На коленях 

Однажды в нашу музыкальную, имени Игумнова, школу No5 пришел композитор Кабалевский. Самого этого прихода я не помню, а помню последствия в виде фотографии: сидит, стало быть, Кабалевский в окружении девочек в белых парадных фартучках, а на коленях у Кабалевского сижу я.
Эта фотография некоторое время была предметом моей тайной гордости. Шутка ли - автор всенародно любимой песни "То березка, то рябина..." Добрый высокий седой дедушка с ребенком на коленях...
Много лет спустя я узнал, что Кабалевский травил Шостаковича, доносительствовал, чинил расправы в Союзе Композиторов...

Потом я услышал скрипичный концерт Сарасате и ясно различил в нем тему "То березка, то
рябина..." Нельзя оставлять детей без присмотра. Посадят на колени к кому ни попадя - вздрагивай потом...

Галич 

Дорога в стройотряд: плацкартное купе, оккупированное молодежью семидесятых с гитарами в руках и либерализмом в башках. Человек, наверное, двадцать набилось.
А на нижней полке, свернувшись калачиком, спит бабка - полметра той бабки, не больше... Ну и бог с ней. Поехали! Взяли чаю, накатили какой-то спиртной ерунды, расчехлили гитары, и началось вперемежку: Высоцкий да Ким, да какой-то самострок, да Визбор с Окуджавой... Допелись до Галича. А что нам, молодым-бесстрашным!..
А бабка спит себе - глуховатая, слава богу, да и, мягко говоря, не городская. Спели "Облака", дошли до "Памятников". Пока допели, поезд как раз притормозил и остановился.
- И будут бить барабаны! Тра-та-та-та.  Бабка зашевелилась, приподнялась, мутно поглядела вокруг и сказала:
- А-а... Галич...
И снова легла.
Тут нам, молодым-бесстрашным, резко похужело. Бабка-то бабка, а в каком чине? Нехорошая настала тишина, подловатая... В этой тишине поезд, лязгнув сочленениями, дернулся, и мимо окна проплыло название станции.
Станция называлась - Галич.

Кориолан

В театры я проходил по студенческому билету, но шел, разумеется, не на галерку, а, дождавшись темноты, пробирался в партер, где всегда были свободные места из невыкупленной "брони".
Таким образом оказался я и в партере театра Моссовета, где армянский театр играл шекспировского "Кориолана", - на армянском языке, с русским переводом. Я прополз по темному проходу, нащупал высмотренное заранее свободное кресло, сел и стал шарить руками в поисках наушников.
- Держите, - с акцентом сказал голос рядом.
- А вы? - шепнул я.
- Мне не надо, - ответил голос.
И я надел наушники. Хорен Абрамян был замечательным Кориоланом - огромным, страстным...
В антракте зажегся свет, и вдруг весь партер, по преимуществу, разумеется, состоявший из московских армян, повернулся в мою сторону и стал кланяться, улыбаться, воздевать руки и слать приветы.
Секунд пять я пытался вспомнить, чем бы мог заслужить такую любовь московской армянской общины, прежде чем догадался, что все эти знаки внимания адресованы не мне, а человеку рядом со мной - тому самому, который отдал мне наушники.
Я обернулся. Это был маршал Баграмян.

Как я был палестинским беженцем

Это со мною случилось году эдак в семьдесят седьмом. Режиссер Колосов снимал телефильм про то, как его жена, народная артистка Касаткина, будучи советским корреспондентом, гибнет в Бейруте от руки израильской военщины. Бейрут нашли в Троицком переулке - там были такие развалины, что никаких бомбежек не надо. Подожгли несколько дымовых шашек - вот тебе и Бейрут.
Палестинских беженцев подешевле набрали в Институте культуры, и в ясный весенний день я за три рубля несколько раз сбегал туда-сюда из дымящихся развалин на тротуар, а народная артистка Касаткина как раз в это время несколько раз умерла насильственной смертью от руки израильской военщины.
Израильской военщиной были несколько здоровенных грузин, найденных ассистентами Колосова там же, в Левобережном очаге культпросветработы... И в целом тоже - очень правдивое получилось кино.