В одной из частных коллекций я случайно увидел фотографию. Портрет русского генерала с колодкой боевых наград на груди. Благородная осанка, породистое лицо, умный и слегка грустный взгляд. «Некто в генеральской форме», как было написано на обороте карточки карандашом коллекционера, оказался мне уже знаком — по другим фотографиям. В 1917 году благодаря этому человеку на Харьковщине не случилось кровавой бойни, как в Москве или Петрограде. Иеремия Яковлевич Враский, последний начальник Чугуевского военного училища.


Настоящая фамилия Иеремии Яковлевича — Фенстер. Вместе с именем она наводит на мысль о его еврейском происхождении. Однако это не так. На основании дошедших до нас отрывочных сведений об этом человеке можно предположить, что он потомок немецких колонистов, расселившихся на юге Украины еще при императрице Екатерине Великой. Сам Иеремия был православным — первым в своем роду или Православие приняли его предки, этого мы не знаем. Зато знаем, что родился он в 1868 году, двадцатилетним юношей пошел вольноопределяющимся в армию, а еще через два года окончил военное училище и стал офицером. Окончив Академию Генерального штаба, участвовал в военной кампании по подавлению «боксерского восстания» в Китае в 1901 году, затем — в Русско-Японской войне, был награжден многими боевыми орденами, в том числе — иностранными. Летом же 1914 года, будучи командиром 33-го Сибирского стрелкового полка, полковник Иеремия Фенстер получил чин генерал-майора и был назначен начальником Чугуевского военного училища.
Из Владивостока, где стоял его полк, генерал Фенстер прибыл в Чугуев в июле 1914 года, почти одновременно с известием об объявлении Германией войны России. Почти все войска были мобилизованы и спешно отбыли на фронт. Новый начальник Чугуевского училища тут же «нашел применение» освободившимся казармам. Едва ли не первым в России из училищных начальников он предложил расширить прием в свое училище, предвидя нехватку офицерских кадров ввиду начавшейся войны. Так оно и случилось — офицеров в армии не хватало и военные училища перешли на ускоренные выпуски военного времени, одновременно увеличивая количество обучающихся юнкеров. И наибольших успехов в этом направлении удалось достичь Чугуевскому военному училищу. Похоже, желающие стать офицерами молодые люди предпочитали его многим другим училищам. В то время как в Киеве, Одессе и других городах офицеры тамошних военных училищ чуть ли не на улицах зазывали абитуриентов, Чугуевское училище недостатка в поступающих не испытывало. А поступившие — не испытывали бытовых неудобств из-за тесноты и скученности, неизбежных в военных училищах столичных или губернских городов. И в этом была немалая заслуга начальника Чугуевского училища.
С чисто немецкой хозяйственностью и педантичностью генерал Фенстер «взял на учет» все чугуевские здания, которые, по его мнению, могли пригодиться все расширявшемуся училищу. Потом планомерно и методично «отвоевывал» эти здания у военного ведомства и городских властей. А уже «отвоеванные» заселял юнкерами. В итоге по количеству юнкеров Чугуевское военное училище стало самым большим в России.
В годы войны Иеремия Яковлевич сменил фамилию. Из патриотических побуждений — немецкую на русскую. Тогда, во время войны с немцами, так поступали многие. Меняли не только фамилии, но и многие названия, в том числе — географические. Самой известной такой сменой стало переименование Петербурга в Петроград. А генерал Фенстер, поставленный во главе учебного заведения, готовящего офицеров, взял себе фамилию Враский. По-видимому, кто-то из его близких родственников, например жена или мать, происходил из старинного русского дворянского рода Враских.
Наладив дела училища, генерал Враский стал проситься на фронт, но безуспешно. Офицеров военных училищ, которых и так не хватало в связи с увеличением набора юнкеров, долгое время на войну вообще не отправляли, чтобы не нарушать учебный процесс.
И лишь потом их стали постепенно заменять прибывавшими с фронта офицерами — раненными или контуженными, но способными обучать юнкеров. Зимой 1916 года Иеремия Яковлевич получил уведомление о том, что зачислен кандидатом на должность начальника дивизии. Но в строй так и не попал — весной 1917 года случилась революция, государственный механизм сбился с ритма и вопрос назначения Враского так и не был решен. Генерал остался в училище.
Благодаря ему училища почти не коснулся процесс революционного разложения, охватившего почти всю русскую армию. Враский противился указаниям начальства «углублять революцию», не поощрял митинги и отваживал делегатов всевозможных партий, требуя не нарушать их посещениями учебного процесса. Взвешенность, осторожность и дипломатия — такую политику избрал для себя генерал на фоне все возрастающих озлобленности и противостояния. Когда в Бахмуте (нынешний Артемовск Донецкой области) взбунтовавшийся запасной пехотный полк стал громить склады государственного винного завода и на усмирение беспорядков правительство бросило последнюю боеспособную воинскую часть — Чугуевское военное училище, во главе батальона юнкеров в Бахмут отправился генерал Враский. Военный министр отдал батальону приказ разоружить запасный полк, в котором насчитывалось около пяти тысяч вооруженных солдат. А в случае неповиновения — открыть огонь. Имея многократное превосходство в силе, бунтовщики, понятное дело, оружие сдавать не пожелали. Трудно сказать, чем бы мог закончиться этот инцидент, если бы не генерал Враский. Именно ему удалось убедить комитет запасного полка подчиниться приказу и сложить оружие…Через две недели Временное правительство вернуло это оружие «раскаявшимся» бунтовщикам. А училище, ставшее гарантом порядка в регионе, стало «очагом контрреволюции» в глазах этих бунтовщиков, которые понимали, что полторы тысячи вооруженных и обученных юнкеров — это не шутка.
Понимали и большевики в дни октябрьского переворота. После известий о боях в Москве и Петрограде, о разгроме тамошних военных училищ чугуевские юнкера вполне могли взять Харьков и опрокинуть шаткую власть самозванцев. В принципе, ничто не мешало генералу Враскому так и сделать — начальников над ним уже не осталось. Более того, некоторые современные историки пеняют на нерешительность генерала в критический момент, на упущенную им возможность активного сопротивления. Однако история не знает сослагательного наклонения и мы не знаем «что было бы, если…» Но вполне можем понять генерала, занявшего выжидательную позицию. Опытный воин и добросовестный служака, Враский не был по своей натуре авантюристом или вождем. Всю жизнь он честно служил законной власти и всякая партизанщина, а тем более — политическая борьба, пусть даже во имя самых светлых идеалов, были ему чужды. А главное — он чувствовал личную ответственность за жизнь каждого из тех юношей, которые волею судьбы оказались под его началом.
В тревожные дни безвластия, предчувствуя опасность, Иеремия Яковлевич отдал приказ по училищу, согласно которому желающие юнкера могли расходиться по домам. Те, кому до дома было сравнительно недалеко, так и поступили. Количество юнкеров в училище сократилось примерно вдвое. А само училище формально перешло под власть Украинской Народной Республики, в которой генерал Враский и подчиненные ему офицеры видели зачатки хоть какого-то государственного начала.
Но увы, перед лицом реальной опасности обещанной украинскими властями помощи юнкера так и не дождались. Прибывшие балтийские матросы вместе с харьковскими красногвардейцами сперва по очереди разоружили украинские части в Харькове, а затем пожаловали в Чугуев и предъявили генералу Враскому ультиматум, потребовав разоружения юнкеров.
В той ситуации у генерала было два выхода. Один из них — принять бой. Пусть неравный, но все же не безнадежный. Большевиков было втрое больше, у них были пушки, уже начавшие обстрел города, но юнкера, хотя и плохо одетые в лютый мороз, хорошо знали местность и умели воевать, в отличие от многих вчерашних рабочих. Не числом, а уменьем они могли бы отбить нападение. Но какой ценой? И зачем? Что дальше? Ради чего должны были погибать молодые парни, вчерашние гимназисты и студенты? Если у генерала Корнилова, в это время уже собиравшего на Дону таких же студентов и гимназистов для борьбы с большевиками, была хоть какая-то надежда на подъем и помощь казачества, то генералу Враскому надеяться было не на кого. И если к Корнилову молодежь шла добровольно, то чугуевские юнкера по-прежнему находились на службе. На службе государству, которого больше не было… И генерал Враский избрал второй выход, отдав приказ о сдаче оружия. Этим приказом он сохранил жизни нескольким сотням юношей…
Впоследствии Чугуевское военное училище пыталась возродить сперва гетманская власть, затем — деникинская. Ни та, ни другая не успела. А генерал Враский, служивший в белой армии, продолжал военно-педагогическую деятельность. В Крыму был начальником военно-учебных заведений Русской армии генерала Врангеля. В Югославии, где осела большая часть этой армии и беженцев, в 20-30-х годах Иеремия Яковлевич был преподавателем русских военно-учебных заведений — сперва Крымского кадетского корпуса, затем — Первого русского кадетского корпуса. Затем переехал во Францию, где в середине 1930 годов стал директором кадетского корпуса имени Императора Николая II.
Этот корпус был основан в 1930 году в предместье Парижа, затем переехал в Версаль. Став последней попыткой русской эмиграции сохранить национальную самобытность и передать ее молодому поколению, корпус воплотил в себе лучшие традиции дореволюционных кадетских корпусов — любовь к Родине, ее истории, православной вере, воинскую дисциплину и честь. В стенах корпуса, существовавшего за счет частных пожертвований, кадеты носили военную форму, а весь уклад их жизни соответствовал порядкам старых кадетских корпусов. Большинство офицеров-воспитателей были Георгиевскими кавалерами. Директор Иеремия Яковлевич Враский преподавал в корпусе предмет «родиноведение».
В эмиграции генерал не терял связи со своими сослуживцами по Чугуевскому военному училищу. Еще в 1933 году под председательством Враского в Париже был создан отдел Объединения бывших юнкеров и преподавателей этого училища, в который входило более полусотни человек.
Когда началась вторая мировая война, часть преподавателей корпуса оказалась в зоне немецкой оккупации. Среди них — генерал Враский. К этому времени Иеремия Яковлевич фактически отошел от дел, находясь в длительном отпуске из-за пошатнувшегося здоровья. Из-за войны вернуться в корпус ему так и не пришлось.
В январе 1943 года нацисты арестовали сына генерала Враского, православного протопресвитера Андрея Враского, укрывавшего французских евреев. Священника заключили в концлагерь Бухенвальд, где он был замучен в феврале 1944 года. Убитый горем старый генерал не смог пережить смерти горячо любимого сына. В апреле 1944 года Иеремии Яковлевича не стало…
Несколько последних учеников генерала Враского — выпускники версальского кадетского корпуса — и сейчас проживают во Франции. Не так давно мне удалось найти одного из них. До самой старости бывший кадет сохранил самые теплые воспоминания о директоре — человеке большой и доброй души…

Немало выдающихся деятелей дал России старинный малороссийский казацко-дворянский род Максимовичей. Среди самых известных — выдающийся ученый-гуманитарий XIX века, друг Николая Гоголя и первый ректор Киевского университета Михаил Александрович Максимович, чье имя сейчас носит научная библиотека вуза. А еще — Святитель Иоанн Тобольский, живший в XVII — начале XVIII вв. и причисленный к лику святых в 1916 году. Он стал последним святым, канонизированным Русской Православной Церковью перед революцией. Но не последним в роду Максимовичей.

Святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского Чудотворца, 110 лет со дня рождения и 40 лет со дня смерти которого исполнилось в уходящем году, иногда называют харьковчанином. И даже пишут о том, что родился он в Харькове. Это не совсем так. В Харькове будущий Святитель жил в юности. А родился он в тогдашней Харьковской губернии — в селе Адамовка, в окрестностях Святогорска (нынешняя Донецкая область), 4 июня 1896 года, в семье уездного предводителя дворянства Бориса Максимовича и его супруги Глафиры.
Мальчик, названный при крещении Михаилом, рос болезненным и слабым. Зато с раннего детства проявлял интерес к духовности и церкви. То ли повлияло частое посещение знаменитого Святогорского монастыря, расположенного всего в нескольких верстах от родительского имения, то ли юный Миша уже тогда был отмечен перстом Божьим — только даже в играх он отличался от сверстников. Вместо игрушечных крепостей строил игрушечные монастыри, а оловянных солдатиков превращал в монахов. А своими вдумчивыми и глубокими не по годам рассуждениями изумлял взрослых. В это трудно поверить, но под влиянием маленького Миши его иностранная гувернантка приняла православие!
Родители Миши хотели сделать сына офицером. И отдали его в Петровский кадетский корпус в Полтаве. Но военное дело мальчика по-прежнему не привлекало. И любимым его предметом в кадетском корпусе стал Закон Божий. Что, впрочем, не мешало ему успевать по остальным предметам и в 1914 году окончить корпус с отличием. Любое военное училище приняло бы его с распростертыми объятиями, без экзаменов. Но Михаил отказывается от военной карьеры и поступает на юридический факультет Харьковского Императорского Университета.
Как и в корпусе, учился он превосходно, хотя большую часть свободного времени посвящал изучению не кодексов и законов, а духовной литературы и житий святых. Воображение юного студента поразило повествование о молитвенных подвигах Св. Мелетия, архиепископа Харьковского, мощи которого и сейчас находятся в харьковском Благовещенском соборе. Михаил полюбил этого святого и начал подражать ему в подвиге ночного бодрствования, проводя ночи в молитве…
Почти одновременно с поступлением Михаила Максимовича в университет в Харьков был переведен архиепископ Антоний Храповицкий — выдающийся богослов и церковный деятель, бывший ректор Санкт-Петербургской духовной семинарии, Московской и Казанской духовной академий, один из основателей Союза русского народа и прототип Алеши Карамазова у Достоевского. Владыка Антоний стал духовным наставником Михаила, а в будущем — сыграл ключевую роль в его жизни...
После революции и гражданской войны Максимовичи, как и сотни тысяч других семей, вынуждены были покинуть Родину. В приютившей эмигрантов Югославии Михаил, чтобы не умереть с голоду, зарабатывал на жизнь продажей газет и учился на богословском факультете Белградского университета Св. Саввы. В Белграде судьба вновь свела его с духовным отцом — митрополитом Антонием Храповицким, ставшим к этому времени основателем и первоиерархом Русской Зарубежной Церкви. Ближе познакомившись с Максимовичем, митрополит Антоний очень полюбил его и приблизил к себе. В 1925 году Михаил окончил университет, а в 1926-м Владыка Антоний постриг его в монахи с именем Иоанна — в честь его родственника Св. Иоанна Тобольского. Вскоре Иоанна рукоположили в иеромонахи и назначили преподавателем Закона Божьего в одной из сербских гимназий, затем — преподавателем и воспитателем в духовной семинарии.
Будучи иеромонахом и пребывая вне монастыря — среди простых мирян, отец Иоанн вел строгую аскетическую жизнь, постился, молился по ночам. А днем искал любые возможности делать добро. Посещал больницы, отыскивал нуждающихся в молитве и причащении больных, заботился о них как мог, утешал. По просьбе местных греков и македонян он для них начал служить церковные службы на греческом языке. Добрыми делами и своим отношением к людям иеромонах Иоанн снискал всеобщую любовь и уважение. Известность его непрерывно росла и церковное руководство решило возвести его в епископы. Отец Иоанн хотел уклониться от такого высокого звания, ссылаясь на свое косноязычие, но архиереи резонно указали ему, что и пророк Моисей был косноязычным. Так в мае 1934 года иеромонах Иоанн стал епископом и был назначен на Шанхайскую епархию.
Шанхай в то время был одним из центров русской эмиграции. Владыка Иоанн прибыл туда в конце следующего, 1935 года. В рекомендательном письме митрополита Антония к тамошнему архиепископу, которое он привез с собой, были, в частности, такие слова: «Как мою душу, как мое сердце, посылаю к Вам Владыку Епископа Иоанна. Этот маленький, слабый физически человек, по виду почти как дитя, — есть чудо аскетической стойкости и строгости». Митрополит Антоний ничуть не преувеличивал. Никакие должности и титулы, мирская слава и людские похвалы не могли поколебать твердую натуру Иоанна, целиком и полностью настроенную на монашеские подвиги. Когда читаешь о его жизни в этот период, на ум приходят образы священников и епископов первых веков христианства. Владыка Иоанн представлял так мало знакомый нам образец настоящего аскетизма и любви к ближнему. Не пропуская ни одного суточного богослужения, он находил время посещать больных и нуждающихся в помощи. Делал это даже в самую плохую погоду, причем часто ходил босиком. По утрам для бодрости он обливался холодной водой. Ел один раз в день, а в пост — только хлеб с водой. Впрочем, об этом даже из шанхайских прихожан Владыки мало кто знал. А вот заслуги епископа в общественной жизни русского Шанхая утаить было невозможно. Ибо заслуги эти были огромны. Он восстановил церковное единство православных Шанхая, установив связь с сербами, греками и украинцами. Владыка закончил строительство кафедрального собора, построил несколько церквей, организовал госпиталь, дом престарелых, общественную столовую. Он постоянно навещал церкви, больницы, тюрьмы, принося их обитателям ободрение и веру. Особое же внимание Владыка Иоанн уделял основанному им детскому приюту Св. Тихона Задонского. Приняв сперва всего 8 сирот, приют этот вскоре дал убежище двумстам детям. А всего в общей сложности через него прошло более 3500 беспризорных, больных и голодающих детей различных национальностей, которых Владыка лично собирал по трущобам и окрестностям Шанхая…
…Вторая мировая война нанесла страшный удар едва окрепшей русской эмиграции. Не стал исключением и Шанхай, попавший в зону японской оккупации. Одного за другим японцы убили двух председателей Русского эмигрантского комитета Шанхая. После чего главой русской общины объявил себя Владыка Иоанн. Постоянно рискуя жизнью и свободой, он защищал интересы и права земляков до окончания оккупации. А после нее на русскую общину обрушились новая беда: в 1949 году к власти пришли коммунисты, далеко превосходящие японцев в жестокости к русским эмигрантам. Большинство русских вынуждены былы бежать из Шанхая. Исход пятитысячной общины возглавил владыка Иоанн.
Филиппинский остров Тубабао — временное пристанище русских беженцев — стал для них сущим адом. В самых примитивных и тяжелых условиях — в простых палатках на голом песке они прожили в этом аду более двух лет. Все это время Владыка не только духовно поддерживал русских беженцев на Тубабао и в других лагерях, но и хлопотал об их нуждах, обивал пороги филиппинских и американских правительственных учреждений и добился-таки для них разрешения на въезд в США. Закон о русских беженцах в Вашингтоне изменили именно по ходатайству Владыки!
Интересно, что до прибытия на Тубабао русских страшной и извечной бедой этого и других филиппинских островов были частые сезонные тайфуны. Но все время, пока здесь жили русские беженцы, тайфуны обходили остров стороной! От них остров ограждал Владыка Иоанн, ежедневно обходивший Тубабао с молитвами и крестным знамением. Это признавали даже филиппинцы. А для русских это был далеко не первый случай чудесной Божьей помощи по молитвам Владыки. Его молитвы уже спасали Шанхай от бомбежек американской авиации и от преследований японцев, помогали множеству людей в их бедах и болезнях. Позже очевидцы опишут множество таких чудес. А самого Владыку назовут чудотворцем…
Чудеса продолжались и в Париже, куда владыка переехал в 1951 году, будучи назначенным правящим архиереем Западноевропейского экзархата Русской Православной Церкви за границей. И чудес этих становилось все больше. По воспоминаниям прихожан, владыка исцелял безнадежно больных, обреченных на смерть людей, изгонял бесов из одержимых, отвечал на мысленные вопросы и даже… проходил сквозь стены. Не говоря уже о том огромном миссионерском труде, который совершал Святитель, проповедуя православие французам, голландцам и прочим европейцам. Он присоединил к РПЦЗ приходы Французской Православной Церкви и помог создать Голландскую Православную Церковь. Построил в Брюсселе храм-памятник в память причисленного к лику святых царя Николая II. Добился почитания ряда древних местных святых, живших на Западе до разделения церквей в 1054 году и дотоле неизвестных православной церкви. Постоянно разъезжал по Европе и служил литургии то по-французски, то по-голландски, а позднее — по-английски. И везде его почитали как бессребреника-целителя.
Третьим континентом, на котором прославился Владыка Иоанн и где прошел последний период его жизни, стала Америка. В 1963 году в ответ на настойчивые просьбы тысяч русских прихожан в Сан-Франциско — бывших жителей Шанхая Синод назначил Владыку правящим архиепископом Сан-Францисским. И вновь, теперь уже в Калифорнии, как когда-то в Шанхае и Париже, архиепископ Иоанн продолжал свой духовный подвиг. Среди людей, которых он привел здесь к вере, был американец Юджин (в крещении — Серафим) Роуз, ставший иеромонахом и самым известным богословом русского зарубежья. После смерти своего духовного наставника
о. Серафим составил специальную молитву — акафист, прославляющий «Святителя Иоанна, последних времен Чудотворца».
Скончался владыка Иоанн в июле 1966 года. Похоронили его в усыпальнице построенного его же стараниями в Сан-Франциско величественного собора в честь Божией Матери «Всех скорбящих радости». Целую неделю у открытого гроба теснились люди, прощавшиеся со своим Пастырем…
Сегодня Святителя Иоанна, архиепископа Шанхайского и Сан-Францисского знaют христиане всего мира. Русская Православная Церковь за границей причислила его к лику святых 2 июля 1994 года, установив днем его памяти ближайшую к 2 июля субботу. Усыпальница, где тело Св. Иоанна пребывает нетленным, стала местом паломничества.
«По блаженном преставлении своем Святитель Иоанн, как и при жизни, подавал обращающимся с верой к нему различные исцеления и чудотворения. Люди в тяжелый момент жизни, когда никакие земные силы не в состоянии помочь беде, обращались к ходатайству его перед Господом», — говорится в Житии Святителя Иоанна Шанхайского.
Русской Православной Церковью (Московского Патриархата) Святитель Иоанн (Максимович) пока еще не канонизирован. Думается, это вопрос времени. Причем не очень далекого. РПЦЗ и РПЦ этот вопрос уже обсуждали, и канонизация уже готовится, в частности — ведется сбор свидетельств о чудесах святителя Иоанна. Таких свидетельств очень много. И все больше православных в России и на Украине почитают Св. Иоанна, не дожидаясь официальной канонизации его РПЦ или готовящегося воссоединения с ней РПЦЗ. Иконы святого уже можно встретить в домах и у харьковчан. Правда, некоторые из них искренне удивляются, узнав о том, что Святитель — наш земляк.

