Был послеполуденный душный и тихий час. Дорожная пыль,
камни, глиняные заборы и стены -- все раскалилось, дышало
ленивым жаром, и пот на лице Ходжи Насреддина высыхал раньше,
чем он успевал его вытереть.
Ходжа Насреддин с волнением узнавал знакомые улицы,
чайханы и минареты. Ничего не изменилось за десять лет в
Бухаре, все так же облезшие собаки дремали у водоемов, и
стройная женщина, изогнувшись и придерживая смуглой рукой с
накрашенными ногтями свою чадру, погружала в темную воду узкий
звенящий кувшин. И все так же наглухо были заперты ворота
знаменитой медресе Мир-Араб, где под тяжелыми сводами келий
ученые улемы* и мударрисы**, давно позабывшие цвет весенней
листвы, запах солнца и говор воды, сочиняют с горящими мрачным
пламенем глазами толстые книги во славу аллаха, доказывая
необходимость уничтожения до седьмого колена всех, не
исповедующих ислама. Ходжа Насреддин ударил ишака пятками,
проезжая это страшное место.
Но где же все-таки пообедать? Ходжа Насреддии в третий раз
со вчерашнего дня перевязал свой пояс.
-- Надо что-то придумать,-- сказал он.-- Остановимся, мой
верный ишак, и подумаем. А вот, кстати, чайхана!
Разнуздав ишака, он пустил его собирать недоеденный клевер
у коновязи, а сам, подобрав полы халата, уселся перед арыком, в
котором, булькая и пенясь на заворотах, шла густая от глины
вода. "Куда, зачем и откуда течет эта вода -- она не знает и не
думает об этом,-- горестно размышлял Ходжа Насреддин.-- Я тоже
не знаю ни своего пути, ни отдыха, ни дома. Зачем я пришел в
Бухару? Куда я уйду завтра? И где же раздобыть полтаньга на
обед? Неужели я опять останусь голодным? Проклятый сборщик
пошлин, он ограбил меня дочиста и еще имел бесстыдство
толковать мне о разбойниках!"
В эту минуту он вдруг увидел виновника своих несчастий. К
чайхане подъехал сам сборщик пошлин. Два стражника вели под
"уздцы арабского жеребца, гнедого красавца с благородным и
страстным огнем в темных глазах. Он, пригибая шею, нетерпеливо
перебирал тонкими ногами, как будто ему было противно нести на
себе жирную тушу сборщика.
Стражники почтительно сгрузили своего начальника, и он
вошел в чайхану, где трепещущий от раболепия чайханщик усадил
его на шелковые подушки, заварил ему отдельно самого лучшего
чаю и подал тонкую пиалу китайской работы. "Неплохо встречают
его за мои деньги!" -- подумал Ходжа Насреддин.
Сборщик налился чаем до самого горла и вскоре задремал на
подушках, наполнив чайхану сопени.ем, храпом и причмокиваниями.
Все остальные гости перешли в разговорах на шепот, боясь
потревожить его сон. Стражники сели над ним -- один справа, а
другой слева -- и отгоняли веточками назойливых мух, пока не
убедились, что сборщик уснул крепко; тогда они перемигнулись,
разнуздали коня, бросили ему сноп клевера и, захватив с собою
кальян, ушли в глубь чайханы, в темноту, откуда через минуту на
Ходжу Насреддина потянуло сладким запахом гашиша:
стражники на свободе предавались пороку. "Ну, а мне пора
собираться! -- решил Ходжа Насреддин, вспомнив утреннее
приключение у городских ворот и опасаясь, что стражники,
неровен час, узнают его.-- Но где же все-таки достану я
полтаньга? О всемогущая судьба, столько раз выручавшая Ходжу
Насреддина, обрати на него свой благосклонный взор!" В это
время его окликнули:

* Улемы (улама) -- знатоки религиозного исламского учения,
толкователи и советчики.
** Мударрисы (мудеррисы) -- в мусульманских школах
преподаватели предметов, основанных на тексте Корана.

-- Эй ты, оборванец!
Он обернулся и увидел на дороге крытую, богато
разукрашенную арбу, откуда, раздвинув занавески, выглядывал
человек в большой чалме и дорогом халате.
