ЖАН МАРЕ Жан Маре (полное его имя - Жан Виллен - Маре) родился 11 декабря 1913 года во Франции, в городе Шербур. Свою карьеру Жан Маре начал как протеже режиссера Марселя Л'Эрбье, снявшись в нескольких его фильмах, а дебютировал актер в фильме "Les amoureux" (1933). Можно долго перечислять прекрасные качества Жана Маре как актера и как человека. Но одно из них следует выделить особо: простота характера, которая была ему свойственна всю жизнь. В силу этой особенности актер считал, что всеобщая любовь к нему беспочвенна, так как любить его не за что. Первым же человеком, который признался ему в любви, был не кто иной, как известнейший кинорежиссер Жан Кокто. В ту пору Жану Маре было более двадцати лет, он уже поработал и продавцом газет, и ассистентом фотографа. У него не было специального кинематографического образования: в учебе в консерватории Жану Маре было отказано... Двадцатидвухлетний красавец, который в детстве любил переодеваться в женское платье и уже имел связи с мужчинами, познакомился со знаменитым драматургом и режиссером исключительно ради карьеры и с первой же встречи был внутренне готов к тому, что тот предложит ему переспать. Кокто дал ему желанную роль, не спросив ничего взамен. И вдруг - телефонный звонок: "Приходите немедленно, случилась катастрофа!" Эгоцентричный актер подумал, что у него хотят отобрать роль или что-то в том же роде. Но когда Марэ приехал, Кокто сказал: "Катастрофа... я влюблен в вас". Что оставалось делать Марэ? "Этот человек, которым я восхищаюсь, дал мне то, чего я хотел больше всего на свете. Ничего не требуя взамен. Я не люблю его. Как может он любить меня... это невозможно". Марэ солгал и ответил: "Я тоже влюблен в Вас". Под влиянием таланта и доброты Кокто ложь стала правдой, Марэ полюбил Кокто. Вскоре он переехал жить в дом Кокто: здесь и комфортнее, и теплее... Начавшееся в 1937 году содружество актера с выдающимся французским режиссером Жаном Кокто продолжалось много лет. Жан Кокто в немалой степени способствовал становлению Жана Маре как актера, Жанно - это имя дал ему Кокто, который настолько был привязан к Маре, что все стены своего дома завесил портретами. Тот не остался в долгу - никогда не давал в обиду своего учителя. Мог и тумаков надавать любому, кто намекал на их совместную жизнь. Именно учитель вел по жизни Жана Маре, постоянно давая ему советы. Так, перед съемками фильма "Принцесса Клевская" по одному из романов Радиге (талантливого молодого писателя, умершего в возрасте 23 лет, стоит заметить, что заодно и бывшего любовника Кокто, который помогал и ему в становлении литературного таланта), Кокто рекомендовал актеру сначала прочитать не сценарий картины, а сам роман. Кстати, в этом фильме Жан Маре снимался вместе с Мариной Влади. Среди их совместных работ такие шедевры мирового кино, как "Орфей" и "Возвращение Орфея". Среди других работ актера - съемки у Лукино Висконти, роли во многих костюмно - исторических лентах ("Граф Монте - Кристо", "Капитан", "Отверженные"). Одними из самых кассовых французских фильмов стали три серии о противостоянии Фантомаса и комиссара Жюва, которых сыграли Жан Маре и Луи де Фюнес. Тем не менее возраст берет свое, Марэ увлекается молодыми мужчинами. Кокто это видит, и однажды Марэ находит под дверью письмо: "Мой обожаемый Жанно! Я полюбил тебя так сильно (больше всех на свете), что приказал себе любить тебя только как отец... Я смертельно боюсь лишить тебя свободы... Мысль о том, что я могу стеснить тебя, стать преградой для твоей чудесной юности, была бы чудовищна. Я смог принести тебе славу, и это единственное удовлетворение, какое дала моя пьеса, единственное, что имеет значение и согревает меня. Подумай. Ты встретишь кого-нибудь из твоих ровесников и скроешь это от меня. Или мысль о боли, которую мне причинишь, помешает любить его. Лучше лишить себя частицы счастья и завоевать твое доверие, чтобы ты чувствовал себя со мной свободнее, чем с отцом и матерью". Растроганный Марэ порвал легкомысленные связи, но ненадолго. Со временем у Кокто