В ночь на понедельник я уползла спать только в районе половины пятого, поскольку будильник был заведён на достаточно гуманное время – в школу я ехала исключительно на последнюю третью-четвёртую пару, писать школьную олимпиаду по литературе. Когда я нашла кабинет, мероприятие уже было в самом разгаре; мне выдали распечатки с заданием, тетрадка на сей раз была у меня с собой, и я включилась в работу. Задание просило проанализировать поэтический или прозаический кусок, но дан нам был только последний в лице рассказа Шукшина, по которому я накатала короткое злое эссе – вряд ли то, что от меня требовалось, но на большее меня не хватило. Вечером того же дня я вычитала на сайте Юго-запада – «сегодня началась продажа билетов». Обычно они пишут «завтра», а на сей раз я была застигнута врасплох, ехать за билетами маме пришлось во вторник, и на декабрь был куплен только один билет – на Самоубийцу, а на Встречу с песней ничего дешёвого уже не оставалось. Во вторник в лицее с прошедшим др меня поздравила Асёна, подарив как «человеку с твёрдой религиозной и гражданской позицией» (спорное определение, конечно) весьма неожиданную книжку – составленный Улицкой сборник историй о волонтёрах, помогающих больным детям – преимущественно священниках, ибо корни описываемого волонтёрства находятся в небезызвестной добровольческой группе о. Меня (вечером книжка, как опиум для народа, была конфискована роднёй, надеюсь снова когда-нибудь её увидеть, ибо интересно ж). До конца лицейских пар мы с Асей не досидели – у неё спонтанно возникло желание пробить последнюю пару социологии, я охотно присоединилась (мы вроде за весь текущий учебный год ещё ни разу прежде социологию не пробивали), и сначала стаскались в монастырскую трапезную забрать мои сапоги в пакете, которые я там забыла во время обеденного перерыва, а потом минут на 15 дали кругаля по окрестностям. Среда не была ничем особо примечательна, не считая того, что в ночь на четверг я вырубила комп только в пафосное время 3.33, зато начала писать новый стих (да, тот, что про Маленького принца, временно отложен). Ночь на пятницу порадовала первым снегом – сначала я любовалась луной, которая изредка просвечивала среди быстро несущихся облаков, как будто тлела в клубящемся дыму, то разгораясь ярче, то постепенно затухая. И вдруг, в очередной раз подняв глаза на окно, я увидела колышущийся белый покров, накрывший улицу внизу и оседающий белизной на траве и листьях, почти полностью уже голых деревьях, асфальте, автомобилях. Облака остановились, и луна сияла золотой монетой точно напротив окна, и лишь изредка мимо неё проносились какие-то чёрные лоскутья. С переменной густотой снег шёл, пока я не ушла спать примерно на час раньше, чем прошлой ночью; вчера в школу я сходила только на алгебру и школьную олимпиаду по инглишу, о которой нас заранее не предупреждали, а французского не было по причине сокращённого дня – последнего перед каникулами. Изначально я хотела пятничным вечером сходить в кино, но никаких подходящих сеансов в подходящие кинотеатры на подходящие фильмы афиша мне не предложила, и я забила и профлудила почти до четырёх утра сегодняшнего дня в своё удовольствие. Снег же порошил и вчера днём, и сегодня, подтаивая в промежутках, причём сегодня он уже был по-зимнему крупным, густым и красивым, и очень приятно под него было слушать Наше, писать черновики и пытаться жонглировать яблоками. После обеда пора было вскоре уходить; мама настояла на повязке против гриппа, и я, дабы не напяливать скучную медицинскую, вспомнила, что у меня с прошлого дня рождения лежит подаренная Денисом чёрная бандана в красные значки анархии и белые надписи, гласящие, что она, родимая, – мать порядка. Эта бандана, ещё ни разу прежде не надетая, то бишь практически стерильная, и закрыла моё лицо по самую середину переносицы, а оказавшиеся в карманах извлечённого из шкафа пальто пролежавшие там с прошлого же сезона старые беспальцовки с дырищей во всю левую ладонь да верный алисовский шарф