Небо. Бесконечное, распахнутое над головами небо. Сине-белое, серое, темно-синее, окрашенное во все цвета радуги во время заката... Вечное небо. Зовущее к себе, манящее небо. Открытое, ясное... Заволоченное тучами... Небо.
"Седьмое небо" - мой первый роман, так и оставшийся без окончания. "Небесный город" - первый сайт, где я писала. В первый мой приезд в Севастополь я увидела на заборе обрывок афиши. На нем было два слова: "Седьмое небо". И все. Я сочла это знаком. Вскоре роман начал затухать и уже больше полугода висит незаконченным. Боюсь, навсегда... Пишу новую историйку, но это полная развлекуха, это не "Небо". Чуть детектива, чуть мистики, чуть мелодрамы. Но разумеется, присутствует хорошо прописанный, ясный главный герой. Сделан не на уровне Саньки из "Неба", конечно - Санька вообще мое самое удачное создание, - но получше Ника, бездарно мной заваленного еще в завязке. Мне просто стало неинтересно о нем писать. А персонаж новой истории - что-то среднее по степени внимания автора. Отличие - рассказ от его лица. Это тот тип детектива, где читатель не чувствует себя умнее героев.
Вот отрывочек, к примеру:
Рыжие, по-моему, все такие. По маме знаю. Не то чтобы сумасшедшие, но… не такие, как все. Я кучу раз слышал от маминых «подруг детства»: «Я всегда знала, что ты дура рыжая (или «рыжая» было обращение?.. «дура, рыжая»). Мы еще не привыкли к тому, что ты уехала, а ты уже вернулась. Нет, это какой же надо быть дурой, чтобы уехать от молодого, красивого, богатого иностранца обратно в Москву, к нищему без работы, без денег и без прописки, который к тому же тебе в отцы годится!», - и так далее в том же духе, в глаза, не стесняясь. Какие же они дуры, хоть и не рыжие. Никто и никогда не мог понять, что она его просто ЛЮБИЛА. Безумной, невозможной любовью. От такой любви топятся. Или стреляются. Но счастливо не живут никогда. И дети от нее рождаются шизики, вроде меня. Зато так сильно влюбленного человека видно издалека. Он как будто светится изнутри, даже если любовь невзаимная. По крайней мере, все мамины и московские, и парижские знакомые вспоминают ее как вечно искрящуюся радостью, хотя жизнь у нее была такая, что радоваться не отчего.
Встретил недавно в Париже «отчима» - если можно так называть человека, который был ДО отца. Жалко его. Встретил бедную, некрасивую, но талантливую и веселую девушку, осыпал золотом, окружил любовью, а она… Что ж делать, насильно мил не будешь. Так вот, он меня в последний раз видел младенцем, но все равно сразу узнал.
- Я же на отца похож, а на нее – ничуточки.
- Неправда, у тебя ее глаза.
- Глаза отцовские, карие.
- Ее взгляд и искорки в глазах.
Вообще мать вспоминают многие, кто был с ней хоть недолго знаком. А отца – нет… Впрочем, однажды (сразу после поступления в иняз) я встретил в институте женщину, которая его знала. Она сразу спросила, не сын ли я ему. (На отца я очень похож). А второй вопрос был:
- Значит, она все-таки вернулась?
- Все-таки вернулась, - ответил я. – Она без него не смогла. Значит, и его знакомые обсуждали отъезд?
- Еще бы. Сначала все думали, есть ли что-нибудь между ними. Когда она уехала, начали спорить, было ли что-нибудь и отчего она уехала… Творческая «тусовка» - скажем, мой муж был художник, я переводчица, были скульпторы, актеры, актрисы… Сплетни, слухи, перетряхивание чужого белья – они просто не могли без этого жить. Прямо-таки вдохновлялись чужой личной жизнью. Юная девочка, провинциалка – все так насторожились, как только она приехала. И жадно следили, что с ней будет дальше. Как столичная жизнь будет ее трясти и прикладывать об стенку. Самое главное – талантливая. Талантливых не любят. Им все желают споткнуться на дороге к славе… Но это все были пересуды, домыслы – а она взяла и по-настоящему уехала в настоящую Францию с настоящим иностранцем. Все только клювами захлопали… Потом нашли, конечно, новый объект для сплетен, но я уже поняла, как это все… нечестно. Перестала в этом участвовать… Значит, они все же поженились?
- Да нет, - мне даже стало странно от такой мысли. – Он же уже был женат. Да и мать всегда была выше всего этого. Она говорит: что в жизни может измениться от штампа в паспорте?
- А как они сейчас? Где? Не в Москве ведь?
Я замер на секунду. Потом ответил, тщательно подбирая слова:
- Отец… уже давно там, откуда ни один не возвращался. Он попал под трамвай, еще когда мне было шесть лет. В Покровске. Это на Волге.
Да, мне очень не повезло в плане «мужского воспитания». Первый раз в жизни отца я увидел в четыре года, когда мама поняла, что свою жизнь нужно строить самой. Просто пришла к нему и просто сказала: «Я вернулась. Это твой сын. Поступай, как хочешь». И слава богу, что у него хватило мудрости не разводить размышлений «а где и на что мы будем жить», а просто сказать «Вернулась? Вот и молодец». Он мог законно возмутиться: она не имела никакого права на него и на его жизнь. Она была готова гордо хлопнуть дверью. Я даже знал, что и как было бы, если бы они не примирились.