появился другой любовник, однако дружба между писателем и актером сохранилась до самой смерти Кокто. И в своей книге мемуаров маре отзывается о своем талантливом друге только в превосходных степенях. Привязанность Маре к Кокто объяснима, ему нужна была мужская опора, ведь Жан почти не знал отца. В 1914 году, когда мальчугану и года не было, отец, врач по профессии, ушел на войну. Когда же вернулся, Жану было уже пять лет. Но родители развелись. На руках матери осталось двое сыновей. Мать Жана была очень красивой женщиной, дерзкого ума, больших страстей и странностей. Время от времени она появлялась в шикарных магазинах, выбирала горжетки голубого песца, прятала их под юбку и преспокойно уходила. В день развода она разукрасила весь дом и устроила иллюминацию. А в Париж поехала в специальном спальном вагоне, в котором полагалось ездить лишь президенту Французской республики. Возможно, болезнь матери передалась и ребенку, но не развилась до больших пределов. Однажды Жан уволок целый ящик с масляными красками. Чтобы как-то их использовать, стал пробовать рисовать. Так у него зародилась любовь к живописи, а впоследствии и к скульптуре, ставшими самой большой его страстью после кино. Если бы не кино, Жан Маре мог стать неплохим художником. Однажды Пикассо, увидев одно из творений Маре, сказал: "Он мог бы и не заниматься такой ерундой, как кино". Когда началась Вторая мировая война, Жан Маре сразу явился на мобилизационный пункт и случайно услышал разговор офицеров, которые жаловались на нехватку автомобилей. Маре тут же предложил им свой. Положение шофера при собственной машине позволило ему получить некоторые льготы. А когда узнали, что этот шофер и есть киноактер Жан Маре, то ему позволили питаться не в солдатской столовой, а в ресторане. Жану Маре на этой войне не удалось совершить геройских поступков. Впоследствии актер об этом сказал так: "Я не бежал от героизма, но героизм упрямо бежал от меня". В 1943 году французский кинематограф произвел рекордное число фильмов - 82. Парадоксальным образом оккупация Франции способствовала оживлению кинопроизводства. А произошло это потому, что доступ во французский прокат американских фильмов был закрыт, хотя до войны во французских кинотеатрах показывалось очень много картин из-за океана. Немецкие же фильмы не собирали зрителей. Французские кинематографисты, не желая сотрудничать с оккупантами, стали создавать детективные ленты и экранизировать "аполитичную" классику, приглашая на съемки Жана Маре, который снялся в тот период в фильмах "Рдеет вьющийся флаг", "Кармен", "Кровать под балдахином", "Вечное возвращение". Последняя картина, снятая Жаном Кокто, имела громадный успех. Это был как раз тот случай для Жана Маре, про который говорят: "На следующее утро он проснулся знаменитым". Имя Маре встречалось чуть ли не в каждой газетной колонке. А жаккардовый свитер, вывязанный по средневековому образцу и заблаговременно приобретенный в Риме специально для съемок в фильме, произвел революцию в мужском костюме. Свой успех в этой картине Маре объяснял тем, что в съемках принимал участие Мулук. Так звали собаку, которую Маре подобрал в Провансе. Пес был привязан к дереву и с тоской смотрел на проходящие мимо машины. И Маре, пожалев пса, взял его к себе. После этого он уже никогда не расставался со своим новым другом. Кокто, тронутый такой привязанностью, ввел собаку в сценарий. После съемок в этом фильме, несмотря на то, что Жан Маре был уже признанной кинозвездой и кумиром публики, он отправился на фронт, где в его распоряжении был бензовоз, доставивший топливо для танков. Во время одной из бомбардировок он не покинул машину и за храбрость был включен в список представленных к награде - Военному кресту. Затем дивизион отвели на отдых в Шатору, а Маре разрешили на время съемок фильма "Красавица и зверь" находиться в Париже. После окончания войны, в пятидесятых годах, Жан Маре с головой уходит в мир театра, где... создает декорации и, изумляя публику новыми, неожиданными гранями своего таланта, пожинает