И раньше чем этот человек -- богатый купец или вельможа --
произнес следующее слово. Ходжа Насреддин уже знал, что его
призыв к счастью не остался без ответа: счастье, как всегда,
обратило к нему в трудную минуту свой благосклонный взор.
-- Мне нравится этот жеребец,-- надменно сказал богач,
глядя поверх Ходжи Насреддина и любуясь гнедым арабским
красавцем.-- Скажи мне, продается ли этот жеребец?
-- В мире нет такого коня, который бы не продавался,--
уклончиво ответил Ходжа Насреддин.
-- У тебя в кармане, наверное, не очень много денег,--
продолжал богач.-- Слушай внимательно. Я не знаю, чей это
жеребец, откуда он и кому принадлежал раньше. Я не спрашиваю
тебя об этом. С меня достаточно того, что, судя по твоей
запыленной одежде, ты приехал в Бухару издалека. С меня этого
достаточно. Ты понял?
Ходжа Насреддин, охваченный ликованием и восхищением,
кивнул головой: он сразу понял все и даже гораздо больше, чем
хотел ему сказать богач. Он думал только об одном: чтобы
какая-нибудь глупая муха не заползла в ноздрю или в гортань
сборщику пошлин и не разбудила его. О стражниках он беспокоился
меньше: они продолжали с увлечением предаваться пороку, о чем
свидетельствовали клубы густого зеленого дыма, валившего из
темноты.
-- Но ты сам понимаешь,-- надменно и важно продолжал
богач,-- что тебе в твоем рваном халате не подобает ездить на
таком коне. Это даже было бы опасным для тебя, потому что
каждый задал бы себе вопрос: "Откуда взялся у этого нищего
такой прекрасный жеребец?" -- и ты мог бы легко угодить в
тюрьму.
-- Ты прав, о высокорожденный! -- смиренно ответил Ходжа
Насреддин.-- Конь действительно слишком хорош для меня. Я в
своем рваном халате всю жизнь езжу на ишаке и даже не
осмеливаюсь подумать о том, чтобы сесть на такого коня.
Ответ его понравился богачу.
-- Это хорошо, что ты при своей бедности не ослеплен
гордостью: бедняк должен быть смиренен и скромен, ибо пышные
цветы присущи благородному миндалю, но не присущи убогой
колючке. Теперь ответь мне -- хочешь ли ты получить вот этот
кошелек? Здесь ровно триста таньга серебром.
-- Еще бы! -- воскликнул Ходжа Насреддин, внутренне
холодея, потому что зловредная муха все-таки заползла в ноздрю
сборщика пошлин: он чихнул и зашевелился.-- Еще бы! Кто
откажется получить триста таньга серебром? Ведь это все равно
что найти кошелек на дороге!
-- Ну, положим, на дороге ты нашел совсем другое,--
ответил богач, тонко улыбнувшись.-- Но то, что ты нашел на
дороге, я согласен обменять на серебро. Получи свои триста
таньга.
Он протянул Ходже Насреддину увесистый кошелек и подал
знак своему слуге, который, почесывая нагайкой спину, молча
прислушивался к разговору. Слуга направился к жеребцу. Ходжа
Насреддин успел заметить, что слуга, судя по усмешке на его
плоской рябой роже и по беспокойным глазам,-- отъявленный плут,
вполне достойный своего господина. "Три плута на одной дороге
-- это слишком много, одному пора убираться!" -- решил Ходжа
Насреддин. Восхваляя благочестие и щедрость богача, он вскочил
на ишака и так сильно ударил его пятками, что ишак, несмотря на
всю свою леность, взял сразу в галоп.
Обернувшись, Ходжа Насреддин увидел, что рябой слуга
привязывает к арбе гнедого арабского жеребца.
Обернувшись еще раз, он увидел, что богач и сборщик пошлин
дерут друг друга за бороды, а стражники тщетно стараются
разнять их.
Разумный не вмешивается в чужую ссору. Ходжа Насреддин
крутил и вилял по всем переулкам, пока не почувствовал себя в
безопасности. Он натянул поводья, сдерживая галоп ишака.
-- Подожди, подожди,-- начал он.-- Теперь нам спешить
некуда...
Вдруг он услышал вблизи тревожный, перебивча-тый цокот
копыт.
