Цитата сообщения Главный_Мужчина УВЛЕЧЕНИЕ ДЖО ДАССЕНОМ



В семидесятые Советский Союз бесповоротно влюбился в Джо Дассена. Прошли десятилетия, но он, похоже, так и навечно поселился в русских сердцах.

20 августа 1980 года в ресторане «У Мишеля и Элиан» на острове архипелага Таити, носящем название Тахаа, ровно в полдень высокий брюнет с голубыми глазами упал на пол и даже случайно оказавшемуся здесь врачу не удалось сделать так, чтобы остановившееся сердце снова пошло. Он медленно поднялся и с трудом выговорил: «Все кончено…Ничего нельзя сделать…» Мне было десять лет.

Много позже я хорошо узнал эти французские рестораны в заморских департаментах, рестораны, которые содержат немолодые пары, по тем или иным причинам не прижившиеся в метрополии. На берегу, поросшем кокосовыми пальмами, склонившими свои кроны под не стихающими ночью и днем ветрами, срывающими с верхушек гудящих волн соль, едва растворенную брызгами воды.

Водой насыщены здесь испепеляющие дни и чернильные ночи, заливающие город после стремительного тропического заката тяжелым дыханием океана.
Пара лет здесь, под пальмами, проходит как пара часов, и вот уже жизнь неотличима от прибоя, приходящего и уходящего вслед за луной столько лет, сколько песчинок он переносит в своей мутной стене. Лучшее место для того, чтобы забыть о смерти. Лучшее место, чтобы открыть ресторан. Лучшее место, чтобы умереть.

По странной случайности я помню этот день, помню разговоры о Дале и Высоцком. Но когда я думаю о физическом расстоянии, разделявшем тогда меня и бетонный пол ресторана «У Мишель и Элиан», расстоянии между путями судьбы десятилетнего русского мальчика и американского француза по имени Джозеф, не пережившего повторного инфаркта там, на Таити, мне становится не по себе. Пройдет только два года, и песни этого человека заставят меня первый раз по собственной воле взять в руки французско-русский словарь. А за окном ранняя московская весна будет разливать в воздухе радостное чувство бесконечной радости и первой любви.

Моя первая любовь, школьный безответный роман. Перепачканные чернилами руки, портфель до дома, игра в «кис-мяу» в полутемной комнате, пока родители возятся на кухне с неизменным пирогом. Ее дороги во французскую спецшколу были ясно очерчены происхождением и буквой «р», которую упорно стремились исправить логопеды, а я оказался с ней за одной партой в силу любви моей мамы к романам Дюма. Я с наслаждением втыкал булавку чуть ниже линии ее школьного платья, залегавшего ловкими складками вокруг не по-детски правильных бедер, а она отвечала мне увесистой затрещиной, выбивая о мою голову пыль из «Родной речи».

А потом – пылание этой школьной страсти, замешанное на беззаветной любви к неизвестной нам Франции, сведения о который мы черпали из написанных в пятидесятых учебников да с потрескивающих винилов. Этими песнями говорила наша любовь – мы едва понимали в них половину, а если бы у нас и был перевод, что бы мы поняли в мудрых и человечных текстах, за которыми стояло самое главное – умение принимать жизнь, жизнь, о которой в 13 лет неизвестно вообще ничего, кроме того, что она есть, и тем не менее…

Кто же был этот человек и почему это было так? Как могло случиться, что популярность этого Джозефа – известного всему миру как Джо, Джо Дассен – затмила в Москве семидесятых и Битлз и АББУ?! Один из возможных ответов я прочел на обороте затертого конверта его «апрелевской» пластинки: «В чем же секрет? Может быть, в том, что он поет в особенной, сверхмодной манере? Нет… (Оцените это многоточие.)

Его исполнение отличается большим вкусом, чувством меры, присущим лишь настоящим художникам. Для него, пожалуй, наиболее характерна особая разговорная, доверительная интонация, которая делает песню близкой и понятной даже тем слушателям, которые не знают французского языка». Все верно, но почему-то вспоминается довлатовский пассаж про слова, похожие на стеклотару, в которой, увы, нет уже ни грамма.

Не в том же секрет, что его дед был одесским евреем – есть ли на свете что-нибудь более русское, чем одесский еврей? – и не в том же, что его первая свадьба состоялась в русском ресторане? Или, может быть, его подняла волна советско-французской дружбы, золотой эпохи Жискара, когда неутомимый Пьеро Бельмондо с боксерской улыбкой дырявил лбы проходимцам за себя и за того голливудского парня? На этой дороге можно подобрать подходящее объяснение тиражам его пластинок, но это будет только предместье ответов на главные вопросы. А может быть, их нет, этих ответов, в том понимании, которое мы любим вкладывать в мертвые слова?

