Последняя запись сделана в 2013м, значит прошло 10 лет - очень долгий срок, но я сразу вспомнила пароль. Как будто находишь под старыми обоями и плакатами заколоченную дверь, и вдруг вспоминаешь что у тебя сохранился ключ.

Когда-то говорили: "из интернетов уходят счастливыми". Что становится не о чем писать. Я ушла, потому что здесь было много смешанной боли. Но и красоты было много. В этой комнате мне есть, на что оглянуться.

Теперь у меня есть муж и ребенок. Я узнала, что такое когда дружба исходит на нет, и что такое когда умирают люди. Я увидела много прекрасных мест в мире - скалы Большого Каньона и Северный ледовитый океан в Мурманске, и сотни других чудес. 

И вместе с тем дни состоят из простых и взрослых действий, где не осталось места тому, что есть в этой комнате. Мне этого не хватает, я хочу оглядеться.

Я всё никак не успокоюсь насчёт этих книг. Мечтаю скупить их все на "озоне" или как там, и раздать всем и каждому - а там очень много.

Она объяснила мне, что это у них называется зал дубляжа. Люди на экране открывают рты, как будто говорят, но голоса им дают те, которые сидят в этом зале. Если с первого раза не получилось и голос раздается не вовремя, переделывают. И тогда очень интересно смотреть: всё начинает идти назад. Мёртвые оживают и, пятясь, занимают свое место среди действующих лиц. Достаточно нажать на кнопку, и всё возвращается как было. Машины катят задним ходом, собаки бегут задом наперёд, а взорванные дома в один миг на ваших глазах поднимаются и восстанавливаются. Пули вылетают из тел, возвращаются в стволы автоматов, и убийцы пятятся и задом наперед выскакивают из окна. Если на пол выплеснули воду, она поднимается и возвращается в стакан. Пролитая кровь всасывается в тело, от неё и следа не остается, и рана закрывается. Кто-нибудь харкнул, и его харкотина влетает ему обратно в пасть. Лошади скачут задом наперёд, а тип, который вылетел с восьмого этажа, оживает и возвращается обратно в окно. Настоящий мир наоборот, и ничего прекраснее в своей жизни я, наверное, не видел.

(с) Эмиль Ажар/Р. Гари "Вся жизнь впереди"

Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток,
Мой шестидневный труд, мой выходной восторг

На четвертый год я имею смелость провезти тебя парой кварталов до одного из родных тебе дворов, где мы говорим в темноте и проблеске фар. После я долго думаю, в какие строчки это можно было бы облечь, чтобы не растерять, на чем выгравировать, в какую материю обернуть каждое из слов, до которых мы так долго росли в собственном измерении и темпе - прохладных и простых - сколько путей мы изъезжаем на высоких скоростях, трудясь на извне, но друг к другу приходим пешком по жаркой сухой дороге. Когда-то я пишу сестре, что это единственное место, за которое так цепляется сердце - за все частички обстановки, где мне так уютно и спокойно, будто ничего плохого никогда не случится. Ты всегда находишься поблизости, когда cреди крошечных перебежек под огнестрельными вспышками трагических ноябрьских инсайтов над головой, мне доводится открыть несколько прекрасных книг: я проглатываю "Обещание на рассвете" Ромена Гари, отдавая по несколько вечеров зелёному кафе напротив Пушки - "вторая" жизнь, слишком далекая от тебя, закрывая ноющие раны отрывками вроде

/Тем не менее, я был далек от отчаяния. Я и теперь не научился отчаиваться, а только делаю вид. За всю свою жизнь я так и не сумел дойти до последней степени отчаяния. Ничего не поделаешь: во мне все время сидит кто-то, кто продолжает улыбаться/ или например (читайте, читайте) /Тогда я пережил первый страх из тех ожогов внезапного и полного одиночества, которыми в дальнейшем меня отметил уход моих товарищей, пожизненно наградив тем потерянным и отсутствующим видом, к которому я, похоже, уже привык. С новыми друзьями, появившимися у меня после войны, я только сильнее ощущал отсутствие тех, с кем продолжаю жить бок о бок. Порой я забываю их лица, их смех и голоса ускользают от меня, но это только делает их ближе. Небо, Океан, пустынный пляж Биг-Сура до самого горизонта: странствуя по свету, я всегда выбираю края, где достанет места для всех, кого уже нет со мной/.

