Сегодняшнее утро уже пахнуло морозцем – в ожидании маршрутки на остановке пробивающая, как всегда, первый урок физры я выдыхала пар. После краткого учебного дня Асёна сообщила мне о своём намерении стаскаться наконец в некий магазин «Сретение» за полочкой для икон, и я увязалась вместе с ней; поскольку я понятия не имела прежде об этом местечке, сусанила Ася – переулками мы как-то вышли на Сретенку, двинулись по прямой, пока не наткнулись на искомый магазин, оказавшийся целым православным супермаркетом, если эти два слова вообще могут стоять рядом в одном контексте. По залам бродили мужчины в рясах различных возрастов, туристы с переводчиками и без в поисках сувениров, богатые сограждане, могущие себе позволить, например, антиквариат или икону с брюликами от компании «Респект» (она правда так называется!), побродили и мы, попялившись на ассортимент, аки на музейные экспонаты, но полочек не нашли. Раза три подряд пройдя все отделы, Ася решилась наконец спросить и полочках в отделе всяческой утвари, её послали в самый первый зал, но там были только книги, благовония и прочая, и пришлось снова кого-то отлавливать и спрашивать, пока нас не пустили в отдельную комнатку за прилавком, где этих полочек самых разных размеров, расцветок и дизайнов было предостаточно. Ася выбрала себе подходящую и встала в очередь в кассу, но и я с пустыми руками уходить не собиралась – успела приглядеть весьма мною уважаемые, но крайне редко встречаемые трёхмерные открытки (на библейскую, естественно, тематику, соответственно заведению) всего по 100 рублей, выбрать наиболее лаконичную и тоже встать в очередь. С приобретениями покинувшие «Сретение» мы пошагали по Сретенке дальше, до Лубянки, где и разъехались по домам; дома после сего небольшого моциона я успела только наскоро пообедать и немного пострадать ерундой, прежде чем снова выйти на свет Божий и снова отправиться к метро – предстояло первое знакомство со Студией театрального искусства под руководством Женовача. Давеча карта Яндекса продемонстрировала мне маршрут от Таганской, показавшийся мне весьма путаным и неблизким, и, позвонив сегодня в театр, я слово в слово записала описанное мне добиралово на бумажке и решила следовать ему неукоснительно – а в нём значилось, что идти от Марксистской ближе, пришлось с двумя пересадками ехать до этой станции, и только уже поднявшись там на поверхность, я вспомнила, что проходила мимо неё по дороге к Покровскому монастырю по Таганке. Далее я пошагала по Товарищескому переулку до книжного, прошла насквозь два проходных двора напротив оного перпендикулярно Солженицынской и оказалась на улице Станиславского, откуда по указателю попала во двор СТИ. Там было весьма уютно – с трёх сторон высится старое краснокирпичное здание, напоминающее мою школу, с четвёртой – какой-то забор, по центру – деревянная платформа со скамейками, из которой растут берёзы; в самом здании – удлинённый холл, вместо нескольких столиков буфета – один общий большой стол под фотографиями на стенах, создавалось приятное ощущение, словно пришёл к кому-то в гости, к тому же ещё и программки раздавались нахаляву. Эту славную, в олдскульном стиле выполненную программку я просмотрела довольно быстро и до первого звонка успела выспаться – его дали только в семь, когда пора бы уже было начинаться спектаклю; народ повалил в средних размеров зал, своими чёрнокирпичными сводами напомнивший мне почему-то об Эльсиноре, и я сперва заняла своё законное место с краю 16-го (не последнего, вопреки ожиданиям) ряда, а со вторым звонком, хоть публика и набилась весьма плотно, отыскала себе свободное местечко в районе края шестого ряда (был ещё край первого, но уж больно близко, а с шестого смотреть и слушать – в самый раз), там уселась и осталась.
Премьерный спектакль – чеховские «Три года», а на сцене – несколько ярусов кроватей, как в ночлежке, которую хотел открыть в Москве главный герой: постарался Боровский, художник и любимого мною Эрмитажа тоже. Атмосфера впору горьковскому «дну», только для богатых, от чего суть не меняется: нищ ли ты или владеешь миллионами, ты всегда неудовлетворён своей жизнью, сбывшиеся мечты не приносят тебе счастья, и ты вновь и вновь стремишься к чему-то далёкому, светлому и недосягаемому. На этих, тем самым весьма символических, кроватях в течение всего первого действия герои пьесы, как и полагается, спят, а когда не спят – пытаются усыпить зрителя художественным чтением растянутых монологов и диалогов, и у них это почти удаётся: у меня, по крайней мере, отчаянно слипались глаза, взгляд отказывался фокусироваться, и фигуры на сцене в нём двоились и расплывались. Однако второе действие меня разбудило, оказавшись энергичнее, острее, эмоциональнее, заиграв истинно чеховскими переходами от смешного к грустному, от безнадёжности к надежде, от неверия к вере, от нелюбви – к любви. Два основных камертона спектакля – очень созерцательного, требующего напряжённого вслушивания в непростой, посверкивающий афоризмами текст повести и осознания, осмысления услышанного – это очень естественная и непосредственная Юлечка (Калашникова) и, конечно, сам Лаптев (Вертков). Вертков только что предстал перед зрителем в роли Громова в фильме «Палата №6», и его Лаптев на него очень похож: такой же затравленный и слабый, но рефлектирующий и страдающий философ, лишний элемент общества, так же в отчаянном бессилии сжимающий металлические прутья своей персональной клетки, более внутренней, нежели внешней. Да, хождение по мукам «случайного семейства» - неоптимистичный, как и все у Чехова, сюжет, а может, и самый неоптимистичный, ибо, как наиболее автобиографичный, он напоминает старую незажившую рану, в которую тебе предлагают вложить палец, дабы убедиться, как апостол Фома, в её подлинности. Впечатления от подобного эксперимента далеки от приятных, зато интересны и, главное, полезны – не позволяют душе лениться; да и эстетическая сторона не подкачала: лаконичность декораций, чёткость и выразительность световых контрастов, одинаковые белые больничные сорочки (ещё одна сильная ассоциация с «Палатой»), музыка, составленная из скрипов пружин под ногами да редкой «закадровой» мелодии. В общем и целом, постановка сильно не цепляет, ибо, будучи достаточно мрачной, не добрала градуса пронзительности и надрыва (всё-таки сложно играть чеховских героев среднего возраста вчерашним студентам Женовача), но однозначно вызывает сочувствие и рекомендована к просмотру всем любителям настоящей классики.
По окончании спектакля я возвращалась на Таганку тем же маршрутом, за мной увязалась только одна женщина, остальные потянулись вдоль дорог в обход дворов. На Марксистскую я, конечно, больше не пошла, а дошла до Таганской и благополучно доехала до родной Молодёги с одной пересадкой на Куйской, и оттуда меня до дома подбросил папа. Дома ждали форумы и ужин, я покончила с ними – именно в таком порядке – уже только к третьему часу, сползала почистить зубы, сделала вид, что легла спать, и в приступе вдохновения родила пару куплетов. Затем сей пост писался почти до шести утра – кабы следующий день не был выходным, можно было бы уже не ложиться и сразу ехать в школу, однако впереди воскресенье, а значит – прощаюсь ненадолго)