Мир.

Это мы его так называли. Просто мы не видели иного мира, кроме того, в котором жили. Вообще-то, мы и Сеньч-Джу никогда не видели.

Если верить слухам, Сеньч-Джу - седой безобразный старик, которого страшатся даже Ночные. Но только, если верить слухам. Если бы это было правдой, ни одна женщина не стала бы его женой. А Мелиса стала...

Ах, Мелиса! Её портреты окружали нас всюду.

Мелиса...

Не могу собраться с мыслями...

Что ж это такое!

Я в школе... В моей старой школе... Как я здесь оказался? Не помню... Ничего не помню. Чувства туманны, не ясны. Может я пьян?

Солнечный свет так ярок и прохладен, он ласкает нежно-голубые стены, наполняя класс покоем и умиротворением.

Я пытался прислушаться к теме... Честно пытался. Но голос, разносившийся над партами, был скучен и вязок; сосредотачиваться на нём не хотелось, и я отдался волнению звука, дрейфуя по тембру, по интонации. Алгебра - размытые иероглифы, речь иностранца.

Откуда взялась эта новая училка? Седая старуха с длинными красными ногтями. Никогда прежде её не видел. Не могу вспомнить причину, почему сегодня она ведёт у нас.

Тяжёлым шагом училка движется между парт, её губы шевелятся, но я не понимаю ни слова. Что она говорит?

Неожиданно училка остановилась и положила руку мне на макушку. Острые ногти противно царапнули кожу, холодная ладонь потянула тепло. Я осторожно дёрнул головой, пытаясь сбросить старушечьи пальцы, но острия лишь крепче вонзились в череп. Тогда я отодвинулся и просто оттолкнул руку от себя. Училка очень этому удивилась. Её глаза забегали за стёклами очков, в изумлении приподнялись седые брови. Она сделала пол шага назад и воскликнула:

- Мальчик, ты что?

Я вскипел. Но промолчал.

Мне хотелось ответить - о, как мне хотелось ответить! - а потом придушить гадину. Она обернулась к задним партам, и я тоже обернулся вслед за ней. Там сидел наш классный.

- Это кто? - спросила училка.

Сергеич пожал плечами, мол знать не знаю, что за фрукт. Я воззрился на него: как он может? почему? почему не вступится за меня? Сергеич не произносил ни звука и равнодушным взглядом отвечал на мой безмолвный крик. Тут у меня нервы сдали.

- Кто я? - заорал я, - Кто я?!! Псих я! Псих! Форменный психопат... - но мои слова потонули в гомоне голосов, затопивших класс, - прозвенел звонок, началась перемена. Я сел обратно.

Я чувствовал что-то... что-то неправильное в этом месте, в этом времени, в этих людях. И хотя я давно знал каждого из них, я не мог вспомнить имён, лица казались размытыми пятнами. Половина класса высыпала в коридор, половина осталась в кабинете, но чувство неправильности не ослабело. Оно искажало пространство, сводясь к одной точке искривлением света, звука, гравитации. Я буквально видел это искажение - поверхность реальности, уплотняющуюся к центру, к истоку самой реальности.

Да, да, чуть левее, туда, к кафедре, к грифельной доске. Что лежит там, сверкая серебром? Что лежит там сверкая?.. Что лежит там?..

Я встал из-за парты и подошёл к предмету.

Серебряный крест, который легко бы поместился в ладонь, но вместо привычного образа распятого Иисуса, на его поверхности покоились кости миниатюрного скелета. Кто бы ни сделал эту вещицу, он явно был мастером: проработаны малейшие детали, до последнего зуба, до тончайшей складки небрежно брошенного на бёдра покрывала. Рука сама протянулась к кресту, но как только пальцы коснулись серебра, злая сила пронзила кожу, дребезгом и звоном пронеслась по телу, свела мышцы. И я вцепился в кусок металла, в тот же миг ощутив, что он здесь не один. Память вернулась ко мне, реальность уплотнилась, но теперь я знал, что всё совсем не такое, каким было раньше, или, может, было где-то не здесь. Но здесь и сейчас, в этом кабинете, меня звал второй предмет. Недалеко. Совсем рядом. Кровь закипала в жилах - так страстно я желал найти его. А в голове звучали записью старой пластинки дребезжащие страхом слова:

"...никто не ведал истинного назначения Амулетов, пока в 1888 году сэр Лорриндорф не обнаружил их удивительных свойств. Способность связывать злом, разрушать и вновь собирать сущее, подчинять волю, и даже наделять хозяина силами Сатаны. Но плата за могущество слишком высока. Человек теряет разум, душу... психе, как сказали бы некоторые..."