Никто точно не знает, сколько лет спотыкались чугуевцы об этот небольшой камешек прямо посреди кладбищенской тропинки. Копнуть под него лопатой первым догадался местный житель - весьма любопытный и энергичный юноша, прихожанин церкви, что при кладбище. Сперва он выяснил, что «камешек» – на самом деле угол весьма большой и массивной каменной плиты, уходящей в землю. А углубившись на пару лопатных штыков, паренек обнаружил на камне надпись. Прочел и побежал звонить в местный музей.

Погибшие после смерти

В тишине, нарушаемой лишь карканьем ворон, мы не слышим даже звуков собственных шагов, утопающих в сырых от вчерашнего дождя опавших листьях. С научным сотрудником Художественно-мемориального музея И.Е. Репина Сергеем Стафеевым, занимающимся исследованием чугуевского некрополя, идем по Всехскорбященскому кладбищу – центральному городскому кладбищу Чугуева. С трудом пробираясь сквозь лабиринты могильных оградок, идем в дальний конец кладбища, на участок, где в старину традиционно хоронили военных. Герои Бородино, Севастополя и Плевны, ветераны походов и баталий, Георгиевские кавалеры, за Веру, Царя и Отечество живот свой положившие, умершие от ран или от старости… Сколько их тут лежит – одному Богу известно. Ибо ни одна из их могил не сохранилась в целости…

По дороге Сергей рассказывает мне историю чугуевского воинского некрополя. После революции он оказался полностью заброшенным. Похоронены здесь были, в основном, офицеры, а слово «офицер» в первые годы советской власти было синонимом слова «контрреволюционер». Уцелевшие родственники этих офицеров часто забывали о родстве и о необходимости ухода за могилами. Так и стали эти могилы «ничейными». На заросшее буйной травой бывшее воинское кладбище гоняли скот местные крестьяне, да грабители изредка наведывались, чтобы вскрыть приглянувшийся генеральский склеп или раскопать офицерскую могилу в поисках орденов и оружия, которые даже в те времена стоили немалых денег.

Последние офицерские могилы были уничтожены во время войны. Причем уничтожены весьма символично – в бою. Трудно сказать точно – почему и зачем фашисты стали бомбить кладбище. Скорее всего, их пушки и бомбардировщики целили в колокольню кладбищенской церкви, где обычно устраивались наблюдательные пункты и пункты корректировки артиллерийского огня. В здание старинной церкви, слава Богу, в не попали, а вот расположенное поблизости заброшенное кладбище основательно изувечили, буквально перепахав бомбами и снарядами. И после войны, как рассказывают старожилы, здесь был большой пустырь, где местные ребятишки играли в футбол. На костях…

Приблизительно с 1960-х годов пустырь вновь стал «заселяться» могилами. Старых захоронений, то и дело открывавшихся во вновь вырытых ямах, родственники умерших не замечали. Или не хотели замечать, иногда просто втихую выбрасывая старинные надгробия и обелиски в кладбищенский ров или кусты. Чтобы прирезать «в запас» лишний метр дорогой кладбищенской земли….

Памятник, к которому мы пришли, к счастью, избежал общей участи. Наверное, слишком тяжелым оказался он для варваров. Крест с массивного каменного постамента они все же сбили, а вот на сам постамент силенок не хватило, лишь чуть сдвинули его с места. С годами этот постамент почти полностью ушел в землю. Теперь нам нужно было извлечь его из этой земли. За этим, собственно, и пришли, заручившись предварительно официальным разрешением местных властей.

Через полчаса работы лопатами обнажилась верхушка огромной каменной пирамиды – так называемой «голгофы», на которой стоял крест. Основания все еще не видно. Какой величины оно может быть – остается только гадать. Но, судя по размерам вершины, каждая из сторон этого основания должна достигать порядка полутора метров. Более метра должна быть и высота каменной «голгофы».

Вот показались контуры таблички с надписью. С помощью складного ножа и щетки очищаю ее от грязи и читаю полностью. Сомнений больше быть не может - перед нами могила командира 30-го драгунского Ингерманландского полка Иллиодора Михайловича Горленко. Того самого полковника Горленко, о судьбе которого повествует полковая история. Единственного похороненного в Чугуеве командира полка Русской Императорской Армии. Человека, снискавшего горячую любовь сослуживцев, благодарную память однополчан и … полное забвение потомков.

Судьба командира

Иллиодор Михайлович Горленко не был ни легендарным полководцем, ни прославленным героем. Кем же он был? Честным служакой, отдавшим большую часть жизни армии, и просто хорошим, достойным человеком. Мало, скажите вы? А, по-моему, вполне достаточно…

На надгробной плите полковника указан год его рождения – 1852. Судя по его послужному списку, Иллиодор Горленко начал воинскую службу в 1870 году, 18-летним юношей, унтер-офицером в 4-м драгунском Екатеринославском полку. Через год был командирован в Елисаветградское кавалерийское юнкерское училище, которое еще через два года и окончил с отличием и при выпуске был награжден почетной шашкой. В том же 1873 году прапорщик Горленко был назначен заведующем полковой школой своего полка, затем поочередно занимал должности заведующего полковым лазаретом, члена полкового суда, казначея и полкового адъютанта. В 1877 году началась русско-турецкая война. В боях за свободу Болгарии штабс-капитан Горленко не раз отличался доблестью. Всего за эту войну он получил пять боевых наград! После войны Горленко был произведен в капитаны и назначен командиром эскадрона. Окончил на «отлично» курс учебного кавалерийского эскадрона и был награжден орденом св. Анны 2-й степени. В 1882 году была проведена реформа русской армейской кавалерии – все уланские и гусарские полки

были переименованы в драгунские. В этом же году капитан Горленко был переименован в ротмистра. А еще через девять лет – получил чин подполковника, тотчас же по переводу в 47-й драгунский Татарский полк. В 1891 году Иллиодор Михайлович перевелся в 37-й драгунский Военного Ордена полк, откуда и получил назначение в расквартированный в Чугуеве 30-й драгунский Ингерманландский полк, бывший гусарский.

В Чугуев новый командир полка прибыл в начале 1902 года. Всего лишь 19 месяцев командовал Иллиодор Горленко полком. Но даже за это короткое время он оставил в полку неизгладимое впечатление благодаря, по выражению полкового историка, «исключительному обаянию своей замечательной и светлой личности». Впрочем, не будем пересказывать полкового летописца, лучше дадим ему слово:

«… По отзыву лиц, близко знавших Иллиодора Михайловича, это был человек строгих правил, выдающийся по благородству, редкий по своим высоким душевным качествам и необыкновенный по своей доброте и ласке. С первых же дней прибытия в полк И.М. Горленко почувствовалось его неотразимое и обаятельное нравственное влияние, так как он произвел на всех простое, но сильное впечатление. К общему сожалению, нельзя было не заметить, что новый командир принадлежал к числу слабых здоровьем, которое впереди предвещало неумолимый роковой исход и при том исход неожиданный… Делалось все возможное, чтобы И.М. Горленко не имел бы повода «огорчиться», что неминуемо бы отразилось на его здоровье. Со своей стороны новый командир настолько приветливо относился ко всем, что не иначе обращался к кому-либо, как с ласкою и улыбкою…».

Как не старались офицеры уберечь полюбившегося им командира от тяжелых хлопот, но избежать этих хлопот полковнику Горленко не удалось. Или он сознательно не берег себя. Нам ничего не известно о характере болезни Иллиодор Михайловича, но, возможно, болезнь эта была неизлечима. И, возможно, он об этом знал…

С первых месяцев службы Горленко занялся напряженной подготовкой полка к назначенным на лето 1902 года знаменитым Курским маневрам, проводившимся в присутствии Государя Императора. В этих маневрах Ингерманландский полк входил в «Южную армию», которая должна была захватить Курск и наступать с юга на Москву, которую прикрывала «Московская армия». Интересно, что через 17 лет, боевые действия между белыми и красными на Юге развивались практически по тому же сценарию…

По результатам маневров Ингерманландские драгуны удостоились самых лестных отзывов и похвал. Но командир полка напряженной строевой работой окончательно подорвал и без того шаткое здоровье. А тут еще и новые хлопоты начались – не за горами был 200-летний юбилей со дня сформирования полка, в заботах о подготовке которого Иллиодор Михайлович, не смотря на свое состояние, проявлял большую энергию. Но дожить до юбилейных празднеств, намеченных на лето 1904 года, командиру было не суждено…

Полковник Горленко умер в конце 1903 года. До последнего дня его не покидало оживленное и веселое настроение, однако офицеры замечали, как страдает и зачастую пересиливает себя их командир. 4 декабря с ним случился приступ, а в ночь на 5-е Иллиодор Михайлович скончался. О похоронах его полковой историк писал:

«Торжественно хоронил полк своего любимого командира и редкой души человека. Искренние слезы неподдельного горя не скрывались и они-то показывали, что велика была эта утрата для полка… Памятник на могиле безвременно угасшего И.М. Горленко был поставлен полком, который этим знаком как бы запечатлел навсегда замечательные в полковой жизни 1902 и 1903 годы».

Сколь же велико было желание драгун увековечить добрую память прекрасного человека, что и сто лет спустя это желание продолжает исполняться. Причем исполняется оно буквально чудесным образом. Ибо трудно рационально объяснить и невероятную сохранность могилы и не менее невероятную ее находку. Трудно и... не хочется.

… Судя по стратиграфии и состоянию почвы вокруг надгробия, могила полковника Горленко сохранилась нетронутой. Новость о находке уже облетела всех небезразличных к своей истории чугуевцев. Силами сотрудником музея и энтузиастов могилу и памятник на ней планируется восстановить. И внести в реестр охраняемых законом памятников истории и культуры.

Сто лет назад одной из достопримечательностей Харькова были Оренбургские казаки

Если кавалерия была элитой русской армии, то казаки – важнейшей ее боевой силой. В конце ХІХ - начале ХХ века каждая русская кавалерийская дивизия наряду с тремя полками регулярной кавалерии – гусарским, уланским и драгунским, обязательно включала в себя один казачий полк и одну казачью батарею. Как правило, это были части самого большого казачьего войска Империи – Донского. А стояла почти вся кавалерия вдоль западной границы. Харьков в этом отношении был в исключительном положении. Причем исключений было несколько. Во-первых, в городе и окрестностях была расквартирована единственная на Левобережье кавалерийская дивизия. А во-вторых, дивизия эта включала в себя не Донской казачий полк, а Оренбургский, к тому же носивший почетный 1-й номер в своем Войске, выставлявшем в мирное время всего лишь 6 таких полков.

В Харьковскую губернию 1-й Оренбургский казачий полк прибыл в 1882 году - через 7 лет после того, как здесь была сформирована 10-я кавалерийская дивизия. До этого 10 лет полк находился в Туркестане, проводя время в непрестанных походах и стычках с дикими азиатскими племенами. Место для стоянки казакам отвели в самом городе, а штаб - почти в самом его центре, на улице Петинской (ныне – Плехановская). С этого времени Оренбургские казаки стали одной из достопримечательностей Харькова. Если Донские казаки считались в Харькове как бы «своими», по причине относительной близости границ Войска Донского, земли которого начинались на территории современной Луганской области, то Оренбургские казаки во многом считались «живой экзотикой». Рослые, статные, в большинстве своем – блондины, что еще больше подчеркивали их черные фуражки с синими околышами, они снискали к себе всеобщую любовь харьковчан. И особенно – харьковчанок. Кто знает, скольких харьковских красавиц увезли казаки с собой на Урал, в свою полковую станицу Кардаиловскую Оренбургского уезда? И сколько харьковских мальчуганов, увидевших хоть один раз знаменитую казачью джигитовку, навсегда заболели мечтой стать не просто военными, но обязательно – кавалеристами!

А джигитовок таких харьковчане, пожалуй, не видели ни до, ни после того времени, когда в городе стояли Оренбургские казаки. Не каждый современный циркач рискнет повторить то, что выделывали эти природные воины, показывая усвоенные с детских лет и отточенные до виртуозности чудеса верховой езды, сложнейшие конно-акробатические трюки и блестящее владение оружием. Поэтому не удивительно, что каждое казачье представление становилось общегородским праздником, а харьковчане очень гордились «своими» казаками. Ровно 110 лет назад харьковская газета «Южный край», в номере от 15 октября 1896 года писала: «В виду особенного интереса в Париже ко всему русскому, особенно к нашей военной жизни, известный местный фотограф А. Федецкий, находящимся у него аппаратом Демени - кинетографом сделал снимки казачьей джигитовки. «Позировала» джигитская команда 1-го Оренбургского казачьего полка: наиболее искусные наездники проделали, на скаковом ипподроме, целый ряд самых затейливых и рискованных упражнений. Кинетограф замечательно удачно схватил все эти эволюции, так что лента снимка будет чрезвычайно интересна. Копии с нее предназначены для Парижа и других французских городов».

Не знаю, как в Париже и других французских городах, но у нас в стране, как поведал мне когда-то известный харьковский исследователь кино Владимир Миславский, эта историческая кинолента не сохранилась. А жаль… Помимо уникальности сюжета, это была вторая по счету киносъемка в истории всего российского кинематографа. Первая была снята месяцем ранее все тем же известным харьковским фотографом Альфредом Федецким и запечатлела ежегодный перенос иконы Озерянской Божьей Матери.

Сухие строчки газетной хроники не могут передать даже сотой доли того азарта и энергетики, какие испытывали наши предки, наблюдая казачьи праздники с джигитовкой. К счастью, до нас дошло описание одной из таких джигитовок, оставленное очевидцем. Лихие наездники настолько поразили воображение молодого юнкера, что даже строки, написанные им на чужбине много лет спустя, преисполнены восторга:

 «Запела кавалерийская сигнальная труба и на площадь выехал взвод конных казаков. Без шашек, с пышными русыми чубами, задорно выглядывающими из-под фуражек, шинели подвернуты за пояс, мелькают синие лампасы на черных шароварах. Их лошади, как и у всех казаков, собственные, киргизской породы, низкорослые и разномастные… Вот вновь заиграла труба и на полном карьере несется казак, слитый с конем воедино. Конь летит птицей, вытянув шею и бешено кося напряженными глазами, боясь поскользнуться на обледенелой снежной дороге. А казак легко и уверенно прыгает через седло, молнией бросается вниз, из-под самых конских копыт схватывает разложенные фуражки…За первым казаком скачет второй, третий, четвертый и так, по очереди, весь взвод…».

Если джигитовка проходила зимой, то иногда она продолжалась традиционной казачьей игрой под названием «Взятие городка». Это была не та масленичная забава, которая когда-то была широко популярна среди крестьян Сибири и Урала и которая известна нам как «взятие снежного городка» по одноименной картине Сурикова. Нет, это было древнее, сугубо казачье соревнование в ловкости, силе и сноровке. Трудно сказать, насколько часто проводилась эта игра в Харькове, однако, судя по редким газетным заметкам, в жизни города она становилась событием заметным. В 1890 году, как писал тот же «Южный Край», «Взятие городка» прошло в последних числах декабря на Конной площади.

Как проходило это представление? В течение нескольких дней дворники свозили на санках и сваливали снег в огромную кучу диаметром около пяти саженей или десяти метров. Затем этот снег поливали водой. После того, как он замерзал, работу продолжали, наращивая ледяную гору пласт за пластом. В итоге получалась огромная глыба в виде конуса вершиной вниз. От ее основания диаметр стен постепенно увеличивался вверх и на высоте более трех саженей или шести метров глыба заканчивалась острой круглой крышей. Это и был «городок», который предстояло «взять» казакам. В назначенный день вокруг гигантской льдины собирались зрители. С помощью лестницы на крышу «городка» укладывался флаг. Тот из казаков, кому первым удавалось его достать, и считался победителем. Десятка полтора самых ловких и сильных джигитов полка по сигналу трубы с диким воинственным гиканьем неслись на конях к глыбе. За поясом у каждого крест накрест заткнуты два старинных длинных кинжала. Подлетая к «городку» и осаживая коней, казаки становились на седла и с кинжалами в руках бросались на ледяную стену, вонзали в нее клинки и повисая на них всем телом. Форма льдины не позволяла задействовать в подъеме ноги и казаку приходилось действовать исключительно руками. Начинался «штурм» - поочередно вонзая в лед кинжалы, казаки подтягивались к вершине. Все это происходило под азартные крики толпы зрителей несколько минут, на протяжении которых специальные ассистенты максимально усложняли задачу, большими деревянными лопатами обсыпая казаков свежим снегом и делая подъем еще более трудным. Наконец, самый ловкий из станичников достигал вершины и гордо поднимал над головой добытый флаг. Победителю доставались громогласные крики «ура!» и приз – часы.

Сюжет этого оригинального представления уходил корнями в боевую историю Оренбургского казачьего войска. Отвоевывая новые земли, казаки не раз штурмовали и брали подобным образом глинобитные укрепления степняков.

Более 30 лет пробыли Оренбургские казаки в Харькове. И оставили глубокий след не только в истории города, но и в мировой истории. Именно здесь офицер 1-го Оренбургского казачьего полка Сухин обучал русскому языку юного Карла Густава Маннергейма. И не только обучил, но и привил любовь к военному делу, определившую выбор военного направления в карьере будущего финского маршала и президента. В рядах этого же полка в нашем городе служил будущий Атаман Оренбургского казачьего войска, один из вождей Белого Движения во время Гражданской войны Александр Ильич Дутов, закончивший за время службы Харьковский технологический институт. Шефом 1-го Оренбургского полка в 1914 году Государь Император Николай ІІ назначил своего единственного сына и Наследника престола, юного Цесаревича Алексея. Форму своего любимого 1-го Оренбургского полка носил в Харькове и на фронте командир 10-й кавалерийской дивизии генерал Федор Артурович Келлер, прославившийся множеством побед в Первую мировую войну. Одно из таких победоносных сражений – бой нашей 10-й кавалерийской дивизии с австрийской 4-й кавалерийской дивизией в августе 1914 года у польской деревни Ярославице историки позднее назовут самым грандиозным конным боем мировой войны и последним масштабным кавалерийским сражением в истории военного искусства. Огромную роль в этом сражении сыграл 1-й Оренбургский полк, а казаки из личного конвоя графа Келлера даже спасли ему жизнь в критический момент боя…

 …Через четыре года, когда петлюровцы повели графа на расстрел, некогда верных казаков рядом не оказалось. Как не пришли они на выручку и своему Августейшему Шефу, расстрелянному большевиками. Ибо в 1917 году, подобно множеству полков русской армии, отравленной немецким ядом революционной пропаганды, 1-й Оренбургский казачий Его Императорского Величества Наследника Цесаревича полк разложился, а казаки отправились по домам, в свое Войско. Но вместо долгожданного и обещанного большевиками мира они уже вскоре получили новую, гораздо более страшную и кровавую войну. Потерпев поражение в этой войне, казачество прекратило существование. И если на исконно казачьих землях память о казаках сумела пережить лихолетье и нынче постепенно возрождается, то в не-казачьих местностях эта память исчезла бесследно - так, как исчезла она в Харькове.

  страница фотоальбома 1-го Оренбургского казачьего полка 1895 год

 

 

После нескольких удачных киноролей и брака с Владимиром Высоцким француженка русского происхождения Марина Влади до сих пор остается одной из самых знаменитых зарубежных киноактрис на всем постсоветском пространстве. Здесь ее знают миллионы людей. В том числе – тысячи харьковчан. При этом едва ли кому из них известен дедушка знаменитости - русский генерал и Георгиевский кавалер Евгений Васильевич Энвальд. А ведь всего лишь каких-то сто лет назад тогдашние харьковчане знали, уважали и любили этого человека не меньше, а то и больше, чем харьковчане нынешние - его внучку в зените славы…

 

Несколько десятилетий, предшествующих революции начала прошлого века, в Харькове стояла 31-я пехотная дивизия в составе четырех полков. В последнее из этих десятилетий командиром одного из полков – 124-го пехотного Воронежского был Евгений Васильевич Энвальд - потомственный русский военный, ведущий свой род от шведского офицера, перешедшего после Полтавской битвы на службу к Петру Великому. Интереснейшие сведения о полковнике Энвальде я получил из Москвы - от своего московского друга и коллеги, историка Воронежского полка Андрея Малова. Это воспоминания жены Евгения Васильевича - Варвары Верженской-Энвальд, любезно изложенные Малову ее внуком – Игорем Николаевичем Андрушкевичем, в настоящее время проживающим в Аргентине. Читая эти воспоминания, невольно очаровываешься образом полкового командира - истинного лермонтовского «слуги царю, отца солдатам».

Образ этот не оставляет камня на камне от стереотипов, сформированных и навязанных обществу за годы советской власти. Улетучивается миф об ужасных условиях службы солдат в царской армии, рассыпаются в пыль небылицы о зверствах офицеров. Вместо этого открывается истинная картина, которая сегодня, в сравнении с реалиями нашей современной армии, кажется сказочной. Чтобы помочь читателю лучше представить эту картину, приведем несколько небольших, но характерных деталей.

