Глава тринадцатая.

Второе дело было ответственней.
К двенадцати часам я ждал к себе Валю. Это ведь не один на один, а при родителях. Отец определенно рассказал маме о той нашей встрече у завода, и они наверняка уже кое-что обсудили, но как пройдет эта очная ставка?.. Чем ближе подкатывало время, тем я больше волновался. А около двенадцати маме позарез потребовались колбаса и хлеб. Я пулей понесся в магазин, но как ни изворачивался в воскресных толпах, полчаса ухлопал. Прибежал – а Валя уже в кухне стрекочет с родителями.
– Oh, here is my pupil! (О, вот мой ученик!) – воскликнула Валя.
– Привет! – сказал я, улыбаясь.
– Not privet, but good afternoon. (Не привет, а добрый день!)
– Нет, привет!
– Вот видите, стесняется! – пожаловалась сокрушенно Валя. – Очень он у вас стеснительный!
– Yes!(Да!) – брякнул я, ставя сумку на стол.
Отец с Валей рассовывали по всяким щелкам какие-то маленькие бумажки. Я вынул из отрывного календаря и прочел: «О чем ты мечтаешь?» – а на обороте – «What are you dreaming about?»
– Что это?
– Научная организация труда, – ответил папа.
– Твои шпаргалки, – пояснила мама.
– Ходи и переводи, – сказала Валя. – Перевел – поверни, проверь и оставь там же… Это еще Светино наследство. И я учила, и вот опять пригодилось… Аскольд, раз десять повернешь, заменяй. Я принесла целую коробку – штук пятьсот.
Под общий смех я схватился за голову и, шатаясь, поплелся прочь. Но и в моей комнате Валя успела натыкать этих бумажек во все предметы. Они торчали, как ярлычки, точно все продавалось, – не жилье, а комиссионный магазин. Даже у бедного Мебиуса во рту белел квадратик. Я выдернул, усмехнувшись, и прочел: «Мне бы хотелось чего-нибудь горяченького, и как можно быстрей». Недурно, Меб! А на обороте – язык вывихнешь.
Валя зашла следом.
– В гостиной и в туалете то же самое. Но это для твоей самостоятельной работы. А вместе мы займемся другим. Ежедневно у нас будет три урока, по полчаса каждый: чтение текстов, заучивание наизусть отрывков и прослушивание записей – пластинки я тоже принесла.
– А в Лондон на практику мы поедем?
– Практику будешь проходить у Светы, как только я почувствую, что ты раскачался, – сухо сказала Валя. Еще у Ведьмановых Нэлка раззудила мою душу, и я о том лишь мечтал, чтобы скорее оказаться с Валей наедине и поцеловать ее. И вот мы наедине. Я ждал от Вали хотя бы какого-нибудь ласкового знака или жеста и даже приготовился мягко кивнуть: мол, понимаешь, родители, то да се, надо быть серьезнее, – но этого не было. Деловито выложив из сумки учебники и пластинки, Валя села на диван и озабоченно сказала:
– Начнем, а то позавчерашний день пролетел впустую.
– Не совсем, – возразил я.
– А что ты запомнил?
– Повторить? – с волнением спросил я.
Она поняла и хмуро бросила:
– Глупости, Эп!.. Пододвигай столик.
– Валь, что-нибудь случилось? – тревожно вырвалось у меня.
– Да нет… Ну, давай с вашего последнего Светиного урока, за который ты получил пару, – шепотом сказала она, но это был шепот не на ту тему, какой жаждал я.
Может, Валя узнала, что я Садовкиной руку целовал? Или что провожал Лену до дому? Или со Светланой Петровной поссорилась? Или наработалась вчера? Или мама походя что-нибудь ляпнула?.. Тогда почему бы не сказать?
Теряясь в догадках и мучаясь непониманием, я придвинул журнальный столик, сел напротив Вали, открыл учебник и, низко наклонив голову, начал читать, но голос мой пресекался, и глаза туманились. Валя закрыла текст рукой и вздохнула:
– Эп, так не пойдет! – Я поднял голову. Увидев мое лицо, Валя медленно свела свои брови шалашиком и тихо спросила: – Ты хочешь поцеловать меня?
– Да, – одним дыханием ответил я.
– Ну, поцелуй.
И склонилась ко мне. Я застыл на миг, потом быстро поцеловал ее и задохнулся. От внезапной легкости у меня выступили слезы. Я вскочил и отошел к столу проморгаться. Чувствуя стыд и радость, я вставил Мебиусу в рот выпавшую шпаргалку и вернулся, конфузливо улыбаясь.
Валя ласково кивнула.
– Не сердись, Эп! Все в порядке.
Читал я все равно скверно, зато с удовольствием, но Валя разбила меня в пух и прах. Замечания в общем-то сводились к одному: английский текст я читаю по-русски. Чтобы я глубже прочувствовал чудовищность своего произношения, Валя попросила записать на магнитофон ее и мое чтение отдельных фраз. Сам себя я часто прослушивал и не то чтобы восторгался своей тарабарщиной, но мне было как-то приятно, что вот я, русский пацан, шпарю по-аглицки, пусть непутево, но уж не до такой степени, чтобы настоящий англичанин не понял, ведь есть у них и заики и шепелявые, которых они как-то же понимают, но лишь тут, в сравнении, грустно убедился, что я беспросветный варвар…
Вместо получаса, первый урок длился полтора часа, да и то нас прервали – позвали есть. Валя навострилась было убежать домой, но папа поймал ее за руку.