Секрет его прелести, как и всегда, разгадке мира равносилен, и каждый раз, когда мне кажется, что нечто удается постичь, я упираюсь в парадоксы. Вот он перед нами – метр восемьдесят пять, голубые глаза, жабо и белая рубашка, проникновенный баритон – чем не романтический герой? И между тем – все, что он сделал, его песни, его тексты, аранжировки отличает полное отсутствие романтизма – у Дассена нет ничего условного, небесного и, стало быть, плохо понятного. Парадоксально и то, что человек, лучше говоривший по-английски, чем по-французски, занял место рядом с Пиаф и Брассенсом. Может быть, где-нибудь в истории его жизни найдутся удивительные подробности, объясняющие все это?

Он вышел из художественной среды – его отец, Жюль Дассен, после короткой театральной карьеры и работы ассистентом Хичкока к концу пятидесятых стал режиссером с мировым именем, мать Беатриса, или Беа, была скрипачкой, которая концертировала с многими грандами мировой классической музыки.

Джо родился в Нью-Йорке, а до переезда семьи в Европу его детство ходило по Лос-Анджелесу и знаменитым пляжам, которые он проникновенно обессмертит песней «Нуазет и Кассиди» на взлете своей карьеры, потом – в далеких семидесятых.

А пока, пока на старом континенте безумные, чудные пятидесятые. Тогда над всей Европой стояло голубое небо социального оптимизма, неслыханного промышленного подъема и сколачивания безумных состояний – в послевоенное тридцатилетие люди живут смачно, наотмашь, с легким сердцем. Человек пятнадцати лет, которому суждено оставить потомкам запах этого времени гравировкой звуковых дорожек, учится в Италии и Швейцарии, в знаменитых школах, окруженный дружбой богатых наследников. К тому времени, когда Джо получает диплом бакалавра, его родители расстаются – Беа не хочет следовать за своим мужам в звездную жизнь успешного режиссера – у молодого Дассена появляется мачеха – актриса Мелина Меркури.

Джо и не думает об артистической карьере – он едет в Америку за серьезным образованием и живет жизнью мичиганского студента эпохи Элвиса Пресли – зарабатывает на жизнь мойщиком посуды и водителем грузовика, много учится, иногда перемежая занятия этнологией и русским языком выходами в бары, где под акустику знакомит американок с музой Брассенса. Никаких электрогитар, никакого рок-н-ролла, ни тени бунта.

После своих шести американских лет Дассен – доктор этнологии, лауреат Второй национальной премии за рассказ «Wade In Water», свободно говорящий на четырех языках и подумывающий об университетской карьере. В армию его не берут – говорят, какой-то шум в сердце. За спиной Дассена-младшего работа с отцом – особенно тарантелла для фильма «La loi» с участием Джины Лоллобриджиды и песня «Дети Пирея» для «Jamais le dimanche», исполненная его мачехой.

В 1962 году Джо вторично вступает на землю Европы – ему 24 года, и уж мир точно создан для того, чтобы урчать у его ног теплой пятнистой кошкой. Как некогда его отец у Хичкока, он – ассистент режиссера в фильме Жюля Дассена «Topkapi» – он приносит нетрудные деньги и первую известность. В 1963-м Джо уже ведущий на «Радио Люксембург«, он ведет светскую жизнь и 13 декабря на одной из вечеринок он встречает Мариз Массьера.

И вот они уже живут вместе в Сен-Жермен де Пре – любимом всеми американскими французами и французскими американцами районе, на бульваре Распай, в трех комнатах на шестом этаже. Близится день рождения Джо, Мариз ломает голову, что подарить? Рубашка, одеколон? Да нет же! Ведь лучшая подруга Мариз, Катрин Ренье работает секретарем в только что обосновавшейся в Париже американской звукозаписывающей компании, некоей Columbia Broadcasting System. И вот 5 ноября 1964 года Дассен получает единственный на свете гибкий диск со своим голосом, поющим песню их любви – «Freight Train».

В студии звукозаписи остается моток магнитной ленты, и как-то вечером ее решили послушать. Освежиться в конце трудного дня, запить красным винцом едкое словечко по поводу коллег, но голос Дассена, ритм, качающий знакомые слова, изъял их души у беса злословия, – в воздухе остался один вопрос: – если напечатать большой тираж, будет ли диск продаваться? Как обрадуется этот, как его там… Дассун… Дассен?

А Дассен послал их ко всем чертям. Катрин и Мариз убили два месяца на то, чтобы уговорить его хотя бы попробовать записать диск. Так рождается тот самый Дассен, потрясающий всех, кто его знал, невероятным сочетанием – ошпаривающей талантливостью и крайней неуверенностью в своих способностях, сочетание, которое он пронесет через всю свою сценическую жизнь, когда будет повторять без устали: «Если таланта нет, остается вкалывать!», в то время как поклонницы будут вываливаться из окна и осыпаться с деревьев и фонарных столбов, ломая руки и ноги, чтобы только щелкнуть певца на свою «мыльницу»… О большем в ту интеллигентную эпоху они мечтать не решались.