Так, например, своим детям полковник Энвальд запрещал обращаться к солдатам на «ты», только «вы». А сам, подобно Суворову, ел из одного котла со своими солдатами. Ежедневно, в полдень, когда после воинских занятий солдаты входили в столовую, молились и рассаживались за накрытыми столами, следом за ними входил и садился командир. Причем никто не знал – за какой именно стол сядет полковник, чтобы попробовать солдатскую еду. Поэтому еда эта всегда была отменная. Особенно не любил Евгений Васильевич подгоревших блюд. Поэтому в полку даже были особые медные котлы с двойным дном - «антипригарные», говоря современным языком.

Но не только солдатам, но и офицерам полка, являвшегося как бы одной большой семьей, полковой командир был заботливым «отцом». Не смотря на то, что офицеры эти были разных национальностей и вероисповеданий. Так, почти треть офицерского состава полка была представлена поляками, треть – кавказцами, главным образом осетинами и грузинами, оставшиеся же были русские - великороссы, малороссы и белорусы. Все офицеры были желанными гостями в доме полкового командира, а не обремененных семьями Евгений Васильевич неизменно приглашал к себе на праздничный обед на Рождество, на Пасху и на День Ангела. По воспоминаниям жены полковника, в просторной столовой большой съемной квартиры за столом собиралось по 25 человек как минимум. Квартиру и обеды, разумеется, командир оплачивал из своего кармана. Можно только представить – во сколько это обходилось полковнику, не обладавшему, как и подавляющее большинство служилого русского дворянства, ни капиталами, ни имениями, ни домами. На свои, а не казенные деньги Евгений Васильевич содержал и денщиков, повара, кучера и даже шофёра. Кстати, полковник Энвальд стал одним из первых в истории Харькова обладателей автомобиля. По рассказам матери И.Н. Андрушкевича, три из первых четырех прибывших в Харьков автомобилей были предназначены для городского начальства, а один - для командира лучшего полка - Воронежского.

И действительно, Воронежский полк считался одним из лучших в округе, что ежегодно подтверждалось на летних учениях. Для учений все стоявшие в Харькове полки 31-й дивизии – 121-й Пензенский, 122-й Тамбовский, 123-й Козловский и 124-й Воронежский вместе с полками 9-й пехотной дивизии из Полтавы и Кременчуга направлялись в Чугуевский пехотный лагерь, расположенный в Малиновке. Три месяца в году полки жили здесь в палатках и целыми днями учились, тренировались и соревновались. А еще – развлекались.

В лагере был сколочен большой амфитеатр со сценой, на которой по выходным дням офицеры ставили аматорские спектакли, устраивали концерты для солдат и офицеров. Нередко участвовал в этих концертах и полковник Энвальд – прекрасный исполнитель гитарных романсов.

Интересно, что на этой же сцене военного лагеря в Малиновке впервые выступала с классическим балетным танцем дочь Евгения Васильевича Милица – будущая мать Марины Влади. Позже, в эмиграции, Милица Энвальд станет прима-балериной в Парижской опере, а тогда юная воспитанница Смольного института благородных девиц могла выступать только лишь перед солдатами и офицерами, на таких вот закрытых от обычной публики вечерах. Ибо выступление на сцене обычного городского театра считалось недостойным дочери офицера…

С началом мировой войны, в первый же день мобилизации, Воронежский полк в полном боевом порядке выступил на фронт. В тот же день уехали воевать четыре старших сына Энвальда. В тылу остались только двое самых младших, учившихся в кадетских корпусах. Не все братья вернулись с войны, многие были ранены…

Полковник Энвальд отличился уже в первые месяцы войны. Его полк сумел взять в плен превосходящие силы австрийцев. За это Евгению Васильевичу был Высочайше пожалован Орден Св. Георгия Победоносца IV степени. В 1915 году Энвальд был произведен в чин генерал-майора и возглавил пехотную бригаду. А в 1917 – командовал уже дивизией.

После революции, во время Гражданской войны Евгений Энвальд служил в Добровольческой армии, в штабе генерала Деникина. После освобождения от красных Харькова в 1919 году занимал должность командира Харьковской бригады Государственной стражи. А в 1920 вместе с Белой Армией генерал Энвальд эвакуировался за границу.

Вместе с семьей, в том числе – 20-летней дочерью Милицей Евгений Васильевич осел в Югославии. Дочь стала балериной и, повзрослев, перебралась во Францию. В 1926 году в Париже она вышла замуж за выпускника Московской консерватории, известного оперного певца и исполнителя цыганских романсов Владимира Полякова. Через несколько лет у четы Поляковых появилась дочь Марина. Она выросла и стала актрисой, взяв сценический псевдоним в память отца - Марина Влади.

 

О проблеме незнания нашим народом своей истории сказано и написано немало, в том числе и нами. Однако порой, кажется, что лучше уж незнание, чем заблуждение. Особенно, когда такое заблуждение выливается в кощунство над памятью предков. Вот и торжества по случаю дня украинского казачества, проведенные Ассоциацией казачьих организаций Слобожанщины 14 октября в Чугуеве, были похожи на кощунственный фарс.

Покров Пресвятой Богородицы - не только общеказачий праздник, но еще и престольный праздник Чугуева. До революции он был главным праздником этого городка, основанного и долгое время заселенного исключительно казаками. Испокон веков в день Покрова казаки эти торопились в главный городской храм - расположенный на центральной площади Покровский собор. И в минувшую субботу православные чугуевцы собрались здесь в соборе за праздничным богослужением. А на площади перед собором собрались люди в разно-пестрых униформах - казаки. Не местные, приезжие - из Харькова, Сум, Полтавы. Собрались с той же целью - отметить Покрова. Но не молитвой в храме, а по-своему, по-казачьи.
Собравшись, казаки почему-то долго не начинали, чего-то ждали, кучковались отдельными группками. В храм, где шла литургия, так никто и не заглянул. Почему - я узнал, подойдя к одной из групп. Казаки в форме в стиле "а ля УПА" оказались харьковчанами, представителями Украинского казачества (далее - УК, одна из самых многочисленных казачьих организаций Украины).
- Сегодня на один день приходится три праздника, - говорит бывший руководитель харьковской областной организации УНА-УНСО, а ныне - краевой атаман УК Сергей Потапов. - Это Покрова, традиционно казачий праздник, а также день основания УПА - Украинской повстанческой армии и день основания указом президента праздника украинского казачества. Почему празднуем в Чугуеве? Здесь недавно была Слобожанская ярмарка и мы хотим поддержать район, чтобы он и впредь был на виду.
О причинах столь трогательной заботы харьковских казаков о Чугуеве я не успел спросить у атамана - его отозвали решать какую-то организационную проблему. Какую - станет ясно позже, а пока я продолжал расспрашивать казаков. Спросил, в частности, и о коллегах - стоявших поодаль казаках в форме другого цвета и фасона.
- А, это Московский патриархат, - презрительно процедил усатый казак по имени Валерий. - Мы - "Киевский патриархат", добавил он, заметив мой недоуменный взгляд.
Подхожу к "москвичам", которые на поверку оказались сумчанами - представителями Сумского отдельного казачьего округа. Спрашиваю насчет "патриархата". Действительно, Московский. Хотя и Киевского "не отрицают". Второй вопрос - о "вон тех казаках в иной униформе", имея в виду недавних харьковских собеседников из "киевского" казачества. Похоже, вопрос этот вызвал у сумских казаков раздражение.
- А это вы у них самих спросите - кто они такие….
- А разве вы их не знаете?
- И знать не хотим!
Да уж… Похоже, братья-казаки не особо любят друг-друга. При этом все они без исключения называют себя "защитниками Православия". Интересно, какого именно толка? И, главное, от кого защищают? Уж не друг от друга ли? Расспрашивать их об этом я не стал, да и некогда было - внимание привлекло какое-то оживление на другом конце площади. Оказалось, что там назревал конфликт на религиозной почве.
В это время по плану у казаков должна была служиться панихида. Прямо на площади, а не в храме, где в это время несколько священников со всего района служили праздничную службу. Вообще-то, в светлый праздник Покрова служить панихиду не принято. Может быть поэтому, а может еще почему, но казаки решили для этой миссии местных священников не привлекать, а привезли своего батюшку. К какой именно церкви или конфессии он принадлежал - выяснить так и не удалось. Казаки говорили, что к "Киевскому патриархату", а главный атаман и устроитель торжеств Анатолий Исаев вообще заявил, что, дескать, батюшка не принадлежит "ни к российскому патриархату, ни к украинскому", при этом якобы имеет свой приход в Харькове. Самого же священника спросить не удалось - из машины, охраняемой крепкими "камуфляжными" ребятами, он так и не вышел. А все потому, что прихожане Покровского собора, принадлежащего к Украинской Православной Церкви, откуда-то узнали, что к их храму подъехал и собирается служить обряд "филаретовский" священник. И высыпали из храма в намерении не допустить этого.
- Мы не дадим раскольникам осквернить нашу землю кощунством! - возбужденно говорили женщины, - Не дадим осквернить праздник Покрова Пресвятой Богородицы! С крестным ходом пойдем!
Тем временем из храма подтягивались мужчины. В том числе - местные казаки. Убеждали приезжих атаманов и полковников отказаться от затеи со священником. Те поначалу даже слушать не хотели. Но потом все-таки послушали - после вмешательства присутствовавшего на площади чиновника облгосадминистрации, который посоветовал атаманам прислушаться к просьбам чугуевцев. Во избежание эксцессов, так сказать. В общем, конфликт удалось предотвратить. Послали в Покровский собор за местным священником. Панихиду тот служить не стал, прочел лишь молитву и благословил всех присутствующих, окропив святой водой. Всех без исключения.
На торжественном казачьем параде бывший дирижер симфонического оркестра, а ныне - Верховный Атаман Ассоциации казачьих организаций Слобожанщины Анатолий Исаев прочитал с бумажки очень интересную и забавную речь. Особенно понравились мне его слова о Чугуеве:
- Эта земля помнит звон сабель, свист пуль, марши сапог наших предков, которые на остриях своих клинков несли и дарили свободу и независимость таким странам как Франция и многим странам Европы!
Не знаю, чьих предков имел в виду Анатолий Афанасьевич (может быть, своих?), но что касается исторических Чугуевских казаков и улан, то они никому независимость не дарили. Скорее наоборот - подавляли многочисленные восстания за независимость. Например - Польши. Не говоря уже о бунтах и революциях, против которых верные чугуевцы были одним из лучших средств в арсенале царского правительства. Позже мне удалось с Исаевым на эту тему поговорить.
- Чугуев - столица славного народа, - сказал он. - Если бы не чугуевское казачество, не было бы свободной независимой Франции! Потому что казаки освободили Францию - Иван Сирко и даже памятник ему стоит, и там он считается национальным героем!
- А разве Сирко - чугуевский казак? - изумляюсь я.
- Да! То есть…нет, он полком харьковским к…, - тут Исаев осекся, по-видимому вспомнив, что Иван Сирко не командовал Харьковским полком, а был кошевым атаманом Запорожской Сечи. А о том, что Чугуевские казаки рубились насмерть с казаками Сирка, когда тот изменил русскому царю, я Атаману напоминать не стал. Только спросил:
- А вас не смущает тот факт, что традиции Чугуевского казачества не согласуются с традициями казачества украинского, а иногда и прямо им противоречат? Ведь чугуевцы - не украинские казаки, а переселенные донские и уральские, а также калмыки…
- Были и турки на Сечи, и все другие национальности, - сказал Верховный. И добавил: - Слобожанщина - мать казачества (при этих словах я с трудом подавил в себе возглас изумления).
- Но ведь чугуевские казаки никогда не были на Сечи! Это же не природное, а регулярное казачество. Оно появилось по воле царя и служило исключительно царю…
- Царей было много, - решительно оборвал мои излияния Атаман. - Умных царей было мало…
Спорить я не стал. А только подумал: как (или чем?) ответили бы на эти слова лейб-казаки придворной Чугуевской конвойной команды - личного эскорта императрицы Екатерины Великой? Или офицеры 11-го уланского Чугуевского Ея Величества Государыни Марии Федоровны полка…
Характерно, что свою миссию казаки считают просветительской. Дескать, кто б еще рассказал провинциальным чугуевцам об их корнях, обычаях и т.п. Эту миссию казаки Исаева распространяют не только на Чугуев, но и на окрестные села.
- Позавчера мы были в Чугуевском районе, в Чкаловском - забитом поселке, где никогда казака не видели! Мы там наладили дело, договорились провести собрание молодежи…
К слову, Чкаловское - поселок вовсе не забитый. Скорее наоборот - островок относительной стабильности и благополучия, благодаря крупнейшему в Украине свинокомплексу. И, кстати, как человек когда-то там работавший (в пресс-службе), могу засвидетельствовать, что казаки в Чкаловском были, и не раз. Правда, какие именно - уже не помню. Зато помню, что привозили эти казаки письма с грамматическими ошибками и просьбами дать денег. Видимо, для нужд распространения грамотности в народе…
- Жесткий казачий уклад дисциплины и достоинства - это и есть гарантия общественного благополучия! - сказал, вернее - прочитал в своем выступлении Верховный Атаман. О достоинстве речь еще пойдет, а вот дисциплины на параде я не заметил. Как будто это и не парад вовсе. Шум-гам, броуновское движение посторонних лиц по плацу… А строевой шаг у казаков? Кажется, школьники на уроках допризывной подготовки шагают лучше, чем некоторые казачьи полковники и генералы. А униформа? Не говоря уже о полном ее разнобое, в казачьем строю можно было видеть откровенных "клоунов". Например, один колоритный дедушка с седыми усами выглядел буквально следующим образом: серый милицейский китель с "аксельбантом" из золотой мишуры и зелеными армейскими офицерскими погонами, на которых прибиты какие-то загадочные медные вензеля, а поверх вензелей - традиционные казачьи звездочки и дубовые листья. На голове у казачьего "аксакала" была дерматиновая шапка-"мазепинка" с российской милицейской кокардой - двуглавым орлом и гербом Москвы. Завершал этот униформистский ансамбль цивильный галстук в клеточку и желтый офицерский парадный пояс. И все это - на месте былых николаевских парадов, на которых нечищеные сапоги или неправильна пришитая пуговица у солдата была делом неслыханным, каравшемся немилосердно…
Недостаток дисциплины казаки компенсировали избытком достоинства - в виде орденов и медалей, как уже сверкавших обильными гроздьями на мундирах, так и вручаемых в день праздника. Все награды - свои, казачьи, государственных не было. Но здравиц в честь гетмана УК - президента Ющенко все равно было немало.
- Дорогие братья! Казаки и берегини! Поднимайте народ на возрождение православных духовных и культурных традиций! - такими словами заканчивал свое выступление Анатолий Исаев. Признаки возрождения этих традиций я искал на всем протяжении казачьих торжеств. И не находил. Вместо этого было настойчивое ощущение какой-то фальши. Ну не пахло здесь ничем украинским, русским или славянским, ничем православным или казачьим! Ни от хора ярко раскрашенных женщин, ни от казачат в нейлоновых шароварах, ни от скаутов с английскими надписями-нашивками…
А потом на простор помнящего нескольких императоров огромного Чугуевского плаца вышли три полуголых парня и девушка в кимоно, под которым не по-японски присутствовало бикини. Оказалось, это тоже казаки, занимающиеся каким-то боевым искусством с длинным труднопроизносимым и не запоминающимся китайским названием вроде "гоу-чжу-цзы-лунь" или чего-то в этом роде. Парни старательно, но неумело изображали поединки в стиле голливудских фильмов с Джеки Чаном в главной роли. А девушка сперва махала бутафорским китайским мечом, затем демонстрировала "чудеса йоги" - фокусы с лежанием на гвоздях и игрой "в ножички" на животе. Шоу проходило под аккомпанемент баяна, на котором бородатый казак в меховой шапке-"мазепинке" исполнял какую-то ритмичную музыку. Наверное, это и есть казачьи традиции. Того современного казачества, которое не имеет никакого отношения к казачеству историческому - сословию или этносу, природному или регулярному, городовому или станичному, низовому или реестровому и т.д. А претензии карикатурных казаков на преемственность и наследие казаков настоящих порой выглядят дикими танцами на костях предков.
И, похоже, чугуевцы это поняли. Горожан, пришедших посмотреть на казачье "шоу", если не считать возмущенных православных, можно было пересчитать по пальцам. А представители чугуевского городского и районного руководства вообще не пришли. То ли проигнорировали, то ли их не пригласили. Так что, если казаки имеют дальнейшие виды на Чугуев, то начали они довольно странно. И даже традиционный хлеб-соль вручали сами себе, на манер оккупантов. Причем почему-то не на рушнике, как принято, а на клеенке.

Справка. В Харьковской области зарегистрировано 17 казачьих организаций со статусом юридических лиц. В Харькове, по некоторым данным, действует более 100 легализованных казачьих организаций. В Чугуеве зарегистрировано 2 казачьи организации, одна легализована, еще одна в процессе регистрации, кроме того, действуют казачий отдел местного военно-исторического общества и незарегистрированный "куринь Черноморского казачьего войска".

LI 5.09.15

Революция начала прошлого века не только унесла сотни тысяч жизней и исковеркала миллионы судеб, но и лишила нас огромных культурных богатств. Множество ценнейших реликвий и произведений искусства были украдены, уничтожены, вывезены за границу. Судьба некоторых из них до сих пор неизвестна. Например, никто не знает, куда исчезла из Харьковского дворянского собрания картина работы Серова - огромное полотно, изображавшее членов царской семьи... Что произошло с десятками старинных икон и полковых знамен, хранившихся в харьковских храмах? С древними манускриптами из библиотек, археологическими раритетами из частных коллекций? И все же, спустя многие десятилетия, исследователям иногда удается пролить свет на судьбу той или иной реликвии. Увы, как правило, судьба это оказывается трагичной и не оставляющей надежд…

 

Почти 120 лет назад, в один из таких же октябрьских дней, под Харьковом произошло событие, всколыхнувшее всю Россию. 17-го октября 1888 года, поезд, в котором император Александр III вместе со всей семьей и сопровождающими лицами возвращался из Крыма, неподалеку от станции Борки сошел с рельсов и потерпел крушение. Царская семья спаслась поистине чудом – вагон, в котором она находилась во время крушения поезда, полностью развалился, шасси его скатилось с насыпи, стены сплюснулись и разломились, а крыша, свернувшись на одну сторону, накрыла пассажиров. Под обломками этого вагона погибла вся прислуга, но из членов императорской семьи никто серьёзно не пострадал.

Сегодня нам трудно представить те чувства, которые питал народ к своему царю. И тот благоговейный восторг, который охватил миллионы людей после события, которое люди не могли расценить иначе, чем чудо Господне. По всей территории империи, от Польши до Камчатки, служились благодарственные молебны. Повсюду народ стремился увековечить чудесное событие постройкой памятных храмов, часовен, написанием икон, отливкой колоколов… Особенно преуспела в этом Харьковская губерния, на территории которой и произошло чудо.

Недалеко от места катастрофы было решено построить храм Христа Спасителя в русско-византийском стиле, а напротив него, на самой железнодорожной насыпи - часовню Нерукотворного Спаса. Для сбора пожертвований на строительство вскоре был организован специальный комитет. А духовенство Харьковской епархии решило увековечить это чудесное спасение царской семьи отливкой невиданного ранее колокола из чистого серебра весом в 10 пудов. Проект колокола архиепископ Харьковский и Ахтырский преосвященный Амвросий представил обер-прокурору Святейшего Синода с просьбой исходатайствовать разрешение Александра III для исполнения этого проекта. На колоколе предполагалось разместить  портреты чудесно спасенных августейших особ, а также надпись, гласящую: «Сей серебряный колокол сооружен в 1889 году усердием духовенства Харьковской епархии в память чудесного спасения 17 октября 1888 года от смертной опасности, при крушении близ города Харькова железнодорожного поезда Государя Императора Александра II, Государыни Императрицы Марии Федоровны и Августейших детей их Наследника Цесаревича Николая Александровича, Великих князей – Георгия и Михаила Александровича и Великих Княжен Ксении и Ольги Александровны». Колокол должен был висеть на особом кронштейне на наружной стене колокольни Харьковского Успенского Кафедрального собора, обращенной на запад к линии Курско-Харьковско–Азовской железной дороги, где произошла катастрофа. Ежедневно в первом часу дня - в точное время свершения чуда спасения императорской семьи предполагалось производить звонить в этот колокол в течение пяти минут в напоминание народу о явленной ему милости, с тем, чтобы каждый русский человек, услышавший этот звон, перекрестился с чувством благодарности Богу.

Разрешение было получено и при доме харьковского архиепископа, а также во всех приходских храмах епархии начался сбор пожертвований - серебряных предметов на отливку необычного колокола, а также денег. Две тысячи рублей от сбора планировалось поместить на счет кафедрального собора, чтобы проценты с этого капитала платить за труд специально назначенному звонарю, чтобы звон Царского колокола не прекращался ни на один день.

Тысячи харьковчан спешили внести свою лепту в создание необыкновенного колокола, несли в храмы фамильное серебро, украшения и трудовые серебряные копейки. Пожертвования превзошли все ожидания – только лишь за один месяц собралась сумма, позволившая всенародно объявить о том, что вес колокола будет не 10, а 20 пудов.