-- Эге! Вперед, мой верный ишак, вперед, выручай! --
крикнул Ходжа Насреддин, но было уже поздно: из-за поворота на
дорогу выскочил всадник.
Это был рябой слуга. Он скакал на лошади, выпряженной из
арбы. Болтая ногами, он промчался мимо Ходжи Насреддина и,
круто осадив лошадь, поставил ее поперек дороги.
-- Пропусти, добрый человек,-- кротко сказал Ходжа
Насреддин.-- На таких узких дорогах нужно ездить вдоль, а не
поперек.
-- Ага! -- ответил слуга со злорадством в голосе.-- Ну,
теперь тебе не миновать подземной тюрьмы! Знаешь ли ты, что
этот вельможа, владелец жеребца, вырвал у моего господина
полбороды, а мой господин разбил ему до крови нос. Завтра же
тебя потащат на эмир-ский суд. Поистине, участь твоя горькая, о
человек!
-- Что ты говоришь?! -- воскликнул Ходжа Насреддин.--
Из-за чего же могли так сильно поссориться эти почтенные люди?
Но зачем ты остановил меня -- я не могу быть судьей в их споре!
Пускай уж они сами разбираются как-нибудь!
-- Довольно болтать! -- сказал слуга.-- Заворачивай
обратно. Придется тебе ответить за этого жеребца.
-- Какой жеребец?
-- Ты еще спрашиваешь? Тот самый, за которого ты получил
от моего господина кошелек серебра.
-- Клянусь аллахом, ты ошибаешься,-- ответил Ходжа
Насреддин.-- Жеребец здесь совсем ни при чем. Посуди сам -- ты
ведь слышал весь разговор. Твой господин, человек щедрый и
благочестивый, желая помочь бедняку, спросил: хочу ли я
получить триста таньга серебром? -- и я ответил, что, конечно,
хочу. И он дал мне триста таньга, да продлит аллах дни его
жизни! Но предварительно он решил испытать мою скромность и мое
смирение, дабы убедиться, что я заслуживаю награды. Он сказал:
"Я не спрашиваю, чей это жеребец и откуда он" -- желая
проверить, не назову ли я себя из ложной гордости хозяином
этого жеребца. Я промолчал, и щедрый, благочестивый купец
остался доволен этим. Потом он сказал, что такой жеребец был бы
слишком хорош для меня, я с ним вполне согласился, и он опять
остался доволен. Затем он сказал, что я нашел на дороге то, что
может быть обменено на серебро, намекая этим на мое усердие и
твердость в исламе, которые я обрел в своих скитаниях по святым
местам. И он тогда наградил меня, дабы этим благочестивым делом
заранее облегчить себе переход в рай по загробному мосту, что
легче волоса и тоньше острия меча, как говорит священный коран.
В первой же молитве я сообщу аллаху о благочестивом поступке
твоего господина, дабы аллах заранее приготовил для него перила
на этом мосту.
Слуга задумался, потом сказал с хитрой усмешкой, от
которой Ходже Насреддину стало как-то не по себе:
-- Ты прав, о путник! И как это я сразу не догадался, что
твой разговор с моим хозяином имеет столь добродетельный смысл!
Но если уж ты решил помочь моему господину в переходе по
загробному мосту, то лучше, чтобы перила были с двух сторон.
Оно выйдет крепче и надежнее. Я тоже с удовольствием помолился
бы за моего господина, чтобы аллах поставил перила и с другой
стороны.
-- Так помолись! -- воскликнул Ходжа Насреддин.-- Кто
мешает тебе? Ты даже обязан это сделать. Разве не повелевает
коран рабам и слугам ежедневно молиться за своих господ, не
требуя особой награды...
-- Заворачивай ишака! -- грубо сказал слуга и, тронув
лошадь, прижал Ходжу Насреддина к забору.-- Ну, живее, не
заставляй меня терять попусту время!
-- Подожди,-- торопливо прервал его Ходжа Насреддин.-- Я
еще не все сказал. Я собирался прочесть молитву в триста слов,
по числу таньга, полученных мною. Но теперь я думаю, что можно
обойтись молитвой в двести пятьдесят слов. Перила с моей
стороны будут только чуть-чуть потоньше и покороче. А ты
прочтешь молитву в пятьдесят слов, и премудрый аллах сумеет из
тех же бревен выкроить перила на твою сторону.
