Настроение сейчас - грустная ирония
Пишу в силу приобретенного мной опыта и наблюдательности
Работа в столовой – нескончаемые круги рутинных дней. Она пожирает жизнь и здоровье своих подчиненных, кормя вежливо голодных посетителей.
Официально я числилась уборщицей, считалась посудомойкой, работала помощницей на кухне. Меня, еще 17летнюю, приняли душевно. Но оценила я это спустя год, услышав рассказ М., одной моей сослуживицы, которая, когда ей еще не было 19-ти, выпускница техникума, перешагнула порог кондитерской фабрики. «Меня там сразу под мат поставили. - «Ты кондитер?» - «Кондитер» - отвечаю – «Вот и рисуй». А испортишь тортик – тебе такой… дадут, что сразу научишься «не портить». Смотри и учись. Освоилась за неделю»
Вопреки распространенному мнению, что повара обязаны быть квалифицированны и культурны, большинство нашей столовой – безнадежные или больные люди. Каждый спасается, как может: кто-то гордо держит главу, кто-то сплетничает обо всех и всякому, для кого-то – одно нецензурное слово выражает любую мысль.
Для меня же все они – обреченные, чья жизнь предрешена быть однообразной. Одни стары, другие – имеют детей и отныне отрешены от себя самих. Мое временное превосходство – молодость. Хоть лишь визуальное и иллюзорное, но я тщеславно желаю его признания.
Июньский зной. Чищу испорченную свеклу, выскальзывающую из руки. От овоща тянутся длинные «сопли». Затем режу, точнее, вырезаю заплесневелый хлеб, испещренный темными точками. Дилемма: выбросить хлеб нельзя (начальство закупило его и обязано продать), но и продать – весьма затруднительно, т. к., хоть изрежь батон – запах пенициллина не затушишь.
А по окончании рабочего дня я, как крестьянин, сбрасывающий лохмотья и облачающийся во фрак, превращалась в студентку. Я чувствовала себя клоуном, неопрятным из-за частых переодеваний. Моя настоящая, университетская жизнь на работе представлялась мне туманной и нереальной. Так, мой день начинался дважды; закат являлся рассветом второй грани жизни.
На нищенской нашей работе каждый хитрит и вертится, как может, в убогих пределах в сравнении с вышестоящими. Порции немного недокладываются, за счет чего коллектив чуть «существует для себя». Большее, что можем мы, «низшие», не повара – стянуть морковку и собрать объедки для домашней скотины. Но с недавних пор даже откусанный хлеб, со следами горчицы чьих-то губ, надобно было сушить на печи и вновь продавать, на этот раз, в котлетах или квасе: посетитель платил дважды.
Когда мне начали раскрывать тайны столовой, а именно, в день моего увольнения – это явилось для меня откровением и я почувствовала себя соучастницей мафиозной группы. Начальство наживается всеми возможными способами. 70% привезенной картошки считается отходом, на самом деле используется гораздо больше 30%. Вместо мяса кладут «опилки». Верхний слой масла надлежит снимать, но он-то как раз употребляется.
Когда повар, открывающий столовую, увидела портящееся мясо, она была уверена, что его выкинут. Но начальница вымыла его, заправила пряностями для отвода глаз и поставила на раздачу. На мой вопрос, неужели ради прибыли начальники идут на риск быть обличенными и запятнать свою репутацию, чего они так боятся, я получила ответ, что у начальства есть преимущество: все ошибки они могут свалить на поваров.
Если кто-нибудь меня спросит, почему я не хожу в столовую, я отвечу: «Я там работала».
Как то раз, на месте «короля помоек» ко мне приплыл поднос с 15 рублями (полтора батона нарезного). Я так заметалась в замешательстве, что задела и разбила тарелку. Мне достался пятак с мелочью и, на следующий день, мягкий кекс, оставленный кем-то на подносе.
Тетя Н., 75 лет, шустрая старушка, искренне уверенная в преимуществе эффективности своей трудовой деятельности, незаменимости такого мудрого работника, как она (еще бы: 45 лет сидит на одном гнезде), всегда выбирает кусок побольше. Когда нам давали говяжью печень, она единственная схватила «не ту». Наметан глаз! Даже фабричные макароны в стандартной упаковке она у всех на виду взвесила «на глаз». Что ж, макарониной больше…
Тетя Н. старается наесться на целый день, чтобы к зарплате присовокупить пенсию, а также унесенную с кухни пачку макарон и отвезти общий доход внучкам. Иногда «скромно» и торжественно: «Кому еще, как мне послал Господь добру душу?». Говорит вроде бы со мной, а смотрит - на прохожего. «Все тебя услышали и поняли, теть Н.» - как-то раз метко подметила М..
Вечная тетя Н. повидала много и многих, кого теперь характеризует: «лодырь», «свиноматка»… Она грозится увольнением, воет, продолжая работать, понимая, в сущности, что идти ей уже некуда. «Не буду мыть коридор» - припоминает собственные недавние слова, - «Свет, погляди!» - весело окликнув меня, улыбается, стоя в коридоре со шваброй.
Хоть наше дело – картошку чистить, все же мы работаем под крышей секретного авиационного предприятия, тайны которого не должны просачиваться сквозь его стены. В 60-х формально надо было конспирировать свою деятельность. На вопрос о месте работы ответ должен следовать строгий: сборщик сельскохозяйственных машин. Именно это и поведала вечная Н. А. незнакомцу, (что называется - с каждой встречной гулькой).
В ее воспоминаниях сын, которого, как и мужа, она имела горе похоронить, плавает с дельфинами. «Мам, они такие скользкие». Она смотрела и кричала, боясь за жизнь мальчика.
Детство она, старшая из трех сестер, провела в деревне. Как-то летом люди пропалывали поле, засеянное просом, дабы потом засушить сорняки на зиму в пищу коровам. Одна женщина, увидавшая Н., несущую на спине огромную связку сорняков, вопросила о девочке: «Чья это?». Эта женщина была ее мать.
Ее матери говорили, что ее старшая дочь рано или поздно покинет эти края: Нина любила брести по лугам, удаляясь от родного края на версты.
Каждый работник, верно, сталкивается с табу на «самодеятельность». Было дело, вся наша бригада должна была пройти медицинское обследование. Начальница приказала мне не возвращаться мне мыть полы, а идти из Мед. Сан. Части прямиком домой и выругала за ослушание. Истинную причину ее гнева я поняла, получив пакет, где лежало необычно много продуктов, который теперь она не могла мне не дать, потому что другие получили «трофей» на моих глазах.
Однажды я просто поняла, что желаю оставить воспоминания о работе позади. Тогда я ожидала повода, чем явилось безразличие начальства к нашим проблемам. Получив опыт «работы для падших», в будущем могу сказать: «Так я начинала». Любопытно, кто скажет эти слова?