лавры вместе с Анни Жирардо. Не случайно поэтому его 80-летие было широко отмечено на сцене парижского театра, где присутствовали такие звезды, как Марина Влади, Мишель Морган, Катрин Денев. Для достижения вершин Олимпа наличия внешних данных было явно недостаточно. Нужно было иметь еще и отвагу, а этого Маре было не занимать. Он сам выполнял трюки, и от полученных ран не раз вынужден был лечиться. При этом не уставал смеяться, как веселый дьявол. Любопытно, но Маре не придерживался никакого режима, который помогал бы ему постоянно находиться в форме для выполнения каких-нибудь сложных трюков. Уже будучи в возрасте, он словно не чувствовал опасности. Один пример. В 1963 году Маре приехал в качестве члена жюри на Московский международный кинофестиваль. После очередной пресс-конференции, проведенной, как всегда, на двенадцатом этаже гостиницы "Москва", фоторепортер потащил Маре на балкон и там попросил взобраться на парапет, выпрямиться во весь рост да еще как-то немыслимо запрокинуться, чтобы в кадр попала одна из звезд Кремля. Маре легко и изящно все исполнил, словно и не стоял над сорокаметровой бездной. (Материалы взяты из статьи И. Кона “Голубая эротика” и статьи Галины ОСТЯКОВОЙ и Вячеслава ОРЛОВА в “Невском времени” No 74(1955) 23 апреля 1999 г. Первая автобиография Жана Маре вышла в России спустя 25 лет после того, как стала бестселлером во Франции, в издательстве “Вагриус” в 2001 г. "Жизнь актера" - трогательная история удивительного художественного и человеческого союза двух Жанов - Маре и Кокто. Жан Маре, мало сказать, скуп в описании своей личной жизни. Справедливо предположить, что ее просто не было. Маре мечтал о счастливой семье. Мысли об усыновлении не покидали его несколько лет, пока, наконец, его приемным сыном не стал девятнадцатилетний цыган Серж, "выставленный на продажу" в определенного рода парижском кафе. Но Маре был слишком чистым человеком, слишком верным и правильным... "Жизнь актера" - простая книга о простых чувствах, которые уходят вместе с людьми... "Жан, я люблю тебя... Жан, я не плачу. Я буду спать. Я засну, глядя на тебя, и умру, потому что впредь я буду делать вид, что живу". Жан Маре в этой книге - отнюдь не кинокумир нашего детства. В ней нет слова "Фантомас" и едва упомянута "Железная маска". Но рассказано о шумном, горестном и артистичном детстве автора, о юности в Париже "между двумя войнами", о Жане Кокто, Пикассо, Максе Жакобе, Жане Жене, Коко Шанель, о театральной судьбе Маре, о съемках фильмов Ж. Кокто "Красавица и чудовище" (1946), "Трудные родители" (1948), "Орфей" (1949), "Завещание Орфея" (1959). Умер Жан Маре 8.11.1998 года, немного не дожив до своего 85-летия. Отрывок. “Мы с Жаном уезжаем в Сен-Тропе. Уже тогда это было экстравагантное место. Чтобы поддержать тон, нужно было соответственно одеваться. Мы остановились в маленьком отеле "Ле Солей", куда по ночам доносилась музыка с танцплощадки "Пальмира". Модная песенка называлась "Сомбреро и мантильи" в исполнении Рины Кетти. <…> Однажды утром к нам в отель зашли мои товарищи, одетые так, будто собрались уезжать, и сообщили, что они мобилизованы. - Мобилизованы? Почему? - Как почему? Ты не знаешь, что объявлена война? Я ничего не знал. Мы с Жаном не читали газет и не придавали значения распространяющимся слухам. - Но если вы мобилизованы, то и я, наверное, тоже. - Какое у тебя мобилизационное предписание? - Не знаю <...>. Добравшись до площади Мадлен, я убедился, что не только мобилизован, но еще и опоздал на свой сборный пункт, находившийся в Версале. Я позвонил матери. Она была в отчаянии, и мне пришлось сделать крюк, чтобы проститься с ней. Как Жану, так и ей я предсказал, что вернусь через неделю. Я не верил фактам: войны не может быть. Это какой-то чудовищный обман. <...> Опоздал не один я. Мне выдали военную форму, не сделав выговора. <...