Я не выслушал отповедь до конца, поскольку ясно почувствовал второй предмет: кольцо-печать с символом Дьявола - черепом трирогой грозы. Оно было сделано из чёрного серебра; тьма играла на нём бликами, как свет играл бликами на серебре креста. Чужие пальцы коснулись кольца, обжигая меня пронзительным пламенем. Кольцо горело в чистых руках, но его жар чувствовал только я. Таня - моя одноклассница - держала кольцо и всё больше и больше проваливалась в ирреальную бездну, теряя разум и волю. Я потянулся к ней через кольцо и отдал приказ. И она повиновалась. Она следовала моим мыслям, следовала моему желанию, и всё же мне пришлось произнести приказание вслух:

- Отдай кольцо...

Противоестественное чувство взметнулось в душе. Она пыталась мне противиться! Кольцо вспыхнуло раскалённой яростью, выжигая сердце. Ярость по капле стекалась на задворки сознания, копилась в сжатых до посинения кулаках, но я отринул её, упрятал вглубь, подавил гневную дрожь, и вновь приказал:

- Отдай мне кольцо!

- Нет! - почти закричала Таня, но я сумел подавить этот выплеск воли. Тисками сжал её разум, сдавил её Злом, душил её; и она сдалась, сломалась. Чужое тело стало моим телом, чужая рука - моей рукой.

- Не отдам! - хрипела она из последних сил, а сама протягивала перстень на раскрытой ладони.

- Это символы Дьявола... - шептал я, сжимая оба амулета.

Ладони холодны, но кожа горит. Серебро пьёт мою жизнь. Взамен отдаёт бесконечную силу. Всё вокруг замирает в хаосе, и теперь я борюсь уже с собственной волей, с собственной жаждой, собственной чистотой.

Больше! Ещё больше! Как можно больше сил! Направляю в ладони, до хруста сжимаю, сминаю кольцо и крест, и они трескаются, как стекло. Миллионы трещин разлетаются по плоскости стазиса, время возобновляет свой бег, мир приходит в движение. А у меня на ладонях серебрится стеклянная пыль.

Прозвенел звонок. Начало урока. И снова алгебра. И всё повторяется вновь: неподвластная отстранённость, монотонные голоса, иероглифы на доске.

Училка спросила меня о чём-то, но я ничего не понял. Её речь - как поток звуков, гулкое щебетание, в котором не выловить слов. Я пытаюсь переспросить, прошу повторить вопрос, но мой рот издаёт звуки столь же пустые и бессвязные. Слышно лишь интонацию: грубая, хамская. Очевидно я сказал нечто за рамками приличия. Училка бледнеет и оборачивается к парню, сидящему позади меня:

- Паша, разберись с этим уродом!

Поднялся Паша.

Он чуть ниже меня ростом, но намного шире в плечах; глаза его пусты, лицо бесчувственно. Паша похож на изваяние, на мраморную статую, вдруг обретшую жизнь.

Три десятка взглядов обернулись к нам. Я пытался взывать, я хотел достучаться до пашиного разума, но Паша попросту не слышал. Словно голем он двинулся ко мне, протянул мускулистые руки, пытаясь достать до шеи, но я вцепился ему в запястья. Он шёл на меня, наступал, а я старался отвести его руки как можно дальше. Это не сработало. в отличие от меня Паша умел драться. Он ловко вывернул руку и хлопнул ладонью мне по глазам. От неожиданности я зажмурился. Последовал второй хлопок, яркой вспышкой осветивший разум. Потом ещё один. И ещё.

Вся ярость, которую я прятал глубоко внутри, какую я скопил за день, выплеснулась наружу. Она хлынула по позвоночнику и по рукам, заискрилась в кончиках пальцев. Плотно сжатый кулак, ведомый незримой силой, рассёк пространство и впечатался в Пашину челюсть. Я ударил ещё раз. И ещё.

Зло.

Я схватил Пашу за шиворот и с размаху швырнул в шкаф. Зазвенело стекло, посыпались книги и плакаты, бирки пробирки шары кубы. И в довершение, шкаф покачнулся, накренился и рухнул на Пашу, ломая кости и уродуя внутренности. Задняя стенка обвалилась, хрустнул размозжённый череп.

Я победил.

В кураже, пьянея, я вижу себя со стороны: злобный демон, оскаливший клыки в безумной усмешке, хохот пробивается в горло.

Я победил.

Но какой ценой досталась победа?

Я убил.

Я убил человека.

Страх охватил меня. Но то был не страх наказания, не страх предстоящих мук и терзаний. То был страх невозврата. Ничего не исправить! Пашу нельзя починить отремонтировать склеить. Его больше нет!