Подготовка к изготовлению и установке колокола несколько затянулась, по-видимому, из-за окончательного согласования проекта, внесения изменений и дополнений. Вместо запланированного 1889 года колокол был отлит 5-го июня 1890 года, в Харькове, на колокольном заводе Рыжова. Внешний вид колокола и способ его установки несколько отличались от первоначального проекта. В первом ярусе колокольни Успенского собора была сооружена железная раковина, в которой и предполагалось повесить Царский колокол. Вместо портретов чудесно спасенных Александр Ш велел поместить их инициалы, что и было сделано - на лицевой стороне колокола были изображены вензеля Их Императорских Величеств, а под ними - пять медальонов с надписями славянской вязью имен Великих князей: Николай, Ксения, Георгий, Ольга и Михаил. На оборотной стороне было написано о том,  кто соорудил колокол, а вокруг его вала - о событии, в ознаменование которого он был отлит. Высотой Царский колокол был аршин с четвертью (около 89 см), а чистого серебра в нем, помимо необходимых для сплава меди и олова, было 17 пудов 35 фунтов – почти 300 килограммов!

14 октября 1890 года в торжественной обстановке двадцатипудовый серебряный памятный колокол был поднят и укреплен в первом ярусе колокольни харьковского кафедрального собора. С тех пор Царский колокол стал достопримечательностью Харькова. Правда, ненадолго…

В хаосе революции уникальный колокол исчез, казалось – бесследно. Долгие годы историки и краеведы терялись в предположениях и догадках о том, кто же снял его – побывавшие ли в Харькове немцы, белые или большевики, известные грабежами церквей. И лишь совсем недавно тайна Царского колокола была, наконец, раскрыта.

Сделать это удалось московскому историку Ивану Духину, занимающемуся исследованием истории знаменитых колоколов России. Несколько лет назад он обратился с запросом о судьбе колокола в Харьковский исторический музей и получил ответ, что судьба эта неизвестна. Духин поиски не прекратил и, в конце-концов,  эти поиски увенчались успехом. Оказалось, что колокол был снят еще до немцев, белогвардейцев и большевиков. Снят теми же, кто его и повесил. Харьковским духовенством.

Статья, опубликованная в «Известиях Таврического общественного комитета», в номере от 30 мая 1917 года, сообщала о съезде иерархов Харьковской епархии, на котором один из упомянутых иерархов выступил с заявлением: «Самодержавие пало и вместе с ним должен замолкнуть глас колокола». И съезд единодушно постановил: «Царский колокол снять и отправить на Монетный двор, а полученные за него деньги пожертвовать на призрение детей-сирот Харьковской губернии, чьи отцы погибли в годы войны». И памятник былой любви харьковчан к своему царю был отправлен в печь...

Через несколько лет участь Царского колокола постигнет колокола всех без исключения Харьковских церквей. Многие из этих церквей будут разрушены, как были разрушены Храм Христа Спасителя и часовня Спаса Нерукотворного на месте крушения царского поезда. Над этими некогда дорогими харьковчанам и всем русским людям святынями большевики надругались еще до установления советской власти. Как свидетельствуют материалы деникинской Особой комиссии при Верховном Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России, над храмом на станции Борки большевики под предводительством печально знаменитого матроса Дыбенко издевались целых три дня. Рвали на части священнические облачения, пронзили штыком икону Спасителя, а в одном из приделов храма устроили отхожее место…

Несколько лет назад Южная железная дорога восстановила Часовню в Борках. Кто знает, может когда-нибудь будет восстановлен и храм Христа Спасителя. Но звон Царского колокола Харьков уже никогда не услышит…

 

На снимке: Харьковские рабочие возле снятого ими серебряного колокола.

Те, кто читал «Архипелаг ГУЛАГ», наверное, помнят одного из персонажей главы «Та весна» – сокамерника Александра Солженицына, пожилого белоэмигранта полковника Мариюшкина. Но мало кто знает, что человек этот – наш земляк. О судьбе его, интересной и трагичной, наш сегодняшний рассказ

«…В ту весну много сидело в камерах русских эмигрантов…С Балкан, из центральной Европы, из Харбина их арестовывали тотчас по приходу советских войск, брали с квартир и на улицах, как своих. Брали пока только мужчин и то пока не всех, а заявивших как-то о себе в политическом смысле… С ротмистром Борщом и полковником Мариюшкиным мне пришлось вместе побывать на медосмотре… Их арестовали в пяти минутах перед гробом, привезли в Москву за несколько тысяч километров и тут в 1945 году серьезнейшим способом провели следствие об... их борьбе против советской власти в 1919 году!... Мы настолько уже привыкли к нагромождению следственно-судебных несправедливостей, что перестали различать их ступени. Этот ротмистр и этот полковник были кадровыми военными царской русской армии. Им было уже обоим лет за сорок, и в армии они уже отслужили лет по двадцать, когда телеграф принес сообщение, что в Петрограде свергли императора. Двадцать лет они прослужили под царской присягой, теперь скрепя сердце (и, может быть, внутренне бормоча: "сгинь, рассыпься!"), присягнули еще Временному правительству. Больше никто им не предлагал никому присягать, потому что всякая армия развалилась. Им не понравились порядки, когда срывали погоны, и офицеров убивали, и естественно, что они объединились с другими офицерами, чтобы против этих порядков сражаться. Естественно было Красной армии биться с ними и сталкивать их в море. Но в стране, где есть хоть зачатки юридической мысли -- какие же основания СУДИТЬ их, да еще через четверть века?». Это строки из «Архипелага ГУЛАга». Солженицын почти ничего не знал о жизненном пути Мариюшкина, но короткие встречи, недолгие беседы в лагере позволили ему очень точно и верно понять и весьма правдиво, хоть и в общих словах, описать его жизнь. Нам лишь остается добавить подробностей.
Алексей Лазаревич Мариюшкин родился в 1880 году в городе Путивле тогдашней Харьковской губернии, в крестьянской семье. Рано остался без отца, воспитывался матерью и бабушкой, рано оставил родной дом. Окончив 2-ю Харьковскую гимназию, затем - Чугуевское юнкерское училище. Молодым офицером добровольцем сражался на фронте Русско-японской войны. Затем окончил академию Генштаба, зарекомендовал себя как прекрасный военный писатель, воевал в Первую мировую… Революцию же встретил на посту начальника штаба пехотной дивизии.
Чем стала эта революция для простого русского офицера, всю жизнь честно служившего Родине, полковник Мариюшкин писал уже в эмиграции, в своей книге «Трагедия русского офицерства», сразу же завоевавшей широкую популярность. Написал, пожалуй, наиболее живо и откровенно, о том, что пришлось пережить офицерам русской армии в годы революции и гражданской войны.
«Государственные и народные потрясения, именуемые смутой или революцией, переживала каждая страна, каждый народ, - писал он. - Классовая и партийная вражда принимала формы кровавых актов и во времена глубокой древности, и в период античной цивилизации, и в эпоху мрачного средневековья, и даже в века самой гуманнейшей философии, но никогда ни в одной стране никто не подвергался такому безумному преследованию, такой ничем не оправдываемой озлобленности со стороны своих же, как многострадальное российское офицерство. Под пьяный хохот анонимного зверя, именуемого толпой, по всей широкой Руси началось каиново дело, и полилась, задымилась мученическая кровь... Она лилась в окопах, где вчера еще в грязи у пулемета рядом спали офицер и солдат. Она полилась на улицах, в тюрьмах и подвалах. Офицера отрывали от матерей, от жены и детей и на их глазах убивали, как величайшую заразу. Его пытали, жгли, истязали орудиями, перед которыми побледнел бы Нерон и Святейшая инквизиция. А зверь-толпа хохотала... Она хохотала...».
Среди тех немногих офицеров, которые нашли в себе мужество, гордость и силы воспротивиться большевистскому произволу, стать на защиту своей чести, своих семей и своей Родины, был и полковник Мариюшкин. Служил при штабе генерала Врангеля. В 1920 году вместе с армией оказался в эмиграции. Поселился в Югославии, в небольшом сербском городе Нови Сад недалеко от Белграда. Много писал и публиковался, снискал себе известность выдающегося военного теоретика. «Трагедия русского офицерства», «Помни войну!» - лишь самые известные из множества его работ. Среди малоизвестных – прекрасные, яркие и подробные, написанные живым и образным языком с искренней любовью к Родине и ностальгией по ней воспоминания полковника Мариюшкина о годах, проведенных им в Чугуевском юнкерском училище. Эти воспоминания хранятся в эмигрантских фондах московского архива, среди документов Объединения бывших юнкеров и преподавателей Чугуевского училища, активным членом которого был Алексей Лазаревич. А еще, будучи убежденным монархистом, Мариюшкин являлся одним из руководителей «Корпуса Императорской Армии и Флота» - организации, созданной русскими офицерами и генералами в эмиграции, принявшими присягу наследнику престола Великому Князю Кириллу Владимировичу, надеявшимися на скорое освобождение России от большевиков и восстановление монархии. Именно за деятельность в этой организации, а не за участие в войне против большевиков в 1919 году, как пишет Солженицын, полковник Мариюшкин и был в 1944 году в занятой советскими войсками Югославии арестован органами советской контрразведки - «Смерш».
Из спецсообщения начальника управления контрразведки «Смерш» 3-го Украинского фронта № 30341/3 от 28 декабря 1944 г. в военный совет фронта о выявлении и задержании активных участников белоэмигрантских организаций на территории Югославии:
«Отделом контрразведки "Смерш" 17-й воздушной армии был задержан бывший руководитель канцелярии штаба корпуса, офицер Императорской армии и флота белоэмигрант, генерал-майор (так в документе – А.Л.) Мариюшкин Алексей Лазаревич, 1880 года рождения, уроженец г. Путивля Харьковской области, из крестьян, русский, образование общее среднее, военное - высшее, в 1911 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба. В процессе следствия установлено, что Мариюшкин, будучи по убеждениям монархистом, в 1924 году с первых дней организации, так называемого Корпуса офицеров императорской армии и флота князя Кирилла Владимировича, «кирилловцев» принимал активное участие в этой организации, занимал пост руководителя канцелярии штаба корпуса, одновременно являясь прямым помощником генерала Апухтина (начальника Корпуса – А.Л.). О своей практической деятельности Мариюшкин показал: "..я, как руководитель канцелярии штаба Корпуса офицеров императорской армии и флота великого князя Кирилла Владимировича, всей своей деятельностью в течение 14 лет способствовал проведению в жизнь основных целей и задач корпуса, каковыми являлись: а) сохранение и усиление кадров командно-офицерского состава старой Императорский Российской армии на предмет занятия командных должностей на случай монархического переворота в России; б) развитие и укрепление среди командного состава бывшей царской армии военных знаний по вопросу стратегии и тактики, а главное, ознакомление с развитием современной военной техники».
Как видим, «преступлениями» Алексея Лазаревича, частного лица, не находившегося на действительной военной службе, были военное просвещение и разработка основ военно-патриотического воспитания и образования в эмиграции. И за эти «преступления» его, не гражданина СССР, вовсе неподсудного советским законам и не военнопленного, захваченного с оружием в руках, осудили на 10 лет лагерей. В том же 1944 году полковник Мариюшкин был депортирован в СССР. Местом его заключения стал лагерь Явас в Мордовской АССР. Там он и встретился с Солженицыным.
К сожалению, ярко и с документальной точностью описав лагерную жизнь, автор «Архипелага» не сообщил дальнейшую судьбу полковника Мариюшкина. И все же мне удалось ее узнать. Выяснилось, что в Новом Саду живет внук полковника Мариюшкина, Алексей Константинович Буссов. С помощью югославских коллег удалось связаться с ним и получить от него копию интереснейшего документа – воспоминания еще одного узника Яваса, посвященные как раз Алексею Лазаревичу Мариюшкину. Бывший артиллерийский поручик Кубанского казачьего войска Яков Семенович Шпиндлер до своего ареста «Смершем» также проживал в Новом Саду и хорошо знал полковника Мариюшкина. Отсидев срок в сталинском лагере, он возвратился в Нови-Сад, где по просьбе дочери полковника Елизаветы Алексеевны написал воспоминания о жизни в лагере ее отца. И о последних днях этой жизни…
«Очень худой, больной, но с необычно ясными взглядами, бодрый духом, он сразу завоевал уважение лагерников, - так описывал Яков Шпиндлер полковника Мариюшкина. - Даже урки - этот страшный бич всех лагерей СССР, относились к нему с известным уважением и проявляли некоторые знаки внимания…» (до конца 80-х годов в лагерях Яваса политзаключенные содержались вместе с уголовниками – А.Л.).
Алексея Лазаревича в лагере направили на плетение камуфляжных сетей. Работа не сложная, но требовавшая выносливости, которой у пожилого полковника уже не было. Выполнить положенную норму работы ему было не по силам, тем не менее, его норма была всегда выполнена. «Его огромное личное обаяние, необычайная интеллигентность и высокие моральные качества покорили всех, включая и "урок", - писал Шпиндлер. - Все помогали ему. Выполнившие свою норму приходили к Алексею Лазаревичу, просили его рассказывать, а сами брали у него сеть и плели. Он рассказывал художественно, интересно, захватывал сразу всю аудиторию, и простыми, доступными словами излагал прочитанное или пережитое им в жизни».
Приведем еще несколько эпизодов, характеризующих личность полковника Мариюшкина и отношение к нему заключенных:
«…Один раз к Алексею Лазаревичу обратился с просьбой уголовник, то есть "урка", сохранить ему полученную посылку. Нужно сказать, что в то время в лагерях царил внутренний разбой. Посылки, получаемые заключенными, отбирались силой - бандитами из среды заключенных. Другими словами, их грабили, и жаловаться нельзя было, так как за это могли и убить. Алексей Лазаревич взял эту посылку на сохранение, и она была с этого момента неприкосновенна, так как ее охраняли из уважения к Алексею Лазаревичу сами бандиты…
…В лагере была так называемая Культурно-воспитательная часть, которая организовывала оркестры, хор и спектакли силами заключенных. Алексею Лазаревичу было предложено принять участие в этих вечерах. Он выступил всего один раз. В одно из воскресений он читал некрасовское произведение "Княгиня Трубецкая". Поэма эта довольно большая, текста в лагере не было, и Алексей Лазаревич прочел ее по памяти, с большим воодушевлением, интересно, талантливо. После этого все его еще больше полюбили. На следующий день Алексей Лазаревич был приглашен и в клуб персонала лагеря, вне "зоны", где он еще раз прочел это произведение с огромным успехом…».
Светлый образ этого человека в этих воспоминаниях как-то заслоняет кошмар лагерных будней, в которых даже молодые и физические люди выживали с трудом, а уж старики были заведомо обречены. Мерзлые бараки, скудная, едва позволяющая не умереть с голоду, пища, отсутствие лекарств и лечения очень скоро сильно пошатнули и без того слабое здоровье Алексея Лазаревича. Наступил день, когда он не смог работать. Его положили в лагерную больницу, но скудное лечение не помогло – старик угасал на глазах. 14 ноября 1946 года его не стало…
Через много лет внук полковника Мариюшкина, Константин Буссов, прочитал о своем деде в книге Солженицына. И написал Александру Исаевичу письмо. Солженицын ответил: «Уважаемый Алексей Константинович! Я очень тронут вашим письмом и присланными материалами – как бы приветом от моего покойного однокамерника Алексея Лазаревича Мариюшкина…».
Возможно, и сейчас на Харьковщине проживают потомки Мариюшкиных - дальние родственники Алексея Лазаревича. Если кому-нибудь из читателей «Вечерки» знакома эта фамилия, просим откликнуться через редакцию.

«Генерал Харьков» и «генерал Дроздов»

Говорят, будто в 1919 году в британском парламенте чуть ли не сам премьер-министр Ллойд-Джордж говорил о помощи «русским генералам Колчаку, Деникину и Харькову». Эта фраза тогда вошла в поговорку и стала анекдотическим символом европейской безграмотности. Так, например, английская дама из «Университетской поэмы» Набокова, очевидно, вслед за главою кабинета, «... полагала, между прочим, что Харьков - русский генерал». Смешно, не правда ли? Впрочем, вправе ли мы смеяться? Если верить 26-томному энциклопедическому изданию «История городов и сел УССР», изданному в 1967 году по постановлению ЦК Компартии Украины, тот же Харьков в том же 1919 году захватили «белогвардейские полки генерала Дроздова». Британскому политику, в общем-то, простительно – мог оговориться или перепутать непривычные русские имена и названия. К тому же, наверняка премьеру тут же указали на его ошибку более осведомленные в русском вопросе коллеги-лорды. Несуществующий же харьковский «генерал Дроздов» вот уже почти сорок лет кочует по страницам книг и статей местных краеведов, бездумно цитирующих солидный труд под редакцией коллектива авторитетных ученых-историков. Такой вот анекдот…
Вспомнить же об этих двух анекдотах – английском и советском меня заставил звонок одного из читателей, раздавшийся в редакции «Вечерки» вскоре после выхода статьи «Харьковские приключения белогвардейского разведчика». Звонивший харьковчанин оказался человеком довольно хорошо осведомленным в истории родного города. И поэтому вопрос его прозвучал с некоторым оттенком укоризны: «Это хорошо, что Вы написали о корниловском разведчике, но почему же не словом не упомянули о Дроздовцах? Ведь это они освобождали город в 1919 году…».
Конечно же, дорогой читатель! Именно они, Дроздовцы – краса и гордость Добровольческой Армии, вошли в наш город тем летом. А вовсе не «генерал Дроздов».
«…Я прошел по России не менее 2 тысяч верст, видел много занятых городов, но нигде белых не встречали так трогательно, как в Харькове, - вспоминал в эмиграции наш земляк, харьковчанин, генерал Борис Александрович Штейфон. - Звуки музыки привлекали внимание жителей, и со всех сторон бежали навстречу нам толпы людей. Из всех окон неслись приветствия. Отовсюду сыпались на войска цветы. Когда в конце длинной Екатеринославской улицы я обернулся назад, то увидел сплошной колыхающийся цветник. У каждого на штыке, на фуражке, под погонами, в руках были цветы. В те минуты так остро чувствовалось, что мы действительно явились спасителями и освободителями для всех этих плачущих и смеющихся людей... Особенно резко запечатлелась в моей памяти одна мимолетная сценка. … Барышня-подросток в белом платье, с бледным личиком, вышла на балкон, по-видимому, без всякой цели и, выйдя, смотрела в противоположную от нас сторону. Нас она не замечала. В эту минуту заиграла музыка Дроздовцев. Барышня обернулась. В одно мгновение на ее лице отразилась целая гамма чувств: удивление, радость, экстаз. Она буквально застыла с широко раскрытыми глазами. Затем всплеснула руками и бросилась в комнаты. Вероятно, сказать домашним о нашем проходе. Еще через мгновение весь балкон был заполнен людьми. Они махали руками, платками, что-то кричали. Милая барышня одновременно и смеялась, и махала нам своим платочком, и утирала им глаза. Больше никогда я не встречал эту барышню, но и теперь, много лет спустя, она, как живая, стоит перед моими глазами. Вся беленькая, она так ярко олицетворяла белую радость белого Харькова...».
Мелодия марша, которому так радовались тогда харьковчане, наверняка знакома большинству их сегодняшним потомкам. А вот слова – далеко не всем. Ибо марш этот, как и большинство других белых песен, впоследствии был переделан красными – вместо «Из Румынии походом шел Дроздовский славный полк…» стали петь «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…».

Из Румынии походом…

На заре Гражданской войны, когда по всей стране уже царили ненависть и безумие, растерянность и смятение, лишь немногие не утратили способность мыслить трезво, смогли увидеть надвигавшуюся угрозу и мужественно выступили против нее с оружием в руках. Впрочем, даже без оружия, движимые одной лишь силой духа и любовью к Родине шли на Дон первые добровольцы - юнкера и кадеты, студенты и гимназисты, фронтовые офицеры и сестры милосердия.… А на Румынском фронте, который дольше других фронтов сохранялся от развала в охватившем страну революционном хаосе, отряд добровольцев сформировал мало кому известный командир армейской пехотной дивизии полковник Михаил Гордеевич Дроздовский. В феврале 1918 года чуть более тысячи человек, больше половины из которых были офицерами, под его началом выступили в поход из румынского города Яссы, держа путь на Ростов.
Что двигало этими людьми, уставшими, как и все, от войны, но предпочетшими отдыху на печке тяжелейший поход и новую войну? Вот как писал об этом впоследствии знаменитый генерал Антон Васильевич Туркул в своей книге «Дроздовцы в огне»: «Мы взялись за оружие, чтобы бороться с захлестывавшей тогда Россию большевистской волной. На нашу долю выпала горечь и честь быть первыми, начавшими эту борьбу. Мы начали ее, когда многим еще не ясны были контуры того всепоглощающего рабства и погашения духа, которые безбожное, материалистическое коммунистическое учение несло с собою не только России, но и всему миру….Дроздовский был выразителем нашего вдохновения, сосредоточием наших мыслей, сошедшихся в одну мысль о воскресении России, наших воль, слитых в одну волю борьбы за Россию, и русской победы. Между нами не было политических разнотолков. Мы все одинаково понимали, что большевики не политика, а беспощадное истребление самых основ России, истребление в России Бога, человека и его свободы…».
Два месяца длился этот поход. Два месяца непрерывных боев. За время похода к отряду присоединялись все новые добровольцы. В отбитом у большевиков Мелитополе на складах нашлись огромные запасы сукна. Из него добровольцы полковника Дроздовского и пошили собственную новую форму. Так появились малиновые фуражки с белым околышем и малиновые погоны с белой литерой «Д», которые носили впоследствии все «Дроздовские» части.
В апреле отряд Дроздовского взял Ростов, соединился с восставшими казаками, а в мае – и с Добровольческой армией. Отряд быстро пополнялся и вскоре вырос до дивизии. В боях разгоревшейся войны эта дивизия неизменно показывала себя блестяще. В одном из этих боев, в октябре 1918 года, полковник Дроздовский был тяжело ранен. Уже в госпитале он был произведен Деникиным в генерал-майоры. Но надеть генеральские погоны ему так и не пришлось -1 января 1919 года Михаил Гордеевич, которому еще не было и сорока лет, скончался. Вскоре после его кончины 2-му офицерскому полку его дивизии было даровано шефство Дроздовского. Так появился Дроздовский полк.