– Куда?.. Аскольд, в чем дело?
– Не пускать! – сказал я.
– И не подумаю! Валя, ты сегодня наша гостья! Пусть Аскольд – недотепа, но мы люди симпатичные! – заверил отец и повел разулыбавшуюся Валю в гостиную.
– Ты бы вот, симпатичный, бороду сбрил, – ввернула мама, – а то пугаешь людей, как леший.
– А что, плохая борода?.. Валя, она тебе не нравится? Скажи «нет» – и давай ножницы.
– Скажи, скажи, Валюша! – подзадорила мама. – Поймаем его на слове, а то он все увиливает!
Валя повернулась к отцу и, оценивающе оглядев его, авторитетно заключила:
– Зачем же? Прекрасная борода. И она вам, Алексей Владимирович, очень идет. Я даже догадываюсь, почему. У вас продолговатый нос, не совсем по лицу, а борода удлиняет лицо, и все становится нормальным.
– Разве? – удивился отец, ощупывая нос и бороду. – Вот не подозревал, что борода мне и теоретически положена. Так что, Римма Михайловна, прошу любить и жаловать!
Мама махнула рукой.
– Да носи ты ее, носи, свою метлу, только следи, чтобы она псиной не пахла!
Валя чуть хохотнула, а я нервно поморщился. Меня бы сейчас и Никулин не рассмешил – такая во мне сидела настороженность. Будь я уверен, что весь обед пройдет в веселье и смехе, я бы, может, и расслабился, но, к сожалению, я был уверен в обратном: что родителям не до одних только шуток, когда к сыну пришла не просто девочка и не просто по делу – это-то они понимали. И мне ужасно хотелось, чтобы они понравились друг другу, поэтому я боялся за них за всех – как бы кто-нибудь не сказал или не сделал чего-то такого, что смутило бы или обидело другого. Особенно я опасался, конечно, за маму: она любила затевать скользкие разговоры, чтобы прозондировать моих друзей, как будто они были пришельцами из других миров и могли занести в наш дом неведомую заразу.
Мы сели крест-накрест, молодые и взрослые. Отец разложил салат. Есть я не хотел совершенно, но решил показать волчий аппетит, чтобы мама не придралась и не спросила опять, как у меня с утренним стулом.
Вилки затюкали по блюдцам.
Валя клевала отдельно горошины, отдельно кубики колбасы, отдельно кубики картошки. Мама торопилась, по привычке. Папа ел крупно и аккуратно, чтобы ни крошки с губ не сорвалось, иначе все будет в бороде. Молчали. Молчание меня тревожило, как и разговор. Быстрее всех прикончил салат папа и, убедившись, что борода в порядке, спросил:
– Валя, а не замаял тебя Аскольд?
– Что вы! Он на лету хватает!
– Почему же он в школе не хватает на лету? – слукавил отец, но, спохватившись, что ария немножко не из той оперы, быстро продолжил: – Да-а, жуткое дело – чужой язык!.. Я, например, немецкий шесть лет в школе долдонил да пять в институте, а в прошлом году отправили меня в ГДР опытом делиться – со стыда сгорел. Ни бэ ни мэ! Вот ведь какая кирилломефодика!.. А русский взять?.. Для иностранца это китайская грамота, какой свет не видел!..
– А знаете, есть, наверно, какое-то общешкольное отношение к иностранному, и его трудно изменить, – сказала Валя.
– Возможно, – согласился папа. – Даже наверняка. Вот у нас на заводах сплошь и рядом встречается такая вещь: не идет изделие – и все! Техническая сторона решена полностью, а не идет! Отношение! Пока не переломишь отношение – не жди успеха. Это ты, Валя, верно заметила.
Валя обрадованно подхватила:
– Конечно! А больше чем объяснить?.. Вот у Аскольда английский не любят, хотя сестра моя, по-моему, отличный преподаватель, а у нас, в седьмой школе, любят!
– Валя, а ты разве в седьмой учишься? – спросила мама.
– Да.
– Это не у вас перед Новым годом десятиклассница родила?
Пожалуйста, зонд пущен!
Странно, что именно вот такие любовно-свадебно-родильные разговоры вспыхивают вокруг меня в последнее время на каждом шагу. Тут не хочешь, да задумаешься об отношениях между мужчинами и женщинами. Но одно дело – думать, другое – говорить. Я кинул испуганный взгляд сперва на маму, потом искоса на Валю, которая, ничуть не смутившись, отозвалась:
– У нас… Ох и шума было!
– Еще бы!
– А почему? Родила же она не просто так.
– Просто так никто, Валюша, не рожает!
– Ну, я имею в виду, что у нее есть муж, одноклассник. Не настоящий, конечно, муж, а друг. Они пока не расписаны, но вот-вот. И у них любовь. – Мама гмыкнула. – Вы не верите, Римма Михайловна, что в десятом классе может быть любовь?
– Почему же, верю. Любовь может быть и даже необходима. Но у любви есть ступеньки, лестничные площадки, этажи, наконец! Любовь – это, если угодно, небоскреб, на который нужно умело подняться! – выговорила мама и повернулась к отцу. – Алексей Владимирович, это правильно по-инженерному?