Рождение субкультурного андрогина девяностых и лихие парни семидесятых. Кое-какие поспешные мысли. Литература контркультуры: от ученичества и до проблем гендерной самоидентификации, с остановками в религии.
...Иногда я вижу странные сны-приключения - после просмотра подобных онейроидно-ярких картинок, у меня возникает жгучее до дрожи в пальцах желание написать что-то о любви и творчестве контркультуры. Но мои мысли никогда не бывают сосредоточенными в одной плоскости. Так, насладившись в полной мере миром приключенческих сновидений, я закономерно (исходя из внутренней логики своих снов) вспомнил о творчестве Льва Кассиля и Вильяма Козлова, позднего постперестроечного В. Крапивина, затем моя фантазия унесла меня на книжные тропинки Сергея Овечкина, Саши Пессимиста и Маты Хари, Володи Бороды и Валеры Байдина. Последние писатели, наверное, уже "официальные" писатели русской контркультуры. (Под "официальностью", разумеется, я понимаю нечто особенное, не литературный мейнстрим или заслуги перед контркультурой: вероятно, творчество этих писателей для меня остается тесно связанным с особым "неформальным" полем, с миром советских хиппи - я высоко оцениваю "опыт реальной жизни" в творчестве).
...Будучи страстным читателем, я всегда обращал внимание на некоторые странности творчества советских и русских писателей: например, Бунин, Достоевский, Толстой, Тургенев или Чехов никогда не писали о возможной (и обязательной!) встрече литературного героя с миром примитивного насилия, агрессии. Реалистическое описание "улицы" чуть-чуть встречается у писателей "второго эшелона" (не вошедших в школьный учебник литературы), - я говорю о творчестве И. Куприна, А. Грина, В. Гаршина или Н. Гарина-Михайловского.
Мир русской классической литературы - это общество, разделенное железными заборами, где герой совершает свои поступки только по одну сторону, никогда не выглядывая за высокие стены. Право дело, Раскольников со своими философиями "смешно смотрелся" на фоне босяков и жиганов, а мучения Карениной, как справедливо замечает Айн Рэнд, непонятны и загадочны вне рамок определенного сословия.
(Если тема кажется интересной - очень рекомендую ядовитую книгу Маруси Климовой ";Моя история русской литературы")
"Красноречивый" гопник завораживает русского писателя в полной мере только после революции. Примеров здесь множество и несть им числа. Наверное, создается особая традиция описания встречи "интеллигента" с "гопнической жизнью": здесь родоначальниками можно считать Горького, Зощенко или Платонова, с остановками на театральных станциях Булгакова. Конечно, все постреволюционная литература свободно и на равных общается с "улицей".
Также брутальные парни, жаждущие найти смысл мужской жизни, и ужасные хулиганы - это любимые персонажи послевоенной эпохи, персонажи Кассиля, Козлова. (И позднего Крапивина, увы, постперестроечный Крапивин временами слабый автор, но это другая история.) Любопытно, что встреча с хулиганами - обязательный элемент в сложной мозаике неформального творчества.
Отступаю от темы. В известном сериале "Южный парк" некий второстепенный персонаж, мягкий и чувственный гей-любовник, чуть-чуть с придурью, говорит знаменательные слова: я мужчина девяностых, я могу позволить себе плакать и любить!
Вполне возможно, эти слова характеризуют всю эпоху, наступившую в тот момент, когда звезда хиповской эры Водолея закатилась и сгинула в желтых городских туманах агрессивного и душного времени "политики Буша".
Действительно, мужчины контркультуры девяностых могут себе позволить чувствовать, плакать, смеяться; субкультуры эмо, анимешников или готических панков лишь подчеркивают право юношей на слезы и переживания. Но как кажется, более "древние" субкультуры строились на иных камнях - в попытках "отстоять" свою мужскую волосатую идентичность в сверхмаскулинном мире наголо бритых воинов из обществ эпохи "холодной войны".