Враг под натиском бежал…

А через полгода Дроздовцы вошли в Харьков. Вернее – ворвались стремительным ударом. О том, как это было, пожалуй, никто не расскажет лучше, чем сделал это спустя годы сам их командир - возглавивший атаку батальона Дроздовцев 25-летний полковник Антон Васильевич Туркул.
«Это было прекрасное утро, легкое и прозрачное. Батальон пошел в атаку так стремительно, будто его понес прозрачный сильный ветер. Если бы я мог рассказать о стихии атаки! Воины древней Эллады, когда шли на противника, били в такт ходу мечами и копьями о медные щиты, пели боевую песнь. Можно себе представить, какой страшный, медлительный ритм придавало их боевому движению пение и звон мечей. Ритм же наших атак всегда напоминал мне бег огня. Вот поднялись, кинулись, бегут вперед. Тебя обгоняют люди, которых ты знаешь, но теперь не узнаешь совершенно, так до неузнаваемости преображены они стихией атаки. Все несется вперед, как вал огня: атакующие цепи, тачанки, санитары, раненые на тачанках, в сбитых бинтах, все кричит «ура». В то утро наша атака мгновенно опрокинула красных, сбила, погнала до вокзала Основа, под самым Харьковом. Красные нигде не могли зацепиться. У вокзала они перешли в контратаку, но батальон погнал их снова. Первая батарея выкатила пушки впереди цепей, расстреливая бегущих в упор. Красные толпами кинулись в город. На плечах бегущих мы ворвались в Харьков. Уже мелькают бедные вывески, низкие дома, пыльная мостовая, окраины, а люди в порыве атаки все еще не замечают, что мы уже в Харькове. Большой город вырастал перед нами в мареве. Почерневшие от загара, иссохшие, в пыли, катились мы по улицам…».
Харьков стал, пожалуй, самым ярким воплощением слов Дроздовского марша:
«Шли Дроздовцы твердым шагом,
Враг под натиском бежал,
И с трехцветным русским флагом
Славу полк себе стяжал!»
Победа была полной. Единственным «крепким орешком» оказался броневик «Товарищ Артем». Он носился по центру города, поливая все вокруг пулеметным огнем, пока огонь артиллерии не заставил его замолчать. Команда броневика успела убежать и спрятаться на ближайшем чердаке. Туда и привел Дроздовцев харьковский старик-еврей. Четверых здоровенных матросов-чекистов окружили и взяли в плен. Труднее оказалось спасти их от самосуда харьковчан. «Толпа уже ходила ходуном вокруг кучки пленных, - вспоминал Туркул. - Я впервые увидел здесь ярость толпы, ужасную и отвратительную. В давке мы повели команду броневика. Их били палками, зонтиками, на них плевали, женщины кидались на них, царапали им лица. Конвоиры оттаскивали одних, кидались другие. Нас совершенно затеснили. С жадной яростью толпа кричала нам, чтобы мы прикончили матросню на месте, что мы не смеем уводить их, зверей, чекистов, мучителей. Какой-то старик тряс мне руки с рыданием: — Куда вы их ведете, расстреливайте на месте, как они расстреляли моего сына, дочь. Они не солдаты, они палачи...».
Насколько сильна была ненависть харьковчан к большевикам, настолько же горяча была их благодарность и любовь к своим освободителям. И, прежде всего – к Дроздовцам, первым вступившим в город. Харьковские газеты тех дней пестреют сообщениями о выражении горожанами этой благодарности. Так, например, в саду на Рымарской состоялся благотворительный концерт в пользу увечных воинов-Дроздовцев и их семей. А во время торжественного богослужения по случаю избавления Харькова от гнета врагов Русского народа, епископ Федор благословил белых харьковской святыней, передав командиру 1-го Армейского Корпуса Добровольческой Армии генералу Кутепову чудотворный образ Озерянской Божьей Матери. «Приказываю поднесенный мне образ хранить старейшему из полков 3-й пехотной дивизии, занявшему город Харьков 2-му Офицерскому генерала Дроздовского полку, и уверен, что полк этот своими новыми боевыми трудами еще более утвердит славу крестного подвига, над которым почиет Божие благословение» - говорится в специально изданном по этому случаю приказе генерала Кутепова. Увы, дальнейшая судьба чудотворной харьковской иконы неизвестна…
Зато известно, что не только своей святыней Харьков породнился с Дроздовцами. Город, успевший испытать ужасы «красного террора», дал белым громадное количество добровольцев – около 10 тысяч!. Множество из них стремились попасть именно в Дроздовские части. В Харькове один офицерский генерала Дроздовского полк развернулся в целых три полка, которые вошли в дивизию, также названную Дроздовской. Все новобранцы торопились надеть новые цветные фуражки и погоны. Один местный шапочник еще до прихода белых заготовил сотни таких фуражек и теперь бойко торговал ими. И, как вспоминали очевидцы, Харьков был буквально залит «дроздовским» малиновым цветом.
Новобранцы-харьковчане отличились уже под Сумами, где Дроздовцы разгромили отборную Червонную дивизию и разбили несколько бронепоездов. Дроздовский марш по тылам красных от города Димитровска сорвал наступление армии Уборевича. Но уже осенью под натиском красных белая армия начала отступать. Дроздовцы отходили в арьергарде, прикрывая отступление. В одном из боев Дроздовцы под оркестр при поддержке бронепоездов отразили атаку всей армии Буденного! В другом бою 2-й конный Дроздовский полк опрокинул буденовцев, взял в плен оркестр трубачей буденовской армии, а сам Буденный спасся буквально чудом…
Свой последний бой Дроздовцы приняли на Перекопском валу. Остатки дивизии покинули Россию одними из последних…

Часть вторая. «Расстрельные» страницы истории «первой столицы»

Кто был заинтересован в разгроме Украинского военного округа - до сих пор неясно. Но этот кто-то был и, похоже, устроил следователям нагоняй за медлительность в работе по изобличению «врагов». ОГПУ поспешило наверстать упущенное. После признаний Ивановского и Бежанова на уже арестованных, или еще находящихся на свободе командиров «охота» началась с новой силой. В результате "контрреволюционной организацией" был охвачен практически весь Украинский военный округ во главе с командирами и начальниками штабов корпусов, комдивами и начальниками штабов дивизий.
Среди харьковских военных больше других повезло командирам 23-й стрелковой дивизии, схваченным почти одновременно с сотрудниками штаба округа и преподавателями. В участии в «заговоре» обвинялись командиры 68-го и 69-го стрелковых полков этой дивизии Левицкий и Китвейт, помощники командиров 67-го стрелкового полка Иванов и Серга, 69-го - Попков, а также многие командиры рангом пониже. Но, похоже, 23-я стрелковая дивизия в чьем-то лице имела влиятельного заступника. Возможно, им был сам командир дивизии, в последующем легендарный советский командарм Михаил Федорович Лукин, ставший известным своим мужественным поведением в плену в годы Второй мировой войны. А может быть, за командиров заступился и кто-либо другой. Так или иначе, но 23 дивизия во всем Украинском военном округе осталась единственным "не репрессированным" соединением. По крайней мере - на протяжении 1931 года. Правда, потом почти все взятые под подозрение командиры были переведены в другие округа или уволены. На некоторых же дел вообще не заводили и, в конце концов, отпустили. Так, например, произошло с помощником командира 67-го стрелкового Купянского полка Георгиевским кавалером Андреем Григорьевичем Сергой.
Большинство же харьковских военных практически не имели шансов выжить в мясорубке местного ОГПУ. Их сразу же брали в оборот и под пытками заставляли подписывать откровенную чушь. Впрочем, как отмечает исследователь дела «Весна» Ярослав Тинченко, с особой жесткостью следователи относились лишь к штабным работникам и военным преподавателям гражданских вузов. К строевым командирам и случайно попавшим в ОГПУ штатским лицам пытки не применялись, судя по тому, что свою «вину» признало почти два десятка военных и лишь один штатский преподаватель, зато не признались - трое, из них два пожилых профессора, которых, в силу их возраста, сломать было несложно.
Главным пунктом обвинения для большинства харьковских командиров стала подготовка всеукраинского восстания. Причем планы этого "восстания" в пересказе подследственных очень напоминали план мобилизации РККА в случае войны - перенос штаба в Днепропетровск, разворачивание дивизий второй очереди, активное использование громадных запасов оружия, обмундирования и продуктов, хранящихс на территории округа…. По всей видимости, арестованные, которых следователи заставляли сочинять какие-то планы «восстания», не придумав ничего лучшего, дружно пересказывали мобилизационный план развертывания округа.
В "организации" мифического восстания особо преуспел арестованный преподаватель харьковской Школы червоных старшин Москаленко. По мнению Ярослава Тинченко, изучившего следственное дело Москаленко, под следствием тот сошел с ума или же был невменяем. Он сочинил просто абсурдный план восстания с грандиозным развертыванием крестьянских дивизий и массовым формированием антисоветских частей. Из этого «плана» следовало, что Харьковская контрреволюционная организация кроме имеющихся в ее распоряжении регулярных войск, якобы планировала создать 5 повстанческих пехотных и одну повстанческую кавалерийскую дивизию, а также несколько артиллерийских бригад, развернутых на базе Одесской, Киевской и Сумской артиллерийских школ и отдельных кавалерийских полков. Кроме того, Москаленко дал обширные показания о "заговорщицкой деятельности" почти всех преподавателей Школы червоных старшин и командиров украинских территориальных соединений.
Помимо организации восстания харьковчанам вменялась в вину вредительская деятельность в инженерном деле и военных сообщениях, а также ветеринарии - якобы ветеринарные врачи различных гарнизонов округа пытались подсунуть для питания красноармейцев недоброкачественное мясо. Все три линии вредительства были отработаны ОГПУ самым суровым образом. И военным инженерам, и транспортникам, и ветеринарам досталось на всю катушку…
Не забыли органы и о бывших царских офицерах, находившихся на гражданской службе в учреждениях города. В Харькове их проживало сравнительно немного – здесь и до революции был сравнительно небольшой гарнизон, большая часть офицеров которого ушла к белогвардейцам и петлюровцам, а возвращаться в Харьков, как в столицу Советской Украины, реэмигрантам из различных белых армий было запрещено. В итоге, к 1931 году в городе проживало не более сотни бывших офицеров, находившихся на гражданской службе. Вот за ни-то и взялось ОГПУ.
Сначала руководителем "контрреволюционной офицерской организации" хотели сделать инженера авиационного завода, бывшего белого офицера Матросова. Но он упорствовал на допросах, держался стойко и категорически отрицал свою вину. Тогда следователи избрали другого «главаря». Им стал преподаватель института Народного хозяйства Владимир Кункевич – матерый белогвардеец, бывший начальник штаба деникинской 8-й Донской казачьей дивизии. Весной 1920 года в тифозной горячке он не успел эвакуироваться из Новороссийска, попал в плен и был мобилизован в РККА, затем работал топографом и преподавателем Чугуевской и Харьковской пехотных школ. В общем, идеальная кандидатура для образа главного заговорщика. Но и от Кункевича следователи почти ничего не добились. Тем не менее, потом его все равно расстреляли - вместе с остальными главными харьковскими "заговорщиками".
По сравнению с другими городами в Харькове этих «заговорщиков» было немного. Как не старались следователи, но им едва с грехом пополам удалось наскрести по всему Харькову несколько десятков человек, из которых часть так и не созналась в своих "злодеяниях". Если быть более точным, то всего по делу об участии в «контрреволюционном заговоре» было арестовано 53 харьковчанина. Из них 10 были расстреляны, 12 (в основном командиры 23-й дивизии и лица, связанные с ней) - отпущены, остальные получили различные сроки заключения и бесследно сгинули на Соловках. Для сравнения – в маленьком Зиновьевске (бывший Елисаветград) ОГПУ арестовало около 200 "заговорщиков", большинство из которых составляли бывшие офицеры. Почти все они были приговорены к расстрелу.
Всего же в Украинском военном округе было расстреляно и посажено 328 командиров. Почти столько же бывших офицеров было взято на учет. Большинство из них изгнали из армии в том же 1931 году. По подсчетам Я. Тинченко, в другие округа РККА было переведено 70% уцелевших комдивов и начальников штабов, более 80% командиров стрелковых и артиллерийских полков и их помощников. В результате, после 1931 года в управлениях и частях УВО осталось мизерное количество бывших офицеров - едва 4-5 на дивизию. На Украине фактически не осталось подготовленных кадров, способных в случае войны возглавить полки, бригады и дивизии. Начавшаяся через десять лет война это воочию показала…

На снимке: Андрей Григорьевич Серга – один из немногих харьковских командиров, чудом избежавших расстрела. 1951 год. Даже в советское время бывший царский офицер носил Георгиевские кресты.

Часть первая. Как харьковские «контрреволюционеры» будущего маршала оклеветали


Одной из причин поражений Красной Армии на первом этапе Великой Отечественной войны большинство историков традиционно называет нехватку квалифицированных кадров среди военачальников высшего звена. Общепринятым считается мнение о том, что прошедшая в 1937-38 годах кровавая «чистка» армии стала колоссальным ударом по обороноспособности страны. Однако существует точка зрения, утверждающая, что удар этот был хоть и мощным, но не единственным, не первым и не главным.

Еще в середине 30-х годов Адольф Гитлер говорил, что красные военачальники у него в армии командовали бы в лучшем случае батареями и ротами. Почему? Да потому что в отличие от СССР Германия после Первой мировой войны полностью сохранила весь кадровый состав генералитета и офицерства. Подавляющее большинство командиров дивизий Гитлера закончили Первую мировую полковыми командирами, полковые – батальонными, батальонные – ротными. А во Вторую мировую войну немецкая армия вступила, имея в каждом батальоне по 5-6 офицеров – ветеранов Первой мировой. Большинство же репрессированных в 1937-м советских комбригов и часть комдивов даже не участвовали в Первой мировой войне! Понятно, что они были даже не на голову, а на две головы ниже своих немецких коллег.

Куда же делись русские кадровые военные, бывшие царские и белые офицеры, оставшиеся или вернувшиеся из эмиграции, чтобы служить Родине пусть даже под красным знаменем? Почему среди полководцев Великой Отечественной войны почти нет этой категории кадровых военных, тогда как комсостав Красной Армии времен Гражданской войны изобиловал бывшими царскими офицерами? Даже сегодня немногие историки могут ответить на эти вопросы. Мало кто знает, что уничтожение элиты армии началось не в 1937 году, а несколькими годами ранее. Если быть более точным, то в 1931 году – ровно 75 лет назад.

О самой первой массовой «чистке» в армии не писали советские газеты того времени, ее не обсуждали на партийных собраниях. Скорее всего, лидеры страны понимали последствия этой чистки для обороноспособности государства и боялись распространения в мире информации об ослаблении этой самой обороноспособности. Надежно скрытые в архивах спецслужб, данные о репрессиях в РККА в 1931-м и последующих годах и по сей день остаются в тени. В частности, до сих пор не известны полные масштабы этих репрессий.

По оценкам киевского историка Ярослава Тинченко, моего друга и коллеги – журналиста «Киевских ведомостей», которому первым и, пожалуй, единственным из современных исследователей удалось попасть в почти недоступные для простых смертных архивы и спецхраны, общее количество арестованных и осужденных советских военных в начале 30-х годов вполне могло достигать 10 тысяч человек. Причем большинство репрессированных – кадровые русские военные, успевшие еще до начала Первой мировой войны окончить военные училища по программам мирного времени. Часть из них до революции принадлежала к Генеральному штабу – военной элите любой армии. В СССР, где генштабистов и так оставалось очень мало, две трети из них были уничтожены именно репрессиями начала 1930-х годов. Центральным процессом этих репрессий стало так называемое дело «Весна», по которому были арестованы тысячи бывших офицеров в Москве, Ленинграде и на Украине. А одним из ключевых эпизодов этого дела – полный разгром штаба Украинского военного округа в Харькове, бывшем тогда столицей Украины.

В конце 1920 – начале 1930-х годов старых кадровых офицеров начали увольнять из армии, оставляя лишь партийцев и «особо преданных». Каждый командир или ответственный штабной работник со дня на день ждал, когда же его попросят из РККА. Отсутствие перспектив действовало угнетающе. Бывшие офицеры постепенно падали духом. Постоянный страх увольнения из армии, желание поделиться с кем-то своими проблемами сближали старых русских офицеров, сводили в «свои» компании. Такая компания сформировалась и в Харькове, где, кроме штаба Украинского военного округа, дислоцировалась 23-я стрелковая дивизия, существовали сильные военные кафедры во всех гражданских вузах и почти везде руководящие должности занимали бывшие кадровые офицеры русской армии. Многие из них когда-то служили в Императорской гвардии, известной своим корпоративным духом. Так, помощник начальника штаба УВО Сергей Бежанов служил в Лейб-гвардии Егерском полку; начальник оперативного отдела штаба округа Сергей Ивановский – в Павловском; начальник управления военных сообщений штаба Владимир Сергеев – в Финляндском; военрук Харьковского института народного образования (бывший Императорский Университет) Александр Веденяев – в Гренадерском. Часто харьковские офицеры собирались на квартире у Веденяева. Пели старинные военные песни, вспоминали былую жизнь и гвардию, обсуждали положение в РККА, и, конечно же, говорили на политические темы. Как здравомыслящие люди они понимали, что в стране далеко не все нормально, и, не стесняясь в выражениях, ругали советскую власть. Ругал ее и назначенный летом 1929 года новый начальник штаба округа Семен Пугачев, уже хорошо знакомый со многими из харьковских офицеров. И сразу же был признан харьковчанами «своим».

Первым арестовали Сергеева – в сентябре 1930 года. Правда, не за участие в харьковских офицерских «посиделках». К нему привела «ниточка» из Москвы, где еще в конце 1929 года по обвинению во вредительстве на строительстве стратегических железных дорог было арестовано несколько сотрудников управления военных сообщений штаба РККА. На допросах с пристрастием эти люди «признали» не только свою «вину», но и дали показания на коллег. В их числе оказался и Сергеев. На допросах он долгое время отрицал свое якобы соучастие в каком-либо вредительстве или контрреволюционной организации. Тогда следствие вспомнило о том, что младший брат и однополчанин Сергеева был белоэмигрантом, что в глазах ОГПУ само по себе являлось чуть ли не преступлением. За первого в Харькове «заговорщика» взялись всерьез. И вскоре вынудили назвать других «членов контрреволюционной организации» в Харькове. Таковыми стали начальник штаба округа Семен Пугачев, его помощник Сергей Бежанов, начальник оперативного отдела Сергей Ивановский, сотрудники штаба Майстрах, Кононов, Какурин и Сыромятников, а также военруки харьковских вузов Монфор, Чинтулов и Гершельман.

Массовые аресты в Харькове начались в начале 1931 года. К этому времени по Украине уже покатилась волна репрессий против военных. Так, к началу февраля только в Киеве уже «признались» 68 военнослужащих РККА, в Днепропетровске – 29, планировалось к аресту еще около 200 человек. Харьковский оперативный сектор ГПУ явно отставал от своих коллег. Пришлось поднажать. Уже имеющиеся зацепки облегчили задачу по ликвидации «контрреволюционной организации». За считанные дни в Харькове были арестованы почти все сотрудники штаба УВО во главе с Ивановским, брошены в тюрьмы все военруки и часть военных преподавателей вузов, взяты под стражу некоторые командиры 23-й дивизии, 5-й авиационной бригады и прочих подразделений. Позже всех арестовали Бежанова и Пугачева. Причем не в Харькове, а в Москве, куда оба командира в конце 1930 года были переведены на преподавательскую работу.

Арестованные харьковчане вели себя по-разному. Одни упорно отмалчивались, другие по разным причинам начали давать «нужные» показания, а некоторые на первых же допросах предлагали следователям «сотрудничество». Бежанов начал «колоться» буквально сразу же. Почему – доподлинно неизвестно. Впоследствии его дело выросло до пяти томов и стало основополагающим материалом для дела «Весна». На допросах Бежанов показал, что после приезда в Харьков в 1924 году он сразу же попал в круг контрреволюционно настроенных сотрудников штаба, которые вели «антисоветские» разговоры, ругали большевиков. А в 1926 году, во время пребывания в Москве, Бежанова якобы завербовал в уже существующую контрреволюционную организацию его бывший сослуживец, преподаватель Военной академии РККА Базаревский. Якобы со слов последнего Бежанов показал, что «организация» возникла в 1922-1923 годах в стенах Военной академии, а руководил ею... Семен Пугачев.

Это было абсурдом, поскольку в те годы Пугачев не преподавал в академии, но следователи на такие «мелочи» внимания не обращали. Бежанов также «сознался», что после возвращения из Москвы он создал подобную «контрреволюционную организацию» и в Харькове, а инструкции по ее руководству якобы получал от иногда наведывавшегося на Украину Пугачева.
Что выделывали на допросах с самим Пугачевым, сказать трудно. Но через две недели после ареста он подписал «чистосердечное признание», в котором заявлял, что состоял в контрреволюционной организации, созданной в штабе УВО. На это Пугачева якобы толкнули «троцкистский» раскол в партии в 1928 году, медленные темпы индустриализации и политика ликвидации зажиточного крестьянства. Также Пугачев признался в антисоветских разговорах с подчиненными и собственном тунеядстве на должности начальника штаба УВО. В общем, грехов на себя Семен Андреевич взял более чем достаточно. Участь его была предрешена. Но…

Судьбы двоих главных харьковских «заговорщиков» – Пугачева и Бежанова – изменила случайность. Одного из них она спасла, другого – погубила.