Чудовищное знание. Разбить мамину вазу не идёт ни в какое сравнение. Истёртый в пыль предмет всегда можно заменить его копией, или найти нечто равноценное. Другую вазу. Пашу заменить нечем! У меня достало сил вычеркнуть его из всех списков, из жизни и судеб, но вернуть назад я не могу. Я не могу заменить его копией, и не найти равноценную замену. Я уничтожил единственный экземпляр, последнюю копию, удалил его навсегда. И что бы там ни говорили все религии мира, Паши нигде нет. Он больше не существует. Есть лишь уродливая гора мяса, от которой я бегу прочь.

Я вывалился из класса. Я спустился вниз. Задыхаясь от страха, протолкнул себя в двери и бросился бежать. Но куда тут сбежишь? Куда денешься от осознания того, что лишил этот мир одной его части, и что эта часть утрачена навеки? Вечность, которую я изувечил, неотступно летела за мной. Я спотыкался, разбивался в кровь и вновь поднимался, не находя спасения в боли. Ни Рай ни Ад теперь не принесут избавления; ни Рай ни Ад не смогут наказать меня. Я безнаказанно безвозвратно бездумно обездушил мир. Себя. Свой мир.

Я упал в грязь, рыдая. Я больше не хотел подниматься. Наплевать, что станется со мной. Ничто не избавит меня от этого страха. Только чудо - если бы оно могло случиться, и Паша вернулся назад. Но я знал, что это невозможно. Я знал и терзался этим знанием.

Нежные пальчики коснулись лба. Я открыл глаза. Моя любовь смотрела на меня, улыбаясь, гладила мои волосы, целовала уставшие веки.

В голубом небе сияло солнце. Ветер ласкал траву, шептался в деревьях.

- Тебе снился дурной сон? - спросила она, и её волосы медной россыпью промчались по моему лицу. Синие глаза неотрывно глядели.

- Дурной - не то слово, - кивнул я, - Разные страхи переживал во сне, но такой впервые.

- Самый жуткий?

- Нет. Не самый, - я поднялся и оглядел мир, принимая, впитывая реальность с высоты зелёного холма. Далеко в поле, у излучины дороги маячил чёрный силуэт замка, - Страшнее всего мне бывает, когда кажется, что сон - это явь, а ты - только сон. Целые жизни умещаются там, а после я просыпаюсь и помню лишь малую толику... крохотный отрывок, бесценный опыт...

- Если я кажусь тебе сном, много ли ты помнишь обо мне?

- Я могу забыть всё, но никогда - что люблю тебя. Бесконечно люблю. И пытаюсь найти даже там.

Мы замолчали.

Я закрыл глаза и обернул лицо к солнцу.

Грязь удивительно тепла. Она успокаивает, но не прощает. Нет мне прощения. Нет избавленья от страха. Откуда этот страх? Что это за страх? Что за грязь? Почему я лежу в ней?

Я провёл рукой по лицу - липкое. И пахнет странно. И цвет красный.

Я поднялся шатаясь. На крыльце стоял Паша. Он смотрел на меня, не выказывая эмоций. Он был чёртовым големом, лишённым души. И всё таки он был.

Что за хрень тут случилась? Почему я здесь? Ничего не помню... Ничего.

Это была последовательная вереница сновидений. Каждое новое — продолжение предыдущего. Здесь ничего не придумано. Всё происходило на самом деле, но... по ту сторону.

Среди кромешной тьмы ярких образов, среди сладостной истомы страха; в этом бреду, в этом аду, однажды я осознал себя. Я был, потому что там меня не было. Я существовал, потому что я мыслил. Я наконец смог отличить сон от яви и научился оставаться собой даже во сне.

Но за мной гнались. И меня сжирали. И я умирал. Прошиваемый болью, перетираемый в зубах, терзаемый холодной удушливой водой. Я кричал и падал, поднимался и вновь бежал. Снова и снова, пока не понял, что сон — это явь. Явь, где я могу творить всё, что угодно.

"Небо вновь меня зовет
Взглядом чистым и бездонным..."
Воскресенье

Гроза началась ночью.
Весь дом уже спал, когда громовые раскаты обрушились на хрупкие стены. Мир, погружённый в чернильную тьму, возвращался с каждой новой вспышкой, замирая на сетчатке мёртвыми чёрно-белыми фотографиями. За дребезжащими стёклами бушевал Всевышний.
Тор, Перун, Зевс... Его называли множеством имён. Ему молились и поклонялись. Его страшились и проклинали. И сегодня он решил уничтожить сущее.
Молния ударила совсем близко. Свет влетел в комнаты и полоснул по глазам безжизненной реальностью, растворённой в черноте вселенной. Заверещал дверной звонок, и не успел я досчитать до двух, как на ветхие стены навалился грохот.
Колоссальная сила! Энергия, которой хватило бы на целый город. Звук, которого хватило бы на сотню космических ракет. Зловещая музыка мироздания.
Чёрно-белый мир, возникший в чудовищной вспышке, мерк перед глазами. Таял в темноте. Дрожание угасало, оставляя чувство пустоты. Реальность без грома и молнии походила на смерть. Тишина. Неподвижность. Мрак.
Грохот! Землетрясение! Вспышка!
Нет. Всё было не так. В ином порядке. Наоборот.