Я уезжаю в темноте, улыбаясь и баюкая что-то, от чего потом достанет пары недель, чтобы видеть будущее во всем и не вырастать из того, что мы всё ещё ждём друг друга, разгуливая по другим.

то благость за окном и позолота,
то тягота встает из-за плеча,
как будто бы столетья ждал кого-то, 
дождался и облаял сгоряча.

и зимние негретые квартиры, -
в них череда больших сезонных стирок,
и медленное сушится белье, -
и зимнее пальто из сундука,
такое - хоп! - как лета не бывало.
смирение, носки и покрывало,
тоска, тоска, смирение, тоска.

зови гостей в вечернее жилье,
где роза с дня рождения не вянет,
и греется хорошее вино.
готовь фураж, заклеивай окно.
мы будем жить, мы будем все равно
учить язык веселый ноября, -
тот, на котором хмурые славяне
так трудно, неохотно говорят.

(c) вспоминаем асю анистратенко и другие разные стихи под ноябрь

Лев дремал, время от времени лениво открывая свои золотистые глаза, полные отчаяния, которое свидетельствует о том, что он не в состоянии ни жить, ни умереть. Волк наматывал круги, совершая ритуальный обход вокруг собственного безумия. Тигр принюхивался к решетке, выискивая слабое место. Каждый раз в зоопарке Герман думал о том, что он находится в концлагере, который род человеческий выстроил для живых существ. Воздух был полон тоски по древним лесам, пустыням, горам, долинам, покинутым норам и оставленным семьям. Их согнали сюда со всех концов света и обрекли на гибель от изоляции, скуки, недостатка любви и дружбы. (с) Исаак Зингер, "Враги. История любви"

Резерв слов едва вызревает за месяц, единственно благодаря непрерывному потоку книг, когда я наконец добираюсь до печатного и до жизни в принципе. Где-то между бездомных, разгуливающих с хрипящими бумбоксами подмышками, и старыми женщинами, гадающими друг другу по ладоням в грязном углу подземки, я собираюсь на полуторанедельный байкал, собираю маму на сицилию и осваиваюсь в веренице новых имен локальных революций, смотрю на них так, что вот-вот сверну шею, и стараюсь не бояться громко говорить на толпу. На выходе с весны и первого летнего месяца я получаю собственный правовой смелый микрокосм, evolution-revolution-love, множество винных истин и плавающее мужество выносить все это одновременно. И пока все рекомендуют друг другу десятку правил путешествий от Коэльо, я устало читаю где-то у Толстой: "Муть в душе". Думаю, и правда, муть.

дни появляются из большого мешка по принципу лото. найти что-то, упереться в это руками и ногами, так что весь остальной мир становится нульмерно неинтересен = довольно уничижительное качество. я снова не умею говорить, только подстёгиваться чужими примерами.

 невозможно понять: или это прекрасные, наполненные до краёв дни, способные развязать язык и смыть налёт целого года, или я скоро сопьюсь к чёртовой бабушке? 

вдруг обнаруживаешь себя снова по уши втянутым в чью-то жизнь, обнаруживаешь себя сгустком энергии в невозможности застыть на месте: в невозможности стоять на эскалаторах в метро - только бежать вверх или вниз и как можно быстрее, в невозможности вышагивать по тротуару прямо - только вертеться вокруг своей оси как юла. ты обнаруживаешь себя бегущим во всю мочь, подпрыгивающим, кричащим что-то в голос на ночных пешеходных переходах почти пустых улиц, обнаруживаешь себя искренне смеющимся, читающим книги кш.занусси в наземном транспорте, пьющим кефир в общественных парках с дурацкой улыбкой на лице, смотрящим /топГеар/ по ночам в комнате с выключенным светом, покупающим кофе на сотой заправочной станции вечером, обнаруживаешь себя пишущим научные статьи под рахманинова и баха, обнаруживаешь себя читающим новый завет, пекущим пироги с яблоками.

во всё остальное время обнаруживаешь бездонную слоновью скуку. пока супертанго не начинается снова.

Все, что раньше нравилось, стало мне скучно. И наверняка по промыслу Божьему. Ну, привезли мне друзья каких-то великолепных головок травы из Индии, я накопил огромную коллекцию современной музыки, я, наконец, остался один, мне никто и ничто здесь не мешает... Казалось бы: курнул, прилег, слушай музыку и лови кайф. Не могу. Через час думаю: "Боже мой! Как же было хорошо, когда я был с Тобой! Как я летал!". Я ведь написал сто двадцать прекрасных стихотворений за три летних месяца - да я за всю свою жизнь столько не написал! Вот какие дары сразу - бери! И я все это опять втоптал в грязь. А ведь если я гнию, то и Церковь, тело Христово, с моего бока гнилая... Я и плачу по этому поводу, но, видно, плачу неискренне, оставляю себе щелочки лукавые... А Господь все это видит. 