В показаниях арестованных «контрреволюционеров» вдруг всплыла фамилия нового фигуранта. Им стал… Борис Михайлович Шапошников. Да, тот самый легендарный Шапошников, полковник Генштаба царской армии и прославленный советский маршал времен Второй мировой войны. Как же он оказался в числе «заговорщиков»? Осенью 1928 года на маневрах под Киевом Шапошников виделся с Бежановым. Об этом знал Ивановский, который показал на допросе, что во время этой поездки якобы Шапошников завербовал Бежанова. Следователи засуетились в предвкушении крупного «улова». Вскоре от Бежанова были получены «дополнительные показания» по этому вопросу. Якобы еще в конце 1927 года при посещении Москвы Пугачев сказал Бежанову, что Шапошников входит в руководство «контрреволюционной организацией». После чего якобы сам Бежанов получал от Бориса Михайловича некоторые указания. В частности, во время маневров в Киеве в 1928 году Шапошников якобы сообщил Бежанову о готовящейся французской интервенции в СССР и о своих планах поднять восстание навстречу интервентам и захватить власть в свои руки.

Воодушевившись, ОГПУ переусердствовало, запросив Политбюро ЦК ВКП(б) об аресте самого Шапошникова, занимавшего в то время должность начальника штаба РККА. Этого уже Сталин допустить не мог. В марте 1931 года в присутствии Сталина, Молотова, Ворошилова и Орджоникидзе была устроена очная ставка, во время которой Шапошников и Пугачев дружно изобличили в клевете измученного Бежанова. После чего с Шапошникова были сняты все подозрения, а Пугачева освободили.
Руководство ОГПУ получило нагоняй от партийного руководства и решило «перевести стрелки» на Бежанова. Вскоре после очной ставки было составлено обвинительное заключение, в котором ему инкриминировалось создание на Украине «контрреволюционной организации», куда входили почти все сотрудники штаба УВО, командиры дивизий и многих других частей. Бежанова приговорили к расстрелу. Не спасло его даже заступничество Ионы Якира, предлагавшего заменить высшую меру 10 годами исправительно-трудовых работ. В ночь на 1 июня 1931 года Сергей Бежанов был расстрелян в Харькове. Вместе с ним расстреляли и его бывшего сослуживца Сергея Ивановского.

Чудом спасшийся Семен Андреевич Пугачев в 30-е годы занимал должность начальника Военно-транспортной академии, а в октябре 1938 года был вновь арестован и приговорен к 15 годам исправительно-трудовых работ и 5 годам ссылки. В 1943 году он скончался в заключении, пережив своих «сообщников» на 12 лет.
Продолжение следует

>
Не знаю еще, что вырежут, а что нет, да и опубликуют ли вовсе? :)


«ИНДОЕВРОХАРЬКОВЧАНЕ»

Как философ методом лингвистического анализа возраст Харькова «вычислил»

В начале 1990-х годов одной из примет времени, наряду с купоно-карбованцами и тачками - «кравчучками», стали псевдонаучные байки на тему древности украинской нации – прародительницы человечества, сочиняемые и тиражируемые национально озабоченными чиновниками, политиками и начинающими журналистами. Времена меняются, и, казалось уже, что древние «укры», «арии-пахари» и другие «предки человека» вместе с породившим их комплексом национальной неполноценности сохранились лишь в полузабытых анекдотах. Ан нет! То ли упомянутый комплекс дал рецидив, то ли политическая ситуация обязывает, но «протоукраинские» околонаучные фантазии по-прежнему появляются на свет. Полем для проекции одной из них недавно стал Харьков.
Игорь Николаевич Рассоха – человек в Харькове довольно известный. Кандидат философских наук, доцент трех вузов, ведущий секции философии фестиваля фантастики «Звездный мост» и советник губернатора по гуманитарным вопросам на общественных началах – вот далеко не полный список его званий и заслуг. На прошлой неделе он представил журналистам свою новую, сенсационную, как было сказано в приглашении, книгу «Происхождение названия «Харьков» и решение индоевропейской проблемы». Вернее – не саму книгу, а пока только лишь научную концепцию этой еще не изданной книги, подзаголовок которой действительно звучит сенсационно: «Харькову - шесть тысяч лет».

Pro

Именно таков, как утверждает Рассоха, минимальный возраст названия реки Харьков, по имени которой назван город Харьков. Почему? Потому что название это индоевропейское. Впервые философ понял это в сентябре прошлого года, читая вышедшую более 20 лет назад книгу Томаза Гамкрелидзе и Вячеслава Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы». Придя, по его словам, в неописуемый восторг от собственного открытия, Игорь Николаевич тут же побежал к губернатору. Советоваться. Тот заинтересовался. И за последующие девять месяцев Рассоха провел свое исследование. В свободное от «достаточно гнусноватой», по его собственному выражению, политики время кандидат философских наук методом лингвистического анализа открыл индоевропейскую этимологию названий еще почти сотни рек Левобережной Украины. Откуда взялись эти названия? А все дело в том, что на Левобережье, куда входит и территория Харьковщины, шесть тысяч лет назад проживали племена так называемой Среднестоговской археологической культуры (названной в честь острова на Днепре, где было раскопано первое ее поселение – А.Л.). И вот эту самую культуру некоторые ученые связывают с древнейшими индоевропейцами, а также с приручением коня и изобретением колеса. Вывод Рассохи – индоевропейцы жили в наших краях, именно они назвали наш город Харьковом, сделали важнейшие в истории человечества изобретения, а в последствии с помощью этих изобретений завоевали почти весь мир и стали предками германцев, славян, римлян, иранцев, индийцев, греков, армян и других индоевропейских народов.
Тому, что задолго до официального основания Харькова в XVII веке на его месте была не просто речка, а именно город, по словам Рассохи, существует, как минимум два подтверждения. Арабский путешественник Ибн Фадлан в своих записках якобы упоминал о неком городе «Харка». Правда, было это не шесть тысяч лет назад, а всего лишь тысячу - уже в Х веке нашей эры, но это не суть важно. Главное – Харьковская крепость была построена не на пустом месте, а на остатках древнего городища. Эти остатки, как пишет знаменитый историк Харькова академик Багалей, успел измерить чугуевский воевода Григорий Спешнев (на пресс-конференции Рассоха почему-то назвал воеводу Николаем и предложил увековечить его память). И размеры городища значительно превосходили размеры новой крепости. Разумеется, это были остатки индоевропейского города – утверждает Рассоха. И сетует на то, что за всю историю современного Харькова на его территории не проводились археологические раскопки. Впрочем, по словам философа, для того, чтобы живо представить себе жизнь, быт и нравы древних харьковчан, достаточно лингвистических данных, а также сведений исторической науки об индоевропейцах, которыми, как мы уже знаем, и были эти самые харьковчане.
Оказывается, название реки Харьков якобы происходит от древнего общеиндоевропейского корня «Hark» - «серебро». Иначе говоря, река Харьков – это «серебряная река». А поскольку серебро у индоевропейцев служило символом жреческого сословия, то и город наш, как предполагает Рассоха, был жреческим городом. Женщины в нем пользовались привилегированным положением и широкой сексуальной свободой. В большом почете были поэты, использовавшие древнейшую письменность. Позже «индоеврохарьковчане» вместе с другими «индоевроукраинцами» широко расселились в степях Евразии, в Центральной Европе и на Балканском полуострове, уничтожив трипольскую и соседние культуры, проникли в Иран и на Ближний Восток и составили правящую верхушку в ряде городов Шумера, принеся с собой колесо и образы верховных богов….
- Не надо начинать историю древнего мира с Египта или Междуречья, а надо начинать ее именно с территории древней Украины! - эмоционально восклицает Игорь Николаевич, видимо имея в виду не просто «древнюю Украину», а «древнюю Слобожанщину»:
- Мы все время привыкли думать, что мы – Дикое поле. Да как раз мы, может быть, меньше всего в мире Дикое поле! …Более «крутой», с точки зрения древности для человечества, регион - это только Ближний Восток - территория Сирии, Финикии и Ливана…
Следует отметить, что слово «мы» автор концепции употребляет не просто так. По его мнению, сегодняшних харьковчан можно с полным правом отождествлять с древними индоевропейцами, якобы живших здесь шесть тысяч лет назад.
- Тот культурный код, который был здесь создан когда-то, с тех пор никогда не менялся, - утверждает ученый. - Если мы посмотрим в дальнейшем археологически, то на территории современной Харьковщины не было принципиальных смен населения до послемонгольской поры…. В некоторых случаях поражает сходство древнейших слов с современными словами! Для меня было открытием слово «клэо», что значит «слава». Сравните с жаргонным словом «клёво»…

Contra

Спешу несколько охладить пыл тех, кого уже распирает гордость за своих предков. Ибо, помимо аргументов в пользу версию Рассохи, существуют и аргументы и против нее. Причем, гораздо более веские и многочисленные.
Во-первых, прямые доказательства индоевропейского происхождения Харькова науке пока все еще не известны. Археологические раскопки на территории города, как уже было сказано, никогда не проводились, а не одна из зафиксированных случайных находок не относится ко Среднестоговской культуре. Во-вторых, академик Багалей на основании этих находок относил Харьковское городище к славянскому типу. В-третьих, даже среди ученых-лингвистов с мировыми именами, многие годы предметно занимающихся проблемой поиска прародины индоевропейских языков, не существует единого мнения относительно ее местонахождения. Одни ищут ее в степях Украины, другие – на территории Анатолии (Малой Азии). А Рассоха не лингвист и уже поэтому сделанные им за 9 месяцев выводы весьма спорны. В частности, ни упоминание города «Харка» в арабском источнике, ни созвучие этого названия с «Харьковом» еще ни о чем не говорит. Название тех же славян в арабской транскрипции звучит как «сакалиба». А поскольку таинственный «Харка» не локализован, то, скорее всего, имеем дело с обычным совпадением, что само по себе не редкость. В-четвертых, очень серьезные вопросы вызывает историческая методология автора. Когда один из этих вопросов я задал автору, поинтересовавшись - какими историческими источниками он пользовался в своем исследовании, Рассоха почему-то стал перечислять литературу, подчеркнув, что базовым источником для него стала вышеупомянутая книга Гамкрелидзе-Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы». А после моего робкого напоминания о том, что «исторический источник» и «историческая литература» – это далеко не одно и то же, Игорь Николаевич замялся и сказал:
- Ну, в принципе, я больше социальный философ, чем историк. Я не что-то новое раскапывал, а анализировал уже известные факты, только давал им иную интерпретацию, объединял их в некую иную «мозаику»…
Впрочем, хватит моих рассуждений (журналист с историческим образованием – еще не историк), лучше поинтересуемся мнением ученых. Харьковских, разумеется.
С мнением одного из них - профессора кафедры историографии, источниковедения и археологии XНУ им. В. Каразина Сергея Куделко журналисты могли ознакомиться прямо на пресс-конференции – из полученного текста его рецензии на монографию Рассохи
«Происхождение названия «Харьков» и решение индоевропейской проблемы». Цитирую: «Для научного «почерка» И.Н. Рассохи характерны такие качества как исключительная широта постановки проблемы, умение квалифицированно осуществлять синтез, искусная интерпретация источников. Как заметил М. Монтень: «Само воображение порождает событие». Таким событием стала данная книга». Что ж, Сергей Михайлович Куделко известен исторической общественности Харькова не только выдающимися научными заслугами, но и поистине феноменальной добротой и вежливостью…
Другой полученный на пресс-конференции документ – страницу печатного текста с резюме будущей монографии я предоставил, с просьбой прокомментировать, другому харьковскому ученому – археологу Геннадию Свистуну, исследовавшему не одно городище на территории Харьковской области.
- Шесть тысяч лет назад о городищах на нашей территории не могло быть и речи, - говорит Геннадий Евгеньевич, - Так что к Харькову, так или иначе, все это не может иметь отношения, как бы кому не хотелось. Не имеет отношения к истории города и приведённый фактаж относительно Среднестоговской культуры. Так же ошибочно, к примеру, отождествляют с украинцами трипольцев. Кстати, неизвестно – были ли трипольцы уничтожены индоевропейцами, как утверждает Рассоха. Их культура исчезла, но не в результате уничтожения, которое не подтверждается археологическими данными. Да и сами трипольцы, скорее всего, также являлись индоевропейцами....

Continuabitur…

Свою будущую книгу Игорь Рассоха позиционирует как «научный экшн». Правда, не совсем понятно, имеет ли он в виду одноименный жанр художественной литературы, или же вкладывает в этот термин какой-то иной, новый смысл. Думается, это станет ясно после того, как книга будет, наконец, издана. Автор еще не знает точно в каком издательстве выйдет его труд, но в том, что он таки выйдет, уверен. Тем более что губернатор обещал помочь. Произведение объемом около 350 тысяч знаков (не считая иллюстраций) автор надеется издать к Новому году, тиражом в три тысячи экземпляров. Одновременно должны выйти две другие книги Рассохи – «Апология софистов», посвященная, по его словам, древнегреческой софистике и некоторой ее актуальности для современной физики, а также «Финикийская философия и открытие финикийцами Америки», немало внимания в которой автор уделяет Библии.
Оставшееся до выхода в свет книги «Происхождение названия «Харьков» и решение индоевропейской проблемы» время автор намерен посвятить ее доработке и популяризации. Так, следующую ее презентацию Рассоха планирует провести в сентябре для студентов академии городского хозяйства, в которой он работает преподавателем.
Кроме того, исследователь намерен искать новые доказательства своей теории. В частности – археологические, для чего уже обратился с соответствующим письмом к городским властям. Чтобы найти следы индоевропейцев, копать, по его словам, следует на пустыре между ул. Пушкинской, Короленко и Гражданской.
- Там есть все, - утверждает Рассоха. – Только копать нужно очень глубоко, поскольку горизонт шести тысяч лет – это уровень подножия холма.
Учитывая, что даже находки времен каменного века можно найти на глубине до одного метра, подобные утверждения выглядят несколько странно. Тем более, что археологических разведок на указанном участке никто не проводил. В общем, как бы не получилось «пилите Шура, они золотые!»…

P.S.

Итак, что мы имеем? Увы, пока что больше вопросов, чем ответов. Профессиональный политтехнолог – советник губернатора в кратчайшие сроки производит сомнительную (и даже антинаучную) теорию и, заручившись нейтральной рецензией авторитетного ученого, облекает ее в форму научного исследования. При поддержке губернатора эта теория тиражируется и активно пропагандируется, в том числе – в учебных заведениях. Зачем? С какой целью?
- Харьковчане должны узнать, что они не Дикое поле, а наоборот – прародина современной культуры! – слова самого Рассохи о цели своего исследования не отвечают на поставленный вопрос до конца. Что ж, придется каждому искать ответ самостоятельно. И в процессе этих поисков внимательный человек наверняка уловит определенное сходство теории Рассохи с другими «индоевропейскими» теориями, например – расовыми, которые когда-то уже использовались политиками. Да-да, теми самыми.…Тот же внимательный человек наверняка отметит и то, что харьковский губернатор представляет радикально оппозиционную политическую силу, а также много других фактов, фактиков и закономерностей, которые я сейчас напоминать не буду. Лучше напоследок приведу точку зрения еще одного эксперта - довольно известного российского ученого, лингвиста и антрополога, которому я также послал копию резюме. Согласия на публикацию его имени я не получал, поэтому называть не буду. Речь идет о главном «источнике» Рассохи – все той же книге Гамкрелидзе-Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы». Цитирую дословно: «Иванов и его помощник Гамкрелидзе - провокаторы, работавшие по заданию одной зарубежной спецслужбы. Сейчас предпринимается попытка возродить прежние фальсификаторские теории, пользуясь тем, что никто ничего не знает, а наука об индоевропеистике фактически пребывает под запретом».
Такое вот мнение. Верить ему или нет – дело ваше, но оно есть - и это уже повод задуматься.

«Во славу Веймарских гусар!»


Такое название получила открывшаяся на прошлой неделе выставка уникальных старинных фотографий


«Хочешь быть красивым — поступай в гусары!» — говорил Козьма Прутков. Убедиться в правоте этих слов могут посетители выставки старинных фотографий «Во славу Веймарских гусар!», открывшейся на прошлой неделе в городе Чугуеве под Харьковом. Почему именно в Чугуеве? Да потому что именно в этом городе до революции находился единственный на левобережной Украине гусарский полк, носивший красивое, но даже тогда малопонятное название — Ингерманландский. «Чугуев тем и знаменит, что в нем гусарский полк стоит!» — так лет сто назад, сидя за рукоделием долгими зимними вечерами и тайком вздыхая по красавцам усачам в расшитых золотом голубых венгерках, пели чугуевские и харьковские барышни. Сегодня их правнучки почти так же восхищенно вздыхают, глядя на портреты любимцев своих прабабушек. И спрашивают, спрашивают, спрашивают…. Спешат утолить копившуюся девятилетиями жажду знаний нескольких поколений. Почему полк назывался Ингерманландским, а гусары — Веймарскими? Почему он стоял в Чугуеве? Как долго? Куда делся потом? На многие вопросы помогают ответить представленные на выставке фотографии.

Вехи истории

Ингерманландия — забытое нынче название огромной земли, лежащей между Нарвой и побережьем Ладожского озера. Отвоеванная у шведов войсками Петра Великого, когда-то так и называлась — Ингерманландская губерния. Именно здесь зарождалась регулярная армия молодой петровской России. Пять кораблей Балтийского флота и три армейских полка были названы в честь этой земли — Ингерманландскими. Среди них — Ингерманландский драгунский полк, основанный царем Петром в 1704 году. Новый полк блестяще зарекомендовал себя на полях сражений Северной войны, отличившись в бою под Лесной, в осаде Выборга, а особенно — в легендарной Полтавской битве 1709 года, в которой молодая русская армия наголову разбила войска лучшего полководца того времени — шведского короля Карла XII.

280 лет тому назад, в 1726 году Ингерманландский полк впервые посетил Чугуев, пробыв здесь несколько месяцев на «зимних квартирах». Тогда еще Ингерманландцы еще не знали, что полк когда-то надолго свяжет свою судьбу с этим городом. Но это произойдет через полторы сотни лет, а пока полк продолжал честно служить Отечеству на полях сражений. В одном из этих сражений, под Фокшанами в 1789 году Ингерманландский полк возглавил сам Александр Васильевич Суворов и в лихой конной атаке захватил турецкий редут. Потом была битва при Прейсиш-Эйлау в 1807 году, легендарное Бородинское сражение 1812 года, освобождение он наполеоновских войск Европы и «Битва народов» под Лейпцигом

А 180 лет назад, в 1826 году именным указом Императора Николая І Ингерманландский драгунский полк был переименован в Ингерманландский гусарский. Тогда гусары и получили новую красивую форму — кивера, ментики и доломаны.

В то время существовала практика назначения полковых Шефов — наиболее заслуженных генералов, а для лучших полков — монархов и членов их семей. В 1841 году Николай І назначил Шефом Ингерманландского гусарского полка своего родного племянника, европейского монарха одной из немецких земель — Наследного Гросс-Герцога Саксен-Веймарского Карла Александра. Это событие названо полковым историком самым знаменательным в жизни полка. Впоследствии все герцоги Саксен-Веймарские вписывались в списки полка, а его имя, как сказано в полковой хронике, «… на десятки лет заменило вековое и настолько укоренилось, что многие кавалеристы, беседующие о Веймарских гусарах, забывали их коренное имя — Ингерманландских гусар».

В Крымской войне 1854-55 годов Веймарским гусарам, пришлось выдержать, пожалуй, самое кровопролитное сражение за всю свою историю — знаменитое Балаклавское сражение. Полк потерял убитыми и ранеными треть состава, но день, когда Ингерманландские и Киевские гусары атаковали гвардейскую кавалерию англичан под Балаклавой, назван в английских учебниках «черным днем».

После войны оба этих полка были направлены в Харьковскую губернию. Квартировали поочередно в Валках, Волчанске, других городках и селах, а летом съезжались в Чугуев. А в 1875 году Ингерманландцы были расквартированы здесь постоянно. За 40 лет, проведенных в Чугуеве, они сумели завоевать любовь и уважение не только горожан, но, пожалуй, всех Слобожанщины.

С началом первой мировой войны Ингерманландские гусары отбыли на фронт, а уже в августе приняли участие в самом масштабном за всю историю войны кавалерийском сражении у польской деревни Ярославице. В этом бою Ингерманландцы в составе 10-й кавалерийской дивизии под командованием харьковчанина генерала графа Келлера разбили австрийскую кавалерийскую дивизию. Позднее историки назовут этот бой последним большим кавалерийским сражением в истории военного искусства. Всего же за время войны полк участвовал в 67 боях!

После революции, когда русская армия распалась, Ингерманландский полк был украинизирован и находился на службе у гетмана Скоропадского. Новая власть попыталась дать ему новое, украинское название — 12-й конный Полтавский. Но офицеры не желали служить самостийной Украине, а стремились пробраться на Дон, где формировалась Добровольческая Армия. Забрав из полковой церкви старинный Петровский штандарт, группа офицеров направилась на Дон. Позднее, в белой армии Ингерманландский полк был возрожден. Бывший коренной офицер полка и последний его командир — генерал Иван Гаврилович Барбович возглавлял всю регулярную кавалерию Русской Армии генерала Врангеля, имя которого в 1922 году было также вписано в ряды полка. За границей, в эмиграции гусары не теряли связи между собой, создали полковое объединение, собирали и издавали материалы по истории родного полка. Последние Ингерманландцы дожили до 80-х годов ХХ века. До последнего вздоха вспоминали они родной полк и милые сердцу тихие чугуевские улочки…

От выставки — к музею

Выставка «Во славу Веймарских гусар!» стала уже вторым по счету совместным проектом чугуевского художественно-мемориального музея Ильи Репина и харьковской общественной организации «Институт поддержки культурно-исторических традиций». Первым была открывшаяся ровно год назад в Чугуеве выставка «Юнкера. Чугуев. Возвращение…». Источником материала — старинных фотографий стали, в основном, частные коллекции. Большинство уникальных фотографий, репродукции которых собирались несколько лет, нигде не публиковались, современный зритель увидел их впервые.

