Исходное сообщение Live_Memory

Судя по фрагменту - очень достойная книга в достойном переводе.
 

Недавно одно из издательств, с которыми я сотрудничаю, приобрело право на русскоязычное издание новой биографии Владимира Набокова, вышедшей на английском в марте 2013 года - "The secret history of Vladimir Nabokov". Биография сразу привлекла к себе внимание западной прессы своим новым взглядом на жизнь и творчество Набокова - при этом, ее не освистали как дешевую сенсацию, а приняли всерьез, хотя и с оговорками. Одно можно сказать наверняка - "набоковские штудии" пополнились оригинальным и существенным исследованием.

Когда мне предложили перевести эту книгу на русский, я отнесся к этому с интересом, но и с некоторой настороженностью - мало ли что понапишут о великом писателе... Однако, познакомившись с новинкой поближе, понял, что это добросовестное исследование, к тому же, в отличие от большинства "новых взглядов на старое", раскрывающее в набоковском творчестве не послание для избранных, а нечто общечеловеческое. 

И вот, когда я сделал пробный перевод, и был готов подписать договор, издатель засомневался - а примет ли русский читатель такую книгу, и подходящее ли сейчас время, и вообще, как это отразится на репутации издательства - и отложил проект в долгий ящик. Издателю, конечно, по-своему виднее, но я как-то приуныл - мне показалось, что это "правильная книга", и она нужна русским читателям. В общем, я решил поделится с вами переведенным фрагментом и спросить: что вы об этом думаете?

 





Тайная жизнь

ВЛАДИМИРА

НАБОКОВА

 

Андрэа Питцер

 

Посвящается всем покойным мечтателям потерянного века

 

Содержание

 

Введение

Глава первая                                            В ожидании Солженицына

Глава вторая                                            Детство

Глава третья                                            Война

Глава четвертая                                       Изгнание

Глава пятая                                              Последствия

Глава шестая                                            Сошествие

Глава седьмая                                          Чистилище

Глава восьмая                                          Америка

Глава девятая                                           После войны

Глава десятая                                           Лолита

Глава одиннадцатая                                Слава

Глава двенадцатая                                   Бледный огонь

Глава тринадцатая                                   Память, говори

Глава четырнадцатая                              В ожидании Солженицына

Кода

Благодарности

Сокращения

Примечания

Указатель

Введение

 

Река Нева течет по широкому устью с востока на запад, питая каналы Санкт-Петербурга, бывшей столицы Российской империи. Приближаясь к историческому центру города, она огибает тюрьму Кресты, плавно течет между Марсовым полем и Заячьим островом с Петропавловской крепостью, и дальше, мимо Зимнего дворца на южном берегу и дома, в котором родился Владимир Набоков.

Этот дом, теперь музей писателя, стоит на месте осушенного болота, посреди рукотворного острова, в самом сердце города, рожденного блистательной фантазией и построенного рабским трудом. То же самое можно сказать о творчестве Набокова.

В 2011 году, после трех лет исследований для этой книги, я решила посетить родной город Набокова, в надежде почерпнуть для себя что-то важное. Многие здания были недавно отреставрированы, и, гуляя по городу, я то и дело замирала от восторга – так поражал он меня своей красотой: от Дворцовой площади, подсвеченной ночью, до Храма Спаса на крови, осененного радугой.

Я сразу же решила, что это самый прекрасный город из всех, что я видела. И все же, мне было слегка не по себе от его имперского духа – чувствовалось, что все это великолепие потребовало много золота и многих жизней, и что эти затраты ничуть не смущали могущественную династию.

В течение двух дней, что я провела в Петербурге, меня сопровождала директор музея Набокова, Татьяна Пономарева. Мы осмотрели Таврический дворец, в котором работал отец писателя, когда там размещалась первая в России Государственная Дума, неудачный опыт конституционной монархии, прекращенный царем через три месяца. Мы посетили Тенишевское училище, в котором молодой Набоков терпел насмешки как чужак в своей стране за недостаточное увлечение российской политикой. Татьяна показала мне парк, где Набоков гулял зимой со своей первой возлюбленной, Люсей, чей образ он увековечил в повести «Машенька». И, наконец, мы прошли мимо дома, в котором родилась и выросла Вера Слоним, встреченная Набоковым годы спустя, в берлинской эмиграции, и ставшая его женой.

Во время других поездок по разным странам, в ходе которых я собирала материал для книги, я не раз вспоминала о том, как тесно жизнь Набокова и его семьи переплелась не только с политическим переворотом в его родном Петербурге, но и с падением демократии в каждой из стран, где он жил в эмиграции, до сорока одного года. Одно дело – знать это умом. И совсем другое – самой покидать Петербург, Берлин, Париж, и чувствовать, как Владимир Набоков снова и снова прощался с самыми чудесными столицами Европы, спасаясь от чумы тоталитаризма, преследовавшей его по пятам.

 

Впервые я узнала творчество Набокова, учась в колледже, и меня поразил тот объем несчастий, которые писатель обрушивал на своих героев, называя их «галерными рабами». Я не возражала против насилия и откровенных сцен или главных героев, не внушавших симпатии – меня это вполне устраивало, но мне хотелось, чтобы автор испытывал сочувствие к тому, о чем писал. Мне не хватало ощущения того, что Набоков любит свои произведения, и что его герои могут предложить читателю нечто большее, нежели свои стилистически отточенные образы.

Вернувшись к Набокову уже взрослой читательницей, я обнаружила, что сам его стиль несет в себе особенную убедительность. Может ли кто-то, пытавшийся сам писать, не восхищаться абзацами, подобными следующему, из романа «Подвиг»* [роман был написан Набоковым на русском языке в 1930-32гг. и переведен на английский язык его сыном, Дмитрием Набоковым, в 1971г. – прим. пер.]. Это история молодого человека по имени Мартын, вынужденного покинуть свою родину и влюбленного в девушку по имени Соня, безнадежно и безответно.

 

Мартынъ не выдержалъ, высунулся въ коридоръ и увидѣлъ, какъ Соня вприпрыжку спускается внизъ по лѣстницѣ, въ бальномъ платьѣ цвѣта фламинго, съ пушистымъ вѣеромъ въ рукѣ и съ чѣмъ-то блестящимъ вокругъ черныхъ волосъ. Дверь ея комнаты осталась открытой, свѣта она не потушила, и тамъ еще стояло облачко пудры, какъ дымокъ послѣ выстрѣла, лежалъ наповалъ убитый чулокъ, и выпадали на коверъ разноцвѣтныя внутренности шкапа* [Ardis, 1974. Орфографiя оригинала – прим. пер.].

 

Многие писатели, считая и меня, лили бы слезы благодарности судьбе, сумей они написать эти четыре предложения* [В английском переводе два оригинальных предложения были разбиты на четыре – прим. пер.], всего лишь пол-абзаца в проходной сцене одного из наименее известных романов Набокова. Чем больше я его читала, тем сильнее крепла во мне убежденность – то, что я тщетно искала в свои восемнадцать лет, все-таки было там, в его книгах, неузнанное мной тогда. Позже, когда я начала рассматривать его произведения в историческом контексте, мне стало открываться многое – больше, чем я могла предположить.

И хотя теперь я не считаю, что Набоков подвергал своих героев издевательствам ради собственного развлечения, я все же не склонна считать его человеком с мягкой душой. В его произведениях жестокость и сострадание часто идут рука об руку, но заметить это бывает непросто. Ибо, хотя Набоков в своем творчестве выразил всю боль своего времени – и личную, и общечеловеческую – но выразил неявно.

Те, кто читал его написанную легким слогом автобиографию, «Память, говори», знают, что Набокову едва удалось покинуть большевистскую Россию, избежать холокоста и выехать из оккупированной Франции, как знают и то, что его друзья и родные оказались жертвами политического террора, о котором история умалчивала. Однако из-за этого умолчания часто бывало почти невозможно соотнести события набоковских произведений с реальными историческими  событиями. Таким образом, огромный смысловой пласт его творчества оставался недоступным читателю.

Эта потерянная, забытая и порой тайная история предполагает, что под покровами искусства ради искусства, в которые Набоков не без самоиронии облачал свои сочинения, скрывается подробная хроника кошмаров его времени, и авторское отношение к Гулагу и холокосту, на протяжении сорока лет творчества.