в весну мы вылетаем как в трубу, и всё, что уходит - очень осязаемо. мы смотрим на хаматову и миронова в "рассказах шукшина" - легких, смешных и талантливых, узнаем, что происходит с бумажными дневниками умерших (мы говорим, конечно, ушедших) людей - их выбрасывают (мы говорим, конечно, выносят), потому что читать очень больно, невозможно и не хочется, и тогда мы сами перестаем писать в бумагу, потому что и фотографии, и текст делается тобой с этих самых лет с большой серьезностью, чтобы потом не исчезло, а тогда зачем. 

я помогаю Н. разбирать грустные вещи и упаковывать в бумагу старые безвкусные картины, нахожу у себя купленную в ноябре в "республике" пыльную биографию патти смит - из того, что ты хватаешь, чтобы узнать о музыке, священной для многих, которая тебе совершенно точно не нравится, но каждая страница оказывается уютной, слова собраны бережно и мягко - вот тебе дневники, которые не пропали. например, там есть про меня, если поставить меня вместо Роберта:

а еще там много фотографий вроде таких. музыку я слушаю еще специально, но музыка мне не нравится все равно. 

я тоже прошу себе фотографий у Ольги П. - чтобы они не были сладкими. говорю, что дожна выглядеть как настоящий айрон мэн, как солдат, который собирается идти воевать. этой весной закончилось сразу несколько войн, но каждому, кто спросит, остается отвечать только, что пока ты не смог представить себя спокойным.

Если где-нибудь в августе ты спросишь, я расскажу тебе о Литве, Екатеринбурге, Казани, Байкале и Испании, о множестве зимних ночных прогулок и тёплых летних ночей. Обо всём, в чём никого не было рядом. 

Короче говоря, когда сегодня утром земля под ногами опять исчезает, мне срочно нужно ухватиться за какое-нибудь обыденное хозяйтвенное дело(как вообще действовать дальше - другой вопрос, мучительный и больный, но привычный), и я добираюсь до сентябрьского "Сноба", давно приготовленного на выкид и по пролистывании показавшегося пресным после прошлого выпуска с космосом и рассказом Татьяны Толстой. Там, в "Снобе", я цепляюсь за собчаковское интервью с Буковским, которое хвалил весь культурный рунет, а я не читала, потому что я такие штуки обычно не читаю, но это правда хорошо и чётко, и даже за жизнь нашлось, что выдербанить.

Все еще храня верность бумаге, я таскаю с собой очередную толстую индийскую книгу с фотографиями, очень с вызовом читаю это дело в метро, слюнявя пальцы, пока мне рассказывают о душевном равновесии, но у меня нет равновесия. Я вижу сны, где ты стоишь, улыбаясь, держа на руках кота. Это как фото - где-то с краю позади бревенчатый деревенский дом и лес. Ты растрепан и улыбчив, ты машешь мне рукой и убегаешь назад, туда, в лес. Я знаю этот дом, но сколько бы я ни бывала там после, он как будто висит прозрачным миражом и чуть покачивается от теплого ветра с реки. У меня есть такие тексты, которые я не смогу показать тебе никогда. Это препятствие Джона Макинроя.

Видишь красивые сны, в нём поцелуи и звук воды
Наверное, это любовь
Ровно в семь, и можно на "ты"
Утренний блеск, прямо с кровати бежать в разлитое солнце
И если б я мог останавливать миг
И на секунду представить, что он не вернётся
На летней трассе быстро мелькают кадры,
Меняя осень на зиму
Время на двадцать три
Ты полюби меня хотя бы на половину
Пачкает красный кирпич
Руки не там, где должны быть
От начала и до самых седин 
Я прошу тебя не дать мне остыть

Нестись ногами к реке
Спать на втором под комариные звуки
Толпы загорелых по локоть, толпы пьяных от скуки
Добрый взгляд, ласковый шёпот берёз эхом на ветру
Наверное, именно так каждый хотел бы покинуть эту планету

Ветхий дом помнит все мои тайны
Тебе так хочется знать, кто этот парень,

Но год за годом я покидаю твою память

Вообще, это текст ребят из "Ассаи". Знаете, есть такой разряд песен - которые тебе дороги, но которые стыдно слушать.