Организаторы выставки говорят, что намерены и дальше пополнять экспозицию, развивать столь же малоизвестную, как и прекрасную «гусарскую» темы. В частности, они мечтают восстановить когда-нибудь «гусарскую комнату» — музей Ингерманландского полка, открытый в 1908 году. Представленное на выставке фото этого музея, аналогов которого не существовало даже тогда, а уж сегодня и подавно, а также его опись, найденная в архиве, поражают воображение. Интерьер одной из комнат в здании полкового офицерского собрания, которое сохранилось в Чугуеве до сегодняшнего дня, сто лет назад Ингерманландцы оформили в духе «старых гусарских времен». Например, мебель — кресла, пуфики и диваны, были обшиты красивой гусарской формой. Люстра была сделана по эскизу одного из офицеров из шпор и подков. Карнизы — из гусарских пик. Здесь же были собраны портреты, оружие, документы, униформа, посуда и многие другие экспонаты, имеющие отношение к истории полка. В «гусарской комнате» происходил таинственный и захватывающий гусарский ритуал, старинный обычай времен Дениса Давыдова — приготовление знаменитой «гусарской жженки». Варить ее сегодняшние чугуевцы уже научились, что и было продемонстрировано на открытии выставки.

Археологи нашли под Харьковом древний мегаполис

Почти год назад Вечерка писала об археологических раскопках, начатых в городе Чугуеве впервые за всю историю его существования. Сравнив тогда этот расположенный под Харьковом небольшой городок с легендарной Троей, а нашедшего в нем остатки древней аланской крепости харьковского археолога Геннадия Свистуна – со знаменитым Генрихом Шлиманом, я, похоже, напророчил. Ибо, как свидетельствуют результаты нынешнего археологического сезона, тысячу лет назад на месте Чугуева была не просто крепость, а огромный средневековый город, который по своим масштабам не имеет аналогов в наших краях. По крайней мере, на огромной территории Лесостепи, включающей бассейн Северского Донца, где с середины VIII расселяются вытесненные арабо-хазарскими войнами с Северного Кавказа племена алан, других их поселений такой величины пока не обнаружено. Даже знаменитое Салтовское городище, давшее название археологической культуре аланских племен, значительно уступает в размерах Чугуевскому.

Неприступная твердыня

Остатки крепости, находившейся на территории центральной части современного Чугуева, погребены под толстым слоем мусора. Хотя он с трудом поддается лопате, но именно мусор «законсервировал» древние руины. И позволил археологам понять, как именно выглядела древняя крепость. А выглядела она более, чем внушительно - три линии обороны, цитадель, укрепленные каменными панцирями земляные валы с мощными опорными столбами и высоким бруствером из пропеченной глины.
- Если обычно толщина стен аланских крепостей в нашей местности не превышает 4 метров, - рассказывает Геннадий Свистун, то стены Чугуевской крепости были толщиной порядка 8 метров, то есть были в два раза мощнее!
Вообще, по словам археолога, крепость, скорее всего имевшая типичную для салтовской культуры форму усеченной трапеции, представляла собой образец классической, грамотной фортификации. Высота ее стен доходила до шести метров. А с учетом крутого склона, стены были еще выше и являлись практически неприступными. Древние строители рассчитали и возвели их таким образом, что территория вокруг крепости превращалась в полностью простреливаемую «мертвую зону».
- Все это свидетельствует об особенном значении этого места, подчеркивает его стратегическую важность, - говорит Геннадий Евгеньевич. - И экономическую мощь населения, которое могло себе позволить отвлечение от хозяйственной деятельности огромных трудовых ресурсов для создания такой крепости. Можно предположить либо существование здесь либо крупного торгового центра, либо важность для торговых путей брода через Северский Донец, нуждавшегося в постоянной охране от угрозы кочевников.

Районы, кварталы, жилые массивы…

Как показали многократные археологические разведки, древние поселения фиксируются почти по всей территории Чугуева. Практически вся историческая застройка этой территории находится на древнем слое и повторяет старое заселение. В отличие от большинства селищ салтовской культуры, расположенных по берегам рек, чугуевские поселения находятся на возвышенности, в непосредственной близости от крепости. Раскопки показали, что местный древний «жилмассив» был не менее уникальным, чем крепость.
Прежде всего археологи отмечают необычайно мощный культурный слой. Его толщина – от 80 сантиметров до метра в 3-4 раза превышает толщину культурного слоя всех других известных аланских городищ. Для сравнения – снятые археологами слои XVII, XVIIІ и XIX веков в совокупности своей составили не более 20 см. В месте, на котором в XIX веке находился рынок, где отходы выбрасывались под ноги, а телеги месили колесами грязь и навоз, за многие десятилетия этой грязи отложилось всего… 7 сантиметров.
Вторая особенность – высокая плотность застройки. Я лично убедился в этом, спустившись в раскоп, обнаживший несколько древних жилищ-землянок. Они расположены настолько тесно, что протиснуться между ними можно лишь с трудом!
Даже если часть из этих строений – хозяйственные постройки, их кучность говорит о большой плотности населения, - говорит Геннадий Свистун. – И о том, что поселение представляло собой не просто убежище, а густонаселенный город, земля в центре которого была дорогой и застраивалась максимально.
Некоторое представление о заселенности древнего города дают расположенные вокруг него, на окраинах современного Чугуева, селища, просто громадные для Салтовской культуры. Их площадь - не менее 10 гектар, утверждают археологи. А не менее мощный, чем в городе, культурный слой свидетельствует об интенсивной хозяйственной деятельности.
Судя по традиционным датировкам, древний город существовал около двухсот или более лет – с середины VIII века до конца 1Х, максимум – начала ХІ. Правда, датировка эта, основанная лишь на известных политических событиях весьма условна. Более точно датировать город пока нельзя. Находок пока относительно мало, хотя их количество уже сейчас перевалило за тысячу. В основном, это осколки керамической посуды и орудия труда. Археологи говорят, что более ценные вещи могут находиться в аланских захоронениях. Крепость уже найдена, жилища тоже, осталось найти кладбище.

Тайна исчезнувшего города

Интересно, что ни во время археологических разведок, ни в процессе раскопок, которые ведутся в Чугуеве вот уже второй год, не было сделано никаких военных находок. Обнаружив мощнейшую крепость, археологи не обнаружили в ней никакого оружия, даже наконечников вражеских стрел. Судя по всему, древний город никогда не только не захватывался врагом, но даже ни разу не подвергался осаде или штурму. Ученые говорят, что воинственные степные кочевники, предпочитали обходить стороной такие мощные крепости, знали, что те им все равно «не по зубам». Исключение составили, пожалуй, только полчища хана Батыя…
На вскрытых участках жилой территории также не обнаружено ни человеческих останков, ни следов от пожаров или других разрушений. Куда же делся этот процветающий город, как и почему он прекратил свое существование? – обратился я к археологам с закономерными вопросами.
- Скорее всего, население отсюда мигрировало, - отвечает Геннадий Свистун. – Это могло произойти в связи с изменением этнополитической обстановки на пограничье Лесостепи и Степи. По одной из версий, таким изменением могло стать татаро-монгольское нашествие. По другой – вторжение печенегов, после того как ослабленный Хазарский Каганат более не мог удерживать их орды, продвигавшиеся с востока в сторону Руси. Население лежащих на их пути городов не желало рисковать и покидало насиженные места в поисках более безопасных территорий. Известны примеры таких миграций. Так в свое время поступило население бывшего хазарского города Саркела, названного Белой Вежей после захвата князем Святославом. Не имея сил противостоять кочевникам и видя, что Русь уже не может контролировать безопасность своей фактории, жители ее ушли на территорию Черниговского княжества, где основали городок Беловежец. Куда ушли жители «чугуевского» города – мы говорить пока не можем…
В одном из домов-землянок археологи обнаружили нетипичную каменную печку прямоугольной формы. Печка оказалась буквально засыпанной битой керамической посудой – горшками, амфорами и пифосами. Рядом лежал вполне исправный каменный жернов. Ученые говорят, что у древних аланов был такой обычай – навсегда покидая жилище, не забирать посуду и утварь с собой, а бросать ее, уже ненужную, в печку. Похоже, здесь все произошло именно так…

Киев «отдыхает»?

Как известно, поводом для установления официального возраста украинской столицы в полторы тысячи лет в свое время стали археологические находки, датированные V веком нашей эры и свидетельствующие о поселениях на берегах Днепра. Правда, вовсе не факт, что поселения эти были городскими. С точки зрения науки измерять возраст города по таким находкам не совсем правильно, хотя формально это и позволяет жителям города «удревнить» этот возраст. Сегодня именно так и могут поступить чугуевцы, имеющие большее, чем киевляне, право считать «свое» древнее поселение городом. Ибо, не смотря на то, что главные исследования еще впереди, уже сегодня ученые однозначно утверждают: в середине VIII века на территории Чугуева возникло крупное поселение городского типа. Причем, скорее всего, это поселение имело то же название, что и современный город, ибо Чугуево городище было известно задолго до прихода сюда в начале XVII века казаков гетмана Якова Остряницы и основания ими города. Поэтому Чугуевский городской совет сессионным решением может законно увеличить возраст Чугуева почти на тысячу лет. Конечно, если депутаты, да и сами горожане этого захотят. Но захотят ли?

«Ненужная» история?

В Европе, куда мы так упорно, но безуспешно стремимся, ситуацию, которая сложилась вокруг чугуевских раскопок, невозможно даже представить. Не смотря на ряд сенсационных археологических находок, сделанных за последние два года в городе и его окрестностях, энтузиастами изучения таинственного прошлого Чугуева продолжают оставаться только сами археологи, сотрудники местных музеев да немногочисленные краеведы-общественники. Сами же чугуевцы, не исключая власть имущих, особого восторга по поводу открытий и желания их преумножить, пока не проявили. За редкими исключениями вроде местных предпринимателей – владельцев продуктовых магазинов, снабдивших экспедицию провизией. Или военных, предоставивших ей жилье в помещении гарнизонной комендатуры. Многочисленные же призывы о помощи в раскопках, обращенные к горожанам и властям, по большему счету остались без ответа.
Харьковчанин Геннадий Свистун, движимый свойственным только ученым исследовательским «горением», чтобы быть поближе к своей «Трое» даже сменил работу, уволившись из крупного вуза и устроившись на должность научного сотрудника краеведческого отдела чугуевского музея. Его единомышленники второе лето подряд загорают не на морском берегу, а в яме, с лопатой в руках. Хорошо хоть в нынешнем году, кроме добровольцев – приезжих энтузиастов и местных музейщиков, в раскопках приняли участие практиканты - студенты-реставраторы из Харьковского государственного университета строительства и архитектуры. Они уже уехали и сегодня можно наблюдать, как на дне огромного раскопа посреди гор земли и строительного мусора копошатся две-три одиноких фигурки. Редкие зеваки подходят, интересуются: «Золото ищете? Нет? А что? Вот эти каменюки?! Вот чудилы!».
А «чудилы», выбиваясь из сил, спешат забрать у земли последние артефакты до того момента, когда на месте участка древнего города вырастет очередная стройка вроде той, против которой вот уже который год «воюют» чугуевские музейщики. Это пятиэтажный торгово-развлекательный комплекс, который нынче активно строит в охранной зоне репинского музея крупный по чугуевским меркам бизнесмен – владелец майонезного заводика. В котловане, вырытом экскаваторами под его будущий «небоскреб», археологи также успели найти остатки древнего города – аланское жилище. Успели лишь сфотографировать, а вот исследовать не удалось – на стройплощадку археологов не пустили…

Предводителя харьковского дворянства народ обожал, а революционеры — ненавидели

Увековечить имя Владимира Федоровича фон дер Лауница мемориальной доской харьковские энтузиасты хотели еще в прошлом году — к 150-летию со дня рождения бывшего предводителя дворянства Харьковского уезда. Однако по какой-то причине не успели. Теперь они планируют сделать это в конце нынешнего года, к 100-летию со дня его трагической гибели. В преддверии этой даты не лишним будет рассказать о жизненном пути В.Ф. фон дер Лауница — «царского сатрапа» и «мракобеса-черносотенца», которого боготворил простой народ и люто ненавидели революционеры.

Потомок древнего прибалтийского рода Владимир Федорович фон дер Лауниц родился в 1855 году в родовом имении в Тамбовской губернии. Там же, в дружбе с крестьянскими ребятишками, церковных службах и физическом труде, прошло его детство. Окончив петербургский Пажеский Корпус, Владимир получил первый офицерский чин и поступил в гусарский полк. На фронте начавшейся вскоре русско-турецкой войны молодой офицер показал себя блестяще и неоднократно награждался боевыми орденами. А после победы добровольно остался служить в освобожденной Болгарии, восстанавливая в ней гражданский порядок.

В 1880 году Владимир Федорович вернулся в Россию, а в 1883-м женился на княжне Марии Александровне Трубецкой. Через пару лет, выйдя в отставку в чине полковника, он поселился в имении жены под Харьковом — селе Алексеевка, ставшем позже частью города.

Именно здесь отставной полковник впервые снискал славу неутомимого мецената и просветителя. В 1892—1900 гг. Владимир Федорович неоднократно избирался Харьковским уездным предводителем дворянства, мировым судьей, председателем Харьковского губернского земского собрания. Деятельность его на этих должностях была поистине кипучей. Он строил, в том числе и на собственные средства, храмы, часовни, церковно-приходские школы для крестьянских ребятишек. Заботясь о народном просвещении, добился увеличения количества школ и их финансирования — на 200 тысяч рублей ежегодно. Пропорционально росту количества заслуг фон дер Лауница перед Харьковом, которые трудно перечислить полностью, рос и его авторитет, а слава о нем разнеслась далеко за пределы губернии. Дошла она и до столицы. И неутомимый общественник и бессребреник был снова призван на Государеву службу. В начале 1901 года Владимир Федорович был назначен на должность Архангельского вице-губернатора, а летом 1902-го стал губернатором Тамбовской губернии.

Став чиновником, Владимир Федорович не изменил себе. Как истинный православный христианин, он постоянно опекал нищих, вдов и сирот. Пожалуй, это был единственный губернатор в России, который находил возможность приходить в нищенские трущобы и ночлежки, где, сидя на нарах рядом с их обитателями, расспрашивал о причинах их трагедий, а затем помогал опустившимися на дно людям в корне изменить свою жизнь.

В 1903 году тамбовский губернатор стал одним из организаторов знаменитых Саровских торжеств — прославления всенародно почитаемого батюшки Серафима, Саровского чудотворца. На эти торжества, по некоторым данным, собралось более 300 тысяч паломников со всей России. Всех надо было накормить, устроить, обеспечить порядок. Видя нехватку средств в казне, многие подготовительные мероприятия Владимир Федорович проводил за свой счет: прокладывал дороги, строил палатки для паломников, организовывал горячее питание... А во время самого праздника, в котором участвовал император с семьей, губернатор уберег от опасности вдовствующую императрицу Марию Федоровну. Напуганная толпой лошадь уже бросилась, было в сторону императрицы, направлявшейся пешком, без свиты, к святому источнику. Владимир Федорович моментально оценил обстановку, бросился к лошади, схватил ее под уздцы и удержал на месте ценой полученной травмы, после которой у него всю жизнь плохо двигалась рука.

Когда началась русско-японская война, Владимир Федорович тут же подал прошение отправить его на «театр военных действий», но получил отказ, будучи нужным в тылу. И тогда он с усердием принялся за организацию помощи фронту. В губернии была образцово организована мобилизация, проводился сбор пожертвований для солдат, причем первым и щедрым жертвователем был сам губернатор. Целые вагоны продовольствия, снаряжения и обмундирования направлял он армии, истекавшей кровью на маньчжурских сопках, а в губернии устраивал лазареты для раненых воинов.
Когда в 1905 году начались беспорядки, заполыхали поджогами барские экономии, подверглись безжалостному разграблению крепкие крестьянские хозяйства, Лауниц где увещеваниями крестьян, а где и жесткими мерами, сумел быстро подавить смуту в своей губернии. Наименее пострадав от революционных событий начала века, эта губерния впоследствии дольше всех сопротивлялась большевикам…

В начале следующего 1906 года Государь своим указом назначил фон дер Лауница Санкт-Петербургским градоначальником. И вновь началась его забота о бедняках, а также о городовых, дворниках, пожарных, членах их семей. Но главной заслугой на посту столичного градоначальника современники считали заботу Лауница о моральном облике города и горожан в неспокойное послереволюционное время. Он буквально очистил город от хулиганов, успешно боролся с организованной преступностью, уничтожал притоны, боролся с игорным и порно-бизнесом, спекуляцией, не позволял спекулянтам взвинчивать цены на продукты первой необходимости. Но главное — Владимир Федорович пресек террористический беспредел социалистов и эсеров, практически разгромив их подполье. «Никто не посмел при нем шевельнуться», – пишет современник, имея в виду революционеров. И Петербург затих, «сдался», смута полностью прекратилась, начала налаживаться мирная жизнь. Современники писали, что только благодаря фон дер Лауницу в 1906 году в России не произошла революция… Кто знает, руководи он Петроградом в 1917 году, может быть, ее вообще бы не случилось. Но Владимир Федорович до этого времени он не дожил. Не дали.

Террористы приговорили его к смерти давно, еще в Тамбове. Несколько лет они без устали охотились за ним. В революционном списке приговоренных к смерти Лауниц стоял на 3-м месте — после Императора Николая II и Столыпина. За несколько лет он выдержал 15 покушений! Террористы были бессильны до тех пор, пока не стало известно о планах Императора на определенном этапе назначить фон дер Лауница на должность премьер-министра. Это никак не устраивало либерально-западническое крыло правящей элиты. Интересы политиков и террористов совпали…

На 21 декабря 1906 года в Петербурге было назначено освящение новой клиники Института экспериментальной медицины. Участники торжества собрались на богослужение в храме клиники. Свидетели вспоминали, что «во время молебна Владимир Федорович горячо молился, будто чувствуя, что над ним витает уже ангел смерти». Когда по окончании литургии и молебна Владимир Федорович, в числе прочих подойдя к кресту, двинулся к выходу из храма, стоявший у входа в храм молодой человек дважды в упор выстрелил в градоначальника. Террориста зарубил шашкой на месте полицейский офицер, а смертельно раненный Лауниц вскоре скончался. В этот же день из его кабинета в градоначальстве пропали списки террористической банды, охотившейся за высшими сановниками-монархистами…

В последний путь Владимира Федоровича провожал весь Петербург. Обитатели петербургских и тамбовских ночлежек, собрав нищенские копейки, послали его вдове телеграмму и погребальный венок, в память о своем благодетеле написали трогательные стихи, называя его «наш общелюбимый добрый начальник». В снежную морозную вьюгу гроб с его телом несколько километров несли на руках Крестным ходом с хоругвями и иконами, как несут почитаемые мощи любимого святого…

В 1921 году, невзирая на обращенные к Ленину просьбы крестьян не совершать кощунства, комиссары разрыли могилу. Гроб отдали в сельсовет для стирки грязного белья, мундир и сапоги Владимира Федоровича,15 лет пролежавшие в могиле, забрал руководитель местной ЧК. По свидетельству сельских жителей, в этих сапогах он ходил почти до начала Великой Отечественной войны. Что большевики сделали с останками — до сих пор остается тайной.