> Вечером я вернулся в квартиру на площади Мадлен. Мы поужинали с Коко Шанель, которая изъявила желание быть моей "крестной". Я отказался, дав ей понять, что хотел бы, чтобы она была "крестной" всей моей роты, и она согласилась. <…> Мы отправляемся в путь в неизвестном направлении. Прибываем в Мондидье, в департаменте Сомма. Большая часть солдат спала в брезентовых палатках. Я сказал своим офицерам, что мог бы остановиться в той же гостинице, что и они, чтобы быть всегда под рукой, я могу сам платить за номер, поскольку они не имели права реквизировать номер для солдата. Они согласились. Как видите, для меня война началась весьма странным образом. <...> Я начал работать над ролью в следующей пьесе - "Пишущая машинка". Мои товарищи издали наблюдали, как я разговариваю сам с собой, и принимали меня за помешанного. Числился я в авиационной части: нечто вроде базы для "возможных" эскадрилий. "Возможных" потому, что самолетов мы никогда не видели. Меня вызвал к себе лейтенант, командовавший единственной эскадрильей, которая была в нашем распоряжении. Он сказал: - Когда носишь имя Жан Маре, следует доложить об этом своему командиру. Я видел вас в "Трудных родителях". Из всех, кто находился на нашей базе, только он один и видел пьесу. Этот случай послужил мне уроком скромности. То, как меня принимали в Париже и Сен-Тропе, почти заставило меня поверить в свою известность. Я ответил офицеру: - Господин лейтенант, если бы я осмелился представиться, а вы бы мне ответили: "Жан Маре? Ну и что из этого?" - хорошенький у меня был бы вид. Так все узнали, что я актер. Я плохо понимал эту войну, я не принимал ее. Возможно, окажись я на переднем крае, я вел бы себя иначе? <...> В Париже Жан предпринимал отчаянные попытки получить пропуск, чтобы приехать ко мне и уговорить кого-нибудь отвезти его. Коко Шанель заставила всю свою фирму работать на нашу роту: шить плащ-палатки, вязать свитера, перчатки. <...> Жан привез шотландские пледы с фирменным знаком Шанель, свитера, шерстяные шлемы, перчатки, индивидуальные термосы, сигареты. Вскоре стали приходить целые фургоны с вином, теплыми вещами и сигаретами. Коко Шанель на этом не остановилась. Она узнала, кто из солдат женат и имеет детей, достала их адреса и послала на Рождество игрушки, платья, свитера, украшения. Она посылала женам и детям подарки от имени их мужей и отцов. Узнав у меня фамилии солдат, которые не получали писем, она решила и им сделать сюрприз, что стало причиной небольшой драмы. Один солдат, получивший посылку, поблагодарил свою жену, думая, что посылка от нее. Жена решила, что у мужа есть любовница. Бедняга пришел ко мне и стал расспрашивать, не я ли послал эту посылку. - Умоляю тебя сказать мне правду. И он рассказал о своем несчастье. Мне пришлось сознаться. Разумеется, тут же об этом узнала вся рота. Сколько я ни объяснял, что это сделала мадемуазель Шанель, все благодеяния приписали мне. <...> Вскоре мы отбывали из Мондидье в Ами, это также в Сомме. Ами находится совсем рядом с Тиллолуа. Мы проходили через этот городок, направляясь к месту нового расквартирования. В Тиллолуа очень красивый замок XVI века. Офицеры обожают замки. Они решили остановиться здесь. Нас встретила хозяйка - пожилая Дама в чепце. Увидев меня, она воскликнула: "Жанно!" - и бросилась меня обнимать. Откуда эта дама знает меня? Наверное, это одна из знакомых Жана, которую я, как обычно, не узнал. - Жанно, вы здесь у себя. Приходите, когда хотите. <…> В Ами я снимал комнату с ванной, за которую платил сам. Машину у меня забрали. Я проводил дни за чтением, писал или рисовал у себя в комнате, навещал Терезу д'Эннисдаэль в ее замке... Жан приезжал туда на выходные. Часто там бывали английские офицеры. На Рождество хозяйка дома - Дама в чепце - устроила праздник в нашу честь. В конце ужина англичане запели "Марсельезу". Тереза побледнела. Наклонившись к Жану, она сказала: - Как, эта революционная песня - у меня?! Все ее предки были обезглавлены в 93-м под звуки этого гимна. <...