Заставлять себя вспоминать каждый жест и слово
Это даже страшней, чем себя вспоминать былого,
Потому что даже плачущий неглиже ты - 
Это все равно сочетание слов и жестов (с)

После того, как в октябре я вижу смерть, мне становится ясно, насколько ничтожно очень многое из того, что находится вокруг.

Мелкие вещи, стоящие повсюду: на кухне, за пыльными стеклами секретеров, на столе возле окна - единственное место, куда всегда попадал яркий дневной свет. Одежда, приготовленная для стирки - узоры, набитые на хлопковой и шёлковой ткани. Хлеб и конфеты под крышкой в глиняных горшках. Как все это ненужно и мелко, если мы больше никогда не будем возвращаться из леса по вокзальной дороге, и никогда не будем смеяться, одетые в потертые мужские тельняжки, в мастерской, пропахшей красками, и никогда не будем отламывать горбушки от горячего хлеба, купленного в пекарне за воинской частью. Пока это всё не очень понятно мне. Мама и я, мы будем думать, что это не всерьез.

доброй ночи, подлунный мир

приходит время иллюстрировать собственные сны

 сегодня я не умею говорить

старое доброе ультрауныние, братцы мои

вздрогнешь и очнёшься от вечерних сновидений наяву - стекло звёздчато трескается, но держится: хорошая работа, знали, чего ждать, к чему готовиться. между точкой А и точкой Б снега, звери, далекие дали, дым, восемь сторон вечности, часы без стрелок. (с)

тогда, конечно, падают ледяные отрезвляющие дни - давно ожидаемые для всех, кроме меня, пока я стою недвижимым столпом с тугими пружинами в мышцах и венами на шее, побаливающими от Укусов правды. целый месяц я радуюсь простым словам, перепадающим мне от тебя - это всё равно как мама иногда пишет "хлеб" или "молоко", это всё равно что знать, как пахнет север и как - восток - само по себе воздух, в июле цикл замыкается снова, на той же узкой тропе к дому в густой темноте: небо обмётано крупными созвездиями - это бесконечное путешествие на край ночи, это ограбление души ранним туманным утром, когда я ложусь под наклонным деревянным уютным сводом потолка на чердаке, накрываюсь лоскутным одеялом и желаю остаться здесь навсегда. [тех, кто уже умеет любить, рассвет укладывает спать]. 

мне хочется смотреть и обидно спрашивать "знаешь, когда пошёл развал?", глухо жаловаться, завывать от непонятных чувств, бросать камнем в озаренные окна Четырех Старых Дней, на которых - вот ведь удивительно - всё ещё можно выплыть, под которые с давних пор подводится всё прочитанное и услышанное: [вот тогда это было бы кстати].

покинуть сон.
выйти из сна.
проснуться.
обнаружить изменения.
ощутить.
ощутить новый привкус во рту.
обратиться к памяти.
оступиться.
оступиться о любовь.
пожелать вернуться в сон.
вернуться в сон.
находиться в постели.
засыпать.
не быть в силах заснуть.
быть вынужденным встать.
осуществить утренний туалет.
принять пищу.
принять душ.
сознать необходимость отправиться на рабочее место.
подобрать гардероб на день.
отправиться на место работы.
читать по пути на работу.
развеяться.
достичь работы.
занять рабочее место.
начать работать.
производить работу.
отвлекаться на разговоры с коллегами.
шутить.
выходить на перерыв.
проводить перерыв.
обдумывать возможность встречи с друзьями на выходных.
чувствовать недостаточную скорость времени.
стремиться.
стремиться развлечь себя.
обращаться к жизненному опыту.
принимать пищу.
развлекать себя пищей.
выполнять должностные обязанности.
участвовать в совещаниях-летучках.
желать вернуться домой.
желать развеяться.
желать пройтись чтобы развеяться.
дождаться окончания рабочего дня.
закончить рабочий день.
прогуляться перед возвращением домой.
достичь дома.
вернуться домой.
включить свет.
включить телевизор и музыку.
включить компьютер.
отвлекать себя тем что имеется в доме.
отвлекаться.
пытаться развлечь себя.
принимать душ.
ощущать упадок внутренних сил.
отвлекаться на телефонные разговоры.
пытаться развлечь себя музыкой.
не мочь слушать музыку.
не замечать присутствия луны в окне.
готовиться ко сну.
разобрать постель.
лечь в постель.
накрыться одеялом.
не ощущать позывов ко сну.
не чувствовать позывов ко сну.
слышать тишину.
слышать тишину.
вспоминать.
вспоминать..
вспоминать...
кого с тобой нет

у вас мнётся калька? у меня да.

 gambas a la planeha.

vamos a la playa.