Вдова Владимира Федоровича Мария Александровна, в девичестве княжна Трубецкая, погибла в Харьковском централе в 20-х годах. Их дети были арестованы и сгинули в советских концлагерях. На многие десятилетия упоминание фамилии Лауниц попало под запрет большевиков, которым хотелось навсегда стереть его образ из народной памяти. Не удалось…

В редакцию «Вечерки» позвонил читатель. Попросил рассказать о событиях Гражданской войны в Харькове, в частности — о взятии города белыми войсками генерала Деникина летом 1919 года. Просьба эта заставила задуматься: о чем или о ком именно написать? Уж слишком богатым было то время событиями и героями, о многих из которых уже сказано и написано немало, в том числе — в Харькове. А не написано еще больше. Поэтому наш рассказ будет посвящен лишь одной из множества интересных, но до сих пор еще наименее известных страничек истории «белогвардейского» Харькова. В знаменитый Корниловский ударный полк, ставший последним полком Российской армии и первым — армии Добровольческой, Саша Долгополов поступил семнадцатилетним добровольцем. В рядах этого полка паренек прошел полный мук, тягот и лишений легендарный Ледяной поход, участвовал в первых боях с большевиками, когда горстка почти безоружных белых одной лишь силой духа побеждала полчища красных. Позже, на пике успехов белых, закаленный в этих, самых трудных, боях, юный корниловец уже не страшился никакой опасности. И даже искал ее. Весной 1919 года, когда Добровольческая армия победоносно продвигалась к Москве, он вызвался выполнить задание штаба главнокомандующего: проникнуть в красный Харьков с секретными бумагами для белогвардейского подполья. «Почему, собственно говоря, я и подобные мне юнцы добровольно шли на эти отчаянные, полные смертельной опасности командировки в пасть врага, врага беспощадного, жестокого и хитрого? — писал впоследствии Александр Долгополов. — Обыкновенная служба в армии, бесконечные бои и походы, недосыпания уже не вызывали ничего, кроме сознания неизбежности. Хотелось сделать что-то необычайное, как-то прославиться, ускорить победу над врагом. Лишняя пуля, выпущенная или полученная, не играла никакой роли. Жажда необычайных приключений и подвигов — захватить в плен Троцкого, убить Ленина, взорвать красный бронепоезд — волновала пылкие головы идейной молодежи. Фронт и тыл Красной армии усиленно охранялся, и ЧК арестовывала всех, захваченных в прифронтовой полосе. Тысячи русских патриотов погибли в попытках пробраться в Добровольческую армию, десятки разведчиков погибли, не выполнив своих заданий, но для молодости нет ничего невозможного!» В одну из теплых майских ночей Долгополов перешел, вернее — переплыл линию фронта, проходившего по Северскому Донцу. Утром, выйдя на дорогу, пристал к обозу беженцев и прошагал с ними целый день, в тылу красных успешно маскируясь под «товарища» наглым видом, заломленной набекрень шапкой и насыщенным ругательствами разговором. Вечером остановился для ночлега в большом слобожанском селе. Здесь Сашу впервые подвела маскировка — хозяин хаты как-то сумел опознать в нем «кадета» и тут же донес о постояльце сельскому комиссару. Но и юный разведчик не дремал и успел вовремя скрыться. Через день он был уже в Купянске. На вокзале нашел отправлявшийся на Харьков товарный поезд, груженый углем, дефицитным для большевиков после потери Донбасса. Под покровом ночи спрятаться в угольном вагоне не составило особого труда, и на рассвете Саша был уже под Харьковом. Опасаясь заставы, спрыгнул с поезда на ходу и в город пошел окольными путями. На другой день в условленное время на условленном месте Саша подошел к человеку, державшему в руке газету «Правда». Обменялись паролями. Саша попросил «на минутку посмотреть» газету, в которую и вложил привезенное важное секретное сообщение, зашифрованное под письмо к какой-то Марии Ивановне от ее подруги. Вернул газету, поблагодарил незнакомца и удалился. Главное задание было выполнено. Согласно инструкции теперь разведчик мог собирать любые сведения, полезные Добровольческой армии. В течение нескольких дней он обошел весь город, выясняя места расположения различных советских учреждений. По городу были развешаны огромные плакаты — Троцкий призывал укреплять и защищать до последней капли крови «Красный Верден» — Харьков. Из газет Саша узнал, что в городе учрежден Штаб Обороны, в который призываются все специалисты по строительству — для постройки оборонительных укреплений. И у разведчика появилась смелая идея. Саша отправился в Штаб Обороны, который помещался в здании Губисполкома на улице Епархиальной (нынешняя ул. Артема). На входе стояла охрана, к столику дежурного вытянулась очередь из родственников арестованных. Дежурный выдавал пропуска, тщательно допрашивая каждого посетителя. Нагло и уверенно Долгополов протиснулся сквозь очередь прямо к дежурному: — Здесь помещается Штаб Обороны? — Да, а что вам угодно, товарищ? — Я желаю служить по постройке укреплений города. — Очень приятно. Вот вам пропуск, третий этаж. Охрана беспрепятственно пропустила обладателя заветного клочка бумаги с печатью ЧК. Через минуту в кабинет политического комиссара позиционного строительства Харьковского укрепрайона товарища Френкеля вошел молодой человек, представившийся техником-чертежником с опытом работы по постройке фронтовых позиций. Саша поведал комиссару легенду о том, как после войны служил на железной дороге в Донбассе и как бежал от белогвардейцев в Харьков. А тут еще вдруг выяснилось, что Долгополов хорошо знаком с находившимся в это время в московской командировке главным инженером Штаба Обороны Харькова. Френкель растаял и принял Сашу на службу. И даже койку в общежитии выделил. Внедрение прошло успешно. Ночью Саша долго не мог заснуть — в голове роились самые смелые мысли. Например — снять копии чертежей всех укреплений, перейти фронт и передать их командующему Добровольческой армией. В своих мечтах юноша уже видел, как добровольцы молниеносным ударом берут город, захватывают всех комиссаров, огромные склады оружия, десятки тысяч пленных... Однако этим мечтам не суждено было сбыться. Вместо работы по постройке укреплений харьковские большевики занимались лихорадочной эвакуацией. А через некоторое время белые взяли город и без помощи разведчика. Но отличиться Саше все же удалось. Хотя и невольно. На улицах еще не стихли выстрелы, а Долгополов уже мчался к зданию страшной Харьковской «чрезвычайки». Едва только завидев цветные фуражки добровольцев, он посчитал, что город ими уже взят и теперь спешил узнать судьбу заключенных, томившихся в подвалах ЧК. Заглянув туда, Саша пришел в ужас. Уходя, большевики пристрелили всех заключенных, и множество трупов валялось в лужах крови. Некоторые были еще живы и громко стонали. Разведчик опрометью выскочил из здания и побежал за помощью. У ворот каменного особняка на Сумской стояла пара часовых — кубанских казаков в бурках. Решив, что кубанцы уже захватили эту часть города и разместили в богатом особняке свой штаб, Долгополов подбежал к ним и торопливо спросил, где их командир. Они указали на дом. Задыхаясь от быстрого бега, Саша вбежал на террасу и столкнулся с огромного роста кубанцем в бурке, очевидно офицером. — Вы командир? — Да — В квартале отсюда большевики перебили всех заключенных, многие из них еще живы, но истекают кровью. Нужно немедленно послать доктора и санитаров, некоторых еще можно спасти! Кубанец ничего не ответил и подозрительно оглядывал юношу. — А кто вы такой? — Я корниловец, разведчик штаба главнокомандующего! Командир оглянулся на открытую за его спиной дверь в комнату, в которой можно было различить большой длинный стол и сидящих за ним военных. — А вы знаете, кто я? Долгополов ответил отрицательно, решив про себя, что перед ним один из новоиспеченных кубанских генералов, проводящий какое-то важное заседание. Но тут «генерал» вдруг распахнул бурку и Саша остолбенел: на груди командира алела красная звезда! — Я командир советского Южного Стрелкового полка! Разведчик застыл, пораженный. Только теперь он сообразил, почему «кубанцы» в жаркий летний день были в бурках. Чтобы скрыть отсутствие погон на плечах! Саше захотелось умереть, но не от страха, а от стыда и досады за собственную глупость. Так глупо попасться! И в последнюю минуту! Красный командир втолкнул пленника в комнату. Саша прижался к стене, ожидая удара и готовясь подороже продать свою жизнь. Среди большевиков нашлись желающие немедленно прикончить «контру», но большинство решило не спешить с казнью, удержав особенно ретивых. А командир, похоже, решил поглумиться над пленником: — Господин корниловец, а вы знаете, что вас ожидает? — Я знаю, что ожидает вас! — в отчаянии закричал Долгополов. — Город окружен добровольцами, и вы не уйдете отсюда живыми! — Мой полк в засаде, десять пулеметов расставлены по улице на крышах и ждут моего сигнала, — спокойно парировал «кубанец». От горя Саша чуть не заплакал! А командира это, видимо, забавляло. Переглянувшись с подчиненными и едва заметно кивнув им, он вплотную подошел к Долгополову и опять спросил, но уже другим тоном: — А вы знаете, кто я? Разведчик одарил врага взглядом, полным ненависти. Но странное дело — в глазах большевика не было ответной ненависти. Наоборот — в них сквозила доброта. А сказанные им в следующий миг слова потрясли Сашу куда сильнее прежнего: — Я сотник Канков, офицер Текинского полка, вывезший генерала Корнилова из Быхова. Я и мой полк желаем перейти на сторону Добровольческой армии! Чувства, охватившие юного корниловца при этих словах, не только описать, но и представить себе трудно. Текинский конный полк! Личный конвой покойного Лавра Георгиевича Корнилова, заключенного Керенским в Быховскую тюрьму за «мятеж» летом 1917 года, а осенью выехавшего из нее на Дон в сопровождении верных туркменов — текинцев! Чувства нескольких красных комиссаров, присутствовавших при этих словах сотника Канкова, представить не менее трудно. Они схватились было за оружие, но были мгновенно перебиты офицерами. Враги, вдруг оказавшиеся друзьями, окружили Сашу, жали ему руки, хлопали по плечу, обнимали со слезами на глазах. И тут же спешили достать из тайников и приколоть к своим плечам погоны. А из распоротой подушки Канков вынул трехцветный российский флаг — А теперь, дорогой корниловец, ведите нас к своим! И Саша повел сотника навстречу показавшимся добровольцам… Вечером, за праздничным столом собрались добровольцы и недавние красноармейцы. Канков сидел рядом с Сашей и оживленно рассказывал, как в одном из боев по дороге на Дон его эскадрон попал в плен к красным. Как, согласившись служить им, он долго собирал к себе в полк всех тех, кто ненавидел большевиков. Его Южный Стрелковый полк считался одним из самых надежных советских полков, хотя занимался главным образом охраной сахарного производства и ни в одном бою против белых не участвовал, а только ждал удобного случая, чтобы перейти на их сторону. Ход событий ускорил ворвавшийся в штаб Саша Долгополов. Сперва его приняли за подосланного коммунистами провокатора. И только убедившись в том, что перед ним настоящий корниловец, Канков решил, что момент для перехода наступил. Не забыл он и послать помощь умирающим в подвалах ЧК людям. К сожалению, спасти удалось только двоих… Эта необычная встреча стала для Саши и Канкова первой и последней. Сотник погиб в бою под Сумами несколько недель спустя после описанных событий. Капитан Александр Федорович Долгополов пережил его почти на шестьдесят лет и умер стариком в Калифорнии.

Еще сто лет назад под Харьковом жили калмыки

Среди народов, населявших когда-либо Слобожанщину, калмыки продолжают оставаться, пожалуй, наименее известным сегодняшним ее жителям народом. Почти все помнят из школьной программы пушкинского «друга степей», но мало кто знает о существовании под Харьковом крупного калмыцкого поселения, о его роли и следе в истории нашего края.

Защитники Харькова


Прародина калмыков – Джунгария – находится в Западной Монголии. Когда-то их предки – племена ойратов – входили в войско Чингисхана. В XVII веке в поисках лучших пастбищ часть ойратов покинула родину и, совершив огромный переход, достигла приволжских степей – тогдашних юго-восточных рубежей Московского государства. Здесь ойраты и стали называться калмыками – от тюркского слова «калмак», что значит «отделиться». Буквально сразу же они добровольно приняли российское подданство и стали надежным щитом, защищавшим от набегов неприятелей российские границы. Причем не только приволжские.

В 1657 году Россия заключила с калмыками договор о военном союзе, согласно которому по первому призыву калмыки выставляли на помощь отряды и целые армии своей конницы, считавшейся практически непобедимой. Призыв не заставил себя ждать – Россия воевала с Польшей, не говоря уже о постоянных войнах с татарами и турками. С начала 1660-х годов калмыцкие воины вместе с московскими стрельцами и казаками нашего знаменитого земляка - атамана Ивана Серка – участвуют во множестве сражений на территории Украины. Действуют против поляков и крымских татар, против перешедшего на сторону врагов гетмана правобережной Украины Петра Дорошенко, обороняют украинские города и совершают победоносные походы в Крым.

Под Харьковом калмыки впервые появляются в 1676 году – с началом очередной русско-турецкой войны. В бою близ Чугуева калмыцкий отряд под предводительством знаменитого Мазан-Батыра – героя калмыцкого эпоса, чьи подвиги вот уже три столетия воспеваются в легендах и песнях калмыцкого народа, задержал продвижение вглубь страны турецко-крымских полчищ. Здесь же, под Чугуевом, русские полки, калмыцкие конники и донские казаки наголову разбили турецко-крымские войска летом 1679 года. А в сражении на реке Балаклейке русско-калмыцкое войско в том же году разгромило значительную армию, двинутую турецким султаном на Харьков и Чугуев. После этого значительных турецких вторжений на нашу землю больше не было. Бои тем не менее продолжались еще несколько лет и лишь в 1681 году был подписан Бахчисарайский мирный договор, завершивший войны с турками и татарами конца XVII века. Однако история калмыцкого присутствия на Слобожанщине на этом не завершилась. Наоборот – она только начиналась.

Гроза татар и шведов

Одним из итогов войн против турок и татар стало бесспорное признание боевых достоинств калмыков как врагами, так и союзниками. Крымский хан не раз в своих письмах к турецкому султану, польскому королю и гетманам правобережной Украины признавался, что он не может послать войска за пределы своих владений, так как «...опасен приходу калмыков... в Крым». А чигиринский полковник Карпов в своих письмах отмечал, что «Калмыков татаровя и турки боятца... А естли де калмыцкий приход в Крым будет, то тотчас татаровя, покиня турков, побегут в Крым... И естли... калмыков послать на Украину, и татаровя де бой их знают, и увидя их битца с ними не станут, побегут...»

Считавшие себя полновластными хозяевами степи, не боявшиеся ни запорожских казаков, ни польской конницы, татары были буквально ошеломлены противником, который оказался им явно не по зубам. В конном бою калмык мог легко «уделать» самого лихого татарина. «Сильны, малорослы, чрезвычайно быстры в движении, увертливы, необычайно дальнозорки, притом способны несколько дней не слезать с седла, переносить жажду и голод... умеют одинаково драться на коне и пешим, рубить саблей, резать ножом, стрелять из лука и ружья...» – так описывал калмыцких воинов современник.

Калмыки обладали еще одним очень ценным качеством. Верностью. Понятия чести и верности испокон веков высоко ценились у калмыцкого народа. Преданность друзьям до самопожертвования была у калмыков в крови. В общем, это были идеальные во всех отношениях союзники. Мысль поселить их у себя в тылу, в наиболее важных в стратегическом отношении пунктах, напрашивалась сама собой. Именно так и поступил русский царь Петр Первый, занявшийся «прорубанием окна в Европу» и не желавший отвлекаться на охрану многочисленных «окон» в агрессивную Азию.

Едва ли не более других регионов от татарских набегов в то время страдала молодая Слобожанщина, ключевым постом обороны которой была достаточно мощная Чугуевская крепость. Именно в Чугуев в 1698–1700 годах царь Петр поселяет на казенное содержание калмыков, а также донских и яицких казаков. С этого времени берет начало знаменитая команда чугуевских казаков и калмыков – прообраз Чугуевского казачьего войска.

Не успев обжиться на новом месте, чугуевские калмыки и казаки вновь отправились в поход – взаимоотношения с Европой у царя Петра не заладились. Во время Северной войны, как записано в «журнале Петра Великого», «Чугуевские казаки и калмыки своими набегами… много вредили неприятелю», участвовали во всех крупных сражениях и осадах и особо отличились при деревне Лесной в бою со шведами Левенгаупта. Кстати, некоторые историки утверждают, что именно тогда Петр Первый, восхищенный победой калмыцкой конницы над шведами, ввел в русской армии новый победный боевой клич, заменив латинский «виват» на знаменитое «ура» – от калмыцкого «уралан», что значит «вперед».

Блестяще зарекомендовав себя в боях не только с татарами, но и с регулярными европейскими армиями, Чугуевская команда участвовала во всех внешних войнах России XVIII века. После одной из таких войн прусский король Фридрих Второй сказал: «Русская армия сильна наличием в ней калмыков, татар и казаков. Именно их и стоит опасаться больше всего».

Крещеные калмыки продолжали селиться в Чугуеве вплоть до середины XVIII века. За 25 лет только число калмыцких воинов в Чугуевской команде увеличилось более чем в четыре раза – с 49 человек в 1700 году до 214 – в 1725. В их числе были мурза, три ротмистра, четыре хорунжих, два есаула, писарь и 203 рядовых. А в 1728 году, как отмечает источник, в Чугуеве проживало 90 семей служилых калмыков.

Поскольку боевые навыки и искусство коневодства калмыков представляли несомненную ценность, правительство было заинтересовано в заселении ими Чугуева и стремилось удержать их в состоянии оседлости. Это видно даже по тому, как оплачивалась служба калмыков по сравнению со службой казаков. Если казаки получали по 10 рублей денежного жалования и по 5 четвертей – хлебного, то калмыки – по 25 рублей и 6 четвертей соответственно. Как видим, чугуевские калмыки находились на привилегированном положении. Правда, недолго. В 1748 году в связи с преобразованием команды в регулярный казачий полк жалование калмыков уравняли с казачьим. Некоторые калмыки, еще не крещеные и не обремененные браками с представительницами местного населения, обиделись на такую «несправедливость» и ушли из Чугуева обратно в приволжские степи. Впрочем, таких было немного, и на боеспособности полка это никак не отразилось.
А вот присутствие в Чугуеве калмыков на городе и его жителях отразилось еще как! Находясь на территории Слобожанщины, этот город стал во многом абсолютно уникальным не только потому, что не относился к ней административно, а во многом именно в силу калмыцкого фактора. Эту уникальность одним из первых заметил русский военный историк Александр Ригельман, современник и очевидец чугуевских калмыков. В своем знаменитом «Летописном повествовании о Малой России и ее народе и казаках вообще», он, в частности, пишет: «Что касается до природы, языка, обычая, жительства, обрядов поведения и одеяния, в том слободские жители обоего пола никакой от малороссийских народов отмены не имеют, кроме служащих гусарами в нынешних гусарских полках, их гусарского мундира. А чугуевцы почти еще все калмыцкого лица и знающи российского и калмыцкого языка. Впрочем поведения совсем козацкого, и носят платье такое ж, как донские козаки». Степные навыки и умения калмыков сказались и на хозяйственных занятиях чугуевцев - не случайно в конце XVIII века автор «Топографического описания Харьковского наместничества» отмечал, что чугуевские скорняки «всех по Украине одноремесленников превосходят» и что за шубы из овчин их выработки «покупщики» платили дороже, чем за шубы других скорняков. И уж совсем не случайно герб Чугуева в его первоначальном варианте украсили две скрещенные калмыцкие сабли.

Последние калмыки

…Прошли годы. Татарская угроза полностью миновала, и от военной службы калмыков отказались. В начале ХІХ века Чугуевский казачий полк был преобразован в регулярный уланский, а Чугуев стал местом грандиозного эксперимента – военных поселений. Полностью изменился облик города, изменилось и его население. Однако калмыки не спешили полностью в нем растворяться. За полторы сотни лет жизни вдали от своих степей они нисколько не утратили природных навыков обращения с лошадьми и оставались все такими же непревзойденными наездниками. Это искусство калмыков поразило воображение маленького чугуевца Ильи Репина, отец которого занимался торговлей лошадьми. Выросший в чугуевской слободе, заселенной когда-то калмыками и названной в их честь Калмыцкой, уже будучи знаменитым на весь мир художником, Репин писал в мемуарах: «Kaлмык c лoшaдью -- oднa дyшa. Oпpoмeтью бpocившиcь нa лoшaдь, вдpyг oн гикнeт нa тaбyн тaк зычнo, чтo y лoшaдeй yшки нa мaкyшкe и oни c дpoжъю зaмpyт, ждyт eгo взмaxa нaгaйкoй, в кoнцe кoтopoй в peмнe вшитa пyля. Oдним yдapoм тaкoй нaгaйки мoжнo убить чeлoвeкa…» Или вот еще: «Лoшaдь yжe лeжaлa пoд кaлмыкoм, тяжeлo дышa. Kaлмык взмaxнyл в вoздyxe нaгaйкoй, и кoнь пoдcкoчил, вcтpяxнyлcя. И вдpyг cтaл извивaтьcя змeeй и мeтaтьcя в paзныe cтopoны, cтapaяcь cтpяxнyтъ c ceбя ceдoкa; и oпять нaчaлиcь дикиe пpыжки, взвивaниe нa дыбы и кoзeлки, чтoбы cбpocить нeпpивычнyю тяжecть. Kaлмык кpeпкo зaжaл кoня икpaми в шeнкeля и пoвepнyл eгo к вopoтaм. «Отвopяйть вopoтa!» – визжит кaлмык. Haгaйкa cвиcтнyлa, и кoнь мгнoвeннo пoлyчил c oднoгo мaxy пo yдapy c oбeиx cтopoн пo кpyпy. Oн пpыгнyл впepeд и пoнeccя в вopoтa. Kaлмык гикнyл нa вcю yлицy, эxo oтoзвaлocь в лecy зa Дoнцoм. Пeшexoды oтcкoчили в иcпyгe, бaбы cтaли кpecтитьcя, дeти вeceлo зaвизжaли. Kaлмык cтpeлoй пoнeccя пo бoльшoй дopoгe мимo кyзниц, зa Дoнeц... Cкopo и cлeд eгo пpocтыл, тoлькo cтoлб пыли виcит eщe в вoздyxe...

Чaca чepeз чeтыpe никтo нe yзнaл бы вoзвpaщaвшeгocя к нaшим вopoтaм кaлмыкa. Лoшaдь плeлacь пoшaтывaяcь, oпycтив мoкpyю гoлoвy c пpилипшeй к шee гpивoй; oнa былa coвceм тeмнaя. Kaлмык сидeл cпoкoйнo и cocaл cвoю кopoтeнькyю тpyбoчкy, пoдняв плocкoe лицo квepxy; глaзa eгo, «пpopeзaнныe ocoкoй», кaзaлocь, cпaли. Xopoшо oбoшлacь шкoлa, дoбpый кoнь бyдет…»

По словам старожилов, калмыки локально жили в Чугуеве вплоть до революции 1917 года. Вскоре коней вытеснили трактора и автомобили, калмыки оказались вовсе не у дел и окончательно смешались с местным населением. Однако и сейчас среди чугуевцев нередко можно встретить людей с типично калмыцкими чертами. Особенно – в районе города, называемом в народе по старинке – Калмыцкой слободой.