Солнечный день. Земля мелко колеблется. Тусклый ветер прохлопывает одежду.
Золотистая борода - ореолом вокруг улыбки; пшеничного цвета волосы, как всегда, растрёпаны. Сам он - весь воплощение жизни и силы. Стоит, уперев руки в бока, и смотрит на меня голубыми, как небо, глазами.
Опять притащил куда-то! И зачем я только попёрся за ним? Не могу отказать. Умеет уговаривать чёрт.
- Идём-идём, - окликает меня и широким шагом устремляется вверх по склону.
Наш путь пролегает меж разрушенных зданий. Неясные серые постройки из кирпича и бетона. Здесь - выбита дверь, и виднеются скучные внутренности, там - обвалилась крыша, и солнце без труда иссушает пол.
По кругу забор из панцирной сетки, над которой висит истлевшая ржавая "колючка". За ней - угасающий мир, облатанный тоскливыми пятнами буро-зелёной травы. Дальше - горы; синие, почти чёрные; прикрытые матово-белыми снежными шапками. Горы - последняя граница. За горами нет ничего. Фокус вселенной сошёлся на нас. Центром мира стал холм, и мы уже подходим к его вершине.
- Ну как? - залихватски смеётся, подпрыгивает от счастья и разводит руки в стороны, будто собирается объять все неказистые построечки разом, - Посмотри! Посмотри!
В синее небо упираются ослепительные стойки ветряков. Многие из них давно развалились. Лопасти хрустят и крошатся под ногами. Алюминий? Пластик? Пытаюсь потрогать одну из них, но истлевшая поверхность трескается в пальцах, рассыпается на осколки, ветер обращает её в пыль.
- Целый город! - хохочет он, и я улыбаюсь его чистому смеху. Дитя, честное слово.
- Целый город питался от этой станции! Всего один холм, а какая моща!
Я скептически осматриваю разрушенные здания, пересчитываю уцелевшие ветряки:
- Так уж и город... Скорее посёлок. Деревушка...
- Пусть так! - его синие глаза светятся восторгом, - Пусть посёлок, деревня, но разве это не чудо? Они сумели! Они научились превращать ветер в электричество. Они почти сравнялись богам!
- Так уж и богам... - отмахиваюсь я.
- А ты не знаешь? - он хитро смотрит и гладит бороду, - Только представь: миллионы лет назад, когда земля была ещё безжизненной пустыней, а в воде и воздухе плавали лишь газы и соли, электрические разряды вскипятили первичный бульон. Молнии били ежеминутно, ежесекундно. И так мёртвая материя стала живой. О! Этой силой можно создать новую жизнь. Можно усовершенствовать старую. Можно изменить и направить эволюцию так, как тебе будет угодно. Заполучи её и станешь богом...
Он снова увлёкся. Говорит без умолку. Любопытный, прямой. Вот, что восхищает в нём. По-детски наивен, и верит каждому слову; но в то же время готов проверить всё лично. Сила и жажда жизни...
Жажда жизни... Вот, чего у них не было.
- Пойдём отсюда, - я разворачиваюсь и спускаюсь вниз. Он недоумённо смотрит мне вслед. Потом спохватывается и кричит в спину:
- Да ладно! Тут так здорово!
Но я не оборачиваюсь, и продолжаю идти.

Ослепительная вспышка. Не успел сосчитать до двух, а стены уже трясутся от грохота. Темнота проглатывает, душит, стискивает грудь.
Что за тварь сидит на мне?
Я попытался скинуть создание тьмы, но холодные пальцы лишь крепче сжались на горле. "Кто ты?" - протолкнул я сквозь связки. Мерзкая тварь осклабилась. В молчаливой вселенной она была хозяином и господином. Маленькое, как у ребёнка, чёрное тельце. Скользкое и холодное. Почти ледяное. Жуткая улыбка, акульи зубы в два ряда. Ни глаз, ни носа, ни ушей. Ей незачем видеть, незачем слышать, незачем чувствовать запах. Её мир - это тьма и хаос пустоты.
Умирая в железной хватке, задыхаясь, теряя сознание, я мечтал о молнии. Последний взгляд, последний звук! Увидеть, услышать хоть что-то.
И гром прозвучал. И молния вспыхнула.
Нет. Не так. Всё было наоборот. В другом порядке.