Пока же Дассен знакомится с Мишелем Рива и Франком Томасом. Они – команда эпохи переложения англоязычных хитов на французский манер. А дальше – ничего интересного. Небольшой «затык» с первой пластинкой, треть тысячного тиража которой выкупает его мать Беатрис, второй винил попадает на радио и дает результат в 20–25 тысяч продаж, третий… Проходит пара лет, и случается то, что всегда случается с успешными исполнителями, – у Дассена больше нет ни жизни, ни истории, ничего – а есть цифры года от Рождества Христова напротив названий хитов. И концерты, концерты, концерты. От парижской Олимпии и американских гастролей до турне по французской Африке.

Для журналистов Дассен плох – ноль сенсаций, его поговорка: «Каждый, приходя домой, имеет право закрыть за собой дверь. Такое же право я оставляю для себя». Франция покоряется быстро, а знаменитые «Елисейские поля», переложенные на многие европейские языки, достигли и Страны восходящего солнца, где экспансивные японки с благоговением посматривали на фотографии голубоглазого великана. Небольшая просадка в 73-м и 74-м годах – маловато безусловных хитов. Для художественного роста певца такого масштаба не хватает англоязычных переложений песен его друзей и своих собственных.

Ему нужен авторский тандем другого уровня, и, возможно, Дассен это осознает. Сквознячок судьбы обосновался под дверью все той же CBS – в начале мая 1975 года продюсер услышал итальянское произведение, спетое по-английски группой «Альбатрос». Оно называлось «Африка», и автором этой музыки был тогда еще «некто Тото Кутуньо», а слов – более известный во французских музыкальных кругах Вито Паллавичини.

Тогда, в мае 1975 года, начинается новый Дассен, Дассен «L ete indien», так удачно нашедшего свое русское название – «Бабье лето» и ставшего неотделимым от русской осени семидесятых.

Нет такой трагедии, которая бы не обернулась хотя бы для одного человека удачей. Мишель и Элиан получили в день смерти Дассена свой счастливый билет – аромат истории явно не вредит заведению… Я не знаю, как увековечено это событие на острове Тахаа – прикручена ли к столбу табличка, начинающаяся словами: «Здесь…» и так далее, но совершенно точно то, что на могиле его нет ничего, кроме даты рождения и смерти. Но эпитафия ему готова в его собственных словах, что он часто говаривал, если песня не ладилась: «Ищите ее, ищите там, в нирване всех песен…»

Дассен и по сей день любим во Франции как никто другой. Его пластинки расходятся огромными тиражами и почти тридцать лет спустя после смерти, надо видеть глаза французов, представителей самой дряхлой и потому холодной европейской нации, когда в телевизионную студию входит сын Джо Дассена. Его отец оставил после себя столько любви, что достанет и на правнуков.

Этой любви не могли помешать ни два бракоразводных процесса, ни тяжба за детей со второй женой, ни проблемы с алкоголем и легкими наркотиками, которыми он старался вылечиться от пустоты, рано или поздно насылаемой на всякое дарование.
Если и есть ему что прощать, все прощено ему навеки, ведь он никого не обличал и не карал, не смеялся даже над тем, над чем принято это делать, – разговор его песни обращен к каждому, кому нужно человеческое слово.

Et si tu n'existais pas Paroles : Claude Lemesle et Pierre Delanoл.
Musique : Vito Pallavicini, Salvatore Cutugno et P. Losito. 1975

Et si tu n'existais pas
Dis-moi pourquoi j'existerais
Pour tra?ner dans un monde sans toi
Sans espoir et sans regret
Et si tu n'existais pas
J'essaierais d'inventer l'amour
Comme un peintre qui voit sous ses doigts
Na?tre les couleurs du jour
Et qui n'en revient pas

Et si tu n'existais pas
Dis-moi pour qui j'existerais
Des passantes endormies dans mes bras
Que je n'aimerais jamais
Et si tu n'existais pas
Je ne serais qu'un point de plus
Dans ce monde qui vient et qui va
Je me sentirais perdu
J'aurais besoin de toi

Et si tu n'existais pas
Dis-moi comment j'existerais
Je pourrais faire semblant d'еtre moi
Mais je ne serais pas vrai
Et si tu n'existais pas
Je crois que je l'aurais trouv?
Le secret de la vie, le pourquoi
Simplement pour te cr?er
Et pour te regarder

Et si tu n'existais pas
Dis-moi pourquoi j'existerais
Pour tra?ner dans un monde sans toi
Sans espoir et sans regret
Et si tu n'existais pas
J'essaierais d'inventer l'amour
Comme un peintre qui voit sous ses doigts
Na?tre les couleurs du jour
Et qui n'en revient pas

Юрий Суходольский Источник: www.vmeste.org