дополнили образ существа, собирающегося не в театр, а на несанкционированный митинг (вы думаете, я в театре бандану сняла? А вот и нет, не для того завязывала – сняла только, вернувшись домой). Пугая некоторых встречных, я отправилась на маршрутке до метро, а на метро до Арбатской, откуда пошагала по бульварам до театра имени Пушкина; дошагала рано и минут десять изображала почётный караул перед входом в забитый людьми предбанник с кассой, пока в театр не начали пускать. Мимо какого-то деда, громко проворчавшего мне в спину, что «больные должны сидеть дома», я влилась в холл с потоком народа, приобрела программку и свежий номер журнала «Театрал», забила на своё место где-то в ложе не то бельэтажа, не то балкона (читай – в жопе мира) и устроилась поближе ко входу в партер. Начал заполняться он медленно, однако же верно – спектакль задерживали уже минут на десять, а народ всё тянулся и тянулся, и при моих попытках занять свободное местечко в пределах первых шести рядов меня сгоняли раз пять, пока, наконец, я не оказалась где-то чуть дальше запланированного и с самого края у стены, однако всё равно достаточно близко, чтобы бинокль не был нужен. Смотреть же и слышать из почти битком забившегося кашляющего зала предстояло премьеру, сделанную совместно с французским театром Le Phenix в рамках Чеховского международного театрального фестиваля.
Убедиться, что в античной мифологии есть множество трагедий не хуже шекспировских, можно, лишь прочитав незаконченную трилогию Цветаевой, в частности – поставленную в Пушкинке и сыгранную сегодня «Федру». Традиционные элементы – наследственные проклятия, интриги мстительных богов, запретная любовь – облечены в чёткие рваные ритмы, в псевдоустаревшие вычурные эпитеты. Хотелось, после символистской «Царицы Тамары», увидеть на сцене антураж или Древней Греции, или Серебряного века, а лучше – и того и другого, а вместо этого, в лучших традициях современного европейского театра, я получила груду досок да неизбежный видеозадник. Сложный текст молодёжью читается натужной скороговоркой, не порадовала даже исполнительница главной роли – де-юре французская актриса Татьяна Степанченко, частенько переигрывавшая, казавшаяся то чрезмерно вульгарной, то слишком экзальтированной. У её партнёра-Ипполита, Алексея Франдетти, наблюдалась другая крайность – обидная, при приятной внешности, скованность и деревянность. Зато неожиданно приятно было видеть «ветеранов» - кормилицу-Веру Алентову, Тезея-Андрея Заводюка и Слугу-Андрея Терехина: декламируют мастерски, играют с душой, задавая эмоциональный тон всему спектаклю и напрочь затмевая всех остальных живой и искренней подачей персонажей. Но сильного отклика спектакль не находит всё равно – слушать и иногда смотреть приятно, однако сочувствия ни к Федре, полюбившей своего пасынка и отвергнутого им, ни к Ипполиту, предводителю охотников Артемиды и гордому женоненавистнику, павшему жертвой клеветы, не возникает, и сочувствием к героям второстепенным это не искупается. Неужели и вправду цветаевская пьеса, согласно её собственным заверениям, создана не для сцены – со всеми своими длинными монологами, минимумом событий, неразвивающимися характерами?.. Хочется верить, что нет – ведь такие притчи, как «Царь Эдип» и «Антигона», вполне сценичны. Поэтому – смотрим, что уже есть, и надеемся на то, что ещё будет сделано на поприще освоения русским театром наследия поэтического символизма.
После спектакля я тем же маршрутом дотопала обратно до метро; на подступах к Арбату было уже вполне заметно, что народ праздновал и празднует Хэллоуин. А ныне, уже добравшись на метро и маршрутке до дома и закончив пост при всех отвлекающих факторах, я поздравляю всех с этим симпатичным праздником – Самайном aka днём Всех Святых и тороплюсь уползти баиньки, ибо хочется. На этом можно считать осенние каникулы торжественно открытыми – теперь до самого их конца у меня будет театр каждый Божий вечер, плюс про кино забывать не следует, посему прощаюсь до завтра)