Померкшее небо; свинцовые тучи - от горизонта до горизонта. Пожухлые листья золотыми и алыми каплями орошают землю. Ветер нещадно бьёт по лицу и в грудь, пытается сорвать моё скудное одеяние.
Недоброе предчувствие. Что-то случится. Да только вот что?
Чёрная колючая борода, пронзительный взгляд карих глаз. Он больше не зовёт меня; лишь устало наблюдает, как я плетусь за ним.
Дорога, которой не видно конца. Разбитая каменистая тропка, исчезающая среди горных склонов. Высохшие деревья, расщеплённые надвое, обгоревшие. Кем они были раньше? Дубами? Мне хочется коснуться заскорузлого ствола; остановиться, прижаться к нему щекой, перевести дух; почувствовать былую силу божественного древа. Но не замедляю шага: нужно следовать дальше. Нужно пройти дорогой, которой не видно конца.
Впрочем, конец у неё есть.
Мы вступаем под своды белоснежного храма. Длинный арочный коридор, вдоль которого высятся стеклянные коробки. Большая часть разбита - будто кто-то пытался вырваться наружу. Под ногами шелестит пепел. И трава. Местами серая, местами почти чёрная. Высохшие лозы вьются по колоннам и аркам; давно умершие цветы распускаются первозданной красотой.
Анфилада остаётся позади. Мы спускаемся грязной лестницей в вымученный подвал. На стенах и потолке - кровь. Пол чисто вымыт. Обитые железом двери - на каждый шестой шаг. Зарешёченные оконца. Сквозь них виднеются исписанные замысловатыми посланиями комнаты. Кое-где комнаты обиты подушками нежно-серого цвета.
Подвал уводит нас в просторную залу. В центре на возвышении - железный стул, обтянутый пластиком. Под стулом кандалы. На подлокотниках тоже. К стулу тянутся десятки цветных проводов, отходящих от громоздких ящиков с лампами и кнопками.
- Что это? - вопрос срывается с уст без моего ведома. Я не мог не воскликнуть, хотя точно знал, куда мы пришли.
Карие глаза обращаются ко мне с недоверием. Бессильно опустив руки, он обходит мрачную комнату, разглядывая приборы и записи.
- Они взяли на себя слишком много. Менять одержимых, повергать в забвение... Никто не вправе вершить такое! Лишь боги.
- Больных следовало исцелять. Они не знали другого средства...
- Это не оправдание!!! - его кулак врезается в стену. Штукатурка осыпается. Всё здание приходит в движение.
Твёрдость и убеждённость. Вот, что восхищает в нём. Принципиальный, непогрешимый. Идеалист.
Идеалы. Вот, чего у них не было...
- Пора уходить.
Он согласно кивает.
Мы проходим другим коридором, иной анфиладой, и выходим по ту сторону гор. Белоснежный храм осыпается градом камней. Но мы не оборачиваемся, и продолжаем идти.

Наваждение развеялось...
Что? Что это было? Откуда?
Я спал? Задыхался во сне?
За окнами сверкнула молния. Завывающий ветер ударил в дверь.
Вот-вот хлынет дождь. Разверзнется небо и сорвётся вода. Не капли - мощные струи падут на землю, смывая грязь и скорбь. Громовые раскаты сотрут в пыль тощие строения, молнии пожгут всё живое.
Разбушевался! Разъярился!
Тор, Перун, Зевс... У него было много имён. Грозный бог. Вседержитель. Сегодня он решил уничтожить всё сущее.
Мир возникал из темноты лишь на мгновение, а после исчезал в пустоте и глухоте грохочущих стен. Я выбрался из дома, бросился бежать.
Спасти, уберечь, сохранить то немногое, что мне дорого. Тех, кого я люблю.
Я бежал по ночному городу, не разбирая дороги, в последнюю секунду уворачиваясь от возникающих во всполохах света деревьев. Здесь никогда не водилось дубов, но сейчас они встречались на каждом шагу. Молнии выхватывали из тьмы приземистые строения, а мне мерещились разруха и пустота. Ночной город всегда - либо пуст, либо мёртв. Длинная лестница привела меня на самый верх.
Гроза бушевала. Молнии сжимали город в кольцо, обступая со всех сторон. Здесь, на вершине черноты, я видел, как из ниоткуда появляются дома и целые улицы и вновь исчезают в тревожном грохоте надвигающегося апокалипсиса.
Кожей ощутив опасность, я обернулся. Изломанный столб света ударил в металлический штырь, зажег его на мгновение, прошёл по всему стволу и увяз в земле. Полыхнуло жаром, горячий воздух сбил меня с ног, и я повалился в траву, раздираемый дьявольской болью. Голова чуть не треснула, и на несколько минут я ослеп. А молниеотвод принимал один разряд за другим в последней отчаянной попытке защитить вселенную.
Грохот. Удар. Вспышка.
Всё было не так. Наоборот всё было. Нет!

Скорчившаяся фигурка на обугленном холме. Небо черно до безумия. Взгляд проваливается в небытиё, откуда вырываются огненные стрелы. Они пронзают землю, и земля дрожит от ужаса и боли. Зловещий ветер не пытается сорвать одежду - он сметает камни, вырывает деревья с корнем и размалывает в щепку и пыль. Ветер хватает его за бороду, но он непреклонен. Борода и волосы седы, однако стати он не потерял. Взор полон решимости; он стоит, уперев руки в бока, и оглядывает мир выцветшими глазами.
- Ты постарел! - кричу ему я, но не знаю, расслышал ли он меня в безудержном рёве ветра. Даже если расслышал, мои слова ничего не значат. Он не хотел, чтобы я шёл за ним, а я всё равно припёрся.
Силуэты, отливающие металлом, взбираются на холм. Их влечёт ярость небесного огня. Они жаждут смерти и искупления. Механические куклы, пожирающие электричество.
- То, что даровало вам жизнь, сегодня дарует смерть! - его голос отдаётся эхом под сводами неба.
Мир застывает в одном мгновении. Тишина, покой. Молниеотвод расплавился, опал грудой раскалённого железа. Скорчившаяся фигурка распрямилась и смотрит на нас с ужасом и болью. Этот не механический. Живой! Я оборачиваюсь и осматриваю усеянное молниями поле: домики и постройки, башенки и храмы. Город, погружённый в ночь. А вот этот домик знаком мне. И тот, что стоит напротив.
- Постой, - я отшвыриваю металлические тела. В застывшем времени они замирают, не долетая до земли.
- Ты постарел! - я хватаю его за бороду и притягиваю к себе так, чтобы видеть глаза, - Что задумал?
- Уничтожу всё сущее... - шепчет он. Это не ответ. Он даже не заметил меня. Разговаривает сам с собой. Неужели безумие? Неужели он сошёл с ума? И это сейчас, когда мы столько прошли!
Бью его по лицу. Бью в грудь. Тащу за ворот рубахи вниз, прочь с холма. Но он непреклонен. Сила и мощь. Разрушение и смерть. Вот, что всегда восхищало в нём. Он мудр и справедлив, но жесток и непреклонен.
Он отталкивает меня, и я скатываюсь вниз, падаю возле живого. Последняя молния срывается с неба и пронзает мир. Молниеотвод и живой, механические куклы и город - всё обращается в уголь. В сажу. В пепел.
Небо разверзлось и сорвалась вода, смывая пыль, боль, грязь, скорбь.
Он устремляется в дождь молча, без единого слова.
- Постой! - я с трудом поднимаюсь на ноги и окликаю его снова. Называю имена в надежде, что он помнит хотя бы одно из них.
Но он не оборачивается. И продолжает идти...

...Когда меня ты позовёшь,

Боюсь тебя я не услышу.

Лишь только дождь стучит по крыше.

Всё тот же запевала - дождь...

"Кузьмин"

[<Дождь> Записки сновидца. Сновидение десятое 14.07.2006 (12.08.2013) Шпак Алексей]

Дождь за окном. Падает. Разбивается на осколки. Превращается в стеклянную пыль, оседающую на землю. Тонкие нити его разрезают пространство. От небес до пожухлой травы. От нависших тяжёлых туч до воздушной распаренной почвы. Дождь - мой друг. Только Дождь и Осень способны понять меня. Но не способны полюбить.

Как я хочу, чтобы она меня любила!

Глядя из окна, я мечтаю о ней. Коснуться её чёрных волос, провести рукой по изгибу спины; обнять, прижать к себе и пить нектар сладких губ. А после не страшно было бы и умереть. Но я не могу... Ах, наверное я трус! И ведь казалось бы, что может быть проще: подойти и признаться.

-Подойди и признайся! - голос раздался внезапно над самым ухом. Насмешливый, чуть с хрипотцой: - Ну что тебе терять?

Я обернулся и увидел карлика со сморщенным лицом. В зелёной шляпе и коротеньких коричневых штанишках. Из под его зелёного сюртука торчала белоснежная рубаха, из нагрудного кармана вываливалась золотая цепь толщиной в палец, небрежно пристёгнутая к петлице. Карлик сидел на подлокотнике моего кресла и болтал ножками, обутыми в лакированные туфли.

