ча. В голове сам собой начинается отсчет: раз, два, три, ча-ча, раз-два-три.
У меня были большие танцевальные перспективы. Она тогда пыталась уговорить меня продолжить учиться в музыкалке, но я – ни в какую. Конечно, она была права. Как всегда.
Это вообще ее удивительное свойство – никогда не ошибаться. Ни в чем.
В майках и платьях она разбирается особенно хорошо.
Я никогда ее не слушаю, а потом очень жалею. Когда влюбляюсь в какую-нибудь дурацкую юбку, я теряю всякий намек на рассудок. Я заболеваю чем-то – и решительно пропускаю мимо ушей все подругины «не твой цвет» или «покороче бы на пару сантиметров». Только когда пелена жадности рассеивается, я всегда вспоминаю ее комментарии. Иногда они даже раздражают:
– Ты всегда знаешь все лучше меня!
– Просто я чуть старше, Кот.
Еще вот что бесценно. Сколько я себя помню, она всегда меня спасала.
За день до моего восьмого дня рождения я встретила чудо-кота. В тот вечер я не спеша шла выносить мусор на другой конец улицы и вдруг в темноте разглядела, как на меня несется маленький – с кулак – дымчато-серый клубок. Он бежал так, будто мы сто лет знали друг друга – просто давно не виделись. Я выронила зеленое пластиковое ведро и помчалась ему навстречу. Подхватила на руки, засунула под куртку и больше не отпускала. Так и пришла домой – с Барсиком за пазухой.
Она поддержала меня в решении взять его домой – она очень хорошо понимала, что мне нужен верный друг. Мои приятельницы-одноклассницы были слишком хитрыми и чересчур болтливыми.
А я очень любила просто молчать.
Я держала Барсика за теплую мягкую лапу. И мы молчали вместе.
Мы провели в тишине счастливые полгода. В конце лета Барсик погиб.
Я до сих пор помню дядю Витю, сидящего на краю моей постели. Он просил прощения и даже немного плакал. Выглядел он очень виноватым. Даже не знаю, кого мне было жалко больше – себя в моей огромной тоске по Барсику, Барсика, непонятно куда ушедшего от меня, или дядю Витю.
Дядя Витя – наш сосед по секции в общежитии, где мы коротали дни и ночи в то время. Каждое утро дядя Витя собирался на работу. Брился. Завтракал. Затягивал галстук. Завязывал шнурки. Шагал через порог. Хлопал дверью. Дверь у нас была на пружинках – бойкая, звонкая. Я всегда слышала ее бодрое «ты-дыщ» сквозь свой беспокойный рассветный сон. Даже привыкла.
Но однажды утром случилось несчастье: одновременно с тем, как дядя Витя дежурно переступил порог, свою маленькую головку просунул в проем любопытный Барсик. Наверное, набрался, наконец, кошачьей смелости, чтобы узнать: что там за этой большой и всегда так громко хлопающей дверью?
Не знаю, как бы я пережила это, если не моя лучшайшая, как я говорила в детстве, подруга. Она убедила меня уехать в другой город – на целую неделю. Хоть на время, но я все же отвлеклась от своей трагедии.
В лес, где Барсика укрыли земляным одеялом, мы с подругой ходили почти каждый день. Приносили свежие цветы и подливали в миску молоко. Барсик мне все еще иногда снится.
Редко.
Но это не единственная наша
история про спасения.
В седьмом классе я участвовала в конкурсе с жутковатым названием «А ну-ка, девочки!». Конечно, он был целиком и полностью посвящен празднику мимоз – Восьмому марта. Мы с подругой тогда ночами шили мне свадебное платье из тысячи простых полиэтиленовых пакетов (номинация «Лучший наряд») и с месяц «готовили» клип («Номинация «Лучшая песня»). В ночь перед конкурсом мы вообще не спали ни минуты: взбивали сгущенку для «Муравейника» (номинация «Лучшее блюдо»). Мы так хотели, чтобы я стала первой на этом дурацком празднике.
В день X, в разгар моего мандража перед выступлением, я наскоро разбирала пакеты с реквизитом. Торт невероятно аппетитный – 1 штука. Поднос для торта невероятно аппетитного – 1 штука. Топ серый – 1 штука. Брюки черные, узкие – 1 пара. Туфли на шпильке – бррр! – 1 пара. Платье свадебное, самодельное – 1 штука.
И еще кое-что. Записка неожиданная – 1 штука.
Она решила сделать мне сюрприз. «Ты лучше всех, Кот! Обнимаю». И два цветочка: привычный рисованный – подпись. И маленький живой – тюльпан. Как он только выжил под тяжеленной грудой моего концертного инвентаря?
Я улыбнулась. Мне сразу стало тепло и совсем не нервно. Так, как обычно бывает в ее руках.
Тот конкурс я не выиграла. Наверное, перестаралась с маслом в «Муравейнике» – вечно худеющая географичка, она же член жюри, этого не оценила. Но клип на песню Алсу «Соло» запомнился всем надолго. Об этом мне рассказала моя подруга. Она, конечно, была в зрительном зале, когда я пела и танцевала на сцене.
Когда я пришла домой, все еще взвинченная из-за непонятно как распределенных конкурсных мест, на столе меня ждал мой любимый шоколад и записка: «Ты слышала аплодисменты и свист в конце песни? Это все тебе, Кот». Вместо подписи, как всегда, – цветок.
И так далее.
И прочее, прочее.
Никаких сомнений: я могу говорить о ней бесконечно. Бесконечно хорошее. В нашем с ней мире-на двоих все чудесно.
Все – кроме одного.
Не знаю, кто виноват и почему так получается, но, как только на горизонте очередной принц приветственно машет рукой, мы становимся неузнаваемыми. Она, обычно такая понимающая, вдруг начинает давить на меня. Убеждает, что этот мальчик «не очень честный», а вот тот – «чересчур уж инфантильный».
Она говорит, что мне стоит прислушаться, – потом я обязательно скажу ей спасибо.
Да, чаще всего так и происходит, но в самый важный, самый решительный момент меня ужасно бесят эти нотки наставлений и нравоучений. Каждый раз, словно заученные наизусть, между нами случаются такие диалоги:
– Ты уверена, что он правда стоит двух твоих выходных? – Для полноты образа ей не хватает только поправить на переносице невидимые очки.
– Даже не думаю сомневаться! – Я начинаю заводиться.
– Давно пора запомнить: первое впечатление не всегда равно второму и третьему.
– В конце концов, не тебе же его обнимать! Я уезжаю. До послезавтра. Скучай по мне хотя бы.
– Чую: перечить для тебя сейчас важнее, чем быть или не быть с ним. Как знаешь. Я буду скучать.
Может, всему действительно виной дух противоречия. Или просто вредность. Или глупость. Но в итоге из-за такого пустяка, как мальчик, мы можем разругаться вдрызг. Перейти на личности и не разговаривать целый день.
Правда, уже через полчаса я начинаю жутко жалеть о своих словах, но на сцене командует вредность – и я «принципиально» молчу.
Я ненавижу себя за эти моменты.
Прости меня, мам.
Я тебя очень люблю.