> Однажды меня вызвал офицер. - Вас переводят на другую работу, - сказал он. - Вы отправитесь в Руа, на колокольню. Это самая высокая точка в окрестностях. Будете наблюдателем. Ваша задача - сообщать по телефону, когда появятся немецкие самолеты. И вот я устроился со своей походной кроватью в большом квадратном помещении самой высокой башни в деревне, как раз под колоколами, звонившими каждые четверть часа. Колокольня была высотой, думаю, метров шестьдесят. Я поднимался туда по винтовой лестнице из четырехсот пятидесяти ступенек. Было маловероятно, что я отличу немецкие самолеты от французских. Как я говорил, у меня очень слабое зрение, и я не знал, как выглядят те и другие. На вершине колокольни был довольно широкий балкон. На балюстраде черной краской я нарисовал немецкие самолеты, чтобы облегчить себе задачу. В свою "жилую" комнату я принес керосинку, отвел уголок для кухни, отделив его от остальной части ширмой собственного изготовления, купил ткани, чтобы прикрыть походную кровать, из бутылей сделал лампы. На стены повесил фотографии Шанель, Жана, рисунки. Из ящиков смастерил письменный стол. Я пригласил Терезу д'Эннисдаэль на чай. Она вскарабкалась по четыремстам пятидесяти ступенькам в сопровождении своего сенбернара. Чтобы сократить количество подъемов на башню, я договорился с рассыльным из булочной напротив церкви. Я спускал на веревке корзину, в которую клал список покупок и деньги. По утрам я принимал душ в городской бане. Когда погода улучшалась, загорал на вершине своей колокольни. Жители Руа, которым было любопытно увидеть актера с колокольни, часто добирались до моего гнезда. Заслышав шаги, я поспешно одевался, чтобы меня не застали совершенно голым. Ивонна де Бре подарила мне радиоприемник, редчайшую в то время вещь. Это был один из первых транзисторных приемников, конечно, американский, его можно было купить в магазине "Технические новшества". Я звонил по телефону девушкам, работницам почты в Руа, и клал трубку на радиоприемник, таким образом они могли слушать музыку. Благодаря этому девушки-телефонистки питали ко мне симпатию. И когда я просил соединить меня с номером Жана в Париже, меня соединяли, предупреждая, чтобы я не говорил, где нахожусь (они знали военные правила!). Но Жан спросил, где я... - Я не могу тебе сказать. В этот момент колокола стали отбивать полдень. Приходилось кричать, чтобы услышать друг друга, и этого еще было недостаточно! Когда колокола замолкли, Жан сказал: - Я понял, где ты находишься. Я почти не видел немецких самолетов. В любом случае в моей роте не было ни зенитной батареи, ни эскадрильи. Если я просыпался ночью, то звонил в роту, чтобы там думали, будто я дежурю, и сообщал: - Вижу немецкую эскадрилью. Однажды мне ответили: - А нам какое дело? Как-то утром я, как обычно, спустился принять душ и увидел хозяев с узлами и чемоданами. - Мы уходим, - сказали они, - немцы в пяти километрах, в Аме. Я не поверил и сказал им об этом. Но они все равно ушли, а вместе с ними ушли все жители деревни. Торговцы оставили мне ключи от своих лавок: - Берите все, что хотите, лучше пусть все достанется вам, чем немцам. В бакалее напротив церкви было все: масло, консервы. Но мне придется подниматься и спускаться по четыремстам пятидесяти ступенькам, потому что булочник уехал вместе с остальными, оставив велосипед. Со своей колокольни я вижу, что он стоит у него во дворе. Я остался один в маленьком пустынном городке, с брошенными кошками и собаками. Такое впечатление, что я гуляю по заколдованному городу. Но вскоре колдовство сменяется кошмаром: через деревню шли французские войска - беспорядочная толпа оборванных усталых солдат. Они, видимо, идут на отдых... Пехотинцы заметили меня. Несколько человек направились ко мне, схватили за шиворот. - Ты, сволочь, летчик, какого дьявола ты здесь делаешь? Где ваши чертовы самолеты? - Видишь ли, я простой солдат, как и ты, и у нас нет самолетов. Они ушли. Я оставался один еще три или четыре дня. Наконец появились самолеты, в довольно большом количестве. Хотя они летели очень низко, ниже вершины моей колокольни, я не мог распознать их национальной принадлежности, я и правда очень близорукий. Но когда они принялись бомбить все вокруг, выбрав в качестве оси мою колокольню, я понял, чьи это