красное солнце, креветки на блюде. идём на пляж.

[1] шестого дня я сижу, прислонившись к пыльной охристой стене с зияющим без обрамления отверстием-окном и размашисто нацарапанным терракотовым баллончиком "pafos troubles" - значащим, вероятно, около восьмидесяти тысяч покинувших мифическое выжженное лето в поисках работы - пока мелькающая фигура в красно-белом клетчатом переднике (классические оливкового цвета морщинистые руки и прищуренные глаза) приносит мне на послеобеденное бонус-угощение сладкую дыню с пресным Халуми под крепкое монастырское вино. я жмурюсь и надвигаю на глаза соломенную шляпу, закрепленную полосой тонкого белого кружева.

     

     

          

собирать вещей не больше, чем входит к тебе в рюкзак,
не заводить собак и детей.
не толстей, не привязывайся, не богатей,
уходи в такую ночь: серебристый зигзаг
молнии, оборванные линии электропередач,
дождь в лицо и немного град.
позади лежат восемь жизней твоих удач
и горят.

в детстве казалось: самое страшное - обрасти жирком,
врасти в свой чрезмерно уютный дом.
помнишь, как читал "Цитадель",
как боялся, что герой так и останется капиталистом и мудаком,
и как радовался, когда он сбежал, прорвался,
не растворился в мире густом,
утек, просочился в щель.

в детстве думал: самое верное - рвать узлы,
перекусывать зубами или перерезать ножом.
дети все, как волчата, голодны, крепки, злы,
не отягощены воспоминаниями и багажом.

в детстве думал: самое страшное - 
город один навсегда,
человек один навсегда, 
дом один навсегда.
думал: надо менять квартиры и города,
телефонные номера,
пейзажи двора -
именно в тот момент, когда ты понял: пора.

а теперь в двадцать три считают тридцатилетним,
а теперь стоишь на камушке предпоследнем,
если дальше прыгать - то в темноту, от которой болят глаза,
из которой ни голосов, ни вестей.
и стоишь, повторяя все громче и все сильней:

"собирать вещей не больше, чем входит к тебе в рюкзак,
не заводить собак и детей".

тогда я встаю покурить вязкими клубами под чьим-то балконом во дворе, где из окна нараспашку играет скрипка, и висит цветное мокрое бельё, и наверное с кухни слышатся отрывистые режущие звуки, и я пишу сестре, что на такие летние балконы надо непременно выходить голым, поздним жарким утром и пускать дым в липкий воздух. а позже посреди недели мы сидим в [артплэе], где, кажется, пройдёт половина лета, усевшись по-турецки на мягкие диваны ветреной террасы и снимаем на зенит горящие блики. я продолжаю винные недели и ромовые дневники, пока не просыпаюсь, вдруг очнувшись, в самых прекрасных воскресных днях, в шёлковом платье с замятой книгой капоте в ладонях, и ещё долго смотрю как рядом спит л., и укрываю её пледом, и мы ждём вечера, и я жду вечера, и мне кажется, что меня разорвёт от счастья как когда-то давно.

во мне сжатая пружина и старая песня би2 "серебро"

правило этого лета таково, что нельзя ни о чём говорить вслух, но я такого не умею - сразу начинаю умирать.

под июнь я рискую всем, что скопилось под сердцем, ради холодного и далёкого, окончательно разучиваюсь делать что-либо, если кто-то ходит за плечом и злюсь, пишу маленькие записки о том, как в конце прошлого месяца стою за городом на вершине деревянного пиратского корабля в киногородке под ливневым дождём, мокрая насквозь, с павловским платком, повязанным вокруг головы наподобие чалмы, и громкою пою [мне снится моооре], продолжаю думать о книге "разговоры с моей сестрой" - когда мы пишем друг другу "у метро лошадь.." или "у меня мозоли от топора - это так поэтично" или ещё "продолжаю сковыривать глазурь с куличей - под вечер это уже никого не волнует", то мне даже кажется, что наверное мы истошно живы.