-Никакой я не карлик, - обиделся коротышка, - Я - лепрекон. Руаль из Глума, что в Ирландии.

Поверить в то, что это низкорослое существо действительно из Ирландии, мне не давал его рязанский акцент. Но я не подал виду, что удивлён, и осторожно спросил:

-Простите, Вы что-то сказали?

-Ага! - расхохотался Руаль, - Целых пять предложений. Повторить?

-Нет, - смутился я, - Думаю, не стоит.

-А я повторю, - лепрекон заболтал ножками ещё быстрее, - Подойди и признайся! Ты ничего не теряешь.

-Боюсь.

-Чего? - Руаль соскочил, и только тут я заметил у него в руке не то сучковатую трость, не то тростоватую дубину. Он ткнул ею меня в живот, - Чего ты боишься? Боли? Сейчас тебе тоже больно. И ты готов терпеть эту боль всю жизнь? Лучше один раз обжечься, чтобы потом не совать руки в огонь. Ну отошьёт она тебя, зато ты освободишься от тоскливого гнёта.

-Боюсь, - тупо повторил я.

Лепрекон принял картинную позу, опершись на палку:

-Страх легко победить. Я знаю средство! - он щёлкнул пальцами, и мы оказались в пабе.

Здесь, в отделанном на старинный манер помещении, было полно народа. При всём тут было достаточно тихо и уютно. Видеть так много людей в странных одеждах, разговаривающих на непонятном языке, мне приходилось впервые.

Руаль крикнул что-то лоснящейся толстой девахе, и она с легкостью и грацией балерины вынесла здоровенный поднос с двумя огромадными кружками пива.

-Не "пива", а - "Эля"! - поправил меня Руаль.

-А в чём разница? - удивился я.

-Попробуй! - хитро взглянул на меня карлик.

Я лишь поднёс кружку к губам, а голова уже наполнилась чудесными ароматами. Пряности и травы вплетались в золотой узор густых запахов солода и хмеля, мёда, полевых цветов. Порядочно отхлебнув, я понял, в чём разница. Как можно было назвать эту красоту, напиток богов, "пивом"? Пиво - это силосное пойло, газированная сивуха... оно не шло ни в какое сравнение с Элем. Тёплый, едва ли не горячий, Эль приятно согревал, и утолял жажду.

Захмелел я почти мгновенно. Руаль раскраснелся и загорланил песню:

Пей не пиво, и не мёд,

Не напиток королей!

Пей холодный словно лёд,

Пей согретый на огне

Мой любимый Эль!

Мой любимый Эль!

Эту песню подхватили все, кто околачивался в пабе:

Жизнь один раз только жить,

Так что сколько хочешь пей!

Лепрекона перепить

Никто не в силах из людей.

Лепреконы любят Эль!

Обожают Эль!

Вскоре я был уже настолько пьян, что пел вместе с Руалем и его друзьями на их непонятном языке, и отплясывал под низким тёмным потолком какой-то ирландский танец. В самый разгар веселья Руаль выволок меня на улицу и спросил абсолютно серьёзно, будто и не пил вовсе:

-Пойдёшь к своей возлюбленной?

-Зачем? - я окончательно перестал врубаться в происходящее.

-Как это зачем? - заржал лепрекон, - Признаваться в любви.

-Нет, - ответил я, хотя чувство у меня было такое, будто я мог свернуть горы.

-Да ты и в самом деле трус!

И это меня задело.

-Я не трус, хоть и боюсь. Но кто признаётся в любви на пьяную голову!

-Трезвый ты и двух слов связать не сможешь!

-Да я всё могу! Вот пойду и признаюсь! Хоть сейчас!

-Прекрасно! - воскликнул Руаль и щёлкнул пальцами. Перемещение было таким же, как и в первый раз: декорации сменились незаметно и мгновенно.

Стоя напротив её дома, я вновь ощутил щемящую боль в груди.

-Не дрейфь, - лепрекон подтолкнул меня к окну.

Я постучал и оглянулся, чтобы попросить Руаля спрятаться, но его уже не было.

Она выглянула в окно. Я махнул рукой, давая понять, что хочу, чтобы она вышла. И несмотря на позднее время, она согласилась.

-Привет, - сказал я.

-Привет, - сказала она.

-Я хотел с тобой поговорить...

-Говори.

Я собрался духом и начал:

-Помнишь, когда мы были ещё детьми, и играли вон там, ты в шутку сказала, что любишь меня? Это было ребячеством. Но не для меня. Я полюбил тебя намного раньше и до сих пор люблю... - я хотел сказать ещё что-то, но её тонкие пальчики вдруг оказались на моих губах.

-Ты пьян, - с улыбкой прошептала она, - Не боишься наутро пожалеть о своих словах?

-Я боюсь, - решил сознаться я, - но не пожалеть о словах. Никогда я не буду жалеть о них. Я боюсь проснуться и узнать, что это был всего лишь сон.

-Не бойся, - она обвила руками мою шею, - пока мы вместе, сон не кончится.

Поцелуй. Я мечтал о нём много дней и ночей, но когда её губы коснулись моих, я очнулся.

Дождь за окном. Падает, разбивается на осколки. Становится стеклянной пылью, обращающей землю в грязь.

[14.07.2006 корректура 12.08.2013; Шпак Алексей <Дождь>]

liveinternet не позволил уместить весь рассказ в одном сообщении, поэтому начало ищите здесь . 

скачать можно здесь.

Саня повторял только одно:

-Не зря, не зря я выписал тебя с Земли!

Он веселился и радостно материл всех подряд. Последние дни перед атакой на космопорт прошли в приятной суматохе. Некогда было бояться - на износ работали все. И даже мне нашлось дело отличное от постоянных раздумий. Меня включили в состав бригады, которая занималась маскировкой ящиков с бомбами под ящики консервов и заказами в курьерских службах. Мы просили их доставить консервы в точно указанное время и место. Заплатив щедрый аванс, мы обещали, что после выполнения, оплатим втройне, и прозрачно намекали, что в ящиках не совсем тушёнка, и вскрывать их не стоит. Предвкушение огромных денег пьянило управленцев курьерских служб, и они забывали всё и вся. В том числе и меры предосторожности.

Серия сообщений "юта":
Часть 1 - Юта. часть 1
Часть 2 - Юта. Часть 2

  скачать можно здесь.

-Юта? Почему Юта? - орал я, пытаясь перекричать взмывающие к небу раскалённые камни.

Они высвистывали коллаптические мотивы, рассекали воздух и с дичайшим грохотом падали во вскипающую воду.

-Потому что у америкосов дебильное чувство юмора! - Саня пригнулся, уворачиваясь от пролетающего мимо осколка, - Забавно назвать планету одним из штатов...

-Вот чёрт!!! - донеслось откуда-то слева, - Сейчас Серый взлетит!!!

Серия сообщений "юта":
Часть 1 - Юта. часть 1
Часть 2 - Юта. Часть 2

Настроение сейчас - фатальное

...Ты пытаешься вспомнить. Вспомнить то, что забыл много тысячелетий назад. В какой жизни это было? Сколько поколений видел ты, в каких людей был воплощён? Ты не ведаешь об этом. Ты знаешь лишь, что опасен. Опасен для Него. Он пытается уничтожить тебя любой ценой. Даже если ему придётся подчинить себе всех людей этого мира. Ты чувствуешь его присутствие. Да, он уже здесь...

Настроение сейчас - гипертрофированое

сновидение третье

...

Острые камни обагрялись кровью, сочащеюся из ран, но человек не поднимался с колен. Холодный ветер развевал лохмотья, ледяными иглами пронзал плоть, но человек не ощущал его смертоносного дыхания. Промерзший до мозга костей, израненный и голодный, он не видел ничего вокруг, кроме её прекрасных глаз. Её лицо было скрыто кроваво-алым капюшоном, однако память хранила всё до последней чёрточки. Каждый изгиб, каждая линия представала в его больном мозгу, словно он и в самом деле мог что-то разглядеть.

Она улыбалась. Но улыбка её была грустна. Она смотрела на него с любовью, но в глазах её не осталось ничего, кроме печали и боли.

Слеза скатилась по щеке, оставив белёсый след на грязной коже. Он смахнул её обручем, до сих пор сжимавшим запястье. Брякнул обрывок цепи.

Так давно он знал её лицо, и так мало знал о своих чувствах к ней. Только сейчас, готовый умереть у её ног, он понимал, насколько она прекрасна и как много значит для него.

Разбитый каменный пол подхватил слезу, смешанную с грязью и кровью. Рубиновый свет чужой луны отразился в его глазах и сорвался вниз с градом новых слёз. Он вспоминал всё, что случилось до начала войны. И само начало. Он вспоминал, и не мог поверить, что сам выбрал свою судьбу.

Обнять. Обнять и прижать к себе, чтобы никогда не отпускать. Не совершать больше той глупой ошибки, которая изменила его мир... его жизнь.

Он прижался к её ногам, ощущая тепло и силу, слыша биение сердца. И зарыдал...

Он просил у неё прощения, а она молчала...