самолеты. Тогда я, как безумный, начал танцевать и вопить, словно краснокожий. Я знал, что нахожусь в безопасности, раз моя колокольня является осью. Кроме того, я вовсе не похож на военного, поскольку я разделся догола. Я видел, как они убивают уже мертвый город. Я танцевал. Не знаю, почему, но я был охвачен непонятной радостью: радостью быть вне опасности, радостью быть единственным зрителем и еще радостью, что мог сказать: "Я видел немецкие самолеты, на этот раз я в этом уверен". Я танцевал. Потом бросился к телефону предупредить роту. Телефон отключен. "Зачем я здесь? Принес ли я хоть какую-то пользу?" - спрашивал я себя. Во время бомбежки я не испытывал страха. Неужели мне удалось окончательно побороть его? В глубине души я понимал, что ничем не рисковал тогда. Я поднялся на вершину своей колокольни, на бетонный крест и, стоя на нем, стал считать до шестидесяти, мне не было страшно. Я мог вернуться в свою роту. Я натянул брюки, рубашку небесно-голубого цвета из "Трудных родителей", взял велосипед булочника и поехал. В роте меня встретили вопросом: - Какого дьявола вам тут нужно? Немедленно возвращайтесь на свою колокольню! Пришлось возвращаться. Навстречу шли наши войска. На меня смотрели с подозрением. Я взобрался по своим четыремстам пятидесяти ступеням, лег на кровать. На лестнице послышался сильный шум. Я увидел направленные на меня ружья. Понимаю, что меня приняли за шпиона. Смеюсь. По лицам солдат ясно, что они не очень-то мне верят. - Входите, не бойтесь, - сказал я. - Я здесь один, я наблюдатель на этой колокольне. Они решили, что я буду отсюда подавать сигналы немцам. Тогда я показал фотографии Кокто, Шанель, нарисованные мною самолеты, свою кухню. Предложил выпить и взять консервы, которые им понравятся. Они ушли очень довольные. Через некоторое время из роты за мной прислали грузовик. Я всегда удивлялся, что обо мне не забыли. Я прибыл в роту, когда был получен приказ об отступлении, если только офицеры сами не решили бежать. Мы отступали. Солдаты шутили: "Вперед, до испанской границы". Нельзя было сказать вернее: мы почти дошли до нее. Я не успел проститься с графиней. Но с колокольни я видел, что ее замок не пострадал. Он был разрушен позже, во время других бомбежек. Замок славной графини уже подвергался разрушению во время войны 1914-1918 гг., а она сама была задержана как шпионка. Единственный сохранившийся в замке туалет находился вверху уцелевшей башни. Свет, который там зажигался во время кратких пребываний, приняли за сигналы. Тереза восстановила замок из камней крепостной стены после войны 1914-1918 гг. Ей пришлось восстанавливать его еще раз в 1945 году”. Жан МАРЕ Вторая книга воспоминаний Жана Маре "Непостижимый Жан Кокто" вышла в издательстве "Текст". Популярность Жана Маре и Жана Кокто у российской публики просто не сопоставимы. Пропорции будут здесь примерно такие же, как, например, при сравнении известности "Графа Монте-Кристо", "Железной маски" и фильмов о Фантомасе с известностью "Завещания Орфея", "Двуглавого орла", "Красавицы и чудовища". Жан Маре играл во всех. Жан Кокто выступил режиссером лишь трех последних. Это с учетом того, что в нашем прокате в основном “прижились” “костюмные” фильмы – о мужественном рыцаре-герое со шпагой в руке, или хитром, непредсказуемом (на момент съемок) сверхантигерое – Фантомасе. А глубоко психологичные, правда, черно-белые картины Кокто сложны для восприятия. Ситуация интересная, если учесть, что сам Маре считал, что он всем обязан Кокто. Причем обязан настолько, что даже встречу со знаменитым поэтом называет своим днем рождения. А вот получается, что "медиум", посредник в российском сознании, вытеснил "демиурга", творца. Дело не только в том, что фильмы с Жаном Маре знают, а фильмы Жана Кокто (даже с тем же Жаном Маре) не знают почти вовсе. Творчество Жана Кокто, одного из самых ярких французских художников первой половины XX века, поэта, драматурга, кинорежиссера, критика, эссеиста, у нас представлено весьма фрагментарно, несмотря на выход трехтомника его сочинений.