-- Как же так? -- возразил слуга.-- Значит, мои перила
будут в пять раз короче твоих?
-- Но зато они будут в самом опасном месте! -- с живостью
добавил Ходжа Насреддин.
-- Нет! Я не согласен на такие коротенькие перила! --
решительно сказал слуга.-- Значит, часть моста будет
неогороженной! Я весь бледнею и покрываюсь холодным потом при
мысли о страшной опасности, угрожающей моему господину! Я
полагаю, что мы оба должны прочесть молитвы по сто пятьдесят
слов, чтобы перила были с обеих сторон одинаковыми. Ну, пусть
они будут тоненькие, зато с двух сторон. А если ты не согласен,
то я в этом вижу злой умысел против моего господина -- значит,
ты хочешь, чтобы он свалился с моста! И я сейчас позову людей,
и ты прямым ходом отправишься в подземную тюрьму!
-- Тоненькие перила! -- в ярости вскричал Ходжа Насреддин,
чувствуя как бы слабое пошевеливание кошелька в своем поясе.--
По-твоему, достаточно огородить этот мост прутиками! Пойми же,
что перила с одной стороны должны быть непременно толще и
крепче, дабы купцу было за что ухватиться, если он оступится и
будет падать!
-- Сама истина говорит твоими устами! -- радостно
воскликнул слуга.-- Пусть они будут толще с моей стороны, а я
уж не пожалею труда и прочту молитву в двести слов!
-- А в триста не хочешь? -- злобно сказал Ходжа Насреддин.
Они долго спорили на дороге. Редкие прохожие, слышавшие
обрывки разговора, почтительно кланялись, принимая Ходжу
Насреддина и рябого слугу за благочестивых паломников,
возвращающихся с поклонения святым местам.
Когда они расставались, кошелек Ходжи Насреддина был легче
наполовину: они договорились, что мост, ведущий в рай, должен
быть огорожен для купца с двух сторон совершенно одинаковыми по
длине и прочности перилами.
-- Прощай, путник,-- сказал слуга.-- Сегодня мы с тобой
совершили благочестивое дело.
-- Прощай, добрый, преданный и добродетельный слуга, столь
пекущийся о спасении души своего хозяина. Скажу еще, что в
споре ты не уступишь, наверное, даже самому Ходже Насреддину.
-- Почему ты вспомнил о нем? -- насторожился слуга.
-- Да так. Пришлось к слову,-- ответил Ходжа Насреддин,
подумав про себя: "Эге!.. Да это, кажется, не простая птица!"
-- Может быть, ты приходишься ему каким-нибудь дальним
родственником? -- спросил слуга.-- Или знаешь кого-нибудь из
его родственников?
-- Нет, я никогда не встречался с ним. И я никого не знаю
из его родственников.
-- Скажу тебе на ухо,-- слуга наклонился в седле,-- я
прихожусь родственником Ходже Насреддину. Я его двоюродный
брат. Мы вместе провели детские годы.
Ходжа Насреддин, окончательно укрепившись в своих
подозрениях, ничего не ответил. Слуга нагнулся к нему с другой
стороны:
-- Его отец, два брата и дядя погибли. Ты, наверное,
слышал, путник?
Ходжа Насреддин молчал.
-- Какое зверство со стороны эмира! -- воскликнул слуга
лицемерным голосом.
Но Ходжа Насреддин молчал.
-- Все бухарские визири -- дураки! -- сказал вдруг слуга,
трепеща от нетерпения и алчности, ибо за поимку вольнодумцев
полагалась от казны большая награда.
Но Ходжа Насреддин упорно молчал.
-- И сам наш пресветлый эмир тоже дурак! -- сказал
слуга.-- И еще неизвестно, есть ли на небе аллах или его вовсе
не существует.
Но Ходжа Насреддин молчал, хотя ядовитый ответ давно висел
на самом кончике его языка. Слуга, обманувшийся в своих
надеждах, с проклятием ударил лошадь нагайкой и в два прыжка
исчез за поворотом. Все затихло. Только пыль, взметенная
копытами, вилась и золотилась в неподвижном воздухе,
пронизанная косыми лучами.