В самом деле, литературные герои русскоязычных писателей-хиппи почти всегда сражаются за право быть мужчиной. Они отстаивают свою мужественность в путешествиях зачастую без денег и "налегке" по всей стране (Саша Пессимист, "Человек на дороге"); ведут некую мистическую борьбу с гопниками (Гена Авраменко, "Уходили из дома"); мутузят негодяев-сокамерников (Володя Борода, "Зазаборный роман"); как бы случайно размышляют о философии уличного хулиганства (Гриша Шлягер) или неуклюже пытаются осознать, что же такое "жизнь без косяков", как литературные персонажи Сергея Овечкина. Именно по этим симптоматическим сюжетам легко идентифицировать авторов, пишущих на темы, волнующих "поколение 13" (по определению ;Вильяма Страусса и Нила Хоу).
Так как поиск мужской гендерной идентичности не подразумевает наличия женщины, то в "мужских" хиппи-романах почти никогда не описываются сложные головоломки любовных переживаний. Впрочем, исключением остается роман Валеры Байдина "Сва". Кроме всего прочего, в "Сва" сюжет выходит за гендерные рамки "хиппи-повести", ибо главный герой Байдина - принципиальный "пожизненный ученик", соблазняемый случайными любовницами и вечно ищущий своего духовного гуру. В этом главный герой Сва больше похож на мужчину девяностых: только юноша поколения Питера Пэна способен признать себя учеником восточноподобного мудреца или безнадежно влюбиться без смысла, но "ради таинства любви". Это, конечно, сильная сторона романа Валеры Байдина.
Отсутствие образа женщины в произведениях хиппи-писателей свойственно не только русскоязычным авторам: в свое время подобная тенденция в американской контркультуре вызвала недовольство западных феминисток, позволила им обвинить контркультуру в "ущемлении" прав женщин. К слову сказать, в ответной речи сами представители субкультур написали множество статей, для примера см. ;Lauraine Leblanc "Pretty in Punk": будучи близкой к панк-культуре, Леблан обращает внимание феминисток, что "женское сопротивление" порождает альтернативное повествование, что анализ субкультур является мужским взглядом на события, возникающим как "романтизация" и прославление мужественности через восстание, отсюда замалчивание "женского" в контркультуре. Замечу, в известном интервью А. Гинзберг также пытается обелить битников за "презрение" к женщине. Западаная контрукультара создала и своих женщин-творцов: Стефани Черниковскую, ;Роберту Бэйли, ;Рут Мартен, Патти Смит и т.д. (Вероятно, здесь следует упомянуть, что интереснейшую и талантливую книгу о русских хиппи написала именно женщина, Мата Хари, это "Пудинг из промокашки".) Итак, женщина - нечто мистическое и таинственное в мире контркультуры?
В самом деле, не представляется возможным развитие отношений между вечно одиноким воином - мужчиной-индейцем и безащитной неуклюжей городской жительницей (о как провидчески Саша Пессимист писал о своей детской любви к киношному смуглому "индейцу" Гойко Митичу!). И как описать длительную связь между скво и волосатым полубайкером-полудикарем в дебрях города? Проклятый мужской "гендер" требует своего от контркультурщика, но женщине в этом мире нет места: женщина жаждет от любимого социальных "перспектив", а что ожидает мужчину-неформала? какая перспектива?
В известной работе ;"Manhood in the Age of Aquarius" Тима ;Ходждона, пожалуй, наиболее красочным описании жизни американских диггеров, даются какие-то возможные сценарии превращений мужчин-хиппи.
И мы видим несколько печальную трансформацию: от пацифистов до поклонников огнестрельного оружия, ибо "тот не мужчина, кто без пистолета".
Видимо, эти же радикальные гендерные стремления породили известный феномен семидесятых-восьмидесятых: рождение нового киногероя, персонажа, живущего в отчаянном постапокалиптического мире. Этот вечный беглец, вечно ищущий любви мужчина; ибо он всего лишь хочет создать семью с любимой женщиной в мире, "где невозможно существовать вдвоем". Потому что на пути киношного героя всегда встречаются невобразимые препятствия? Или потому что такова правда городской жизни?
Киношных примеров множество - это THX 1138 (1971), Заводной апельсин (1971), Зелёный сойлент (1973), Бегство Логана (1976), Безумный Макс (1979), Бегущий по лезвию (1982), Побег из Нью-Йорка (1981) и т.д.
Все классика контркультуры.
На этом закончу размышлять, странные у меня сегодня мысли, да.