На частном уровне это может означать, что судебные разбирательства, материалы ФБР и нацистская пропаганда проливают некоторый свет на отдельные места в «Лолите». Записи Красного креста говорят о травмах, причиненных революцией, в романе «Отчаянье». Статьи «Нью-Йорк таймс» предполагают радикально иное прочтение романа «Бледный огонь». Но на уровне глобальном становится очевидным, что Набоков, неуклонно избегавший политических тем в публичных высказываниях, выражал свое отношение к событиям, свидетелем которых ему довелось стать, и которые навсегда остались в его памяти, в своих произведениях, как бы пытаясь уберечь их от забвения.

Тем не менее, пока читатели были увлечены одиозными темами набоковских романов и их лингвистическими изысками, те события оказались забыты. Эта книга является попыткой восстановить их.

Что если «Лолита» - это не только роман о растлении Гумбертом Гумбертом двенадцатилетней девочки, но в той же степени и роман об антисемитизме? Что если «Бледный огонь» является своеобразным письмом любви всем жертвам Гулага? Что если все сорок лет набоковского творчества являются элегией, посвященной всем тем, кто боролся за жизнь в тюрьмах и лагерях на его родине и в других странах?

Набоков имеет множество лиц для различных биографов, и задача этой книги – выявить тот центральный образ, который проходит через все его творчество. Это не является попыткой повторить выдающийся подвиг других биографов Владимира и Веры Набоковых, что было бы и невозможно. Это также не исследование о бабочках, и не отчет о взглядах Набокова на жизнь после смерти – хотя и та, и другая тема весьма занимали его. Это – история о мире, в котором жил писатель, а также о самом писателе, и еще о том, как события мировой истории и истории семьи незаметно претворялись в мировую литературу.

Эта книга охватывает большой и разнородный материал – от биографии до истории и литературной критики. После первой главы разворачивается история жизни Набокова, от рождения и до смерти. Поначалу история его юности едва просматривается на фоне событий начала века. Но по мере нарастания межрасовой вражды и распространения концлагерей по Европе, эти события все теснее переплетаются с жизнью писателя и его творчеством. Значение некоторых событий, упоминаемых в начальных главах, становится вполне понятным только ближе к середине книги, когда Набоков начинает писать свои англоязычные романы, сплавляя все, через что он прошел и что потерял, с образами своего воображения, тем самым, создавая удивительные и пугающие сказки из праха и волшебства.

Не всем его близким удалось спастись, и потому мировая история приобретает для Набокова такую личную окраску. В его величайших романах трагедии общественной и частной жизни сплетены воедино.

Такой взгляд на историю позволяет увидеть, как Набоков преобразует привычную роль читателя, создавая внутри своих блестяще написанных произведений скрытые повествовательные уровни. Такой Набоков оказывается гораздо более чутким к прошлому, чем мы привыкли считать, однако дело здесь не в ностальгии. Эти скрытые истории содержат в себе нечто очень человеческое, и помогают нам развить в себе новый подход к восприятию произведений искусства.

Судьба Набокова рассмотрена в этой книге в связи с судьбами его современников. Так, например, мы коснемся его отношений с Иваном Буниным, который считался полноправным властителем дум русской эмиграции, пока его место не занял Набоков, отказавшийся перенимать его скорбную манеру, и заговоривший о потерянной России своим особым, уникальным слогом. Мы обратимся к жизни двоюродного брата Набокова, Николая, который также покинул Россию и уехал Европу, а затем – в Америку, и также пережил жизненный кризис в 1937-м году, однако в итоге избрал совсем иной путь. Мы увидим, как Набокова приводили в отчаяние восторженные репортажи Уолтера Дюранти о молодой стране Советов, формировавшие мнение американской интеллигенции об СССР в течение более чем двух десятилетий. Затронем мы и переписку Набокова с критиком Эдмундом Уилсоном, разделявшим его любовь к литературе, но относившимся к ней, так же, как и к истории, совсем иначе.

Поговорим мы и о тех писателях, сценаристах и кинопродюсерах, современниках Набокова, которые по личным убеждениям или ради выгоды, всецело посвящали свой талант политике. А начнем мы, как и закончим, встречей Набокова с Александром Солженицыным, изгнанником Советского Союза, чьи книги вызывали ужас и возмущение у читателей всего мира, и убедимся, что между этими писателями гораздо больше общего, чем принято считать.