Я был там, был здесь, я был везде, я все видел, но ничего не запомнил. Но
многое забыл. У меня был дырокол и медленносшиватель. Обычно я пользовался
ими днем, после приема у мозамбикского посла. Они возвращали мне мое
душевное равновесие.
Я видел его, я видел ее, я видел почти всех, но я не видел себя. И все
потому что у меня нет зеркала. Я не держу его, поскольку оно имеет
обыкновение мешать моим утренним мыслям. Зато у меня есть лужа ананасового
сока. Она лежит у меня в холодильнике рядом со Справочником Начинающего
Крамолова. Это моя любимая книга. Правда, я ее ни разу не читал, но она
мне все равно нравится. Я хочу сохранить ее для моих будущих детей, если,
конечно, им когда-нибудь заблагорассудится появиться на свет.
Так вот, у меня нет зеркала. А еще у меня нет кота, которого зовут
Плутарх. Этот кот, старый, седой, толстый и ленивый, а
питается он комарами. У него римский нос и голубые глаза. Осенью он
линяет, сбрасывает рога и погружается в спячку. Зато летом он почти не
спит и целыми днями пропадает в радиомагазине: он спекулянт. Я терпеть не
могу спекулянтов, но кота Плутарха люблю: он хороший. Очень жаль, что у
меня его нет.
Из моего окна виден натюрморт. Да, да, натюрморт в полном смысле этого
слова: на соседней крыше вот уже месяц лежит дохлый
слон.
Я читал, что никто не знает, куда идут умирать слоны. Так вот знайте, что
слоны идут умирать на мою соседню крышу. За
умеренную плату могу сообщить вам адрес.
Пожалуй, пора готовить ужин и идти на прогулку. Почему ужин? Потому, что
сейчас утро, а вечером я не успел перекусить. Сейчас
мне ужасно хочется курить, но не в моих правилах курить натощак. Это
чрезвычайно вредно для здоровья. А здоровье - это чертовски важная штука,
которая нужна мне для того, чтобы дожить до ста тридцати двух лет. Зачем
мне это нужно? Для того, чтобы пережить мозамбикского посла. Он мне
смертельно надоел, и на склоне лет мне будет приятно каждый вторник
посиживать на его могиле. Сейчас, с вашего позволения, я заварю себе
чашечку молока.
Вы умеете заваривать себе молоко? Нет? Напрасно. Я умею, но это мой тайный
секрет, и я, пожалуй, унесу его с собой в могилу.
Но это будет не скоро, я надуюсь. Лет эдак через сто-сто двенадцать.
А еще я хочу достать бомбардировщик. Я бы поставил его в лесу и сделал бы
внутри ночной бар. А в топливных баках я бы солил огурцы и мариновал
помидоры. Правда, я не умею этого делать, но я бы кого-нибудь нанял. Этого
человека звали бы Симпсон, он был бы уроженцем штата Северная Каролина,
отставным офицером флота и любителем покера. Мы играли бы с ним в покер, а
иногда в канасту, днем бы он солил огурцы и мариновал помидоры, а вечером
мы сидели бы с ним в ночном баре и смотрели бы по
телевизору хоккей, детективы и эстрадные программы. Ночной бар - это очень
полезная вещь, особенно если про него никто не знает.
А если в бомбардировщике что-нибудь начало бы взрываться, то мы бы
спустились в бомбоубежище. Там тихо, светло и печально.
Но, впрочем, лучше бы там было громко, темно и весело. И это было бы не
бомбоубежище, а ночной бар, но про ночной бар я вам,
кажется, уже рассказывал.
А еще мне нужен грохот. Я сбился с ног, разыскивая его по магазинам. Его
нигде нет, а промышленность, кажется, его не
выпускает. Вы не знаете, где можно достать грохот? Что я с ним буду
делать? О?! Я его буду хранить и лелеять. А включать я
его буду только по субботним вечерам, чтобы дома не было так тихо и чтобы
мне не приходилось опять напиваться. Я не люблю напиваться, потому что
утром следующего дня чувствуешь себя теплым и глупым, и приходится опять
заваривать себе молоко, а это очень длительная и трудоемкая процедура, и
каждый раз она меня угнетает. Угнетает настолько, что мне хочется все
бросить и улететь в Бичкрафтсити.
Бичкрафтсити - это город, в котором я родился во второй раз. Там светит
солнце и царит Сухой Закон. Там живут люди и муравьеды. Муравьеды едят
муравьев и комаров, и поэтому там не бывает дизентирии. А иногда там,
все-таки, идет дождик, вы знаете, дождик, как рука моей женщины. Наверное,
вы ее не знаете. Ее зовут Анастасия, и она еще жива, но скоро она умрет. Я
думаю, тогда я тоже умру. Но я умру не скоро: лет через сто - сто
двенадцать. Я пойду умирать на крышу соседнего дома; я
очень люблю слонов, точнее, не слонов, а слоников - я их люблю не меньше,
чем кота Плутарха, но все же он лучше. Он мне
чем-то ближе.
А сейчас пора поторапливаться: я спешу на открытие Зоопарка. Меня
пригласили туда, как почетного члена Общества Охраны
Муравьедов.
Наверное, меня попросят перерезать ножницами ленту. Это весьма тяжелое и
очень ответственное дело, но зато мне потом вручат цветы, а цветы я люблю.
Поэтому я, пожалуй, все-таки схожу и перережу эту самую ленточку на
воротах Зоопарка. Слово "Зоопарк" мне нравится гораздо больше, чем слово
"Зверинец", а гостинец - это, вообще говоря, почти подарок, а подарков мне
очень давно никто не дарил, а это довольно грустно, что там ни говори. Но
еще грустнее мне будет вечером, когда я приду домой. Я буду утомленным и
замученным. До того замученным, что мне опять будет казаться, что на крыше
соседнего дома лежит мертвый муравьед, или мертвый слон, или мертвая
анастасия. И мне опять станет грустно, и я опять долго не смогу уснуть. И,
наверное, я опять напьюсь пияным. А утром я опять проснусь чертовски
уставшим. Я чертовски устал просыпаться чертовски уставшим. И заваривать
молоко.