Любить даром. Надежда Тэффи |
Год 1901-й от Рождества Христова был для Надежды Бучинской, в девичестве Лохвицкой, счастливым и благостным – журнал «Север» напечатал её стихотворение «Мне снился сон, безумный и прекрасный…» Молодой, красивой, 23-летней, она входила в русскую литературу. Но стать поэтом ей было не суждено. Поэтом стала её рано ушедшая из жизни сестра, «русская Сафо», Мирра Лохвицкая.
Надежда же перешла на прозу, в силу своего дарования – прозу юмористическую, и к 1910 году её уже знала вся Россия. Но не как Надежду Бучинскую, а как Надежду Тэффи. Так в 1907 году она подписала свою небольшую пьесу «Женский вопрос», чтобы необычным именем обратить на себя внимание директора театра. Директор внимание обратил, и вскоре «Женский вопрос» был поставлен на сцене Малого театра. Псевдоним стал именем, имя – судьбой.
Она рано поняла, что мир весьма далёк от совершенства. Что в нём больше бед и печали, нежели радости и веселья. Изменить его устройство она не могла, она могла привнести в него свою толику добра, скрасить тяжкое существование человека улыбкой, шуткой, ироническим отношением к миру и самому себе.
Её герои – гимназисты и телеграфисты, журналисты и чиновники, чудаки и недотёпы жили обычной жизнью обыкновенного человека, более озабоченного своей собственной судьбой, нежели судьбами огромного и зачастую непонятного мира. Читатели, узнавая себя в её книгах, сами же над собой и посмеивались.
Она же над ними не смеялась – скорее, отшучивалась. Не учила и не судила, тем более не осуждала, но в то же время им и не льстила. Может быть, поэтому её любили во всех слоях русского общества – от мелких конторских служащих до самого Государя Императора. К 300-летию царствования Дома Романовых у Николая II спросили, кого бы из русских писателей он хотел бы видеть в юбилейном сборнике. Ни минуты не задумываясь, Государь изрёк: «Одну Тэффи!» Её талант ценил Керенский, Распутин пытался сделать своей любовницей, а Ленин – привлечь на сторону большевиков.
Февраль 1917-го приняла, Октябрь 1917-го – отвергла. После захвата власти революционерами написала: «Бывают пьяные дни в истории народов. Их надо пережить. Жить в них невозможно».
Одессит-антрепренёр предложил ей устроить литературные выступления в Одессе. В Петербурге жить было холодно, голодно и не на что. Старые газеты, журналы и издательства новые хозяева жизни быстро прикрыли, а в тех, что возникли, она с её взглядом на мир пришлась не ко двору. Одесса манила маслом и кофе, чей вкус она успела позабыть, солнцем и морем, которые всегда притягивали её к себе.
Город был перевалочным пунктом, в него бежали из Москвы, Киева и Петербурга – из него – в Стамбул, Бухарест, Париж. Она бежать не собиралась, хотя все знакомые в один голос убеждали, что, когда Одессу возьмут большевики, её обязательно повесят. Смерти она не боялась. Боялась разъярённых комиссаров в кожаных куртках, боялась их тупой злобы и веры в насильственное переустройство мира, боялась бесцеремонного вторжения в дом и света фонаря в сыром подвале.
И однажды, устав от такой жизни, махнула рукой на всё и уехала в Новороссийск. Там села на пароход, отплывавший в Константинополь, дала себе слово, что не обернётся, когда отдадут швартовы, но не выдержала, оглянулась и застыла, как жена Лота, когда увидела, как постепенно растворяется в розовой дымке земля. Её земля. Подумала, что весной вернётся. Но не вернулась – ни весной, ни летом, ни через год, ни через десять. А лишь через 20 лет после смерти – своими книгами.
До Парижа она добралась под Новый, 1920 год, сняла номер в отеле «Виньон», неподалёку от церкви Мадлен, осмотрелась, попривыкла к эмигрантскому быту… и устроила у себя литературный салон, где бывали и Алексей Толстой вместе со своей женой–поэтессой Натальей Крандиевской, и поэт-сатирик Дон-Аминадо, и актриса Татьяна Павлова, и художник А. Е. Яковлев, и граф П. Н. Игнатьев. Встречала новоприбывших, объединяла разрозненных.
Одним из первых её рассказов, появившихся в русской печати, стал рассказ «Que fair?» Приехал генерал-беженец в Париж, посмотрел по сторонам, кругом великолепные особняки, исторические памятники, магазины, забитые давно забытыми продуктами и товарами, нарядная говорливая толпа, растекающаяся по кафе и театрам. Задумался генерал, почесал переносицу и промолвил с чувством: «Всё это, конечно, хорошо, господа! Очень даже всё хорошо. А вот… кё фер? Фер-то кё?» Мол, мне-то что делать среди этой роскоши и красоты, на чужом празднике жизни, без денег, профессии, работы и малейшей надежды на будущее?