Однажды, ранней весной, когда мне было бы лет десять, мы приехали бы в Москву. Ранним утром, когда еще не открыто метро. Путаясь в улицах и номерах автобусов, мы доехали бы старого, обшарпанного домика. Я отчетливо вижу этот дом и прихожую – холодную, по ней гулял сквозняк, заставленную полками и шкафами, с большим зеркалом на стене и целой кучей обуви, столпившейся на коврике у двери. Это видится мне так четко, будто было на самом деле. Кто знает, может, оно так и было, а вся моя сегодняшняя жизнь – сон?.. Я бы не удивился. Но расстроился бы… А отец шагнул бы мне навстречу – усталый, совсем седой, и, увидев меня, удивленно поднял брови. Мы бы стояли и смотрели друг на друга, потому что – что я ему, что он мне был нужен, как собаке пятый хвост.
Он умер, когда мне было шесть лет. Конечно, за два года я привязался к нему, но не так сильно, как привязался бы за всю жизнь. И в более старшем возрасте мне его не так уж и не хватало. Зато мне не светил «папин ремень», которым все матери (по крайней мере, в Покровске) угрожают всем сыновьям. И «Весь в отца!» у нас никогда не было упреком. Наоборот, высшей похвалой. Хотя, если честно, не знаю, что уж такого отец сделал хорошего. Типичный провинциальный неудачник, ничего не добившийся в столице. Просто мать его бо-го-тво-рила. Она так за него боролась, что не могла даже допустить мысли, что он не самый-самый лучший и достойный ее. И мне тоже с детства было вдолблено: любить нужно только самых достойных. За любовь надо бороться. И страдать. И другие пусть страдают. Иначе это не настоящая любовь. Вот только я не уверен – нужна ли такая «настоящая», безумная, сумасшедшая любовь, как была у нее? Она же сбивает с ног, не дает ни о чем думать, ни к чему стремиться, только к обладанию предметом любви.
Когда отец умер, я думал, мать сойдет с ума. Она и Алёна ревели, не переставая. Я тоже плакал, но меньше. Я не сказал, кто такая Алёна? Моя сестра. Неродная. Она – дочь папиной жены, но по какому-то стечению обстоятельств жила с ним. А потом – с нами. Но после смерти отца она очень резко повзрослела, пошла в техникум, на работу, уехала в областной центр, вышла замуж, родила ребенка… И все так стремительно. Моему племяннику Стёпке уже двенадцать лет. Алёна почти не жила с нами после смерти отца. Она, конечно, сестра, но я вспоминаю ее скорее, как дальнюю родственницу. Или подругу детства.
А мы с мамой жили вдвоем. В маленьком домике на окраине Покровска. Мы не плохо жили. Тогда все так жили, не только мы. На нашей окраине все в основном питались за счет своих огородов. У нас с этим не особенно клеилось – мама с детства ненавидела ковыряться в земле, а от меня тем более помощи не было. Но мама работала воспитательницей на продленке в соседней школе. Потом переводчицей где-то. Крутилась, в общем. Главной проблемой было то, что ни у нас, ни во Франции она не успела закончить институт, а без высшего ее мало куда брали. Но все равно шло ни шатко, ни валко, пока я не пошел в школу. В том году случилась беда.
На шумном городском рынке, когда я таращился на пирамиду зеленых, полосатых арбузов, рядом с которыми сидела тетка и сонно восклицала: «А-астраха-ански! Кому а-астраха-ански?», а мама пыталась торговаться с носатым продавцом перезрелых бананов, появился мальчишка. Он воровато оглядывался по сторонам. Встретился со мной глазами и приложил палец к губам. Я замер и раскрыл рот. А мальчишка рванул мамину сумку и понесся прочь. Надо было ловить его, звать на помощь. А мы с мамой замерли и смотрели ему вслед. «Я же не базарная бабка, чтобы орать «Держите вора!», - чуть не плача, говорила потом мама. А я понял: больше мне «астраханские» не светят. И бананы тоже. Мама по своей безалаберности носила в сумке все деньги, что у нее были. Она и сейчас не отучилась от этой глупой привычки. Так что когда деньги пропали у всех, нам, в принципе, хуже не стало. Мы уже тогда жили «на что Бог пошлет». Да и мать еще постоянно болела. Кричала хрипло: «Не подходи, заражу!» Хотя заразиться было невозможно – она болела от тоски, от безумной, кошмарной тоски по отцу – такой же безумной, как была ее любовь…
Был такой хреновый период нашей жизни…
Но черт с ним. Все давно наладилось, и я не люблю ворошить прошлое. Через десять лет жизни в замшелом Покровске мы оказались в Краснодаре. Там уже мать встретила отчима и вышла за него замуж. Тут впервые сработало то, что отец меня не усыновил – его фамилию мать бы мне не сменила. Но я носил благородную еврейскую фамилию первого отчима, и она благополучно была заменена на сегодняшнюю: Бельков. Отчим был человеком очень влиятельным, и его фамилия не раз мне помогала…
А отец… Смутное, но хорошее воспоминание раннего детства. Лица просто так и не вспомню, только по фотографии – но у меня вообще ужасная память на лица. Помню, он удивительно смешно относился к маме. Она, конечно, хорохорилась, мол, хозяйка, командует двумя мужчинами в доме… А он только усмехался. Она ему в дочки годилась, эта юная «барыня». И он с удовольствием подчинялся ей и подобострастно целовал ручку. А меня, помню, учил сочинять истории и кататься на велосипеде… И давал понять, что в жизни всегда должно быть место тайне, и надо жить дальше, чтобы понять, узнать, разгадать…
«Теперь ты отдашь мне его новую кепку?» - спрашивал после смерти отца плохой мальчишка. В одном кино. Меня после смерти отца тоже волновали его вещи. Хотя, надеюсь, не так сильно. Особенно коробка. Он никогда не разрешал мне туда лазать, потому что там было что-то тайное. И вот она все-таки попала в мои руки…