У Тэффи ответ на этот вопрос был. Она оставалась самой собой, писательницей, острым взглядом подмечающей все нелепости и несуразицы этого мира, и продолжала делать своё дело. За «Que fair?» последовали другие рассказы, сценки, фельетоны. В течение нескольких десятилетий не было и недели, чтобы в выходящих в Европе русских газетах и журналах не появилось её имя.
Добрым юмором и улыбкой скрашивала она зачастую мрачное, одинокое и нищее эмигрантское житьё-бытьё. Её книги на чужбине были так же популярны, как и когда-то на добольшевистской родине. Её любили и знали в Париже, её читали в Берлине, Праге и Риге, её новых рассказов ждали в Харбине и Шанхае.
Писательница самым деятельным образом помогала соотечественникам, известным и безызвестным, выброшенным волною на чужой берег. Собирала деньги в фонд памяти Ф.И. Шаляпина в Париже и на создание библиотеки имени А. И. Герцена в Ницце. Выступала на вечерах помощи прозябающим в бедности собратьям по перу. Это был святой принцип – спасать не только себя, но и других.
Когда немцы в 40-м году заняли Париж, она на сотрудничество с коллаборационистским режимом не пошла, мужественно преодолевая знакомый ей по России холод и голод. Но здоровье было уже не то, и когда совсем стало невмоготу, она уехала в Биарриц. И замолчала. Очевидно, поэтому в 1943 году по русской Америке и разнёсся слух – Тэффи умерла.
В это поверил даже всегда во всем сомневавшийся Михаил Цетлин – поэт Амари и напечатал некролог в нью-йоркском «Новом журнале»: «О Тэффи будет жить легенда как об одной из остроумнейших женщин нашего времени».
Узнав, что похоронена заживо, Тэффи в одном из писем к дочери отшутилась: «Очень любопытно почитать некролог. Может быть, он такой, что и умирать не стоит»…
Старость обрушилась на неё неожиданно, как грабитель с ножом, который нападает на свою жертву, зазевавшуюся в тёмном переулке. Старость – это одиночество, болезни, тоска. Когда зимой в жилах стынет кровь, а летом холодеют руки и ноги. Когда ещё чего-то хочешь, но уже ничего не можешь. Вместе со старостью пришли болезни. Сдавало сердце, она стала плохо видеть, нервы были напряжены. Жизнь болталась за спиной, как заплечный мешок, в котором было перемешано всё – рождения и смерти близких людей, литературные дружбы и человеческие размолвки, встречи и расставания.
Неприятности, связанные с трудным послевоенным существованием, нехваткой денег и лекарств, сыпались на неё одна за другой и образовывали цепь. Она пыталась эту цепь разорвать, но ничего не получалось – она вступала в смертный возраст, жизнь могла оборваться в любой момент. Не было сил работать, слова отказывались складываться во фразы, в голове вертелись мысли о неизбежном, о том, что там – за порогом. А на пороге стояла смерть и с немым укором вопрошала: «Когда?»
Но она не жаловалась, принимала мир таким, как он есть. Понимала, что в жизни есть много выходов, из жизни – один. И с некоторым любопытством, ожидая неизбежного, продолжала жить, как жила, на крошечную пенсию, которую по договоренности с её другом Андреем Седых выплачивал миллионер и филантроп С. С. Атран. Когда же Седых из-за океана добавлял к этой пенсии собственные деньги, призывала его этого не делать – просила любить даром.
Незадолго до ухода Тэффи успела опубликовать в Нью-Йорке свою последнюю книгу «Земная радуга». В рассказе «Проблеск» писала: «Наши дни нехорошие, больные, злобные, а чтобы говорить о них, нужно быть или проповедником, или человеком, которого столкнули с шестого этажа и он, в последнем ужасе, перепутав все слова, орёт на лету благим матом: «Да здравствует жизнь!»
«Земная радуга» – это исповедь писательницы перед собою и читателями. Прощалась она светло и мудро с теми, кто ещё оставался жить на этой грешной земле. И обращалась к Богу с молитвой: «Когда я буду умирать… Господи, пошли лучших твоих Ангелов взять мою душу».
Ангелы пришли за её душой 6 октября 1952 года. В Париже стояла красно-жёлтая, сухая и тёплая осень. 8 октября её отпели в Александро-Невском соборе и похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа.
| Рубрики: | ИСТОРИЯ |
НАДЕЖДАСИБИРЬ обратиться по имени
Суббота, 05 Октября 2013 г. 13:01 (ссылка)
| Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |
