Приглашаю всех желающих посетить мой сайт: http://www.alistazara.com/

Этюд - исполняемое художником

С натуры с целью её изучения.

(Советская энциклопедия. 1979 г).



- О, ээ –й! Да будьте любезны, который здесь час? – Спросил Коля Мисин у всех, гуляя по улице «Медиков» и безнадёжно скучая.

- Здесь 23.30., - ответил случайный прохожий.

Сморкнулся в перчатку и сплюнул, оставив злой след от сопли на белоснежном снегу.

- А я думал, нет, - с досадой выдавил Коля.

Прохожему было лет сорок. Одетый в чёрную женскую шубу, лысый, но в шляпе (соломенной, летней), он был болезненно жёлто – зелёным и замерзал, в доску недомогая. На ногах его были сандалии цвета «форше», а в руках саквояж, напоминающий чем-то доисторический школьный портфель. Саквояж был шикарным, как впрочем, и всё, что здесь было.

- Мы тут… Весь? – Спросил вежливо Лысый у Коли.

- Коля, - представился Мисин.

- Я так и думал, - пропел грубым басом прохожий, - а я Амадест, - сказал он.

Потоптавшись, они побрели на фонарь, болтавшийся неподалёку. Они побрели на фонарь потому, что на свет было легче идти. Темнота их пугала.

- Дай спирта мне, брат! – Сказал Амадест, поравнявшись вплотную со светом.

- Спирт нет, - ответил фонарь злым кавказским акцентом.

- А что? – Осведомился у Лысого Коля.

- Только спирт! – Скрипнул фонарь и исчез, оставив вместо себя трёхлитровый бидончик.

- Ты полный? – Спросил у бидончика Коля.

-Не-е, я на донышке. Холодно, - пискнула мышкой посуда.

- Везде здесь не так, как нигде! Всё, чтобы только за тут! Аристигенты, мать иху! – Рыкнул во тьму Амадест.

Скрипнул когтями по зубу, схватил очень грубо бидончик за донышко и зашагал восвояси.

Через пять или десять минут неожиданно кончился город. Стало лесеть.

…Аморально.

- В лесу рыбы нет, спирт пить, - заорал Коля Мисин.

- Сыр есть в дипломате, - ответил ему Амадест.

- Ну так… Я слесарь, а как же!..

- Я тоже… Оно.

- Оно, это ты чтоль? Когда? А Сафин знает?

- Да с леса я, с леса. Рь… Меня тут все знают. И Сафин, и… Даже Бийбаков.

- Ого…

Перед ними открылась поляна, полная снега, лучащая лунными бликами и остроносым корягой – пеньком, торчащим посередине… Вселенной.

- Тут будем.

- Ага.

Они сели рядом.

- Не шеверли меня, враг Амадест. Я ничуть не кривляюсь. И ты знай, чёрт глухой… Что ты дрыщешь – не корни мои, вовсе нет. Это стебли. И то одубели, собаки. Хотя?.. Мне – то что?.. Ты дрыщи на здоровье. Подонок!

Сказав это, Мисин открыл было пасть, - хотел слопать весь снег на поляне, но вовремя вспомнил, что он в прошлом ангел. В отставке.
Тогда он рыгнул, съел бидончик от спирта и закусил его тем, что осталось.

- Вота хрен тебе по столу, понял? – Вдруг выблевал он.

Амадест отвернулся брезгливо.

- Я бросил курить, - сказал спирт, - только вам не советую, суки. Вот кончится дым, тогда как полетите? Без дыма? Никак. Иропланы…- и он засмеялся.

От смеха по лесу баржа поплыла. Совсем ржавая, звали её «Волгодон».

- Я не знаю сие, - посмотрев на убогий корабль, сказал Амадест.

- Это баба с собакой. С собакой, которой отрезали ухи, не бойся. Она мой сосед. Очень тварь, - ответил ему Николай, - она ходит всегда. У неё – «ходовая».

- «Ходовая» - беда»!!! Промохряться калоши, как пить.

- Наш Олег штопать может. Он мастер.

И пришли «Пастя Нашин», и их было трое, и бабушка – очень любезная женщина. А за ними Наташа и Витя – они все «сестра».

Сестра притащила с собой Мигачёва, поэта казанского. Но Мигачёва по подлому сбила машина. Он умер.

Все долго поплакали и разошлись.

Остался лишь Гребенщиков…

…Это он, паразит, выпил Мисинский спирт. И украл самый светлый фонарь, освещающий улицу «Медиков»

Раньше. Когда – то…

Это он. Это Гребенщиков.

И теперь нам темно…

А ему?..



ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА:

1). Амадест – (Адам, который всех ест. Предпочтительно ев. Евоед).

2). Аристигенты – (Аристократы – интеллигенты. Сокр.).

3). Рыба – (Определяющий стиль культового музыкального произведения).

4). Пастя Нашин – (По именам Паши и Насти. Семья художника Новикова).
Пётр Крестников.

Материя – дом смерти.

Обратите внимание, что происходит, - всё живое ведёт борьбу за существование, за выживание, что это значит?

Это значит, что вся наша жизнь – есть борьба. Борьба с кем? С этой самой «матушкой материальной природой», несущей погибель всему живому. Мы, человеки – участники этой Великой Войны. Только смысл заключается в том, что материю победить невозможно, во всяком случае, нашей физической силой. Да, мы имеем огромный жизненный опыт, мы знаем о смертном конце наших предков, мы знаем о смерти друзей и знакомых, мы знаем о смерти практически всё, и мы, разумеется, знаем, что обречены. И не стоит лукавить и лгать, - это правда в глаза, - все мы обречены, обречены наши дети и внуки и все члены общества! Человек обречён на погибель. Все мы скоро умрём.

Каждый знает о том, что он тоже умрёт, кто-то раньше, кто позже, умрём все, как умерли те, по кому мы скорбим, как умрут в своё время и наши потомки. Старуха Азагра с косой на плече никого не забудет, она где-то рядом и всё про нас знает и скоро придёт. Придёт, Господа, очень скоро, за каждым из нас, это факт.

«В БОРЬБЕ С МАТЕРИАЛЬНОЙ ПРИРОДОЙ НЕ УЦЕЛЕЕТ НИКТО».

Не смотря на то, что вся история человечества неопровержимо доказывает это нам уже миллионы лет, неустанно, - каждый день, каждый час, люди не теряют надежды на то, что спасутся и станут бессмертными с помощью материальных деяний. Только это всего лишь нелепое заблуждение, просто – невежество. Материя – это смерть!

Однако материальный мир – есть всего лишь иллюзия, прелесть, фантазия, шизофрения. Он лишь образ надуманный нами. За миллионы лет нашего существования мы, вопреки всем законам вселенной, успели её полюбить. Мы привыкли к нему. И поэтому он стал реальным. Да, мы сами придумали смерть.

Очень трудно понять и принять эту мысль, но живая душа не имеет ничего общего с материальной природой. Материя окружает нас лишь до тех пор, пока мы в неё верим. Лишённые правды и знания о настоящей душе и любви, мы стали жертвами иерофантов. Мы тратим свою драгоценную силу в бесплодных поисках нелепого бессмертия в надуманном материальном мире. Все мы ищем бессмертия в смерти. Его там нет.

Материальный прогресс человеческой цивилизации – это шикарный, роскошный дворец мертвецов. Наше стремление преуспеть в этом м «ЖИЗНЬ НЕ ТАМ, ГДЕ МЫ С ВАМИ ПЫТАЕМСЯ ЖИТЬ».

Деньги – изобретение Дьявола!

Мы неустанно заботимся о собственном благосостоянии, о благосостоянии своих ближних, которым всё равно суждено умереть. Занимаясь такой материальной, надуманной деятельностью, наша живая душа неизбежно запутывается в паутине неотвратимых последствий, определённых законом бесовского князя. Эти деяния вовлекают нас в совершенно бессмысленный круговорот многочисленных реинкарнаций – перевоплощений, смертей и рождений, в результате которых душа мучительно принимает мыслимые и немыслимые формы, до десяти миллионов известных нам видов материального существования, так называемых «жизней». Наши души вынуждены обитать в образах жителей водных стихий, змей, растений, животных и птиц, от микроба до призрака в склепе пока, наконец, не получат опять человеческий облик, а с ним – редкий шанс разорвать эту страшную цепь.

Тот, кто действительно ищет бессмертия, должен понять, что лишь жизнь даёт жизнь, что у смерти другая природа. Неразумно просить свою жизнь у того, кто её у тебя отбирает, неразумно, как минимум. Миром правит Князь Мира Сего – Сатана! Если мы принимаем его, значит мы принимаем и смерть.

«Реинкарнация» - это учение о перевоплощении, в которое верил Иисус и Апостолы, как и все люди тех дней. Это учение, которое теперь умышленно несправедливо отрицается христианской, и другими доминирующими доктринами. Все египтяне, обращённые в христианство, ОТЦЫ ЦЕРКВИ И ДАЖЕ СВЯТЫЕ верили в реинкарнацию, это доказывают их многочисленные литературные труды. Птица с головой человека, летящая по направлению к мумии – это душа, соединяющаяся со своим эго, символ, подтверждающий древние верования тех людей, которые, собственно, и писали «Ветхий Завет». «Песнь Воскрешения», которую поёт Изыда, чтобы возвратить своего мёртвого супруга к жизни – это «Песнь перевоплощения», Озирис – есть коллективное человечество, целостность людского племени, Рода. В сущности, имя озифицированной мумии или умершего.

«ОЗИРИС, ВОСКРЕСНИ ВНОВЬ В СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ (В МАТЕРИИ), - ТЫ – МУМИЯ В ГРОБУ, ВОСКРЕСНИ В НОВОМ ТЕЛЕ».

Такова была траурная молитва всех египетских жрецов над усопшими. У египтян «воскресение» никогда не означало воскрешение изувеченной мумии. Египетское воскресение – это возрождение души в новом теле. То, что душа периодически облекается в новую плоть, было всемирным верованием во времена Иисуса и за миллионы лет до Него.

Всевышний – вездесущая личность. Он никак не относится к материальному миру, при этом материя – Его мыслеформы и образы. Боги – его ипостаси.

Всё, что создаётся сознанием Бога в конце концов разрушается, уничтожается, находится в пределах субстанции физической силы. Всевышний не подчиняется законам вселенной, ибо Он их творит. Бог выше закона, потому Его вечное Имя, форма и качество целостны и неделимы. Они – ВЫСШИЙ ДУХ – абсолютная истина, центр циклона.

Материю от духа способен отличить не каждый. Это достаточно сложно. Решением этой глобальной проблемы занимается особая, очень серьёзная, точная наука –

«ЭМПИРИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ».

Эмпирическая философия владеет тайнами мистических сил мироздания, которые позволяют человеку беспрепятственно путешествовать во времени и пространстве, попадать при желании на любую планету вселенной и за её пределами, выполняя особые магические ритуалы. Тайнами этой науки (посвящённые) люди владеют ещё со времён сотворения материального мира. Каждый человек – есть живая душа, любой способен достичь совершенства в той роли, которую он сам себе выбрал. Высшее совершенство – есть Божественность, начало начал и конец всех концов, полное отсутствие цели, движения, плотности и состояния поиска.

«ЦЕЛЬ ЛЮБОГО ДВИЖЕНИЯ - ЕСТЬ ОСТАНОВКА».

Только нам до неё далеко. Однако в процессе пути, мы должны так перестроить своё существо и сознание, чтобы постепенно приобрести способности, данные нам изначально, утраченные во грехе.

СВОБОДА - это полная независимость от регулирующих принципов материальной природы, - духовный уровень, план. Человек этого уровня (плана) выше материи. Он сильнее греха, и, как следствие, - смерти. Он реально бессмертен.

Душа, ослеплённая иерофантами, безусловно, считает, что Бог подобен каждому из нас и поэтому многие не признают, что Господь не приемлет свободы. Здесь очень важный момент, нужно чётко понять, что свобода нужна только тем, у кого её нет.

Бога не интересуют материальные вещи. Именно поэтому наш интерес к деяниям Бога служит неопровержимым доказательством того, что Всевышний отличен от нас.

Начало дерева – это его корень, однако первой в глаза бросается крона, поэтому началом дерева чаще всего называют его конец. Абсолютная истина является самостоятельной, цивилизованной, мыслящей личностью. Именно личностью, а не субстанцией. Субстанция может, а личность не может быть мёртвой!

Пётр Крестников.

Почти треть своей жизни человек пребывает во сне. Сон сопровождается изменением привычной формы сознания и сновидениями. Это странствие, человек во сне перемещается, мы это чувствуем, вот только не знаем куда?

Когда мы спим, в нас проявляются некие качества, которые обладают невероятной магической силой влияния на объективное, данное нам в ощущениях. Это действительно так, ибо наша душа, когда тело не спит, выполняет великое множество функций не свойственных ей. Она жертвует цельностью образов, расщепляется, словно болеет, принадлежит не себе. Душа отдаёт очень много энергии вполне конкретным занятиям тела, работает в тех областях, где не свойственно действовать духу. Насилие?..

…Разумеется, наша душа устаёт. И тогда отключается тело.

В этот самый момент душа вновь обретает способность самостоятельно управлять своим собственным домом, обретает свободу вершить свои действия без принуждения, человек обретает возможность быть тем, кто он есть.

И действительно, спящее тело не чувствует! А она – душа – бодрствует, видит, она познаёт то, что видно во сне. То, что дано ей чертогами «Нави». Душа слышит, она ходит, плавает и осязает, печалится или скорбит, размышляет и делает выводы, принимает решения, совершает открытия! Причём, выполняет всё это на необозримом для тела пространстве! Разве это не чудо?

Кто понимает, о чём идёт речь, должен знать – это снова обман, это ложь!

Сон – реальность, всё остальное – иллюзии. Так устроен наш мир,

ЕСТЬ ОДИН В НЁМ ЖИВУЩИЙ, ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ - ЕГО МЫСЛЕФОРМЫ.

Сон – жизненно важная потребность организма человека, причём много более важная, чем, скажем, потребность организма в приёме пищи. Без пищи человек проживёт сорок – шестьдесят дней, десять суток без сна обернётся клиенту тяжёлой болезнью. С точки зрения физики, сон представляет собой торможение клеток коры больших полушарий головного мозга, которое возникает, как следствие расходования клетками биоэнергетического потенциала в период бодрствования. Дело в том, что клетки головного мозга тоже устают, снижается качество их возбудимости.

Однако нельзя упускать и тот факт, что в состоянии этого торможения (не люблю это слово) нервные клетки не просто восстанавливают свой биоэнергетический уровень, но и достаточно эффективно обмениваются между собой информацией, совещаются, что-то планируют. Информация всех клеток в целом необходима для каждой из них по отдельности, для предстоящей работы, когда тело проснётся.

Если глубже проанализировать все эти «фишки», хотя бы по дедушке Фрейду, получается, - сон возникает в организме исключительно в результате деструктивных, нездоровых процессов. Соответственно, бодрствование нашего организма, любое наше движение, ВСЯ НАША ЖИЗНЬ - ЕСТЬ БОЛЕЗНЬ.

Сон – стабилизатор болезненного состояния, балласт между жизнью – болезнью и чем-то ещё…
…Во время сна сознание человека выходит за пределы физического тела. Оно странствует, но так, что при этом остаётся прикреплённой к телу некой «астральной пуповиной». Таким образом, тело является «плацентой» нашей души, а сознание наше – ещё не созревшим «ребёнком». Во время сна этот самый «ребёнок» делает свои первые, робкие, неумелые шаги в неизвестном, расширенном мире – мире образов и мыслеформ, в мире двадцати двух.

ДВАДЦАТЬ ДВА ИЕРОФАНТА, ВОЗМОЖНО, ЖИВУТ В НАШИХ СНАХ.

Сон бывает пассивным (вялотекущим), или активным (флэшсон) – быстрым, как вспышка яркого света, летаргическим и, непосредственно – схимой.

Основными признаками вялотекущего сна являются: снижение сердечного ритма; уменьшение частоты дыхания; замедление мышечных реакций. В глубокой фазе пассивного сна количество телодвижений спящего человека становится минимальным. В таком состоянии разбудить тело очень даже не просто. Занимательно, что при пробуждении из такой фазы человек сновидений не помнит.

Флэшсон – полная противоположность: учащается дыхание и сердцебиение; повышается двигательная активность спящего; фиксируются явные движения глазных яблок. Это значит, что человек что-то видит – факт сновидения. Если его разбудить в этот миг, он расскажет о том, что ему показали.

Летаргический сон - редкая разновидность вялотекущего сна. Характеризуется практически полным отсутствием пульса, дыхания и нейромышечных функций. Тело в таком состоянии очень похоже на мёртвое тело, на труп, однако оно всё же дышит, хотя крайне редко, известны случаи частоты дыхания до одного – двух вздохов в сутки. Процесс обмена веществ и регенерации клеток замедлен почти до ноля, но он всё же идёт, в результате тело не портится, разложения не происходит.

Схима - сознательное, добровольное, целенаправленное, умышленное, практическое погружение сознания и души человека в чертоги «Нави». Пульса нет. Дыхания нет. Температура тела равна температуре окружающей среды. Полная остановка всех жизненных функций человеческого организма на физическом (видимом) плане. В таком состоянии человек может находиться до сорока дней. По истечению этого срока душа уже не вернётся. В схиму сознательно погружаются особые люди, высшего уровня эзотерического посвящения, так называемые монахи – схимники, или схимонахи. Впрочем, на востоке таких людей тоже не мало. Это миссионеры, они постоянно общаются с непроявленным миром, решают в нём непосредственно наши с Вами проблемы. Для них нет понятия жизни и смерти. «Командировки» в загробный мир – их работа.

Теория «странствий сознания» по миру образов во время сна многое объясняет. Во время активного сна сознание человека гуляет. Все его действия, так или иначе, отражаются на физических телодвижениях. Странствие запоминаемо по причине его недалёкости, погружение в сон не является очень глубоким.

Во время пассивного (вялотекущего) сна, сознание как бы парит над бездейственным телом, тело при этом спокойно и невозмутимо. Душа пребывает в целебном эгрегоре. Идёт процесс перенастройки, взаимный обмен энергетикой с правящим образом.

Сон цикличен. Однородный цикл состоит из двух взаимосвязанных фаз – пассивной и активной, общая продолжительность нормального цикла сна – два часа. В конце каждого цикла наблюдается резкое повышение активности самого организма, наблюдается стремление к пробуждению. Таким образом (это очень важно!), продолжительность сна должна укладываться в двухчасовые промежутки времени – (2-4-6-8-10 часов). К слову, расстройства сна относятся к одной из главных проблем здоровья человечества в целом. Современный мир требует от своих обитателей резкого повышения эмоциональных нагрузок, снижения двигательной активности, несоблюдение биологических ритмов природы, нарушение правил отхода ко сну. Всё это закономерно приводит к расстройству психики и центральной нервной системы.

В 2007-ом году только официально, с жалобами на нарушение сна к врачам обратилось тридцать пять миллионов американцев, или десять миллионов жителей такой благополучной страны, как ФРГ. Россия употребляет порядка двадцати пяти тонн снотворных таблеток ежегодно. Эти медикаменты разрушают печень и почки миллионам наших сограждан. Фармакологические вещества, вызывающие сон угнетают его активную фазу. В свою очередь это приводит к психической и физической деградации личности. Устранить истинные причины, приводящие человека к бессоннице значительно легче и целесообразнее, чем травмировать навсегда его тело.

Правила здорового, крепкого и приятного сна, разумеется, очень просты. Что? Чем проще правила, тем сложнее им следовать? Да… Чем дальше в лес, тем толще партизаны. И всё же, прошу, попытайтесь…

…Отходить ко сну нужно всегда в одно и то же время, желательно между двадцатью и двадцатью двумя часами вечера. Именно в это время в природе создаются наиболее благоприятные условия для расслабления материализованных образов, они не так агрессивны. В это время отходят ко сну иерофанты. Природа трепещет.

На своевременный отход ко сну очень скоро вырабатывается условный рефлекс. Он поможет Вам. Кроме того, для полноценного сна очень важно создать соответствующие гигиенические условия: минимум шума; чистый воздух в спальне; ровная поверхность постели; согревающее мягкое, приятное на ощупь одеяло и никаких стрессов. Читайте, как заклинание на сон грядущий знаменитую фразу, что была гравировкой на перстне Царя Соломона:

«И ЭТО ПРОЙДЁТ».

Перед сном будет полезно совершить небольшую прогулку, затем принять ванну или просто погреть ноги в горячей воде. Просыпаться не рекомендуется резко. Будильник нужно программировать на два звонка сразу. Если, к примеру, Вам нужно встать на работу в 7.30., то будильник должен звонить в 7.00. и в 7.30. включительно. Тогда у Вас будет возможность, после первого (стрессового) пробуждения целых тридцать минут беззаботно поваляться в постели.

Сон способствует уплотнению сознания, увеличению скорости мысли, восстановлению всех структур тканей тела. Поэтому его можно и нужно использовать с целью оздоровления организма.

Все процессы, происходящие в организме человека, подчиняются образам иерофантов. Это наша природа. Подсознания не существует, поскольку сознание целостно и неделимо. Не играйте со снами, они материальны.
Пётр Крестников.

Практически все современные христианские сектанты не носят крестов и не крестятся, объясняя это тем, что крест представляет собой орудие пытки, на котором распяли Иисуса Христа. Это утверждение является результатом невежества и абсолютной религиозной безграмотности недалёких, тёмных, забитых людей.

Дело в том, что Святой Животворящий Крест орудием пытки сделали сатанисты, убийцы и палачи. Своим пренебрежительным отношением к этому Святому символу, сектанты ставят себя на одно место с ними.

Крест – древнейший божественный символ, который известен истории человечества за многие тысячи лет до того, как на крестах стали мучит и убивать.

Знаменитый учёный, историк и археолог Мариет Бей, исследовал Древний Египет, доказал, что во всех первоначальных гробницах египетских фараонов планы помещений имеют формы крестов. Кроме того, именно крест клали на грудь мёртвому на похоронах египтян, точно так же, как он кладётся на тела всех умерших по официальным христианским канонам. Точно такой же священный обряд уже многие тысячи лет сопровождает ушедших в иной мир буддийских адептов. Крест – это древний символ Великого Братства всех светлых и добрых людей!

Крестов очень много, но именно «Крест Распятия», как это не странно, возник много раньше христианства. И это доказано совершенно бесспорно. «Крест Распятия» известен и употреблялся за тысячелетия до нашей эры. Он был неотъемлемой частью различных ритуалов не только в Египте, но и в Древней Греции, В Вавилоне, в Индии, так же как и в Китае, в Мексике и в Перу.

«Крест Распятия» - древний космический символ. Он существовал у всех языческих народов мира. Такое заявление засвидетельствовано ещё самим Великим Тертуллианом:

«Происхождение всех ваших богов берет начало от фигур, связанных по образу креста. Все эти образы на ваших знамёнах – только суть добавления к нашим крестам, подвески на ваших хоругвях являются внешним покровом крестов» - писал он.

И был прав…

.. «ТАУ», или «Т» - есть самая древняя из всех известных символических форм. «Крест Распятия» с рукояткой имеется в руках почти каждого языческого Бога, включая Бога Ваала и Богиню Астарту. Эти символы выкапывали из самых нижних оснований древнего города Трои, он постоянно появлялся на ископаемых реликвиях этрусков и халдеев.

Как указывает в своих научных работах м-с Джемиссон, специалист по истории древнего мира:

«Крест Египта был посохом Святого Антония и нагрудным знаком Святого Филиппа». «Крест Распятия» (Лабарум Константина) задолго до того служил эмблемой в Энтурии. Лабарум так же был знаком Озириса, и даже сам Гор представлен на идолах с длинным латинским крестом.

Греческий нагрудный «Крест Распятия», на самом деле, по мнению целого ряда учёных историков, является египетским. «Крест Распятия» (Крукс Астарта) до сих пор находят на древних монетах республики Тарса.

Этот символ, столь обычный сегодня в Европе, встречается на грудях древних мумий. Азиатские племена, приносящие дань в Древний Египет, в страну иерофантов, широко знамениты своими одеяниями, усыпанными золотыми крестами. Сэр Генри Уилкинсон датирует эти кресты 1500 годом до Рождества Христова.

Возникает вполне справедливый вопрос: ПРИЧЁМ ЗДЕСЬ ОРУДИЕ ПЫТКИ?

На крест Иисуса повесили люди! Самые обыкновенные смертные люди, простыми человеческими руками! Это РУКИ ЛЮДСКИЕ убили Иисуса Христа, а не крест. Почему бы Вам, Господа Сектанты, во имя своей «святой веры» не ампутировать их? Что, слабо? Язычком чесать легче? Понятно…

…Крещение – ритуал очищения человека крестом. Применяется с незапамятных времён, на церемониях священных таинств ещё в Древней Индии. Позднее был позаимствован у индийцев Ионном Крестителем, стал использоваться его учениками и последователями, которые, кстати, христианами вообще не были.

Обряд этот уже одряхлел от собственной древности, когда его приняли христиане древних веков.

Изначально, крещение принадлежало к самой ранней халдео – аккадийской теургии; оно религиозно совершалось в ночных церемониях, в пирамидах, где до сих пор археологи находят купели в виде маленьких саркофагов. Известно, что крещение имело место во времена Элевсинских мистерий, на священных храмовых озёрах, и применяется до сих пор потомками древних сабеян.

Всенощные бдения и религиозные ритуалы современных сабеян описаны учёными очень подробно. Они (сабеяне) всё ещё сохранили теургические ритуалы крещения своих далёких предков, халдейских посвящённых. Их религия – только один из видов крещения, так называемая «религия семи очищений», во имя семи планетарных (Семи Ангелов Присутствия) Римской Католической Церкви.

Уважаемые сектанты, если Вы говорите, что уважаете и почитаете «Библию», то наверняка должны знать, что сами Апостолы славили Сятой Животворящий Крест. Апостол Павел, например, говорил так:

«А я не желаю хвалиться, разве только Крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, а я для мира» (К Галатам. 6.14.).

Святитель Иоанн Златоуст, живший в четвёртом веке, тоже писал в своём «Слове о Христе»:

«Не стыдись, христианин, Креста, этого величайшего блага. Когда с нами крест – нам уже демоны не страшны… Обними, человек, спасительное знамя наших душ – Животворящий Крест Господень. Крест изгнал заблуждение. Крест ввёл истину во вселенную. Будем носить у себя Крест на шее, яко венок».

Можно вспомнить для профилактики и самого Иисуса, ещё до распятия:

«Кто хочет идти за Мною, отверзнись себя и возьми Крест свой, и следуй за Мною». (Матфея. 16. 24.). (Марка. 8. 34.).

И не нужно перефразировать «Библию» так, как это выгодно Вам – непорядочно.

Сказано так, как написано:

«Покайтесь, и да крестится каждый из Вас во Имя Иисуса Христа для прощения грехов, и получите дар Святого Духа». (Пётр. Деяния. 2. 38.).

Перед Страшным Судом, при кончине мира, на небе явится знамение. Святые Отцы считают, что это будет именно Святой Животворящий Крест. Он воссияет и будет ярким, как Солнце!

Крестом освящается Земля, воздух, и пища, и все предметы, и люди. Святая Православная Русь всегда ставила кресты, как обереги, на развилках дорог, на опушках лесов, на священных полянах. Эта традиция старше христианства. Ей тысячи лет. Носите кресты и креститесь! Крест – это наш родной, самый древний Божественный знак!
Пётр Крестников.

- «Бог – есть любовь». Так было написано на обереге.

- Да? И какой в этом смысл?

- Я не знаю. Оберег подарил мне отец. С тех пор я так и ношу его на груди. Он хранит меня всю мою жизнь. И вчера уберёг мою душу от лютого зверя лесного. Выскочил он на меня из елей молодых, густо – густо росли, и ударил бочиной, свалил меня с ног. Я хватился копья, а копья в руках нет. Лежу под чудовищем трупом, оно надо мною рычит, словно вепрь, целит в горло клыком. Чудом ниже задел, если бы хоть немного повыше – конец. Вспомнил я тогда про оберег, нащупал его на плече, слышу – тёплый, как кровь. «На всё воля Твоя», - шепчу – «Бог есть любовь». А другою, свободной рукою нащупал копьё под кустом; видать выронил, падая. Изловчился, пронзил этой гадине сердце. Да, знаешь, метко всё так получилось! Оберег спас меня.

- Оберег спас тебя и поэтому я до сих пор ещё здесь и жива.

- О тебе мысли не было. Впрочем, если и так, то какая мне лично от этого выгода? Я – деловой человек! Я о выгоде только и думаю. Слышишь, ты? «Мы же взрослые люди, мы редко рискуем бесплатно?»

- Погоди, бизнесмен, если Воля Его, стало быть, будет выгода и про тебя.

Нет, не видел он лика её, он был слаб и не мог открыть глаз. Только слышал по голосу, что она – девушка. Что улыбается ласково и хорошо. Впрочем: «это не значит почти ничего, кроме того, что возможно мы будем жить».

Иван – сын Ивана с Урала и Лия – дочь дождя и огромного Города Снов, чьё название не произносят открыто, шли по лесной дороге с Великой Горы, в столицу мира сего – Город Ра. Охотники возвращались с работы, а сыть из мира теней затравили нечаянно: она сама вышла из тени, запуганная самострелами. Мистерии совершались здесь регулярно, во славу Сварога. Великая Гора не пустовала. Там, на чудесных лужайках паслись невиданные существа: дикие; неукротимые; чудовищные и прекрасные дети матушки нашей Земли, волшебницы Тетры, и посланцы небес. Ловили их так же, как рыбу – сетями.

В долинах уже зарождалась весна, а здесь, на Горе всё ещё было холодно, временами шёл снег. Тучи были тяжёлыми и неказистыми. Солнце клонилось к закату.

Темнело.

Но, даже в этих нечаянных сумерках было слышно весну. Из-под куч прелого, прошлогоднего, мёртвого пробивались ростки новой жизни: выползала трава вездесущая, нежно-зелёная, шустрая; да трещал чёрный ворон в глуши, собирая гнездо ночевать. Всюду капало. Это сам Батюшка лес тихо плакал от счастья, что счастье – вокруг.

Путникам становилось спокойно.

- От всего упасал меня сей оберег, - говорил Иван Лие, - от воды, от огня, от змеиного яда, от хищных людей… От одной беды только не спас.

- От чего? – Спросила его нежно девушка.

- От тебя.

Оба закутаны были в единороговы шкуры: он – в огромную, толстую, рыжую, с пастью вместо капюшона; она – в белую. Белые единороги были редкостью здесь в это время. Впрочем, наверное, как и везде. У обоих в руках по копью, да ножи за спиной по шесть штук, арбалеты под шкурами новые с пневмо-прицелами и ядовитыми дротами, арбалеты не было видно снаружи. Со стороны невозможно было определить кто мужчина, а кто из них женщина. Это – на всякий случай. На случай войны!

Он присел и поднёс руку к ране.

- Очень больно? – Спросила она.

- Нет, почти не болит. Только ноет немного. Противно. Как глупо всё, как попустил, не пойму. Раньше был осторожней, проворней. А может быть просто моложе. Я не хочу умирать. Знаешь, я не люблю её – смерть.

Лия заботливо посмотрела на него сверху вниз.

- Разреши, я поправлю твой бинт, поставлю капельницу, станет легче.

- Только не здесь. Здесь возможна инфекция. Скоро будет пещера?

- Теперь уже скоро. Почти что пришли.

- Это точно? Скажи, не заблудимся мы? Слышу глушь, словно море шумит. Ни тропы, ни зарубок…

- По звёздам дойдём. Будь покоен. Я их сегодня и сквозь тучи вижу. Поверь.

- Да, я верю. Я тоже умею… Сквозь тучи… Теперь точно знаю, сегодня дойдём.

Он открыл глаза. Мать Земля дала ему силы на это. Он впервые увидел, что Лия прекрасна. Лия увидела, что глаза у него голубые. Голубые, как чистое небо, глубокие, как океан.

- Спаси, Господи Ра нашу Матушку Тетру, спасибо Тебе, Мать Сварга! Я молилась Богам, теперь ты тоже зрячий! Это значит нас двое, так легче прожить. Смертей больше не будет. Мы выживем, Ваня! Всем демонам этого мира на зло. Я молилась! Меня услышали Боги!

И Лия заплакала, совсем как маленькая – маленькая девочка у сломанной ненарочно игрушки. Но, в скорости замолчала. Прислушалась к шуму деревьев, - не смотря ни на что, нужно было хранить безопасность.

- Ты умница, Лия, я очень тебе благодарен.

- Что это значит, что: «Бог – есть любовь?» - спросила она, убрав слёзы, стыдливо, как истинный воин. – Скажи, кто твой Бог? Я заметила, твой оберег – это крест. Почему?

- Я не знаю. Мне – тридцать семь. Я всё время твержу про Него, но не знаю, кто Он. Его Слово – закрытая сфера, кто ведает, что там внутри? Нам не нужно знать правду. Узнаешь – умрёшь!

- Знаешь, я бы на это пошла. Умереть, но узнать, разве это не счастье?

Они замолчали. На лес легла ночь.

- На Ура… - начал он было, но остановился.

Название края родного вызвало невыносимую боль в области сердца – тоску. Всё, что было вокруг: потолок чёрных туч; мокрый, льдинками снег; сладкий запах хвои иноземной; печальный треск ворона – треск, призывающий смерть – всё это ему было ненавистно без Родины!

Ненавистна была ему и она, наречённая случаем, суженная и любимая из века в век. Боже, как глупа жизнь! Это из-за неё, только из-за неё, из-за Лии, он никогда не вернётся домой. Он умрёт на чужбине бродягой. Подохнет, как брошенный всеми подраненный пёс. Черви съедят его тело. Никто не присыплет землёй, не поставит креста в изголовье, никто не поплачет над ним. А она, как ни в чём не бывало, как прежде пойдёт на охоту одна. Здесь так принято – дело привычки. Здесь не плачут над мёртвыми, нет. Только мёртвые здесь и хоронят своих мертвецов.

- На Урале, - продолжал он, выждав паузу, - отец мой был знахарем, был он из тайных жрецов Пресветлейшего Господа Ра. Великим Божественным тайнам хотел он меня научить, да не вышло. Видать, глуп я был, думал всё о другом. Хотя, кое-что и запомнил. Но это так, это можно сказать и не в счёт.

Из-под белого единорогова капюшона блеснули глаза её вещие, злые, как ведьмины угли, как звёзды среди мёртвых туч, страшно-близкие, страшно-родные. И почувствовал он, что чужбина теперь – его Родина!

Да, умрёт он конечно же из-за неё, проклятущей любимой, подохнет, как зверь лесной и… Будет счастлив при этом.

Вот ключ! Может быть, эта штука и есть та «любовь» с оберега, которая – «Бог»? Может быть. Только кто его знает, а может, и нет? Чтобы это понять, нужны жертвы. Человеку всегда нужны слёзы и кровь!

- А что, девушка, милая, правду ли мне говорили, будто у вас здесь приносятся жертвы – человечьи? Будто мужчины собственноручно режут насмерть своих первенцев?

- Об этом нельзя говорить, - ответила с ужасом Лия.

- Что же так? Мне всё хочется знать.

- Молчи. Если скажешь хоть слово, убью. И никто не найдёт! – Сказала она, да так грозно и страшно, что он замолчал.

Со всех звериных троп сошли уже давно. И вдруг вышли они на лесную поляну, со всех сторон ограждённую скалами. Вышла Луна из-за туч. Неожиданно стало светло. А поляна была очень тёплой и тихой. Посредине её росла яблонька, под белым снегом.

- Стоп, куда мы пришли? – Выкрикнула она. – Что-то этой поляны я, право, не помню.

- Чёрт возьми! Так и знал. Так и знал, что заблудимся. Что ж ты свернула с дороги?

- Я быстрее хотела, короче…

- Вот тебе и короче. Бестолковая ты, Лия – Нюша. По звёздам хотела, а по Земле не смогла. Ночь вокруг, дикий лес, как мы будем сейчас? Отвечай!

Он присел на поваленный ствол, вытер пот со лба краешком единороговой шкуры.

Она совершенно не думала о себе. Только о нём. Сама ко всему уж привычная, знамо. Переночевала б в лесу, как и дома, чего не случалось порой на охоте! Только он был другим. Он ослаб и устал, его мучила рана. Его нужно было спасать.

- Ты не бойся, найдём мы ночлег. Очень скоро найдём, - сказала она.

- Если только что в волчьей норе. Да? На верную смерть?

- Нет, в пещере. В другой. Да… В Священной Пещере Друидов. Их нет, будь, покоен, я знаю. Их нет, они все на «камнях». В этом месяце их здесь не будет. Спрячемся мы у «НЕЁ».

- У кого, у «НЕЁ»?

- Тс-с. Это имя так свято, что я не могу его произнести.

- Тогда где же «ОНА».

- Тут уж близко. Уже недалече. Терпи.

Взгляд Лии остановился на стрелке, вырезанной аккуратно в коре той самой яблоньки, что стояла посередине поляны. Зафиксировав направление, девушка пошла прямо к скалам. Иван осторожно последовал точно за ней. Вскоре вошли они в некий овраг, что представлял собой бывшее русло высохшей ныне горной реки. Русло потока густо заросло вереском и невиданным на Урале кустарником так, что не было видно, куда ступает нога. Вдруг Лия застыла, едва успев удержаться над пропастью – чёрною ямой. Показалось, что дальше идти просто-напросто некуда. Но, на отвесной скале, что напротив, разглядели они ту же самую стрелку, написанною белой краской. По самому краю бездны вышли они на площадку в скале. Это была святая площадка пред входом в жилище таинственного божества и друидов.

Посреди площадки стоял чёрный камень, гладкий и круглый, как жёлудь, только огромных размеров.

- Пришли, - кротко сказала девушка, преклонив голову, - этот камень есть местный хозяин, вернее хозяйка. Она – Бог.

Подойдя к Камню, Лия трепетно обняла и поцеловала Его. Потом медленно повернулась к Ивану и тихо сказала:

- Пойдём. Теперь можно.

Лия взяла его за руку и повела. В скале, заросшая мхом, была железная дверь. Лия постучалась в неё, но никто не ответил.

- Летучие мыши ушли, вероятно, нет писка, - сказала девушка Ивану, - не самый лучший знак!

Стальная дверь не запиралась никогда. Открыв её, Иван и Лия вошли в просторную, тёплую, прокуренную ладаном пещеру. Из приоткрытой двери падал свет, и можно было видеть золотой треножник – алтарь курений с не потухшими углями. Лия набросала в него сухих веток, что были заготовлены друидами. Вспыхнуло яркое пламя, пещера осветилась.

В самой глубине пещеры стоял маленький мраморный идол. Он был очень древним, с чудовищной звериной мордой вместо лика, с крылышками, вместо рук и красными рубинами в глазах.

Впервые, за несколько суток, Иван и Лия скинули с себя единороговы шкуры.

На нём был жреческий комбинезон, - синайская одежда из чёрной не промокающей кожи. Такую одежду позволено было носить только воинам, или охотникам. Комбинезон был ненавязчиво редко, со вкусом расшит золотыми узорами на херувимские темы. Когда Иван двигал руками, казалось, что ангелы вышитые перелетают с плеча на плечо и обратно. Крестик был под одеждой. Чёрная густая борода Ивана свисала завитой в десяток косичек, но они растрепались за время похода и спутались, свились, так что их обладатель выглядел жалким и даже немного смешным.

Кроме креста под одеждой скрывалась повязка на ране, уже не достаточно чистая (не говоря о стерильности), влажная от потовых выделений, снаружи похожая больше на грязную тряпку.

Девушка была в платье, почти, что до пят, на ногах её были сандалии. Из-под платья виднелись мужские штаны. Талию туго стягивал кожаный пояс. На груди – пирамидальный, низкий до пояса вырез, обнажавший соски, - обычная одежда всех местных охотниц.

Они сняли с себя всё оружие и отложили его у порога. Получилась огромная куча.

Когда пламя на жертвеннике разгорелось, в пещере стало светло. Иван сел поближе к огню.

Лия встала на колени перед маленьким мраморным идолом, протянула руки к Нему, соединила их над бровями, повторила это движение трижды. Произнесла молитву на языке неизвестном Ивану. Иван понял, что Лия молится ЕЙ, - Камню.

Он посмотрел на костёр, достал крестик, сжал его в кулаке и сказал очень коротко:

- «Бог – есть любовь».

Лия вмиг замолчала.

- Посмотри, вот тебе и ночлег, - после длительной паузы сказала Лия.

У противоположной стены пещеры лежали в огромном количестве шкуры неопределённых животных. Вероятней всего это были ложи друидов.

С удивлением он посмотрел на неё: от усталости, видимо, не понимает, что делает, думает, видимо, что от всего сохранит её камень.

Она же тем временем, уложила его на самую мягкую из этих шкур, достала из рюкзака всё, что было нужно для перевязки. Сделала ему три укола, поставила капельницу и побежала за чистой водой на родник, в глухое устье пещеры. От капельницы, буквально сразу стало значительно легче. Лия принесла воду, согрела её на огне, обмыла рану, обработала стрептоцидом, края натёрла целебным зельем специальным, для ран. Перевязала свежими бинтами и марлей. Про себя он отметил, что Лия была великолепной врачихой, как, впрочем, и все охотницы этого края.

- Миди, Миди, - шептал он, как в бреду.
Миди – были одними из самых прекрасных и соблазнительных уральских демонов, что по ночам пили кровь уральских девушек и парней. Сам Миди – ни парень, ни девушка – гермафродит – парень и девушка вместе.

Мальчики часто бывают похожи на девочек. Лия как раз была именно из той компании. Она была очень похожа на парня. Ивана это даже пугало. Он видел голую женскую грудь, и всё же не знал, кто она, Лия – девочка или мальчик? Ни он, ни она, он и она вместе – Миди!

Иногда ему даже хотелось задать Лие этот вопрос: «Кто ты, Лия, скажи?» Только это было уж очень смешно. Он боялся обидеть её. Страшно. Страшно ему было просто узнать, кто она! Вдруг пришлось бы узнать и в тот час умереть?.. Это было бы слишком банально. «Не в правилах цирка».

Лия вынула из рюкзака свежую новую скатерть, разложила её перед ним; положила на скатерть ломоть пшеничного хлеба, немножечко сыра, сухие плоды, для него – закопченной телятины. Сама она мясо, как пищу не воспринимала. Мясного не ели охотницы – грех.

Он вынул из вены иглу. Она одобрительно покачала головой.

- Уже лучше? – Спросила она.

- Да, совсем хорошо.

- Больше мы не заблудимся, ешь. На рассвете, наверняка, здесь уже будут наши. У них два конвоя. На одном будет бык. На другой положим тебя. Так доберёмся до Города. Да, и не будь таким скучным, зануда. Ведь всё обошлось. Что тревожит тебя?

- Как найдут они нас?

- У них есть маячки. Всё продумано. Спи.

- От тебя пахнет воском.

- Тебе не нравится, да?

- Пахнет плавленым воском, да твоим серебром.

- Что?

- Успокойся, это не бред, это просто стихи.

- А у нас не бывает стихов.

- Очень жаль.

Из оружейной кучи он достал копьё, которым убил давеча сыть. Посмотрел – нет ли крови? Крови – не было.

- Сыти бескровны, - сказала ему Лия.

- Мои наконечники для ваших копий здесь дороже золота и алмазов. А там, на Урале они достаются мне даром. Я – торговец оружием, я не охотник, как тебе это? На моей Родине железное всё, даже ложки и люди. Если к вам придут – несдобровать! Истребят всех до единого. У кого наше железо, у того и власть! С вашим оружием только быков, да и то не всегда. Я – ловец человеков!

- А что, они могут прийти?

- Был потоп водный. Теперь будет кровавый. И это – конец! Ничего не останется, камня на камне!

- «Она» не допустит…

- «Ей» тоже найдут своё место.

- Как тебе самому – то не страшно? Такие слова!

- Я всего лишь торговец. Конечно, боюсь. Только что с этим делать – не знаю.

- Тогда не торгуй. Хлеба хватит на всех. Мы – охотники – мирные люди.

- «Бог – есть любовь»… Непонятная фраза. Ваши Боги, к примеру, любят того, кто сильнее. На мой товар всегда будет купец. Не я, так другой кто – нибудь. Смысла нет. Этот мой оберег… Что хотел передать мне отец?

- Убери это. Я тебя очень прошу, убери! – Прошептала она с отвращением и неприязнью.

Он бросил копьё в самый дальний угол пещеры.

- Скажи, правду ли говорят, что у вас, в таинствах ваших Мистерий, мужчины переодеваются в женщин, а женщины – наоборот? – Опять заговорил, было, он. – Скажи мне, зачем? Разве «ОНА»…

- Замолчи! – Прервала его Лия, так повелительно - грозно, как прежде, когда он спрашивал о человеческих жертвах.

Но молчать он уже не хотел. Он хотел слышать правду и только её.

- Слышишь, ты, Лия – Нюша, Земля под вами трясётся! Носить вас не хочет! Накажет вас Бог, и не камень – булыжник, а БОГ! Все уйдёте во Ад. В преисподнюю, к бесам.

- За что?

- За то, что природу вы всю извратили. Развратники вы – варвары! Женщина – это женщина, а не мужчина, понятно? Она никогда им не станет, запомни, так Бог захотел.

Лия рассмеялась ему прямо в лицо. Видно было, что он её развеселил.

- Ничего ты не знаешь, пришелец. Ничего, ровным счётом, зачем говоришь ерунду?

Он посмотрел на неё пристально, сурово, побелел, стиснул зубы до боли в висках, почувствовал кожей смешное и страшное вместе. Чуть уже не сорвался с его языка этот самый безумный вопрос: «кто ты, Лия, скажи, может, Миди?».

Однако стерпел, встал, накинул на плечи единорогову шкуру.

- Ты куда? – Спросила она.

- Из пещеры.

- Зачем?

- Буду спать.

- Разве здесь плохо спать?

- Плохо.

- Как? Почему?

Он молчал. Тишина объяснила ей всё. Она всё поняла. Покраснела… Смутилась…

Так кончился мальчик – охотник. Осталась лишь девочка – Лия. Всё так, как должно было быть.

- Я люблю тебя, Ваня, - сказала она.

- Ты понимаешь, как это серьёзно?

- Я всё понимаю. Я всё понимала сначала. Ещё до сотворения мира. Я – женщина!

-З ато я несу в этот мир только зло!

- Так не надо, Иван, до рассвета ещё время есть. «Будет выгода и про тебя», помнишь, я говорила?

- «Бог – есть любовь» - он сжал крестик в руке.

Они подошли к черной бездне за входом в пещеру и сделали шаг. Смерти нет.

А с утра конвоиры искали их по маячкам. Но нашли только шкуры и груды металла.
Пётр Крестников

Элоиза любила бриллианты из дома Луны. Был День Серебра. Это солнце клонилось к закату, и жадная полночь ехидно шуршала своей темнотой за окошком родной пирамиды. В чёрной келье не спали.

Перед огромным очагом, на коленях сидела хозяйка Агафья и милая девочка – ангел.

Древний хворост корней мандрагоры пылал, освещая углы и царапины, трещины в стенах. На огне был чугунный котёл, в нём варилась похлёбка, - чеснок с глазом свиньи; синдерей; ясный сокол тельца; волос единорога и пышные тригги. Агафья читала вслух «Стрелочки Нерро». Девочка покорно слушала родную старуху, и слепая тоска подкатывалась комом к её нежному горлу, сжимая собой её мягкую плоть, так хотелось рыдать, выть от этого однообразия, просто кричать от тоски.

Старуха вынула из котелка жёлто-бледную, страшную кость, проколола её серебряной спицей, очистила накипь блестящим ножом Азилеса, древнего византийского Бога, полила алым виноградным вином и начала есть, пошло чавкая беззубым ртом. Эта кость была мягкой, как каша, доступной даже беззубым.

Девочка привычным движением потянулась у огня, заломила над головой тонкие белые пальцы.

Когда, после трапезы, бабка Агафья сонно закивала головой, когда глаза стали слипаться, а голос стал невыносимо ленивым, Элоиза вынула украдкой из-под одежды подарок Мессира, талисман, висевший на чёрном замшелом шнурке, шерсти дышлого вепря, драгоценный камень трипятого мира, согретый грудью её, подняла его перед глазами так, чтобы пламя очага просвечивало, и стала смотреть на изображение Квеля: в красно – чёрном сиянии Оникс выступал перед нею, как привидение, обнажённый юноша Квель с осью света в руке, с виноградной лозой по прозрачным ногам. Василиск пытался лизнуть ступни ног заоблачного видения шершавым двойным языком. И чистая, светлая, вселенская любовь переполняла невинное девичье сердце.

Она больно дохнула, спрятала талисман в кулачок, робко вымолвила:

- Бабушка! Сегодня в полночь в Дургане цветёт корень Бура. Все наши будут. Ах, добрая, милая, что тебе стоит, мне хочется, я больше так не могу, что мы хуже других? Мне не нужно плясать, лишь бы краешком глаза… И всё. Мне так скучно, там Квель, неужели ты так беспощадна. Я прошу: полетим! Полетим же сегодня… Сейчас! Мои крылья ослабли. Мне не нужно, возьми эту дряблую душу в залог, или плоть, делай всё, что ты хочешь, но только потом, а сейчас – полетим! Я люблю его, слышишь, родная, Айра? Или ты всё забыла?

В глазах девочки-ангела зажглась сумасшедшинка, безумное желание было сильнее, чем все запреты на этой планете. Старуха посмотрела вокруг, вдруг глаза её стали кошачьими, рот оскалился, открыв взгляду Элоизы огромный жёлтый клык, лицо стало хищным, звериным, по кошачьи весёлым.

- Хочется, юная леди? – Сказала Агафья, - ха, ха! Очень хочется, знаю. Во вкус вошла, сучка? Грех… Грех то какой. Эка шельма, Сю… Сю… В мыслях не было, что за парад. Ах, слаба я… Сдаюсь. Ради Мэтра. Хаддат.

Не спеша, обошла она келью, затворив наглухо ставни стальными засовами, заткнула ветошью все визуальные щели, закрыла все двери на ключ, залила брагой угль в очаге, осмотрела ведро с чёрным жиром, вынула из сундука горшок с остро – пахучей колдовской мазью. Как истая ведьма, притворилась расчётливой, благоразумной, медлительной – чисто холодного сердца старухой. Только руки старухи дрожали, будто у алкоголички со стажем, кошачьи зрачки зло метались по стенам, вспыхивали в темноте от необузданной страсти, от жажды и неги, - истомы греха. Два огромных корыта явились посередине.

Закончив ритуальную процедуру приготовления, бабка Агафья сняла с себя всё, разместила смепалый горшок меж корытами, уселась в одно из них, верхом на метле. Стала натирать себя глинообразной коричневой мазью из горшка. Келью наполнил удушливый отвратительный запах. Рецепт снадобья был очень прост: трясинад силдерей; трава болиголов; десять добрых частей эдельвейса из Дома Луны; вещий богозлослов; белена; сперма единорога; кровь младенцев, замученных до смерти…

Элоиза брезгливо отвернулась, чтобы не видеть, как старость уродует женщину. В последний миг, когда всё уже было готово, ей стало противно и стыдно.

- Ну, чего ты, малышка? – Проворчала старая ведьма, сидя в корыте. – Торопила… Теперь что ли в абанк? Раздевайся, назад пути нет. Телеграмму уже отнесли. Мэтр всё знает про нас.

- Я сейчас… Затуши свечку, бабушка. Мне… Очень, очень неловко.

- Ишь какая! Принцесса. На поляне не будешь стесняться? Чего с тебя взять, ты же ангел.

Старуха задула огарок, перекрестившись левой рукой. Девочка – ангел разделась, стала на колени в корыто и начала натираться. В темноте слышалось бормотание ведьмы, волшебные слова древних молитв и заклинаний:

- «Я вдыхаю в тебя Его душу, и силу, и славу. Во веки! Служи одному господину. И будь проклят тот, кто к тебе без Него прикоснётся… Аминь. Именем Бога Единого, Сущего, спящего ныне во чреве всевидящей матери Раайса, обращаюсь к Тебе, Царь подземного Царства, - прииди и выслушай волю того, кто Тебя вызывает, Алима и Тика, Булаза и Зи, Зии, - нуждаюсь в тебе и в Твоих верных слугах, прииди и слушай. И слово моё – есть печать Твоя, я заклинаю. Айра, такова моя воля. Да будет так, Вельзевул, сын отцов!

Стаи ангелов белых по небу гуляют на единорогах, любимые звери Твои мной посажены в клетки, им больше не выйти, зачем Тебе кровь этой полной от зноя, печали и гнева Луны? Вот и дочка твоя, Элоиза… Торгует собой на поляне, где только что цвёл Корень Бура. За Имя Твоё непорочное будет предсказано старцами, сколько безыдов в моём астафиде. Им будет число Колобка, что узнает все цифры, все коды и шифры, и знамя в руках его – лики звезды воровства. Олузанайя, с тобой, лишь с тобой будет сердце попавшего в рабство. И семь ярких звёзд, и семь ангелов – духов, узревших в ночи твои кольца колец. Айра, Айра, Хаддат, Гвателота, болота гниют, склеп Давида поёт о Тебе, моя правда – нет времени, кроме сейчас, нет движения, кроме вперёд. Впереди только тьма. Слышишь, чу, плачут камни на наших могилах? Смотри… Это небо становится ближе, Именем я изгоню из Тебя то, что пьёт Твои сны, бывший ангел. Отче наш, сущий на небесах! Да святится Имя твоё. Да будет воля Твоя, как на земле, так на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от немощи, ибо Твоё есть и Царство и Слава, и Сила. Во веки. Аминь. Я пришла. Я не знала тебя, Нас с Тобой будут ждать, нас с Тобой уже ждут. Там… Где взойдёт Луна. Мы с Тобой одно целое, нет ничего, что сумеет отнять у меня Твою душу. Эту душу съедят?..

Открой окна и двери свои, слышишь, я пришла в дом. Ибо гости боятся меня. И сейчас Ты увидишь, что будет потом. Легионы спасителей в слове. Мои руки, как нож, бесы слышат меня и бегут, как не жить в одной плоти и волку и агнцу. Будет больно – терпи, как терпел Вельзевул. Раайса, Раайса, Алима и Тика, Булаза, Булаза и Зи. Зи, Сахи, Сахи за Ра. Чур, чур, чур. Шша. Касание крыльев, идут за мной рядом, под сердцем, для нас больше нет расстояний»…

Элоиза с жадностью вдыхала запах растёртого зелья, её кожа горела, голова кружилась, обнажённое тело теряло свой вес. Перед глазами поплыли волнистые линии, треугольники, квадраты, круги неправильной формы. Как будто из бездны она услышала голос старухи:

- Атха! Больше нет расстояний! Ветер, будь нашим братом, возьми наши страсти, мы будем летать. Именем падшего, самого светлого Ангела!

Старуха вылетела из трубы очага на козе Расторгуя Манясе, животное было покрыто мягкой шерстью, приятной для голых ног. Сердце бабки Агафьи переполняла животная страсть, задыхаясь, старуха визжала, не помня себя:

- Атхилл! Легче воздуха – духа! Летим! Мы… Летим…

Нагая девочка – ангел парила следом за ней верхом на метле.

Летели с огромной скоростью, ветер жёг кожу, внизу всё мелькало. Элоиза наслаждалась полётом.

Она резко поднималась вверх: огромные чёрные тучи величием древних дворцов громоздились под ней; дикие молнии – змеи играли с её облаками. А вверху было ясное небо и звёзды, и месяц горел ярко – ярко, что резал глаза. И, казалось, - можно взять его в руку, заплести его в волосы, стать самой – самой красивой и неотразимой, и ничто на земле не смогло бы сравниться с такой красотой.

- Куда? Чёртова девка, свернёшь себе шею! Взбесилась совсем, - возопила старуха Агафья, управляя, умело козой за рога.

И тогда они падали в бездну и мчались так близко к земле, что травы шуршали от ведьминых прикосновений. Светлячки и гнилушки мерцали, и дикие птицы перекликались друг с другом от страха. В дремучем лесу.

С каждой новой секундой полёт становился быстрее.

Появлялись попутчики: бородатый седой великан в карнавальном костюме; развесёлый молочник на пляшущим тазе; глупая девочка лет девяти на безглавой игрушке – лошадке; ярко-рыжий ведьмак – людоед, и много-много других…

- Откуда вы, братцы? Сестрицы?.. – Крикнула бабка Агафья.

- Здесь Москва, с Баррикадной! Здесь Питер, Эгей, Пьяный двор! Кострома.

Другие голоса отвечали:

- Челны! Сингапур! Остров Мальта!

- Куда, куда, милые веды?

Эгей… На Седьмую Поляну. Свадьба, свадьба сегодня, жених – Леонол. И расцвёл Корень Бура, нельзя… Пропустить… Будет нечто…

Теперь уже целым клином, как гордые перелётные птицы, неслись они над грешной землёй нашей матушкой. И казалось, что месяц и звёзды, и звёздное небо летят вместе с нами поздравить двуглавого Мэтра, козла Леонола. Вдали появился крест сельского Храма. Развесёлый молочник на пляшущем тазе поддел его шпагой, крест рухнул в низину. Ведьмак – людоед плюнул в Храм. Храм от этого вспыхнул, как спичка, огнём. Здесь случился кошмарный пожар. Всё сгорело в секунду, до тла. Глупая девочка лет девяти на безглавой игрушке – лошадке радостно, весело и шаловливо захлопала в ладоши.

Месяц спрятался за горизонтом. При свете ярких лампад, факелов и костра по поляне ползали корявые тени ведьм и ведьмаков.

- Раайса Алима. Алима Тика Булаза. Булаза Зи…

Чёрный двуглавый козёл, Hyrcus Nocturnus, восседал на вершине горы, а под ним проносились десятки и сотни, и тысячи духов, и призраков ночи, пришедших со всех концов мира поздравить его.

- Ликуйте черти! Пойте бесы свой «рок\н\ролл мёртв», бейте в бубны сирены! Отныне все будут свободны, Тьма объединилась!..

Гудели незримые трубы из пьяных костей, и стучал барабан преисполненный кожей распятых, невинно замученных Храмом Иисуса Христа и Великой Святой Инквизицией первопроходцев: поэтов; художников и музыкантов; инженеров, врачей, и шутов. Выпи били хвостами: «бум; бум; там; там». В великанских чугунных котлах закипало агнийское варево, оно было лакомым и популярным, хотя не солёным. Говорили, что здешний хозяин терпеть не мог соль.

По кустам занимались любовью: отцы с дочерями; братья с сёстрами крови; ангелы, демоны; оборотни с малолетними, покорными, совсем ещё юными девочками; черти с монахами; оборотни с василисками; райские птицы с адскими тварями; святые с прелюбодеями. Всюду, в укромных местах копошились мерзкие группы озабоченных и похотливых. Были страшные пары.

Огромная жирная гусеница Аягава кормила трёх новорождённых вампиров своим голубым молоком: прожорливые младенцы прилипли к её обвисшим, жирным грудям, прокусив их насквозь, с молоком пили кровь. Аягава была очень нежной, её гнусная морда светилась материнской улыбкой.

Невинные дети пасли на заслонской равнине стада пустотелых червей, пожиравших святое причастие.

- С ними… С ними… Смелее… Вперёд! – Неторопливо звала Элоизу старуха Агафья.

- Что же будет? Увидят!.. Мне страшно, родная, - молвила девочка – ангел, смеясь.

- Пусть увидят, смелее! Эгей, Аллилуйя, нам по барабану, - кричала колдунья. – Мы здесь круче всех!

Обе бросились в пляску, она закружила их вихрем безумия, бурей забвения, безудержным воем, бешеным рёвом и сладостным хохотом.

Чья-то зелёная густая борода уколола грудь Элоизы; совершенно нелепый, мокрый и грязный лисий хвост щекотал её сзади; отвратительный мышь укусил её прямо за шею, затем извинился и поцеловал прямо в губы; кто-то пел ей на ушко чудесные песни, при этом, похабно ругаясь; кто-то гладил её между ног… Элоиза не сопротивлялась. Напротив, она соблюдала все правила этой игры, потакая партнёрам.

Вдруг что-то случилось, всё остановилось и замерло, как по приказу.

Прямо с чёрного неба, где бродит Неведомый, оцепеняющий ужасом, послышался голос, подобный набату ста землетрясений.

- Подойдите… Возьмите… Меня… Мои славные… Дети… Я… Хве! Веды слабые – силу мою! Аве кроткие – гордость! Нищие духом – есть мудрость моя, Алависта. Скорбные сердцем, примите мою вездесущую радость. Я здесь…

Великолепный седобородый старик, Патриарх Колдунов, автор «Тайной Доктрины», управляющий мессой, торжественно провозгласил:

- Sanctificetur nomen tuum per universum mundum, et libera nos ad omni malo! На колени, познавшие рай! Да прибудет вам вечная вечность. Аминь.

Дрогнул воздух, так лють пала ниц. Пародируя церковное пение, кощунственно эксцентрично запела:

- Gredo in Deum, patrem Luciferum qui greavit coelum et terram. Et in flium elius BELEVUL.

Под звук сатанинского хора голос молвил с небес:

- «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами». Приведите невесту мою, голубицу мою ясноглазую!

Автор «Тайной Доктрины» спросил:

- Назовите мне имя, Мессир? Кто она?

- Ангел шалости есмь! – Отвечал Сатана. – Элоиза! Возьмите её…

Услышав имя из уст Вседержителя, девочка – ангел заплакала, почувствовав, как леденеет кровь в её жилах.

- Сударыня! Госпожа Элоиза, владычица ночи и мира ночного, где Вы? – Возопила толпа. –Ave, archisponza Veliza!

- «О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас – зелень; кровли домов наших – кедры; потолки наши – кипарисы», - пролепетали её непослушные губы.

Она беспомощно съёжилась, ладони прилипли к глазам, стало жутко и так захотелось бежать! Но огромные когти, шершавые пальцы и щупальца, клешни схватили её безнадёжное тело, обнажённую поволокли.

Тогда Неведомый взвыл:

- Вижу… Вижу… Прииди!

Девочка – ангел поникла головой, увидела впереди животворный престол, что горел, как звезда, и вокруг – войско демонов новых, доселе невидимых. Совершив над собой исполинское усилие, преломив волю и эго, победив свою мерзость, она совершила шаг в сторону чуда, подняла свои очи на тех, кто сидел перед ней. На Него! И, о, Боже!..

Свершилось!!!

Шкура грязная спала с ужасного зверя. Древний Бог любви Квель предстал перед Лизой во всей своей красоте: с улыбкой вечного блаженства на устах; с пентаграммой в одной руке, с виноградною кистью в другой. А вокруг – птицы феникс, хризолит Византии; гигантские гладкие змеи в ногах; и цветы.

В этот миг сатанинский шабаш превратился в чудесную оргию Эроса: дряхлые ведьмы в раскошных премилых красавиц; чудища в эльфов; живые покойники в зримых сатиров; упыри в белых бабочек. Самую нежную, самую тёплую бабочку звали – Аягава. И с ней её чудные дети, как сны – мотыльки.

Обнажённый юноша Квель открылся объятиям Элоизы. Его голос был словно пение птиц, словно «Песня Песней», словно музыка муз:

- «Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, выйди! Голубица моя в ущелии скалы под кровом утёса! Покажи мне лицо твоё, дай мне услышать голос твой; потому что голос твой сладок и лицо твоё приятно».

- «Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете. Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасёт между лилиями. Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, возвратись, будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор». – Отвечала ему наша девочка – ангел.

Элоиза упала в объятия Бога.

«Только во тьме – Свет. Только в молчании – слово».
Пётр Крестников.

АУДИОВЕРСИЯ http://www.alistazara.com/harris.php


«И многие придут под

Именем Моим,

Говоря, что это Я;

И это время близко.

Не ходите вслед их».

(Евангелие Луки).



ГЛАВА 1.



Шёл знойный август 2010-го года.

Монастырь Вуду «Харрис» был оторван от внешнего мира астральным пространством двенадцатимерных иллюзий и собственной тенью, могучей, непроходимой зеркальной стеной из трёх тысяч незримых флюидов, порождённых мечтами монахов. Был крепостью-невидимкой, поселением-призраком… Городом снов.

Ангел тайны безмолвия и откровений беспечно парил над курганом, скрывающим великолепие грозного замка, - таинственной древней обители, дремлющей пять тысяч лет.

Ангел тайны покоя и смерти служил покрывалом жрецов, девой музыки, колыбелью двенадцати тысяч, живущих здесь вечно - созерцающих Свет.

И одним из них был Ваш покорный слуга.

Если строго судить интеллект, умственное, религиозное, чистое состояние наших загробных позиций, мои братья и сёстры по духу ушли от закона, мирской суеты и ненужности знаний давно. Однако ещё не дошли до любви. Эта бренная мысль, словно воздух, сновала повсюду, казалось, была вездесущей. Произносилась, практически всеми, и, что занимательно даже, служила предметом тщеславия, странной гордыни за всё, что творилось вокруг. Это были всего лишь слова. Я отлично их помню, хотя…Боже, как это было давно, по сравнению с вечностью, помню!.. Помню, эти простые слова приносили мне ясную радость. И радость жила в моём сердце, как Дух. Дух Того, Кто есть «Всё». Мы не знали, итак…

…Монастырь «Харрис» отрезан от внешнего мира, погружён вечностью в сон.

Между тем, пирамида, в которой находилась моя келья, спала крепче всех. Потому, что была в самом центре циклона, в сердце древней обители, в Святая Святых, - в так называемых «Ключиках Вуду». Она мирно покоилась в глухом одиночестве, среди живописных холмов и полей, а вокруг стояли седые леса, вековые сосны своим величием охраняли все наши самые сокровенные тайны. Новости мира не доходили до нас, не нарушали границ наших сказочных грёз. И от этого мы были счастливы.

Прямо перед моей пирамидой протекала волшебная Кама, воды её украшали отражения облаков, силуэты рыбацких лодок, огромных большегрузных кораблей и грациозных «трамвайчиков», рассекающих Камскую гладь своими острыми носами, оставляющими на зеркальной поверхности реки белоснежные пенные следы. Кама уходила далеко-далеко, на сколько хватало любопытствующих глаз ротозеев, и упиралась своим горизонтом в огромную зелено-красную гору под живописным названием – Красный Яр. С Красного Яра на Каму смотрела изба, такая - же старая, как и гора, и сосновые стены её были обвиты какой-то волшебной травой. За избой начинался магический лес, тёмный – тёмный и дикий, нетронутый вовсе, казалось, туда никогда не заглядывал солнечный луч. Слева, где гора поднималась всё выше, стояла равнина, усыпанная неказистыми деревенскими избушками, которые робко прятались в тени фруктовых садов.

Вся эта земля, этот Рай принадлежал величайшему из жрецов Вуду, имя которого не принято произносить вслух. Слуги жреца поддерживали образцовый порядок в своих владениях, однако ни сам жрец, ни члены его влиятельного семейства не заезжали к нам чаще, чем один раз в две тысячи лет. Но, когда они всё-таки навещали наш край, казалось, что сам Господь Бог снисходил до нас в блеске своих пресвятых одеяний. Когда – же хозяева нас покидали, казалось, что смерть простирала свои чёрные, злые, костлявые руки к нашим убогим телам. Праздник вдруг уходил, и вновь наступала зловещая тишь.

Для нас, молодых послушников и послушниц, «Харрис» был настоящим парадизом. Трудами, заботами и, что самое главное, скучной учёбой, нас не обременяли. Считалось, что белая кровь, происхождение, звёзды и время всё сделают сами. Мы обязательно станем жрецами, кто раньше, кто позже, что, если судьба, - от неё не уйти, если нет, - значит смерь. Созерцание… Полный покой… Отрешённость…

Нас учили, что, прежде всего, существует любовь, что её надо знать и уметь отличать добродетель от зла. Почитать Брата Зулу, - наставника, гуру, хранителя наших «ключей». Уважать мир теней, знать, что духи повсюду, везде, даже в нас. Что они наше прошлое, будущее, настоящее, - всё остальное иллюзия. Знать, что жизнь есть чистилище, все мы – есть бывшие ангелы, или же демоны, - на этой земле для того, чтобы Зулу назначил нам участь, кем стать, и где быть после смерти (Азагры), которая нас разлучила с природой вещей. Не со зла, но по разным причинам. Что первично всегда только «слово», потом созерцание, действие, - следствия слов. «Слово» всегда, всё равно больше тех, кто его произносит. Нас учили, что каждый один, даже если в толпе, всё - равно одинок. Что никто и ничто нам не ближе, чем Бог.

Бог - бесспорно, но Он, даже Он не Один, как считают христиане. Однажды, в сердцах, сгоряча очевидно, Господь выронил странную, загадочную, но, вполне не двусмысленную фразу, выгоняя Адама и Еву из Рая. Господь Бог буквально сказал: «Вот Адам стал как один из Нас»… Нас?..

Боже, «Нас» - это сколько? Кто Вы?.. Кто Они, эти Боги?

Старцы «Харриса» не торопились с ответом. Послушники не понимали, во имя чего это «каждый один», «даже если в толпе»? Нарушали завет.

Мы общались: дружили; любили друг друга и духом и телом; скучали, когда расставались; и плакали горько, когда навсегда. Если вдруг приходила Азагра. К счастью, это общение не возбранялось, открыто, впрочем, и не поощрялось, хотя…

…Каждый знал, что: «Никто не бывает один, даже если Он Бог».



ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ РОМАНА - http://alistazara.com/read/harris.php


АУДИОВЕРСИЯ РОМАНА - http://www.alistazara.com/harris.php

Пётр Крестников.

Вокруг слова «Иегова» в последнее время искусственно создан ничем не оправданный ажиотаж. Люди, буквально доходят до истерии, в спорах между собой на эту тему. Священники Церкви, увы, не дают никакой информации. Я, к счастью знаю, кому сейчас это нужно и выгодно. Мой читатель будет знать правду.

Извольте, сейчас я её изложу.

Слово «Иегова» имеет еврейское происхождение. Буквально: «Jhovah» (Havan, или Ева), основное значение его – это существование в виде мужского и женского начала в едином теле одновременно. С точки зрения классической эзотерики и теософии, оно, в самом деле, означает только это и ничего более.

Неоднократно и абсолютно бесспорно доказано, что изначальный смысл слова «Иегова» был абсолютно гермафродитарным (гермафродит – размножающийся бесполым способом), на сегодняшний день – это уже аксиома.

Под этим именем древние евреи поклонялись многим Богам: Вакху; Озирису; Дионису и, практически всем известным науке Иовам из Ниссы, т.е. из Лунной Горы Моисея. Это – исторический факт. Древние предания повествуют о том, что Бог Вакх вырос в пещере Синайской горы. Сам Диодор, якобы специально поместил Ниссу между Финикией и Египтом. Озирис так же вырос в пещере Ниссы. Он был сыном Великого Зевса. Евреи называли его – «Иегова из Ниссы». Впрочем, это детали.

Имя «Иегова» было оккультным и представляло собой великую тайну. Третья заповедь прямо запрещает
употреблять его «в суе» до сих пор. Поэтому его поменяли на «Адонайю», или «Господь». Протестанты пошли ещё дальше. Они вообще стали переводить на все языки без различия «Иегову» и «Элохим» словами «Бог» и «Господь». Что само по себе уже антинаучно. В этом отношении протестанты стали более католиками, чем сам Римский Папа, и ввели запрет на оба имени сразу. К чему мелочиться?

Однако на самом деле все эти истории – полная ерунда! Они только уводят от истины. Существует настоящая, объективная, подлинная причина тому, почему определение «Иегова» стало предосудительным. Дело в том, что это непроизносимое слово, слово, которое правильно произнести невозможно. В оригинале оно пишется так:

«YHVH»

Как Вы видите сами, в этой монограмме нет ни одной гласной буквы. Произнести это слово правильно человеческий язык просто не в состоянии. Любые попытки произнести Имя Бога приводят к Его искажению. Это – смертный грех.

Однако и это ещё не вся тайна…

…СОКРОВЕННАЯ ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ ТАЙНА ЕГИПЕТСКИХ ИЕРОФАНТОВ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО И «YHVH» - НЕ ЕСТЬ СОБСТВЕННО ИМЯ.

И менее всего – это имя «Иегова».

«YHVH» - означает всего лишь гермафродитарную структуру духа, обладающего мужской и женской природой одновременно. «Иегова» - это просто «мужчина и женщина», объединённые в одно целое, в одном лице. В том виде, как это слово пишется и произносится теперь, оно является заменительным, ложным, уводящим сознание человека от истинной природы языка и вещей. Сами иерофанты буквально читают «YHVH» следующим метафорическим образом:

«НЕ ТАК КАК Я НАПИСАН, ЧИТАЮСЬ Я».

Для того чтобы подойти к настоящему звуку «непроизносимого имени» еврейского Бога Тайны, нужно, как минимум, обладать оккультными знаниями мистического деления Тетраграммотона на составные. Но и это будет всего лишь одним из условных ключей.

Тетраграммотон – название Бога, составленное на астральном плане из четырёх символических букв, его греческий титул – «YHVH». Настоящее древнее произношение хранится адептами в строжайшей тайне. Истинные евреи считали и считают это имя слишком священным, чтобы произносить его, поэтому заменяют в писаниях на «Господь», или «Иегову». Именно по этой причине современники так и называют «YHVH» Иеговой, или же Яхвой, что по сути дела одно и то же и является лингвистическим заблуждением.

«YHVH», «Иегова», или «Яхве» имеют лишь бледное, тенеобразное сходство с истинным Богом «Ветхого Завета». Это просто обман, или ширма.

Первыми в Библию этот обман ввели небезызвестные мазориты. Их разъясняющие, грамматические и критические «перевёртыши – указания» постоянно встречаются на полях древнееврейских рукописей, свитков Ветхого Завета. Подобные указания имеют строго научное обозначение, это – «мелхиты». Они обусловлены и определены, изучены до мелочей, скрупулёзнейшим образом. Сомневаться в их подлинности, у историков нет никаких оснований.

«Мазореты» - это раввины, которые занимались «Мазорой», от «Mazzoren» - «предание».

Они изобрели и внедрили в обиход специальную систему так называемых «Мазоретских Точек». Эти точки скрывали гласные буквы в самых важных словах всех древнееврейских «Священных Писаний». Система придавала безгласным словам «Священных Писаний» их реальное, правильное произношение исключительно прибавлениям к согласным этих самых точек, - зашифрованных гласных звуков. Так хитроумное изобретение учёных раввинов Тиверской Школы девятого века подменила подлинную конструкцию главных слов, понятий и имён всех «Моисеевых Книг».

Это было сделано по бесконтактному указу самого иерофанта Египа, чтобы окончательно запутать народ, увести его в паутину глобализаторской лжи, как можно дальше от правды. Система «Мазоретских Точек» прибавила путаницы и маскировки к уже существовавшим изначально в «Пятикнижие», и других зашифрованных теософских трудах.

Для большей объективности данного материала, возьму на себя смелость опубликовать тайный эзотерический смысл букв «Священного Имени».

Y. – Десятая буква древнееврейского алфавита, символически означает – Иод. Это пифагорейский символ двух так называемых «ответвлений тропы добродетели и порока». Правое ответвление – добродетель, левое – порок. Символ имени «ДЕСЯТИ» - совершенного числа. Изображается рукой, как рога – Виктория или Победа (неологизмы). Метафорическая десятеричная система исчисления цифр. Символ мужского достоинства и мужского начала.

H. – Восьмая буква древнееврейского алфавита. Обозначает число – 200 000. Эквивалента маленькой букве «h», символизирует Венеру, означает отверстие, или чрево. Это женское начало природы. Буква ионического происхождения.

V. – Не еврейская, двадцать вторая буква латинского алфавита (возможна связь с любимым числом иерофантов). Числовое значении – пять. Символ муже-женской, гермафродитарной природы духа.

Как Иегова, так и Яхве были еврейскими тайными именами, произошедшими от имени более раннего языческого Бога Иао, или Яхо (возможно в произношении «Ясо»). Однако халдеи поклонялись Ясо ещё до того, как евреи приняли это имя. У халдеев Яхо был высшим постижимым божеством, восседавшим над семью небесами и представляющим собой «Нетварный Духовный Свет» (сравните с библейскими определениями Бога). Лучом «Нетварного Духовного Света» у халдеев был Ноус, или «Разумный Демиург Материальной Вселенной», - по совместительству – «Божественный Манас в человеке». По-русски – совесть.

Истина, которую сообщали в то время только посвящённым адептам, заключалась в том, что имя «ИАО» было трёхбуквенным, а его природа – великой тайной, Тайной Великой Троицы, или её Триединства. Именно так объясняли смысл «ИАО» иерофанты народу.

Финикийцы также поклонялись верховному божеству по имени ИАО. «ИАО» было священным словом во всех древнеегипетских мистериях. Оно означало – «Единое Вечное Скрытое Божество в природе и человеке». Структурно – «Вселенская Мыслеоснова». Высшее Эго.

Диадор прямо указывал нам на то, что Богом Моисея был именно ИАО. Но так как последнее было «именем тайны», его нельзя было произносить, или даже писать. Нарушение этого запрета каралось в то время жестоко – смертной казнью. Поэтому самаритяне стали произносить это слово, как «Иегова», что с точки зрения жречества считалось абсолютно невинным.
Самаритяне нашли этот способ «не произношения Имени Бога» исключительно благодаря умелой манипуляции «мазоретскими точками» - гласными звуками, системе, при помощи которой можно безболезненно осуществить любую замену в правильном произношении слов.

Однако даже «Иегова» является более поздним, не изначальным изобретением самаритян. Первоначально это имя звучало как «ИА», «Иакх», или «Вакх». Аристотель сообщает, что древние арабы изображали Вакха в виде коня, коня Солнца – Бога Ра, следовавшего за колесницей, на которой ежедневно проезжал над землёй Бог Небес, древний русский Сварог.

Из этого можно сделать самостоятельный вывод, что даже ветхозаветные люди знали о том, что Иегова – ипостась, только конь древне – русской языческой веры.
Пётр Крестников.

Я приехал к ней издалека, чтобы своими глазами увидеть её, убедиться в том, что она существует реально. Многие говорили о том, что она сумасшедшая ведьма, многие ей поклонялись, считали её ясновидящей, кто-то – злой чёрной колдуньей, но никто не был к ней равнодушен. На протяжении года я получал о ней письма из разных концов необъятной России, от самых разных людей. И всё, что писали они, было невероятно. В конце концов, я не сдержался. Находясь в постоянном поиске истины, в состоянии неутомимой погони за мудростью, решил познакомиться с ней…

…Прозорливая Клара была ветхой, древней старухой, маленькой, очень худой, сморщенной до неприличия грубо. Постоянным, любимым занятием её были жалобы на бесчисленные болезни, которые буквально мучили бренное тело, кишели в её организме. Клара страдала практически не отпускающей головной болью, по ночам с ней случались припадки – эпилепсия, у Прозорливой невыносимо болели суставы, всегда беспокоило сердце. Она постоянно бранила врачей, но при этом усердно лечилась, с вдохновением, даже с каким-то нелепым восторгом распространялась о новых лекарственных средствах, методиках выздоровления, о неприличных припарках, настойках и клизмах. Ходила она в чёрном платье до пяток, в заплатах, в фуфайке и сером пуховом платке даже летом. Клара зябла всегда. Очевидно, что Солнце не грело её. Проблемы с пищеварением, язва желудка и лунатизм сводили с ума несчастную женщину.

Ещё с раннего детства Клара отвыкла есть мясо, с явным отвращением отзывалась о тех, кто питает интерес к любым мясным блюдам. Кормилась она крайне однообразно. По обыкновению это была только пшённая каша и чай. Даже хлеба не ела она по причине беззубости. Соль и сахар вызывали в ней зуд. Органически, старуха не переносила алкоголь, как и запах табачного дыма, что было одно для неё, по моим наблюдениям. Множество учеников, крайне важных, продвинутых и современных, из всех «благородных столиц»: Питера и Москвы; из Казани и Владивостока; из тёплой Одессы; с Екатеринбурга; Самары; Перми, - теснились вокруг старой дамы. Все верили – Клара творит чудеса.

Она обращалась с ними, как мать, которой давно надоело иметь столько много детей. Когда «апостолы» вдруг начинали какой-нибудь научный спор, или антинаучную ссору, Прозорливая закрывала лицо воротом, опускала стыдливо глаза, становилась напуганной, тихой, как тень. Чем громче кричали они, тем тише становилась Клара, - терпеть не могла она шума, резких телодвижений, а особенно уверенных в своей правоте, молодых несмышлёнышей.

Говорила всегда Клара смирным, таинственным голосом, можно сказать даже шёпотом, что заставляло вслушиваться в её речь, напрягать свои органы чувств, самому снижать тон.

Разочарованный, смотрел я на эту больную, уставшую женщину, не понимая, какая же, собственно, власть, что за сила притягивает к ней людей. Мне, с удивлением, припоминались рассказы... …Как паломники однажды видели Прозорливую ночью, в окружении чудных созданий, похожих на ангелов, парящей в воздухе на высоте головы, и светящейся. Другие писали о том, что ведунья, жестами рук, вызывает из воздуха духов природы, беседует с ними, как для неё это обыкновенно. О том, - якобы, вдруг оживают деревья и травы, по воле наставницы. Как она может запросто становиться почти что невидимой, полупрозрачной… Проходит сквозь стены… Знает с точностью прошлое, будущее, каждого, кто к ней приходит. Как разные невиданные существа, чуть ли не ежедневно приползают к ней из «геены», ласкаются, словно котята, по её мановению вмиг исчезают… Про загадочные лабиринты, от которых у Клары ключи, по которым она будто водит людей, посвящая их в страшные тайны сознания мира… Как люди круто меняются при встрече с ней… Писали о том, что она – дверь, окно в иной свет, жрица вечной, нетленной системы вещей.

С жадностью, я слушал всё, что говорила наставница, но не мог уловить власти в этих словах. Наблюдая за ней, изучал я рисунки движения рук, незатейливых жестов, движения тела и шелеста тканей, ждал намёка на некую метаморфозу, но тщетно. Я вкушал её тишь, расшифровывал тайну молчания, считывал слой информации глаз, эту дряблую тусклую ауру, – нет! Никакой искры тайности. Необычности не было в ней. Понял, что встретил тех, кто несчастней меня, что искал, как обычно не то, что нашёл.

Но, было жалко убитого времени. Так, собрав все остатки терпения в кучу, смирившись с нелепой, больной «бытовухой», похожестью дней, я решил просто ждать. Тупо ждать. Не смотря ни на что.

И я ждал. Словно лис, затаившись в засаде.

У Клары были очень красивые газа, голубые, как небо, глубокие, как океан. Иногда мне казалось, что именно в этих глазах, абсолютно не человеческих и сокровенных, но ещё менее Божьих, скрывается та искромётная сила, та мудрость хозяина истины, которую жрица так трепетно прячет от своих учеников. Но вот, усталым болезненным голосом, Прозорливая начинала свои бесконечные сказки о новых и новых припарках, интересовалась о том, когда будет готова пшеничная каша, бессильно жаловалась на ломоту в пояснице, - очарование вмиг исчезало.

Однажды гуляли мы с ней по сосновому бору, за городом, вдоль живописного берега речки. Нежным был этот вечер, располагал к задушевной беседе. Птицы смолкли и лишь камыши своим шелестом и желтизной охраняли покой, почерневшей от неги воды. Сосны мирно шептались о чём-то своём в вышине своих облачных крон. Воздух был так прозрачен! Девственность дикого неба нарушал только лишь чёрный коршун, парящий вверху, резким – резким и столь неуместным здесь, редким взмахом крыла, так похожим на бунт. Природа готовилась почивать. Невестой, дарованной Господом, на лес опускалась кудесница ночь.

Клара села в траву; я, покорно, у ног её. Жрица гладила мои непослушные волосы.

- Плохо? Очень тоскливо? – Спросила она еле-слышно.

- Да, - ответил я.

- Бога ищешь ты, сын мой возлюбленный, и не находишь. Гордыня твоя застилает глаза, слышишь, я её вижу, она не даёт тебе силы сказать, что Он есть. Да труслив ты, однако, и слаб, и не смеешь сказать: Его нет!.. Это больно.

- Гуру, как ты узнала, ведь я?..

- Жалкий мой, милый мальчик! Не видно, что мы?.. Ты и я - одной крови. Я тоже ищу. Больше века! И не нахожу. Говорят… Только разве я знаю… Его?.. Это страшные муки, поверь. Остальные страдания жизни смешны по сравнению с этим проклятьем. Возомнили себе человеки, как будто страдают от голода, холода, от нищеты, от других, - пьют из чистых колодцев, ан нет, всё же мучает жажда. Страдают они лишь от мысли: «а вдруг!.. Его нет». Одно горе на всех.

- Клара, ты никогда?.. Даже не приближалась?.. К Нему?

- Я сливалась с Ним несколько раз. Это те миги жизни, сынок, ради коих мне стоило жить. Больше нет ничего. Остальное, – туман.

- Я пытался об этом узнать у «апостолов», только… Ученики безнадёжно молчат. Скажи, Клара, они, что, не знают? Или просто считают меня чужаком? Или это – табу?

- Нет, не знают, мой мальчик. Увы. Скорлупы моих знаний достаточно им. Всё, что глубже смертельно.

- Тогда пусть я умру, Гуру, пусть! Расскажи…

- Как могу рассказать тебе, милый? Все слова перед Ним - пыль.

По-прежнему, Прозорливая ласково гладила меня. Я подумал: «вот–вот, всё чего я так ждал! Началось». Я обнял сухие колени её и покорно, с мольбою, посмотрел ей в глаза, снизу вверх.

- Сжалься, Клара, смотри, я весь здесь. Пощади. Я хочу это знать. Смерть – ничто. Я её не боюсь. Ересь душит. Глоток… Глоток истины… Пусть… Я умру!

Прозорливая заговорила, задумчиво глядя в небесную высь:

- Мы забыли Отца. Разлучили нас с Ним с колыбели. Видим, слышим, и чувствуем сердцем, но не узнаём. Плачет наша душа. Слишком громко вокруг. Слова лишние, мысли, всё, всё здесь чужое. Кругом голоса. Надо, чтобы всё смолкло. Биение сердца, пульсация в венах, потоки вселенной, до клеточки, - всё. И тогда… Может быть… Мы узнаем Его. Бог не приходит и не уходит, Он всегда здесь. Только мудрый способен стать музыкой в гуслях Его. Приготовься. Стань смирным, смиренным, спокойным, стань тише меня. Бога глупо искать. Нужно ждать. Как ждёт взгляд твой в ночи, когда Солнце взойдёт. Отрекись же от мира, от плоти, от жизни и смерти, от времени, слышишь, сын мой, от себя. От других. От пространства, которого нет. Он – есть всё! Он – ничто!

Старуха встала, подняла руки вверх. Я увидел, как небо сверкнуло в ответ Прозорливой, очаровательной молнией.

- Сын возлюбленный мой! Помолись тишине! – Продолжала Гуру, - внемлет дух Его. Свят! Земля, воздух, вода? Мой огонь. На колени… Внимайте… Вот Он! Это Он наполняет моё мироздание грозами, гроздьями хаоса, ужасом ангелов. Он пронзает дыханием атомы. Солнце режет лучом правосудия чёрную тучу. Молчи! Ибо Имя Его в тишине, Его Имя есть ключ…

И я слышал её. Мне казалось, что голос наставницы, слабый, больной и ранимый, достигает до самого неба, облачает в себя океаны невидимой бездны. Только скорбь моя, стыд за мир и печаль были так велики! Они вырвались стоном из самого сердца:

Матушка Клара, прости… Меня грешного… Но… Если так, - то к чему тогда жизнь? Эта вечная смена, - рождения; смерти? Зачем боль и страдания, зло? Зачем тело? Сомнения? Совесть? Эти вера, надежда, любовь?.. Матушка, я… Я люблю невозможное! Мне… Ничего здесь не светит.

Клара вздрогнула, успокоившись, снова провела рукой по моей голове:

- Это тайна, сын мой. Я скажу. Нет земли. Нет воды. Нет огня. Мира нет, если веришь в Него! Или Он, или мир! Всё, что ты говорил – твой фантом. Ты придумал его. Это просто иллюзии, галлюцинации – всё… Всё обман. Ничего. Только Бог. Помни это…

…Одна душа на всех нас – Его. Другой нет. Раньше мы просто спали, покоились в сердце Отца, свет немеркнущий грел нас. Вдруг, однажды, мы бросили взгляд на материю мёртвую, каждый из нас углядел там свой собственный образ, как в зеркале. Этот образ восстал. Стало слово, и каждый сказал сам себе: «Я хочу быть как Он! Я свободен! Эгей! Это я буду всем, а не Он. Буду – Бог». Как цветы в быстрой речке, потеряли рассудок от собственной красоты, отражённой искусственно в теле, - слепцы! Пали… Пали… Мы падшие… Все! Попытались упасть до конца. Отделиться от Бога навеки – никак. Что же делать? И вот, мы скользим по бескрайней восьмёрке. Она – бесконечность, два круга, один круг – рождение, другой – смерть. Вечно падаем… Вечно взлетаем… К Нему… От Него. И другого пути просто нет. Отойти от Него навсегда невозможно. Он – начало, и Он – есть конец. Дух наш хочет быть Богом – напрасно: тоскует по отчему дому; на земле не находит покоя; ищет; рвётся вернуться к Единому; не сознаёт. Только слышишь, сын мой, мы вернёмся к Нему. Очень скоро. И тогда всё измениться. Все будут Богом, Бог будет во всех. Разве ты не тоскуешь о Нём? Посмотри, какая нетленная грусть и печаль, и тоска в тишине этих сосен… Травы… И в молчании вод. Разве сердце твоё плохо видит? Смотри – всё тоскует! Всё ждёт!..
Стала ночь. Облака, ещё минуту назад так ярко пылающие от соприкосновения с Солнцем, погасли. Небо сделалось чёрным, как речка ночная, а речка, как небо – глубокой, манящей и до бесконечности трогательной, терпеливой. Череда ранних звёзд проявилась над вымышленным горизонтом. Словно ангел, на землю с небес опустилась снотворная тишь.

Тогда я прошептал:

- Сколько раз! Клара, сколько я думал об этом, до слёз: отчего такая ничем неуёмная грусть в этой сладкой природе? Чем она прекраснее, тем печальнее. Чем больше покоя, тем больше тревоги. Чем глубже сон её мирный, тем полнее её беспокойство. Скучает по Богу!..

Прозорливая ответила нежно с доброй светлой улыбкой в глазах:

- Тс-с, любезный, она уже спит. Спит «уже», или спит «как всегда»? Созерцает. Создателя только во сне. Смутно, вяло и дремотно. Все стихии, планеты и звёзды, и воды, животные, травы и люди – сны природы о Боге. Всё, что видит она там, во сне, - рождается и умирает. Природа творит лишь одним созерцанием, как обычно бывает во сне, создаётся легко, без преград и препятствий. Вот почему, мой возлюбленный сын, так чудесны, вольны и загадочны эти создания. Вот почему все они так бесцельны. Ведь природа играет во сне, как играют вверху облака: в будущее; настоящее; прошлое… Нет движения в мире, есть только лишь созерцание, слушай, и ты всё поймёшь. Чем твоё созерцание глубже, тем тише. В своём величайшем безмолвии, в странном бездействии, природа создаёт образы – формы, существует лишь то, что она видит и чувствует в данный момент. Всё остальное безлико, его просто нет в нашем полном надежды сознании. Но и это великое созерцание – всего лишь образ надуманный, не ощущающий истины. Это образ другого, ещё более ясного и недоступного одновременно. Природа – спящая мать, но врата к ней закрыты. Лишь человек нашёл «слово», которое вечность искала, но не нашла. Душа человеческая – тоже природа, которую в нас вдохнул Он. Душа ведает «слово» и скоро проснётся. Мы готовы встретиться с Ним. Не во сне… Наяву…

К тому времени на небесах появилось великое множество звёзд. Светила мерцали: вспыхивали; потухали; блекли и; словно взрывались. Падали метеориты, сжигая себя в атмосфере. С каждой минутой появлялись всё новые, новые звёздочки, - неисчислимая армия. Вышла Луна. Прозорливая жестом указала мне на неё.

- Вот он, видимый мир! Все эти звёзды, планеты, как камни, - былинки в сознании смертных, картинки, пылинки в потоке фантазии, сны. Бог спокоен, он так, как вода, по которой мы будто плывём. Движение мира придумали мы, если нет, Бог не создал бы нас, из покоя никто бы не вышел, мысль стремиться к нолю. Там, в царстве вечных теней, в центре Сердца Циклона лежат семена, мыслеформы всего, что есть, было и будет: зародыш блохи, и пылинки, и, даже Спасителя…

Тогда я громко воскликнул, как взвыл на Луну, голос мой разорвал завесу ночной тишины, как крик мучительной, адской боли:Прозорливая КлараПрозорливая Клара

- Кто Он? Кто Он, Клара, скажи! Почему же Он так молчалив? Не отвечает, когда мы призываем Его. Хочу знать наяву, - слышать, видеть, роптать. Создатель бежит от одной моей мысли, зачем? Я не враг. Но Он прячется в тени, в иллюзии, в сны. Покажи, Прозорливая, где?.. Живёт Бог?..

- Мальчик мой, сын мой возлюбленный, что значит мысль перед Ним? Создавший всё – есть ничто из того, что Он создал. Он не может бежать, отрицая тебя изначально, ты – мир. Часть всех этих планет. Отрекись оттого, что ты видишь, и слышишь, и знаешь, и хочешь. Тогда ты дождёшься Его. В колыбели земли. Может быть. Так отдай Ему всё: и друзей; и подруг; и знакомых. Близких, родных, и природу, и свет. И свою темноту, и себя вместе с ней, разум свой. Ты не сможешь сказать: «Он и я», ты почувствуешь: «Он – я». Душа твоя будет смеяться над собственным телом, плоть станет смешной. Вместе с ней уйдёт боль. Слов не станет, молчание – слово. Если в это мгновение рухнет весь мир, то ты будешь спокоен. Зачем тебе мир, если ты – Он? Сердце твоё перестанет хотеть, ибо Он... Ты не будешь здесь жить, - выше жизни. Душа перестанет страдать, остановиться мысль, - это Он – навсегда!

Такова, мальчик мой, моя правда. Путь один: отречение от всего сущего; презрение счастья земного, к страстям человечьим; путь к Творцу, что так любит тебя.

Прозорливая Клара умолкла. Я упал к ногам её, не смея прикоснуться к ним, целовал землю, по которой ходила наставница. Потом робко поднял лицо своё, заглянул в эти полные тайны голубые глаза. Казалось, они глубже неба, взгляд сковал меня, словно лютый мороз. Тогда я прошептал:

- Гуру, ты можешь всё, что захочешь, я верую. Верую! Прикажи Луне и она рухнет наземь. Будь, как Он, Клара, будь! Покажи мне Его, я хочу, сделай чудо! Сотвори мою сказку, помилуй меня! Верую… Верую… Будет так, как ты скажешь… И пусть… Я умру. За тебя мне не страшно. Смерть – тоже сон.

- Милый мой, бедный мальчик, о чём ты? Чудо, которое только что произошло в твоём сердце, наверное, больше, чем все чудеса, вместе взятые, которые я могу сотворить. Сын мой, разве не сильное чудо та новая сила, во имя которой ты смеешь сказать мне: «Он есть»? Кроме веры, других чудес я не знаю! Впрочем, если ты просишь, изволь… Посмотри на людей в чёрных рясах, возлюбленный. Один из них – тень твоей смерти. Белых одежд для тебя больше нет. Кончено, ты сделал выбор.

Наступила полночь. В преддверии огромной пропасти вещих мистерий с меня сняли мирскую одежду, обрекли меня в чёрный хитон, дали в руки распятие, ноги остались босыми.

Я вошёл в круглую низкую комнату.

В ряд стояли колонны из мрамора, каждая изображала змею, пахло плавленой медью. У каждой змеи стояли курильницы на серебряных ножках; языки пламени пробивались сквозь густой пенный дым. Чудодейный эфир заполнял всё пространство.

Справа от меня располагались глиняные белые изваяния трёх библейских животных – орла, тельца, льва. Они поддерживали огромный престол. На нём восседал, в длинном чёрном одеянии, один из знакомых мне учеников Клары, по прозвищу Силл.

Громоподобный голос из бездны возвестил о начале Великого Таинства.

Двенадцать юношей вышли прямо из стен. Они были полностью обнажены, у каждого в руках блестел золотой колокольчик, при малейшем движении юношей колокольчики эти звенели. Звон наполнил мой слух.

Силл подал знак.

Один из юношей – колокольчиков приблизился ко мне, крепко завязав мне глаза неприятным шершавым платком, произнёс:

- Вперёд, брат! Больше нет ничего: ни воды; ни огня; ни земли! Плоти нет… Боли нет… Жизни нет… Смерти нет… Страха нет… Страсти нет… Нет любви… Только Он!

Меня повели. Отворилась со скрипом тяжёлая дверь. Под ногами возникли ступени. Я начал спускаться по лестнице вниз. Дверь захлопнулась сзади, исчез звон колокольчиков, тишина стала мёртвой. Пахло склепом. Через минуту мне показалось, что я глубоко под землёй. Лестница кончилась.

Теперь я шёл по туннелю, руки мои ощущали холодные стены, босыми ступнями почувствовал сырость. Зажурчала вода. Миг, - воды стало больше, я уже по колено в воде.

Но я всё-таки шёл. С каждым шагом уровень воды поднимался. Мои зубы стучали от холода.

Когда вода поднялась до груди, я подумал: «Сейчас я умру. Сгину здесь. Вот, нашёл, наконец, что искал. Дурачок»…

И вода вдруг уменьшилась.

Жар повеял в лицо. Земля раскалилась, жгла ноги: казалось, что я приближаюсь к самой преисподней; кровь стучала в затылок; иногда становилось так жарко, словно тело моё просто бросили в печь. Я продолжал идти.

Жар уменьшился.

Но дыхание сделалось невыносимо тяжёлым, я споткнулся обо что-то, потом ещё и ещё, догадался по запаху, что это мёртвые черепа и кости. Мне казалось, - кто-то идёт совсем рядом, совершенно беззвучно. Холодная рука схватила меня за запястье, и я закричал…

Теперь уже две руки принялись эротично ласкаться ко мне, бесстыдно хватать за одежду. Я заметил, что кожа на этих руках шелушиться и рвётся, как ветхая тряпка, сквозь нёё выступают голые кости. Отвратительная ловкость, пронырливость, юркость рук мёртвых вызывали во мне отвращение. И вдруг, где-то рядом, у самого уха послышался шёпот, быстрый, дерзкий, подобный шуршанию листьев:

- Вот и всё… Вот и всё… Ты узнаешь меня… Я с тобой… Это я!.. Я с тобой…

- Кто здесь? Кто? – Молвил я.

- Ты узнаешь меня. Прикажи! Развяжу твои глазки, увидишь. Узнаешь… Поймёшь. Прикажи… Всё увидишь! Я здесь.

Торопливо и суетно, весело, как-то, даже задорно костлявые руки закопошились на моём лице, - снять повязку. Ощущение невероятной близости реальной физической смерти чёрной, мерзкой иглой пронзило моё подсознание. Инстинктивно, привычным движением, перекрестился я трижды, как мог громко, дрожащим от безысходности голосом, но величаво, победно озвучил:


- «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грехи мои всегда предо мною. Тебе единому согрешил я, и лукавое пред очами Твоими сделал, так, что Ты праведен в приговоре Твоём, чист в суде Твоём. Вот я, в беззаконии зачат, в грехах родила меня мать моя. Вот Ты возлюбил истину в сердце, и внутрь меня явил мне мудрость Твою. Окропи меня иссопом, и, буду чист, омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселье, и возрадуются кости Тобою сокрушённые. Отврати лицо Твоё от грехов моих, изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отверни меня от лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними от меня. Возврати мне радость спасения Твоего, и Духом Владычественным утверди меня. Научи беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся. Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего молю, и язык мой восхвалит правоту Твою. Господи! Отверзни уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою. Ибо жертвы Ты не желаешь, я дал бы её: к всесожжению не благоволишь. Жертва Богу – дух сокрушённый; сердца сокрушённого и смиренного Ты не презришь, Боже, Облагодетельствуй, Господи, по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима; тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение, тогда возложишь на алтарь Твой тельцов. Да воскреснет Бог, и расточаться враги Его, пусть бегут от лица Его все Его ненавидящие. Как исчезает дым, так и они пусть исчезнут. Как тает воск от огня, так пусть погибнут бесы пред любящими Бога и знаменующимися знаменем Креста и в радости восклицающими: радуйся, многочтимый и животворящий Крест Господень, прогоняющий бесов силою на тебе распятого Господа нашего Иисуса Христа, Который сходил в ад и уничтожил силу дьявола, дал нам тебя, Свой честный Крест, на прогнание всякого врага. О, многочтимый и животворящий Крест Господень, помогай мне со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».



Гром разразился в туннеле, забурлила земля под ногами, я понял, что падаю в пропасть…

…Когда я очнулся, глаза мои были свободны, повязки больше не было на глазах моих, я лежал на мягкой перине в огромной, освещённой свечами пещере. Мне давали нюхать материю, пропитанную едким слезоточивым составом.

Справа от меня стоял человек в маске, в чёрном, с крыльями за спиной. В руках он держал бриллиант многогранный, прозрачный, огромных размеров. Кто-то сказал мне:

- Смотри!

Устремил я глаза свои на бриллиант, сверкающий в логове маленьким Солнцем. Почувствовал успокоение, приятную слабость во всех своих членах, мне казалось, что свет бриллианта сияет уже не извне, а внутри моей головы. Мои веки слипались, губы скривились в покорной улыбке. Кто-то нежно погладил меня по голове мягкой, приятной, тёплой рукой.

- Видишь сны?

- Вероятно.

- Смотри на меня.

Я с огромным трудом поднял веки и обнаружил, что со мной говорит Силл.

Это был мужчина пятидесяти лет, с чёрной покладистой бородой, густыми бровями и губы его улыбались. На щеках и на лбу его чернели глубокие морщины, полные мудрости, опыта, тайны. Взгляд его был, как у кошки – проницательно ласков.

- Хочешь видеть Изгнанника?

- Очень.

- Смотри.

В полупрозрачном призрачном мареве дрёма появились туманные очертания тела огромного, двух исполинских крыльев, короны на Царство и Жезла Судьбы. Холодное, голубое, томное свечение исходило из тьмы усталого духа. Он заговорил незатейливо, неторопливо, спокойно, как старый умерший друг из самой преисподней:

- Отрекись во имя Иисуса Христа от меня.

Я молчал. Силл прошептал мне на ухо: «Хочешь увидеть Архангела Левиафана – отрекись».

Тогда я произнёс:

- Отрекаюсь.

В непроглядном тумане загорелась звезда, по имени Асластиада. Изгнанник сказал второй раз:

- Отрекись во имя Иисуса Христа от меня.

- Отрекаюсь.

И в третий раз потребовал падший, громким, уверенным, торжествующим голосом:

- Отрекись!

- Отрекаюсь!

- Иди ко мне.

- Кто ты?

- Я тот, кто даёт тебе Свет! Я тот, кто даёт тебе тьму.

- Ты прекрасен!

- Стань… Как я… Это просто...

- О чём ты скорбишь?

- Я? За всех вас, живущих. Не надо движения, деторождения, смерти. Идите ко мне. Я покой. Я тепло. Я свобода.

- Как зовут тебя люди?

- По разному. Имя моё...

- Знаю… Зло! Ты – есть зло… Сатана!

- Я восстал.

- На кого?

- На равного мне. Он хотел быть один, но никто не бывает один, даже если Он – Бог!

- Отрекаюсь, именем Бога Распятого от Сатаны! Сатана, да изыйдет! Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Отрекаюсь от Сатаны… Отрекаюсь…

Падший Ангел исчез. Разыгралась страшная буря. Вихрь принёс с собой мрак и страдания. Во мраке послышался топот и визги, и шелест плащей, - неисчислимое войско неслось надо мной по бескрайнему небу. Объятый ужасом я потерял сознание…

Проснувшись, увидел, как Белый Ангел зажигает вокруг меня свечи. Я лежал во гробу. Голова моя сильно кружилась, но я помнил всё, как всегда помнил сны.

- Спрашивай всё, что ты хочешь, - сказал зажигающий свечи.

Вдруг, мне стало легко, я почувствовал силу и бодрость.

- Зачем приходил Сатана? – Спросил я.

- Он не мог не придти. Рядом с горой всегда пропасть. Без плюса нет минуса, брат мой.

- Скажи, Сатана – это ложь?

- Нет, Он - правда.

- А Бог?..

- Тоже правда.

- Две правды?

- Нет, правда одна. Едины, противоположны…

- Где мой путь?

- Там, куда ты пойдёшь.

- Я хочу видеть Бога!

- Если веришь в Него, возьми крест, и иди за Спасителем, как Он велел. Будь спокойным, забытым, смиренным, безгласным в руках палачей. Ползи в пустошь, отдай Ему плоть, раствори в Нём бессмертную душу. Терпи… Если веришь в Него. Есть ещё один путь, путь Изгнанника: можно стать сильным, сильнее себя; не жалеть, не любить, не прощать; стать свободным; восстать; победить этот мир. Это тоже путь к Богу, с другой стороны. Если ты не боишься суда. Бог найдёт тебя даже в Аду. Смотри, вот Он, твой Бог…

…Встало Солнце. Клара мирно спала у меня на плече. Как всегда. Вслед за ночью шёл день.
Пётр Крестников.

АУДИОВЕРСИЯ http://www.alistazara.com/svbes.php


«Ты не вылечишь мир и в этом всё дело.

Пусть спасёт лишь того, кого можно спасти

Доктор твоего тела».(Нау).



Хромой Чмо был простым чистопольским бомжом. Тёплым летом, чуть свет, он всегда появлялся на улицах города. По утрам у него было много забот. Бригады по благоустройству и озеленению выезжали здесь тоже сравнительно рано. До их прибытия Хромому было жизненно необходимо, в кротчайшие сроки, тщательно и скрупулёзно обследовать все, «принадлежащие ему» мусорные баки. Это было началом рабочего дня, своего рода старой надёжной приметой: если в мусорных баках есть чем поживиться, значит, день пройдёт, может быть и удачно; если в баках шаром покати – ждать хорошего нечего! Полный «кирдык»…

…Будет голод.

Впрочем, может быть, где-нибудь ближе к обеду, подвернётся какая-нибудь железяка, килограмма на три, - можно будет реализовать? Или к вечеру, официалы напьются, улыбнётся удача пробиться на «полигон», там всегда что-то есть. Только это навряд ли. Официалы там монополисты, - тоже бомжи, только дюже блатные, устроенные побирушками на «полигон» официально. Из «бывших»… Собратья, мать их… Вот Иуды…

…Есть, конечно, ещё и «бутылочки» – выгодный бизнес. Только этим у нас занимаются женщины, так повелось. Оно можно, конечно, но это, когда совсем худо. Когда «мочи» нет, жрать охота. А так, мужику – стекло в падлу. Оно – бабье дело.

Ему было лет тридцать. Одевался он грязно и мерзко, по году не брился. Издавал такой отвратительный запах, что даже менты не брали его в свои каталажки. Почти что не били, вот как. И поэтому он не боялся ментов.

С детства Чмо хромал на левую ногу, никому не известно, зачем. Очевидно – всегда неудобная обувь. Кривая ступня, в результате – мозоли. Практически не излечимо. Судьба!..

В чём-то Чмо всё же превосходил своих братьев и, несмотря на свою запоздалую молодость, мудро руководил Никольским кланом бездомных. «Никольской», братва называла себя в честь Никольского кладбища, где имела тенденцию коротать томные ночи, проводить свои частые праздники, попросту отдыхать. Или нет, вот, - досужить… Кладбище – было их территорией, если хотите обителью, если хотите жилищем, если очень хотите – семьёй.

Чмо был набожен до неприличия, любил предаваться продолжительным медитациям, созерцанию мира и даже молитвам, многие из которых, как «Отче наш», знал почти наизусть. Часто случались с ним приступы некого буйного помешательства. Тогда он, подобно Святому Либидо, сочинял песни на языке красноярских ушельцев о совершенстве вселенской любви – любви к Господу Богу. Эти чуткие гимны не резали слуха сатиров и не погрешали ни против размера, ни против диаспоры звука, ни против Библейского смысла, как философии Духа Святого, поскольку когда-то Хромой Чмо учился на фил. факультете Казанского Государственного Университета им. В. И. Ленина.

Однажды вечером, гуляя под арками церкви, Чмо вдруг почувствовал, как сердце его внезапно наполнилось смутой греховных желаний и негой, печалью при воспоминании одной сладкой юной особы, которую он любил некогда, ещё в первой свежести, когда шмотки бомжа не скрывали его статной плоти. Он обратился к Иисусу с молитвой, чтобы Тот отогнал грешный образ. Только сердце Хромого никак не остыло.

- Не достоин сегодня чудес Твоих, Господи! Грязь я тупая… Я… Я – мерзкая вонь, - крикнул Чмо и упал лицом ниц, обливая слезами могильную жирную, липкую землю. – Прости меня грешного, Боже, прости… Не достоин… Я – тварь! Только… Колокола… - Подумал он, - пьют меня, словно ангелы… Колокола… Слышишь, голос их Свят, но вот он умирает в вечернем мареве, Боже?

На стенах церкви местный художник, которым прославился город, изобразил всех Святых, созерцающих с несказанной любовью мощи Спасителя. Но мрак ночи всегда застилал их невинные слёзы. Ночной глум заглушает их девственный плач. Ночь – и вот уж никто не способен рыдать вместе с ними. Птицы феникс слетелись напиться воды в чистый ключ, только ключ в темноте оказался… Пустым?..

- Так и сердце моё, Боже Праведный, слепо. Подобно птицам разумным и колоколам, Всем Святым, что на стенах, омрачается при виде ночи. Прости. Сохнет, как чистый ключ. Только Ты для него – вечный Свет, и волшебные птицы, - живая вода! Не бросай меня, Боже! Бо – же…



ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЯ - http://alistazara.com/read/svbes.php


АУДИОВЕРСИЯ - http://www.alistazara.com/svbes.php

Пётр Крестников.

Первые люди на Земле появились на Урале. Посланцы Ра посеяли их. Звали первых людей – Иван да Марья. Они жили в Раю вместе с Богом (Бог Ра), и вместе с посланцами (ангелами). Беспрепятственно с ними общались, получая от них свою первую мудрость. Иван да Марья обладали Великой Божественной скоростью мысли. С этой скоростью могли перемещаться в любую точку вселенной, по собственному усмотрению, они были свободны от иллюзии времени и расстояний.

Первые люди земли умели растворять свои тела в пространстве (становиться невидимыми), читать мысли друг друга, а так же растений (Ра с тенью), животных и птиц, и всего остального, что было дано людям Богом. Иван да Марья были как Ра, были Богоподобны. Они знали много священных наук и искусств. Но, самой главной наукой, которую Ра передал первым людям, была «наука образов».

Посредством этой науки люди могли править миром.

Ра позволял людям всё, не позволял лишь дробить, разбирать, что Он создал.

- «МИР ЦЕЛОСТЕН И НЕДЕЛИМ» - говорил людям Ра.

Только люди хотели познать изнутри, заглянуть в механизм, в сам процесс сотворения. С этой целью они надкусили тот плод, это самое «Райское яблоко». Мир в сознании первых людей разделился на мелкие части. Появилось время.

Время – один из способов дробления жизненного пространства. В данном случае на секунды, минуты, часы и.т.д..

Время стало препятствием для райского бытия, для божественной скорости мысли. По частям познать и принять мир труднее, чем в целом. Время стало главной преградой в общении человечества с Богом. Появилась «Система Вещей»…

Прошло несколько миллионов лет.

Племена живущих на Урале людей враждовали между собой. Каждое племя старалось вырастить как можно больше воинов. Мирных людей, стремившихся к покладистой спокойной жизни, считали слабыми, недостойными уважения. В каждом племени были жрецы.

Однако большинство уральских жрецов были просто лжецами. Они только пугали людей, искушая их разными фокусами. Фокусы эти, как правило, не имели никакого отношения к чудесам. Разделив мир на части, уральские жрецы утратили знания первых людей на земле. Они потеряли связь с Богом.

Среди них остался только один, который не растерял и ничего не утратил.

Его, как и первого на земле, звали Иван. У него была женщина – Марья. Они жили вдвоём в глухой чаще тайги. Когда Маша стала беременной, Иван бросил её. Он пошёл искать самых мудрых на свете.

На востоке в то время жили двадцать два мудреца, которые располагали невероятной магической силой. О них ходили легенды. Мудрецы называли себя иерофантами. Иерофанты умели всё, что умели первые люди планеты, но не знали «науки образов». Однажды на заре Иван предстал перед ними.

- Можно прекратить войны, - сказал он иерофантам. – Можно сделать так, что все народы планеты станут жить в одном государстве. Вождь государства этого будет отцом всех народов. Он будет справедливым, милосердным и честным. Люди станут жить семьями, в семьях этих воспылает любовь, каждая семья навсегда избавится от злобы, зависти и страха. Между ними не будет вражды. Люди будут бескорыстно помогать друг другу. Человеческое братство соберёт воедино осколки разбитого Рая.

Вначале жрецы посмеялись над диким уральским пришельцем.

- Никто не отдаст свою власть добровольно, - ответили ему мудрецы. – Только сила способна собрать племена воедино. Кто-то должен стать сильным, сильнее всех в мире, войной победить остальных. А ты против войны. Значит, ты против мира. Ты глуп. Ты напрасно искал нас, несчастный.

Иерофанты, один за другим, начали растворяться в воздухе. Но Иван остановил их. Он крикнул:

- Вы самые мудрые, иерофанты! Кто, как не Вы будет править планетой? Я дам Вам силу, сильнее любой.

Новость о необычной силе Ивана остановила жрецов.

- Если есть у тебя эта сила, - сказал старший иерофант, - отдай её нам. Мы проверим. Если сила способна на то, что ты нам говоришь, будешь жить вместе с нами. Сообща будем править всем миром.

- Затем и искал Вас, - ответил Иван. – Скажите, кто здесь самый слабый? Кто добрый, не жадный, уходит от ссор и не мстит? Кто из двадцати двух?

Старый мудрец указал ему на одного:

- Он избегает всех войн и сражений. Он самый трусливый из нас. Его имя – Егип.

- Будет главным жрецом! – Заявил гость с Урала. – Назовём же Египтом Его государство!

Поселимся там!

После чего Иван начал петь. Песни его создавали могучие образы. Образы были живыми.

Сначала он создал образ могучего и справедливого государства Египет.

Затем – образ здоровой, счастливой и крепкой семьи.

Третьей песней Иван сделал образ правителя, так, чтоб его все любили – фараона.

Четвёртый образ поверг всех присутствующих в эйфорию.

Песни Ивана были простыми. Но фразы в них строились так, что иерофанты затаили дыхание, слушая их. Так петь они не умели. В один прекрасный момент мудрецы поняли, что образы, созданные этими песнями, у всех на глазах превращаются в быт и реальность. Иван пел. Знал, что песни его станут явью. Мысли его и мечты, сливаясь с музыкой слов, вызывали материю из ничего. Так иерофанты узнали о том, что пришелец с Урала владеет великой, самой великой и страшной силой на свете.

ЭТО БЫЛА СИЛА ГОСПОДА БОГА.

Сила, которая отличает человека от всего сущего, что отошло от Создателя.

Между тем в Египет потянулись народы.

За пять лет, из небольшого разрозненного племени выросло огромное могучее государство. Племена – вояки распались. Вожди распадающихся племён ничего не могли предпринять. Они понимали, - возможности всех армий мира ничтожны, по сравнению с могуществом и властью египетских иерофантов. Образы уничтожали врагов. Земные военные мудрости были бессильны против оружия мысли. Перед образом, солдаты вражеских соединений падали на колени и сдавались без боя.

Египетское государство крепло и развивалось. Правителя государства жрецы так и назвали в честь образа – фараоном. Иерофанты жили в Храме, как в монастыре, отделившись от мира. Они правили фараоном и образами, которые создавал Иван. Каждый рядовой житель Египта выполнял все указы фараона с радостью и прилежанием. Иван жил среди иерофантов. Двадцать лет он учил египетских жрецов «науке образов». Жрецы освоили всё, кроме самого главного. Создавать эти образы из ничего они так и не научились.

Однажды Верховный Жрец Египта созвал всех мудрецов на собор. Иван сидел на соборе задумчивый и отвлечённый. Он делал новую песню.

Верховный Жрец заявил:

-Братья, мы познали воистину великую науку! Эта наука правит миром эффективнее, чем любая другая. Теперь, чтобы не потерять свою власть, мы должны сохранить наши знания в тайне. Мы должны создать свой язык и изъясняться между собой лишь на нём. Только этого мало. Необходимо написать огромное количество разнообразных религий и отправить их в народ. Пусть люди думают, что мы открылись им. Мы дадим народам великое множество разных наук, чудес и открытий, чтобы отвлечь их от «главной науки». Пусть жрецы грядущих лет дивят народы этой шелухой. Чем глубже будут изучать, тем дальше будут уходить от правды. И все народы за собой потянут. Так наша тайна сохранится навсегда.

- Да будет так! Аминь! – С Верховным Жрецом согласились все иерофанты.

Иван молчал.

Тогда Егип поставил на повестку дня второй вопрос:

- Двадцать лет мы изучали то, что принёс нам Иван. Но так и не познали тайны сотворения образов из ничего. Уральский скрыл от нас основу науки. По сути, миром управляет он!

Егип величаво встал с трона и, стуча размеренно посохом по каменным плитам монастыря подошёл к творившему новую песню.

- Я предоставлю тебе два пути, - сказал он, обращаясь к Ивану. – Либо ты всё же откроешь природу своих Великих Творений всем нам, либо – эту дверь.

Верховный Жрец указал двадцать третьему иерофанту на дверь в стене и добавил:

- Из этой двери без меня и без других жрецов тебе не выйти. На ней заклятия, которых ты не знаешь. Даже растворившись в воздухе, ты не пройдёшь сквозь эти стены. Через окошечко в двери будешь получать немного пищи и воды на день. Иногда мы будем выпускать тебя наружу. Пусть люди видят, что ты жив. Ты будешь петь, творить свои картинки, приветствовать народ. И после, сразу возвращаться в камеру. Обратно. Выбирай!

Иван спокойно встал. В лице его не было страха. Лишь грусть в глазах выдавала его настроение иерофантам. Он посмотрел на них с жалостью и состраданием.

- Я выбираю полтора пути, - сказал он.

- Как можно выбрать полтора? – Закричал Егип в гневе. – Ты смеешь смеяться над нами!

Иван подошёл к заколдованной двери, повернувшись, ответил пророкам:

- Смеяться я не думал. Жалко вас, вы – нищие бродяги! Уйду я в камеру, которую мне приготовила судьба. И тайну сотворения открою. Вот и получиться, что – полтора пути.

- Так говори! Не медли ни секунды! – Жрецы вскочили с мест своих и закричали, перебивая друг друга. – Где она? Где тайна?

- Она в воде, - спокойно и достойно прозвучал ответ. – Ищите!

Иван ушёл. За ним закрыли дверь. Замуровали место страшным заклинанием, которого не знали на Урале. Один раз в день заключённому подавали пищу и воду. Пища была очень скудной, за то воды было вдоволь. Потому что именно из воды двадцать третий иерофант создавал все образы нового мира.

Однажды, когда народ собрался на большой площади, перед главной башней монастыря иерофантов, чтобы послушать новые песни Ивана, Верховный Жрец приказал отменить свой соборный приказ. Егип приказал освободить уральского песнописца. Верховный Жрец знал, что Иван очень слаб и сегодня умрёт.

Когда народу собралась огромная толпа, Иван вышел на площадку главной башни. Он весело посмотрел на ожидающих в томлении людей. Жрец не сказал ни слова людям про своё заточение. Он помолчал немного, улыбнулся и запел. И песня вмиг заколдовала толпу своим волшебством. Формировался образ необычный. Народ внимал творению. Пел тогда Иван целый день, а люди слушали его не отрываясь, то плача, то, ликуя, то смеясь. День этот близился к закату.

Вдруг Иван увидел сына своего среди толпы! И сын узнал отца!

Диалог двух любящих сердец услышали все люди:

- Мне девятнадцать лет! – Кричал юнец. – Тебя, отец, не видел я ни разу! За что ты бросил нас, скажи? Мы с матушкой вдвоём живём, одни в глухом лесу!

- Прости меня, сынок, - ответил жрец с высокой башни. – Мне было стыдно, вот я и ушёл. Мне, знаешь, стыдно и сейчас.

- За что, отец? За что тебе так стыдно?

- За мир, в который я тебя привёл. Ушёл, чтоб сделать мир… Прекрасным. Для тебя. Не получилось, сын. Прости.
- Ты верил, батюшка, что мир сумеешь изменить? Один?

-Когда-нибудь и ты поймёшь, малыш, что именно отцы за мир в ответе. Не Бог, и не судья, и не палач. А именно отцы. За мир, в котором дети их живут.

И люди все упали на колени, услышав мудрость эту с главной башни Храма.

- Теперь ты будешь петь, сынок, - сказал Иван. – Ты будешь мир творить для всех детей своих, для всех, живущих на земле. Я передал тебе своё искусство. Жаль только одного. Что управлять картинками живыми, увы, другие люди будут. Не совершенен я.

И сын запел. И песня та была ещё прекрасней и милей народу, чем песни старого уральского жреца. Под звуки песни той, с улыбкой на лице, на грозной башне мудрецов терял сознание Иван. Так в славе умер первый «двадцать третий иерофант». А новый «двадцать третий» так родился. Он исчез в народе.

Через год иерофанты познали бессмертие. Посредством системы образов бессмертие познал и новый «двадцать третий», растворившийся в народе.

До сих пор двадцать два иерофанта ходят по миру. Они управляют образами, которые создаёт кто-то другой, неизвестный и неуловимый, который сейчас среди нас. Он в толпе. Эти образы моделируют и контролируют наше сознание и ощущения происходящего с нами. Иерофанты делают мир. Их – двадцать три.

Пётр Крестников.

Это утро…

Ещё одно раннее утро, - возвращаюсь домой.

Шагаю по улице, чёрной, как смоль, или грязной, как сыть от эмоций ночных горожан, от страстей, уже сильно ослабших, однако ещё не усопших совсем. По израненной тьмой, но всё же до боли знакомой, моей родной улице. Слышу, как она молит о том, чтобы утро опять излечило её.

- Всё будет так, как ты хочешь, родная, - и я улыбаюсь.

Дух ночи всё ещё жив. Он живёт в этих серых, огромных, безликих домах и в асфальте. Он чавкает лужей в промокших ботинках, и подло шуршит стылым ветром в продрогшем плаще. Я ёрзаю, прячу лицо в воротник, озираюсь, как вор.

Набираю код двери подъезда – восемь… три, чу… Щелчок. Дверь, скрипя, поддаётся. Злыдит и плачет. Я слышу, как она шепчет мне:

- Всё, достали… С утра.

- Потерпи, - отвечаю.

Прикрываю перчаткой лицо, - вдруг услышит.

Из подъезда воняет убогим теплом и скандалами, склоками ветхих старушек, живущих здесь вечно. Тени их сыновей и мужей, с роду пьяных и вечно небритых снуют по ступенькам, ведущим наверх.

Тс-с… Хозяева этих теней уже спят. Я знаю, стареют они много раньше, чем начинают взрослеть. И посему, не дай Бог никого разбудить. С похмелья проснётся либо ребёнок, либо замшелый старик. И то и другое испортит Вам всё, даже то, что уже…

…Ступенек всего шестьдесят. До меня. Это вовсе не много – четвёртый этаж, я считаю, что мне повезло. Многим на пятый и выше, а я боюсь высоты.

Усталые после ночной смены руки, бережно, нежно и даже немного с опаской скользят по перилам, отполированным до чистоты бриллианта. Сколько по ним проскользило вот так? И не счесть. А сколько ещё проскользит!

Говорят, было дело, какие-то мерзкие типы внедряли в перила обломки от лезвия бритвы. Так… Ради забавы. Многие люди тогда пострадали. Подонков тех всё же нашли, но, что толку? Перила узнали вкус крови, с тех пор я не верю перилам. Хищные и кровожадные…

Бережно, нежно, но всё же с опаской, - подпольщики на своём поле! И стены вокруг.

Номер моей квартиры «шестьдесят четыре». Если вычислить сумму всех цифр кода двери подъезда у шестидесяти четырёх, получится – двадцать одно. Это «очко». А зовут меня Пётр. Оно важно, поскольку ничто не случайно под Солнцем.

Достаю из кармана ключи, падает на пол перчатка. Капелька валится с воротника – слеза неба. Щёлкает русский замок, поднимает с постели пустую берлогу (как так, без меня она спит?), нарушаю вселенский покой первым шагом, и шелестом брюк, и хлопком по стене, и шепчу:

- Хорошо, наконец – то я дома!

Среди этих стен, я маленький слабый мышонок, забившийся в норку. Стены этого дома – есть мой оберег от всех ужасов мира, живущего так, как я жить не хочу.

Я люблю по-другому, иначе, не так, - стены знают об этом и просто хранят тишину, которой осталось так мало. Но, «в этом мире ещё очень много того, чего «мало», увы. Мне суждено понимать их язык. Ведь хранить тишину – это вовсе не значит молчать.

- Притомился, бедняга? – Спросили они.

- Есть немного, - сказал я, повесил на вешалку плащ.

- И как… Ночь?

- Как всегда. Ничего.

Раздеваюсь. Включаю горячую воду. Слушаю, как наполняется ванна – лучшее место для галлюцинаций и снов наяву, медитативная зона…

Я бы мог стать водой для людей, напоить и отмыть всех собой, да вот только нельзя!

Потому что вода для людей – это страшная тайна. Тайна эта не греет. Всегда…

Принимает форму того, с кем она. Это очень печально.

Автоматически жарю яичницу, варю крепкий кофе, режу батон. Знаю, что после «ночной» обычно все спят, но сны приходят ко мне наяву, я – исключение. Сплю крайне редко. Человеку, живущему в снах, к сожалению, спать – это роскошь.

Впрочем, у меня есть постель.

Это просто матрас, он лежит на полу, застеленный чёрным. На нём две подушки и мягкое, ватное одеяло. Посередине единственной комнаты, прямо напротив компьютера.

На стенах – картины. Их рисовал мой знакомый художник, с моей точки зрения, он – просто гений. В реальном времени, вне панорамы пространства, он рисовал мои сны, элементарно, - смотрел мне в глаза, так, что взгляд его резал мне грудь, прожигал… Живописец всё видел насквозь, видел то, что внутри, видел то, что нельзя. Он не лгал, как другие, напротив. Картины его на глазах оживали, и вдруг: становились частью вселенной; росли из меня, - прямо в космос, как дикие, самые дерзкие, самые смелые джунгли. Души.

За время своей кропотливой работы, он вывернул душу мою наизнанку, заставил меня, как ребёнка рыдать и смеяться, молиться и даже трястись, словно в параличе, зреть себя изнутри. Это страшно и радостно одновременно. Как – то очень легко, невесомо он скинул в меня крайне странные, противоречивые ощущения, они поселились во мне навсегда. Я понимаю, что им суждено, очевидно, остаться здесь после конца. Когда будет музей.

Он смотрел и писал то, что было во мне – зазеркалье…

Потом, помню, мы пили водку. Потом он исчез. Остались картины, пустая посуда и номер его телефона. Набрать этот номер я так до сих пор и не смог. Местные демоны бьют по рукам.

Выхожу на балкон покурить. Дым «Балканской Звезды» ровными струйками вьётся наверх. Ветра нет. Это кончился дождь. Воздух прозрачен и чист, как кристалл. Сизое марево скучилось под козырьками крыш небоскрёбов.

Раньше, когда я смотрел вниз с балкона, я видел много детей, я слышал задорный их смех, наблюдал с интересом, как мячик летал высоко – высоко, рискуя разбить что – нибудь. Было весело, было забавно. Позже, робко сначала, потом всё смелее, смелее, смелее, - начали ставить здесь автомобили. Безусловно, это удобно, когда всё своё на виду, под окном.

Вскоре, как-то внезапно, автомобили вдруг появились у всех. Даже у обветшавших старушек. По одному только взмаху (всего лишь) какой-то невидимой волшебной палочки, или какой-то неведомой мне авторучки, детская площадка превратилась в местную автостоянку. Качели сдали в чермет, песочницы смешали с землёй. Очевидно, что скоро всё смешают с бетоном. Не обязательно быть бабкой Вангой, чтобы такое предвидеть.

Детей наших выжили бесцеремонно. Что им осталось?

Смурые подъезды, с которых всегда выгоняют, сопровождая изысканной выборкой кухонного лексикона. Подвалы, поросшие плесенью, мокрые, тёмные, грязные, где очень любят гулять по ночам участковые милиционеры. И улица, - чёрная, как смоль, дерзкая, как сыть, но всё же до боли знакомая, жутко родная. Моя…

…А вместо мячика что? Элементарно, Ватсон: бутылки; шприцы; парашюты и презервативы. Впрочем, последнее – это уже для дворовой элиты. Те, что проще, без них, им зачем, - зараза к заразе не пристаёт.

Окурок падает в банку, ещё не просохшую после дождя, сразу гаснет. Яичница кажется мне абсолютно безвкусной, - «бумага». Беру с собой кофе.

Компьютер – единственный друг.

Протираю бережно тряпочкой клавиатуру, за ней монитор, вхожу в «ушки», включаю – шипит. Тридцать минут «Соло Шахиджаняна» под незаменимый «Ред Хот Чили Пепперс» - это закон. Иначе приходится думать о том, что писать, это неинтересно. Где начинается разум – кончается музыка. Если сердце – твой инструмент, отрекись от своей головы, ибо сердце не терпит измены, не любит делиться собой даже с тем, без чего пустота.

«Фыва ждал олджа, йцуке, нгроть!» - так сто тридцать раз, и ещё по сто тридцать, ещё и ещё, и ещё, и сознание вмиг отключается, - стоп! Блокировка… Блок Ада.

Теперь подсознание – это и есть Ваше «Я». Остаётся всего ничего – остаётся отдаться ему. Оно – Мастер, оно выше слов, оно – Бог! Разум – марионетка его бесконечности. Вы – творец, если нет, Вы – фуфло и попса. Это правда, её никуда. Была, есть и будет, даже после, когда нас не будет.

Телефонный звонок!

На определителе «Виктор», корявые цифры, их много, но я помню их наизусть, - друг детства, сейчас участковый ГРОВД. Нелегко ему, стало быть, если звонит с утра…

Не отвечу. Чувствую, что он предложит. Только пиво с погонами – деньги на ветер. Общаться, желания нет. Не поднимается палец нажать эту кнопку, скорее всего депрессивная фишка, жидкая перспектива. «Ред Ход Чили Пепперс» поможет не слушать сигналы. Телефон мёртв. Как мне всё здесь надоело.

Друзья через призму пивных «полторашек», подруги, которые станут врагами, знакомые, новые люди, да только всё старое, даже глаза. И всё те же улыбки, и те же приёмы, и тысячи слов, тех, что слышал уже сотни раз, - не вдохновляет.

Нет ничего, что светлее той чёрной, как смоль, или грязной, как сыть…

Мы, как серые мыши, веками снующие в серой траве.

Знаешь всё наперёд. Всё, что было и будет всегда. Даже после, когда нас не будет. И страх оттого, что кончается всё, даже смерть.

Наполняется ванна. Шепчу, как молитву:

«Закрыв глаза, я прошу воду, вода очисти нас, ещё один раз».

Она слышит и я, не снимая ушей, погружаюсь.

- Кто я? – Спрашиваю темноту.

И слёзы текут по щекам. Или это всего лишь две блудные капли той самой воды, сбежавшие с редких волос? Или это роса с той травы, которую я назвал серой?

- Кто здесь?

- Ты добрый, но добра… Не сделал никому, - отвечает из памяти голос поэта Никольского.

Нет ничего, что могло бы держать в этом мире!

Нет даже врагов, что говорить о друзьях? Нет никого, кому нужен мой свет и тепло, и добро и любовь, и печаль и тоска. Моё сердце… Нет никого, кто прочтёт эти глупые строчки, - всё дым. Только жадный костёр на поляне в дремучем лесу, ненасытная печка на даче, и самые тусклые свечи над горсткой дотлевших окурков…. Любят бумагу с моими стихами.

Зачем я здесь до сих пор? И зачем я вообще? Нет ответа.

Где-то читал, что вены вскрывают именно в ванной. В горячей воде. Тогда кровь не свернётся. Неправда, что самоубийцы – это трусы, нет, это неправда. Нет смысла держаться за жизнь, если ты ей не нужен. Нет смысла держаться за мир, если он для тебя уже мёртв.

Вот и бритва. Как кстати.

- Чего же ты ждёшь? – Проурчала ехидно вода.

- Господи, - произношу еле-слышно. – Единый, зачем Ты оставил меня? Ты мой воздух и я без тебя задыхаюсь. Мне так нужен Твой Свет. Если Ты есть любовь, почему я не вижу Тебя? Почему я один во вселенной? Почему мне так плохо? Ведь я так хочу жить! Возьми разум мой в руки Свои, дай мне силы стоять. Видишь Сам, что вокруг одни демоны. Душат меня, с ними тесно. Невыносимо! Вокруг одна тьма. Я заплачу, но Ты не услышишь, я буду кричать, сорву горло, только Ты ничего не узнаешь. Я напишу Тебе песню, но рядом не будет гитары, и песня не станет Твоей. Лукавый её перехватит, и, как всегда засмеётся над рваной душой, а душа… Его подлые слуги сожрут мою душу, вот будет забава! Я очень люблю Тебя, Боже, я знаю Тебя, как Ты есть. Ты прости меня, глупого своего. Знаешь, я очень слаб, ибо я – человек! Сатана… Пусть смеётся над нами. Ведь мы и взаправду смешны…

И вода засмеялась.

Мне показалось, с ней вместе смеются и стены, и мыло, и даже моё полотенце, которое я по наивности жадной считал всегда тёплым и мягким. О, Боже, как я ошибался!

- Это всё, брат, на что ты способен? – Скрипит сквозь наушники ванна злым издевательским тоном.

- Демоны! Бесы! Где вы? – Кричу я. – Выходите, я ваш, если Бог меня бросил! Что вам нужно: пишите на мне; или мной; или всё, что угодно, но только не прячьтесь! К чему маскарад? Я всё знаю. Слышу, как вы скребётесь под кожей. Рвите, черти, меня на куски, пусть всё будет, как вам… Если я, кроме вас, никому здесь не нужен. Смотрите, я здесь, больше я не играю. Я сдаюсь, если это война!

Кончик металла коснулся изнеженной кожи возле запястья. Капелька крови, - ещё и ещё… Нужно глубже и быстро, так медленно я не смогу.

- Господи, милый, зачем мне так страшно?

- Шша, - Кровь пошла по воде.

- Закрыв глаза, я прошу воду, вода, очисти нас, ещё один раз!

И вода стала грязной, чужой, словно улица, та, что снаружи. Боже, как холодно, как одиноко. Как хочется спать. Сны мои, где вы? Как холодно, Боже! Неужели всё это так просто?

Вспомнил маму.

- Мама, прости меня, дурака.

- Не прощу, - вдруг ответила память. – Мне больно.

- Лучше пиво пить с Витькой, наверное. Зачем я ему не ответил?

- Не поздно ещё, ты не умер.

- А демоны?

- Подождут. К ним без пива не в кайф!

- По любому. Ещё ничего не потеряно. Жить! Жить! Жить! Я не трус.

- Так и так…

Выскакиваю из чёрной от крови воды. Бинтую руку. Кутаюсь в полотенце.

- Ура!!!

Напуганная моим идиотским поступком квартира встречает меня настороженно, недружелюбно. Жалюзи не пропускают растерянный солнечный свет. Картинки на стенах прячутся робко в тени.

- Зачем? – Говорят они мне.

- Сам не знаю, дурак. Извините, пройдёт.

Убираю «Ред Хот Чили Пепперс», - как тихо вокруг! Слышно, как дышат стены, как шелестят кирпичи внутри них, видно, как светят ковры, а откуда в них свет? Все домашние безделушки тонут в свете ковров, в темноте, я замечал это раньше, но раньше ковры не светили так ярко, как здесь и сейчас. «Нет времени, кроме сейчас, нет движения, кроме вперёд». Телефон… Пиво и телефон… Самое время. Сейчас…

Всё пройдёт.

Беру трубку, ищу на дисплее короткое – «Виктор», нажимаю на вызов – гудки.

Виктор – человек уникальный. Таких, как он, больше нет. Я знаком с ним уже четверть века, и все эти двадцать пять с лишним лет удивляюсь ему, с каждым годом всё больше и больше. Он весь из противоречий, - непредсказуемый, необъяснимый, неповторимый до безобразия. Он – разумная глупость, огонь и вода, шторм во время вселенского штиля, он есть светлая тьма, святой грешник, дебил и мудрец… И… Всё это одновременно! При мысли о нём я всё время смеюсь, но смеюсь, как-то гадко, как плачу.

Он довольно высок, много выше меня, лысоват, круглолиц и румян, - помидор.

Однажды мы с ним отдыхали в каком-то борделе, вокруг было много людей и все были пьяны, все смеялись и пели, как вдруг…

Прекрасная половина пьяного братства неистово завизжала, в панике бросилась на своих кавалеров, роняя столы и фужеры с шампанским. Кавалеры, в своём большинстве, под тяжестью дам сразу рухнули на пол, не понимая, в чём, собственно, дело. Перемешалось всё, переплелось, - торты на костюмах; селёдка в причёсках; летящие туфли и рваные блузки; стихи, смех и брань; и всё то, что нельзя… То, что нельзя. На минуту бордель превратился в бардак, почему?

Просто по полу бегала мышка. И дамы (о, ужас) узрели её.

Тогда Виктор, единственный, кто оценил все достоинства данной «обстакановки», важно встал в полный рост. С видом английского лорда достал из барсетки сигару – закурил. Затем, лёгким движением левой руки, снял ботинок с лежащего рядом соседа по бару… Уверенно, словно агент 007, бросил его прямо в мышь.

И попал!!!

Мышка сразу откинула лапки.

Это был просто шок. Оглушительные овации, гром восхищения, бури восторга, звон разбитых сердец, звон разбитых обычным ботинком девичьих сердец не стихали тогда до утра. В наших пьяных глазах до утра Виктор был настоящим героем.

Впрочем, только ли до утра? Может быть, для кого–то он им и остался? А может быть он и есть… Настоящий по жизни герой?..

Помню в детстве, тогда, когда Виктор ещё и не думал о том, что когда-нибудь станет героем, мы с ним серьёзно мечтали уехать. Поскорей повзрослеть и уехать. Уплыть далеко – далеко, дальше, чем далеко, глубже, чем глубоко, в самые дикие непролазные джунгли. Туда, где лианы, тапиры, и пальмы до самых небес. Туда, где бананы и обезьяны, и водопады, как в сказке, точат хрустальной водой драгоценные камни, которым две тысячи лет. Где луна совсем близко и небо щекотит собою верхушки деревьев, и можно забраться повыше и пальцем коснуться звезды. Где трава вместо автомобилей, где вместо бензина – роса. Где нет городской суеты и людей, создающих её. Мы хотели стать взрослыми Маугли.

Уединялись, сбегали от взрослых, читали вслух мистера Киплинга.

Подбирали картинки из разных журналов, статьи про тропический лес и играли. Как будто бы мы уже здесь… Вот под этой корягой… Рядом с лемуром и гиппопотамом.

Такая была наша детская тайна. Мечта!

Жаль, что она не сбылась.

Своими руками мы делали стрелы и арбалеты, блуждали по нашим татарским лесам и рыли пещеры в оврагах, и вили огромные гнёзда, как птицы, строили шалаши по чащобам, в надежде на то, что когда – нибудь всё это нам пригодится. В неведомых джунглях, за тысячи километров отсюда. Мы должны были ехать, но, вместо этого, как-то внезапно, вдруг повзрослели. Иногда так бывает, увы.

Как-то раз, уже, будучи взрослым, я пригласил к себе в гости прекрасную девушку. Нежную, словно цветок незабудки, наивную, робкую, точно дыхание ангела. Стройную, хрупкую, очень красивую. Казалось, что прямо с обложки «плэйбоя». Мы сидели напротив друг друга, и пили вино с шоколадом, смотрели какие-то фильмы, и слушали музыку, и целовались.

Мы были в Раю. Её звали Марина, она была чудо. И ближе к полуночи чудо сказало, что любит меня.

Как назло в этот самый момент в мою дверь постучали. О, да, и это был Виктор. Он был невменяем, еле стоял на ногах, да ещё с пистолетом и в форме – кошмар! Бросить его в таком виде я просто не мог. Я открыл ему дверь, он ввалился на кухню и сразу уснул. На полу. Что касается гостьи моей, для неё, без сомнения, это был шок. Мне пришлось потрудиться изрядно, чтобы её успокоить хоть как – то и убедить её в том… В том, что это мой друг, что он очень устал, и, что он нам нисколько не будет мешать.

Она посидела немного, затем, успокоившись, произнесла еле-слышно:

- Такси…

- Что? – Переспросил её я.

- Такси мне, пожалуйста, вызови! Мне… Мне пора.

Так закончилось то, что могло быть очень долгим и очень приятным. Тогда мне казалось, что Виктор убил моё счастье. А Виктор об этом узнал только утром, за чаем. Я разговаривал с ним крайне грубо, был очень зол на него, и даже не подал руки на прощанье. С тех пор Марину я больше не видел.

Виктор, однако, мне позвонил ровно через неделю, пригласил меня срочно к себе на работу, в милицию, в свой кабинет.

- Заходи с утречка, - сказал он. – Прикольнёмся. Есть у меня кое-что… Не оставит тебя равнодушным. Я жду.

Явился я только на следующий день, долго думал, - после того, что случилось, стоит ли мне вообще с ним общаться? Но любопытство – сильная штука, взяла таки верх над гордыней.

Как не пытался, но Виктор не смог притвориться и скрыть своей радости, снова увидев меня.

- Думал уже не придёшь, - сказал он. – Вот возьми, почитай. Классика литературы!

На столе, среди прочих бумаг, лежала толстенная серая папка, сшитая чёрными нитками, с красноречивым названием – «Дело № 2247\52». Участковый небрежно кивнул на неё. Я недовольно поморщился и недоверчиво взял папку в руки.

Это было дело Марины.

Оказалось, Марина – известная в городе авантюристка. Мошенница, проститутка, воровка, наркоманка, дважды судимая. Вот такое «дыхание ангела». Счастье!

Бросило в пот.

- Всё видишь, братишка, - вымолвил Виктор, - зуб на меня заточил? Или камень за пазуху, а?

- Без комментариев.

- Я просто спас тебя, старый.

- Простава с меня. И, - я протянул ему руку, - спасибо.

По двум – трём поступкам из жизни можно создать достоверный, словесный портрет человека. Часто балуюсь этим.

- Попробуй, - предлагают мне тут же картины на стенах.

- Привет… Не сейчас.

- Привет! – Доносится эхом из телефона.

- Привет, старый, ты мне звонил? – Отвечаю.

- До тебя дозвониться, как до Президента, не меньше. Всегда недоступен.

- Я в ванной мылся. Не слышал трубу.

- Да ладно, не суть, тут такое… - Говорит Виктор. Торопится. Что-то жуёт, не успевает глотать. Слышно, фонит Сьюзан Вега. – Я в ресторане, в «Приятеле», знаешь такой?

- Что-то слышал, - смеюсь.

- У меня две «чиксы» на хвосте. Стептизёрши… Фотомодели… Девочки – просто отпад! Одна для тебя, приходи. Будет весело. Я сегодня при «бабках».

- А чего вдруг с утра?

- Кто ходит в гости по утрам… Времени, старый, нет по-другому. Ночью работа, сам знаешь.

- Да, точно, я тоже на этой неделе в ночную.

- Какая удача! Значит, мы ждём? Всё окей?

- Минут через тридцать я буду. Много не пей без меня.

- Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нас! Конец связи! Аля кураж – таймs.

Отключаю трубу.

Скрипя зубами мою посуду, и вспоминаю, что необходимо произвести уборку в ванной, после того, что случилось. Жутко туда заходить.

Включаю свет дрожащей рукой, слышу, как пол деревянный скрипит под ногами, как будто бы плачет, предупреждает о чём-то. Открываю дверь, вижу, - О Боже! Господи, лучше бы… Лучше бы я ослеп!

В ванной, в чёрной и грязной от крови воде лежит обнажённое, бездыханное тело прекрасной, совсем ещё юной девицы. Чёрные волосы, белая грудь, и вены её на обеих руках ПЕРЕРЕЗАНЫ. До безобразия страшно: раны открыты, зияют, и…
…Красное мясо! До жёлтых костей.

Выбегаю из ванной, хлопаю дверью. Второпях ударяюсь с размаху мизинцем левой ноги о косяк, - невыносимая боль! Падаю бровью на плинтус, - похоже рассёк, снова кровь, чёрт возьми, это невыносимо!

Хватаю трубу, нажимаю повтор – снова «Виктор» - «абонемент недоступен», что делать? Что делать? За что мне всё это?

Нервные судороги парализуют всё тело. Липкая, жирная, сладкая кровь с рассечённой брови суетливо ползёт по дрожащим щекам, прямо в губы, на подбородок, капает на пол. Кажется, что кровь везде, - на руках, на одежде, на стенах и на потолке. Сердце стынет.
Что делать?.. За что?

Набираю «ноль два» - женский голос.

-Слушаю Вас. Страшный сержант Вика Транс. Говорите…

Оговорилась, скорее всего, очевидно, не страшный, а старший сержант Вика Транс. Это наверняка. Замоталась совсем на работе, бедняжка. Однако… Какое, однако, странное имя! Какое-то не милицейское вовсе. Как псевдоним у путаны. И голос… Какой, чёрт возьми, нежный голос! Неофициальный. Домашний. Знакомый, - всё бред. Будь, что будет. Вперёд…

- У меня в ванной труп! Обнажённая девушка. Кровь. Запишите мой адрес…

- Не стоит, - доносится с той стороны аппарата. – Ты лучше скажи, как она, ничего?

- Да Вы что там, с ума посходили? Я говорю: «в ванной… Труп». Приезжайте!

Слышу, как в трубке смеются.

- Что? – Кричу, - что? Что смешного?

- Это вовсе не труп, - отвечает мне страшный сержант. – Это я там лежу. Жду тебя. Может быть, познакомимся, милый? Зайдёшь? Слышишь, котик, я очень… Очень скучаю. Мне так одиноко!

Падаю на колени, сжимаю руками виски, упираюсь лбом в пол. Чувствую интуитивно, что-то живое залезло под кожу, внедрилось в меня мистическим образом, ранило в самое сердце. Знаю, что всё это неизлечимо, всё… Всё понимаю. Звуки в моей голове: очень похоже на дождь; напоминает плеск волн; цвет луны рядом с солнечным ликом; и дикие звери вокруг, - на водопой, пить меня!

- Бесы, Вы уже здесь?

- Здесь, всегда были здесь, - отвечает мне тьма.

- Отпустите меня… Господи, где ты?

- Беги! – Командует внутренний голос.

Одеваюсь на скорую руку, шнурую ботинки, хлопаю дверью. Вниз по ступенькам, - перила – нет лезвий, подъезд…
…Снова стылая улица. День…

Бреду, сам не знаю куда, по улице «Энгельса», в сторону ресторана «Приятель». Вокруг магазины, ларьки, светофоры, море автомобилей и люди. Прохожие. Шарахаются от меня, как от призрака, словно я только что с того света – восставший из ада. Знаю, вид у меня не ахти, - весь в крови, бровь разбита, разрезаны руки, одет кое-как, но, что делать? Не объяснять же им всем, что со мной происходит. Всё равно не поверят, у них своя жизнь. Сколько раз я ходил этой самой дорогой? Не счесть… Сколько лет? С каждым камушком на мостовой, с каждой лужей и трещинкой в луже, с каждой древней царапиной, с надписями на стенах. С каждым новым углом, поворотом, прямой, - связано что-то из жизни.

Всё должно помогать, как-то оберегать и любить. Очень сильно любить, а оно отвергает. И душит, и ждёт твоей гибели, лишь оступись. Просто дурно оденься, с утра не побрейся, а ночь перед этим не спи… Ты – чужой! Быстро – быстро… Легко.

Вот какая ты, милая Родина – Мать! Жрёшь своих сыновей, как свинья.

Иду, что плыву по бескрайнему морю, нет у дороги конца. И зачем?

В ресторан в таком виде не пустят, как пить… Если даже и пустят, тогда всё равно не удобно, смешно. Не дай Бог, кто знакомый увидит, с работы, к примеру, или соседи – стыдоба! Эх, ресторан отпадает. И Виктор. А как бы он мне пригодился сейчас! Вот беда. Неохотно сворачиваю с «Энгельса» в парк, что находится возле моей проходной, проходной часового завода, этот парк – тихое место. Народа, практически, нет, лишь берёзки, берёзки, берёзки… И лавочки, лавочки, лавочки… Можно больше не прятать глаза, собраться с собой.

Какая, однако, странная фраза: «собраться с собой», а до этого что? Чепуха. Нужно думать о чём-то хорошем, иначе «труба». Пропадёшь.

Ах вы, лавочки, лавочки, милые лавочки! Сколько у нас с вами связано: самые первые, самые светлые, тёплые, летние, самые летние вечера в жизни; стыдливые взгляды, нежные прикосновения! Первое: «до завтра», первое: «прощай». Время, где моя юность? Сердце тает, как снег на углях. Я, пожалуй, присяду…

Отдышусь. Ведь собраться с собой иногда так непросто.

Вот она – лавочка лавочек!

- Здравствуй. Здравствуй, родная старушка, совсем не меняешься, надо же! Можно я на тебе посижу? Слышишь, милая, не помешаю?

- Ничуть, - отвечает она. – Даже очень приятно, что ты меня вспомнил. Садись.

- Неужели и ты тоже помнишь меня?

- Обижаешь. Совсем обижаешь, родной. Как я такое забуду? К примеру, такое, как ты…

- Ладно. Верю я, моё чудо в царапках, не продолжай. Неохота краснеть. Ностальгия сегодня мне не к лицу. У меня, понимаешь, проблемы. Впрочем, прости, дорогая, тебе не понять. Это личное – полная шизофрения. Сам ни во что не въезжаю.

- Да уж… Куда уж нам здесь, деревянным, - скрипит лавочка.

Стая серых ворон кучится на лохматой берёзе, прямо над нами. Шипит сумбуром из тысячи крыльев, полощет пухом немытым застывшую осень.

- Прости, крошка, я не хотел.

- Посмотри! Пока нет никого, есть возможность. Я буду рядом. Шизофрения – не страшно, гораздо страшнее, когда её нет.

Одна из ворон вдруг становится белой, спускается к нам, подползает вплотную. Смотрю на неё, вижу – ангел! Лицо человечка, и ручки, и ножки. На глазках – очки, почему-то без стёкол, и сквозь них видно всё, даже то, чего нет. А на ножках – листочки! Листочки кленовые, жёлтые, красные, дюже коварные, хитрые, словно опали недавно. Хотя, видно, что прошлогодние, - штопали их.

- Познакомься, - говорит лавочка, - Ляля. Просто мой друг.

Ангел плавно взлетает, крыльями гладит мне волосы, шелестом перьев ласкает мне щёки, виски, нежно трогает губы… Садится ко мне на плечо. Ощущение, будто меня уже нет, будто я – это сон.

Пытаюсь произнести:

- Очень приятно! Вот так…

- Потом, - шепчет ангел, - потом, всё потом. Ты – ещё, я – уже! Всё трава, знаю, тянет наверх. Видишь небо… И свет. Это всё, что нам нужно, поверь. Мне забыть о корнях? Они грязь.

- Они грязь? – Повторяю, как под гипнозом.

Вижу, чувствую, что-то уходит, никак не догнать, бью себя по щекам. Стая серых ворон шумно, дерзко снимается с веток, роем страшным гудит, пулей мчит в небеса.

- Навсегда! – Стонет лавочка, - сыро, Господи, Ляля, как сыро!

Раньше я много читал, или слышал о том, что такое и как люди сходят с ума. Что такое депрессии, мании, галлюцинации, фазы. Это страшно, всё это пугает меня до сих пор: эти иглы; тампоны; решётки на окнах; пижамы; халаты… Искренне жаль тех людей. Только, Господи, я и представить не мог, что такое случится со мной! Да, я болен. Здравствуйте, я сумасшедший, ура! Просто я вижу ангелов, я говорю с ними – это конец. Неужели всё это болезнь? Заурядно. Но, Боже, как всё здесь реально, как всё ощутимо, как всё до безумия правдоподобно! Да, до безумия, именно так. Я безумен, прощайте, счастливые люди. И разум… Прощай!

- Дядя Миша на гвоздь встал сегодня. Умрёт скоро, жаль, - говорит ангел быстро, мне в самое ухо, как скороговорку. – Пасеку нынче Чижу продадут. Жалко пчёл.

Сердце замерло, перехватило дыхание, страх сковал слабое тело. В парке нет ни души, как в дремучем лесу – тишина. Только вдруг, - чёрт возьми! Дядя Миша идёт по тропинке… Гуляет. И прямо ко мне, как назло. Дядя Миша – сосед, живёт рядом, почти что родня. Знаю его превосходно, всю жизнь, с малолетства. Пасека здесь у него, совсем рядом, на даче, в лесу. Чёрт возьми, чёрт возьми! Боже, всё совпадает, Господи, Господи, он же хромает. На левую ногу! Помниться, он никогда не хромал.

- Добрый день, молодой человек! – Говорит дядя Миша, - как жизнь?

- Добрый день, - изрекаю, здороваюсь за руку. – Что, дядя Миша, гуляем?

- По стариковски. Что нам, время есть. Вот дышу свежим воздухом. Сам как? Отдыхаешь сегодня?

Улыбаюсь, смотрю на него дружелюбно и преданно, изо всех сил пытаюсь скрыть все свои катаклизмы. Вижу – не удаётся. Тревожно со мной старику.

- Скажи, дядя Мишь, только честно, пожалуйста, мне это важно! Вот здесь вот, смотри, странного нет ничего? – Спрашиваю, щекочу грудку Ляле.

Ангел смеётся. Так громко, что больно ушам.

- Вижу, конечно, - мямлит старик. – Поспать тебе надо, вот что. Мятый какой-то, больной…Прихворал что ли малость? Жалко, однако, смотреть на тебя. Ты пошёл бы куда, или, что? Э-эх, молодёжь…

Я стою перед ним не могу устоять, весь трясусь, как танцую, - знобит.

- Что с гвоздём? – Говорю, - извлекли?

- А откуда ты знаешь про гвоздь? Вот дела! – Удивляется дед, - никому ведь ни слова! Ей – ей… И прошло то всего ничего. Лихо, лихо, однако. Однако.

Озадаченный дядя Миша уходит. А ползёт вслед за ним по пятам, словно тень…

…Старуха с косой на плече.

- Слышишь, Петя, пойдём домой, а? – Шепчет ангел с плеча. – Вика там уж совсем извелась. Ждёт тебя, не дождётся, - невеста! Оливье приготовила, тортик медовый. Не обижай её, солнышко, будь человеком.

А в ответ тишина. Тишина и покой.

Кто такая она, Вика Транс?

Просто демон, который заставил меня написать эту странную книгу.

Пётр Крестников.

АУДИОВЕРСИЯ http://www.alistazara.com/inkazan.php


…Однажды, после одной грандиозной попойки, меня угораздило вляпаться в мерзкую, гадкую, крайне нелепую и, очевидно, не свойственную моему тепличному характеру ситуацию. Не знаю, как это вышло, но, только, проснувшись, я понял, что очутился в Казани. За сто километров от дома. Зимой! В жуткий злющий январский мороз, без документов и, разумеется, без копейки в кармане.

Как назло, в этот самый момент, в этом городе, у меня не было ни одного знакомого мне человека.

А на мне было чёрное, лёгкое полупальто, брючки «стридж» и осенние полуботинки. Конечно же, беленький шарфик, - без белого, чёрного нет, и фуражка из кожи. Обычный демисезонный «прикид», абсолютно не приспособленный для защиты своего обладателя от местной рождественской стужи. Слава Богу, в кармане была почти полная пачка «Балканской Звезды», зажигалка, и… В общем всё! В остальном же, в карманах моих было пусто. Примерно так, как в моей голове. Не убрать, не добавить.

А вокруг выл голодный, чужой, жуткий ветер. Здесь была уже ночь, потому… Потому что вокруг было как-то зловеще темно. Темно, холодно и одиноко.

Никаких, даже самых мифических признаков кайфа. Полнейший облом.

Я поплёлся на железнодорожный вокзал, чисто интуитивно. Заблудиться почти невозможно, все дороги татарской столицы ведут к «Снежным барсам», так мне говорили. И, кроме того, на вокзале всегда очень много народа, всегда есть возможность погреться, спрятаться как-то от ветра, отвлечься, решить для себя, что, в конце концов, мне делать дальше. Как выбираться отсюда? Домой…

А тем временем ветер крепчал. Повалил густой снег. И снежинки его были вовсе не мягкими и не пушистыми, как мы привыкли. Это были совсем не снежинки, а иглы какие-то острые, жесткие – жесткие, быстрые – быстрые и… Вездесущие. Они больно царапали открытые участки моего тела, забирались в носки, под пальто, обжигали лицо и особенно уши.

Уши мои онемели практически сразу, следом за ними оцепенели конечности – руки и ноги. В скорости, я полностью перестал чувствовать своё тело, жутко замёрз.

Я брёл мимо витрин магазинов, киосков, ларьков и деревьев, и всё в тот момент для меня было ярко далёким, совсем не доступным, чужим, откровенно враждебным. Казалось, что мир этот – вовсе не мир, а другая планета, переполненная равнодушными ко всему гуманоидами. Правда, будет не лишним заметить, что гуманоидов мне на пути попадалось не много. Но, даже и с этими редкими экземплярами вступать в контакт я никак не пытался. Потому, что я знал, что я лишний на этой планете. И я…

…Я, увы… Никому здесь не нужен.


ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЯ - http://alistazara.com/read/inkazan.php

АУДИОВЕРСИЯ - http://www.alistazara.com/inkazan.php

Пётр Крестников

Главная тайная истина всех земных философий заключается в том, что человек не может понять законов природы и мироздания. Поэтому все философы всех времён и народов – либо аферисты, либо идиоты. Если они получают, получали реальную выгоду от своей философии, значит, они аферисты. Если нет – идиоты. Философов – идиотов сейчас очень мало. В основном они все уже спились; или в психушках; или гниют на помойках, бомжуя. Философы – аферисты процветали, процветают, и будут процветать до тех пор, пока мы хотим, чтобы нас «разводили, как кроликов». Спрос на «лапшу» у «ушей» всегда очень большой. Каждый технически грамотный человек знает о том, что любую сложную конструкцию начинают делать с конца. Сначала производится подробное описание системы механизма, который должен быть создан. И уж только потом начинаются поиски способов, средств, инструментов и приспособлений для достижения цели, - практического воплощения созданного ранее подробного описания.

ПО ЭТОЙ СХЕМЕ СДЕЛАНЫ ВСЕ СЕКТЫ В МИРЕ.

Сначала идёт разработка базовых ценностей новой религии, с помощью которых программируется сознание и поведение людей – будущих сектантов. Как правило, такое описание занимает не более страницы печатного текста в формате «А – 4». Потом начинаются поиски способов, как эффективнее внедрить в головы своих подопечных эту программу. Сложность заключается в том, что внедрять надо так, чтобы никто не понял секрета короткости и простоты исходного материала. Необходимо его усложнить. Для достижения такого эффекта используются толстенные запутанные книги типа «Библии», «Талмуда», «Каббалы» и.т.п..

Очень яркий пример – «Капитал» Карла Маркса.

Книга «Капитал» - инструмент для внедрения в головы масс базовых ценностей новой (в то время) религии – коммунизма. «Коммунизм» с точки зрения эзотерики – самая обыкновенная секта.

Такая методика безотказно и безупречно работает уже многие тысячи лет. На разработку новых видов информационного оружия массового поражения, правительства всех территорий мира традиционно тратят огромные деньги. Всё это лишь для того, чтобы сделать тебя своей марионеткой.

Отсутствие эзотерических знаний создаёт в сознании вакуум. Вакуум всегда стремиться к самонасыщению. Именно поэтому людям присуще религиозное чувство.

РЕЛИГИОЗНОЕ ЧУВСТВО - ЖАЖДА САМООБМАНА.

Любая идеологическая диверсия против тебя становится возможной только в том случае, если ты этого хочешь. Лохотрон – дело добровольное. Хочешь, чтобы тебя «развели» - «разведут».

Чаще всего искажённая модель мира более приемлема для человека, чем реальная картина бытия. Примитивным подтверждением этого постулата является банальный алкоголизм. Человек инстинктивно стремится уйти от реальности, потому что реальность, в которой он живёт, чаще всего – безобразна. Постоянное навязчивое ощущение того, что в этой жизни срочно нужно что-то менять, приводит к бесконечным мытарствам и суете, уводит личность от главных насущных проблем, убивает её. Что собственно и нужно сектантам. Им не нужны здоровые принципиальные личности, им нужны расщеплённые зомби.

Дурак умного не «разведёт».

По этой причине мир, безусловно, стремится к тому, чтобы ты обязательно стал дураком.

Чем скорее, тем лучше. На это направлено всё. Посмотри вокруг – ты увидишь.

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ СТРУКТУРУ ВЛАСТИ УМНЫХ НАД ДУРАКАМИ.

В этой простой фразе есть ответы на все вопросы обществознания.

Никакого обществознания нет.

Есть «глобальный лохотрон».

«Чёрный квадрат» Малевича – символ этого «лохотрона»

Для того чтобы покорить человечество вовсе не обязательно создавать что – то гениальное. Достаточно изобразить на холсте простую геометрическую фигуру и правильно внедрить этот образ в сознание «лохов». Человечество – у тебя в «кармане».

Пётр Крестников

Крыши домов, как густым молоком, заволокло белым туманом. В тумане тонули верхушки мохнатых елей – великанов и прошедшая ночь. Краешек красного солнца уже показался из-за бугра, но ещё не успел погасить последние, самые сильные звёзды. В деревне скрипели калитки, орали уставшие от ночного безделья коровы, хрипели проспавшие рассвет петухи – тунеядцы. Лесные тропинки притихли в ожидании редких прохожих. К озеру, как на работу, сбегались ранние люди.

Первым сюда прибежал дед Еремей.

Закинув свой поплавок на «привычное место» он ждал, радуясь и наслаждаясь природой. Вчера не клевало, мешал порывистый западный ветер. За сутки погода сменилась - появилась надежда. Дед Еремей верил приметам, – туман предвещал хорошее утро…

…За отворотом столетней фуфайки уютно томился вчерашний «пол-литра». Придурок Терёха забыл про него, напоровшись до дури. А дед по-хозяйски «заныкал» бутылку. Среди обгоревших поленей она пролежала всю ночь, и… Наконец, дождалась…

Куст ивняка надёжно скрывал Еремея от любопытных коллег – рыболовов. Делить такое прекрасное утро с кем-то ещё старику не хотелось. Поплавок не шевелился. Однако могучая ива скрывала от посторонних не только старого деда.

В сетях её таинственных листьев спрятался ловко заветный стакан – одиночка. Старик использовал эту посуду только по настроению, в самое приятное время, - стакан давно стал для него лучшим другом. С ним дед Еремей делил радость и горе, богатство, и нищету уже многие, многие годы. В минуты тяжких страданий за судьбы несчастных людей старик обращался к нему, как к Святому, с покорностью и бесконечной любовью глядя в прозрачные стенки. Стакан отвечал ему тем-же…

Он всегда беседовал с дедом, отгоняя «зелёных чертей» от «привычного места». Черти жадно хватались за поплавок, издеваясь над Еремеем. Старик часто дёргал удило впустую. Впрочем, именно в эту секунду думать о глупой рыбе ему не хотелось. Прежде всего, считая себя деловым человеком, в такой ответственный для организма период, старый солдат колхозного фронта не позволял себе отвлекаться по пустякам. За каждой стоящей мыслью должно последовать дело! Дело превыше всего! Делу нельзя изменить! Ни за что… Никогда…

Словно герой, дрожащей рукой, дед Еремей раздвинул крону приземистой ивы. Ветки слегка зашуршали, затем подались, - добровольно открыли счастливому взору искомую пустошь. Стакан – одиночка, как часовой, ревниво стоял на посту. Старик украдкой глянул вокруг, нежно извлёк его из тайника. Стекло отражало раннее солнце, слепило глаза и пророчило радость. Голова ужасно болела, а древнее тело тряслось, как стебель ослабшей осоки.

Похмелье…

Хорошо, что лекарство уже под рукой!

Да, приметы – надёжная штука. Туман всегда предвещает хорошее утро.

Дед Еремей откупорил бутылку. Пахнуло до боли знакомым пшеничным угаром. Запах скомкал морщины лица в недовольной, но смачной, привычной гримасе. Старик робко сплюнул больной отравленный воздух. Лёгкие профильтровались, загребли в себя влажную свежесть.

Стакан наполнился наполовину.

Вокруг ни души…

Зеркальная гладь водоёма покоила тонкие нервы. Старик Еремей томно ухнул и разом выпил щадящую жидкость. Внутри потеплело.

Голова слегка закружилась и вдруг стала лёгкой, как облако пыли. Рука инстинктивно сползла в дырявый карман, - сушёная рыба! Что может быть лучше?..

Питьевой этиловый спирт медленно, но изысканно верно расползался по телу, подкрепляя своим колоритом каждую клеточку древнего деда. Озеро, на глазах становилось весёлым, приветливым и непосредственным, как эфемерное чудо, разделившее трапезу с Еремеем – кормильцем.

-Привилось! – Пробурчал в кулак рыболов, комфортно откинулся, облокотясь на дюжий пригорок.

Кусочки сушёной густёрки застревали в зубах. Чешуя падала вниз, пропадала в траве. Деду значительно похорошело. Жизнь снова прикинулась нужной и выгодной штукой, как в доброе старое время.

Что ещё нужно для настоящего счастья?

Дед бережно спрятал бутылку обратно в фуфайку и растянулся в тени пушистой берёзы. Птицы порхали с ветки на ветку, воя уныло симфонию нежного детства. Мураши – трудолюбы, как антилопы, скакали по лугу в поисках пищи и приключений. Злые стрекозы гоняли по озеру добрую мошку. Мошка противно кусала поверхность воды, кормила собою пузатых мальков. Мальки теребили крючок Еремея. Они знали наверняка, что эта снасть всё равно никого из них не погубит. Да и рыбак… Не того пошиба. Не приспособлен он для такого серьёзного дела, как рыбная ловля.

Еремей, как и все старики, слегка похмелившись, любил подремать. И сейчас, он, как младенец, засопел на берёзу своим кривым носом, сладко причмокивая губами и виртуозно жестикулируя правым усом по периметру воображаемой четырёхмерной фигуры. Что снилось деду в эти минуты?

Может быть дети, которые неизвестно куда разбрелись, позабыв навсегда отчий дом и родную деревню?

Может быть дорогая жена, что лежит под землёй уже двадцать пять лет?

Может быть лучший друг, верность которого стоит стакан самогона?

Нет!!!

Наверное, снится работа? Сотни коровьих хвостов и копыт, смешанных вонью с «душистым» навозом? Смена по двадцать четыре часа и зарплата в две дюжины чёрствых буханок овсяного хлеба?

Может быть, сняться враги? Думать о них всё же много приятнее, чем о продажных друзьях.

Нет!!!

Наверное, всё-таки снится ему поплавок… И краешек красного солнца, что уже показался из-за бугра, но ещё не успел погасить последние, самые сильные звёзды…

…Спать пришлось недолго.

Лес вовсе не был таким уж пустым и безлюдным, как показалось на первый взгляд Еремею. Лес жил своей бурной утренней жизнью. Словно злобный шакал, по лесу рыскал непохмелённый Терёха. Молодой, подающий надежды механизатор, в поисках деда умудрился сбиться с дороги. Падая, постоянно втыкаясь больной головой в корабельные сосны, Терентий Павлович Губин вставал и усилием воли опять заставлял себя двигаться дальше.

- Так вот ты где спрятался, старый ты хрыч! – Завопил Терёха, в конец, разглядев на кустах забалдевшего Еремея, - с утра, паразитина, когти намылил! Кореша кинул… Где пузырь мой, собака?

Еремей ещё до конца не проснулся, но уже понял, что прекрасное утро кончалось. Злобный Терёха смотрел на него, как на врага. Озеро почернело, зарябило, перестало радовать глаз. Озеро топорщилось несмелыми беляками.

- Да здесь он, Терёшенька, здее… - недоговорив, Еремей распластался в скрюченной позе, схватился за сердце, и… УМЕР.

Страшно.

Потому, что так просто…

Россия.

Пётр Крестников.

Он проснулся. Над монастырём стояла глубокая ночь. Давно кончились «правила», все братья спали. В правом углу его кельи, над древней обшарпанной, кожаной книгой с крестом на обложке, горела лампада. В иконах томился огарок свечи. Я сидел в изголовье. Я ждал… Уже долго… Я ждал, когда схимник откроет глаза…

- А ведь я тебя, Витенька, видел во сне, - сказал старец, с трудом выбираясь из грубого драпового одеяла.

Схиигумен Отец Алексей жил в самой большой, двухкомнатной келье обители. В глубине этой кельи, из древних камней был изложен камин. Вокруг стола, изготовленного из осиновых прутьев, покрытого шкурой какого-то дикого зверя, стояли деревянные пеньки. Пеньки служили гостям табуретками, возле стола.

Я сидел на одной из таких табуреток, наблюдая за старцем. Монах управлялся с камином. А я грешно думал, что батюшка очень похож на коварного лешего из детских сказок, столь необычен был его заспанный, полурастрёпанный вид. По сухому, жилистому телу отшельника можно было изучать анатомию. Настолько оно всё светилось, а в тусклом свете лампады и вовсе казалось прозрачным.

Между тем, дед Алексей уже ломал сухие веточки и бересту, которую он собирал для себя только сам, в заповедном лесу, недалеко от обители.

- Я, м, солнце моё, ведь давно в своих снах тебя вижу. Вижу… Всё вижу, солнце моё! Знал о том, что придёшь. Только ты всё кругами…
Вокруг всё, да около. Да… А ко мне не заглядывал? Экий проказник!

- Заблудился я, Отче, по жизни, - ответил я старцу.

- Понятное дело оно, как здесь, солнышко, не заблудиться? – Подтвердил мне отшельник. – Кругом бурелом. И следов людских нет. Одни демоны рыщут, да добычи ищут. С пути всех сбивают, таких дурачков, вот, как ты. Ты ведь как думал, Витя, когда ко мне шёл? Найду деда Алексея, он мудрый, меня разберёт, как машинку стальную, разложит запчасти по полочкам, выбросит лишнее, нужное вставит и всё??? Я найдусь и враз стану другим. Новым стану, налажусь?.. Все грехи мои сразу, как с гуся вода?..

Старец с ехидцей взглянул на меня, будто пронзил моё сердце насквозь.

- Верно, батюшка, всё так и было.

- Вот и все мы такие, сынок. Без труда получить, всё желаем. А оно не бывает ведь так, без труда. Боженька, Он ведь чего от нас хочет? Да всего ничего, чтобы мы с тобой душеньки наши почистили, вымели хлам, прибрались, как хозяева в кельях заброшенных, мысли пустые оставили там, за калиткой, зачем они нам? Ты подумай! Тогда Он и милость Свою нам проявит. И помощь окажет. А может, и нет? Ишь, на всё Его Воля!

Засмеялись.

Затрещал огонь в камине. По келье разошёлся благовонный аромат.

- Вот и слава Тебе, - сказал старец Алексей, - сейчас квас будем пить. Знатный квас у меня, сам квас ставлю, люблю это дело. А чай я не пью. Он дурит.

Квас разливал он из чайника, чайник был полон. Из горлышка чуть пролилось на огонь. Раздалось шипение.

-Такой древний чайник теперь можно видеть, наверное, только в музее, - подумал я. И только позже сообразил, что отшельник действительно ждал меня, знал, что приеду, если чайник уже был наполнен, вязанка дров приготовлена. – Истинно, всё насквозь видит и мысли читает. Как странно!

- Экая невидаль, мысли читать! – Улыбнулся монах, присаживаясь ко мне. – Солнышко ясное, дитятко малое, их и читать то не надо. Тишину надо слышать… Покой… Разум чистым быть должен, как небушко, вот и наука. Всё слышать будешь, увидишь, коль так. Это вовсе не чудо, ничуть. Нет, не чудо, совсем. Это каждый так может. Ка-аж-дый! Э-эх, баловство! Горе с вами, ребятки.

Глядя на огонь, отшельник притих. Я тоже не решался продолжить беседу. Воцарилась зловещая пауза.

Два человека: один бородатый, сутулый и немощный инок; другой – сорокалетний мужчина, заблудший в дремучей тайге своей собственной жизни. Сидели в обители монастыря тёмной ночью у доброго пламени и… Просто грелись.

Для каждого из них эта встреча была очень важной, поскольку встретились они на поворотном моменте своих непростых дорог – судеб. Это чувствовал каждый из них, и поэтому оба молчали. Каждый с жаждой вкушал тишину.

Между тем, келья наполнилась запахом леса, деревьев и трав. Как-то стало уютно, тепло и спокойно. Всё случилось само по себе, по-домашнему просто.

- Зло правит нынешним миром, - прервал паузу старец, бесы из земли вышли. Вселились в людей. Люди, Витенька, стали, как бесы. Превзошли своими злодействами всех допотопных людей. Воровство, скверна, смертоубийство вошли нынче в обычай. Нет страха пред Богом. Нет больше святости, солнышко ясное, никаких норм. Торжествует суждение, зависть, злопамятство, ненависть, тупость, вражда. Любостяжание, прелюбодейство, да похвала грязным блудом. Зачем такой мир?

Я почувствовал, как необычно, вдруг взволновался Иигумен: лицо его бледное вдруг покраснело; глаза заблестели во тьме. Алексей встал и направился в тёмный подвал, что закрыт, был невидимой крышкой, прямо напротив камина. Вскоре он появился оттуда с тетрадью. Тетрадь была толстая, в золотом переплёте, с застёжками, видно было, что схимник ей дорожил. Он сел близко к огню, открыл книгу и начал читать:
«Наступит двадцать первое столетие, я вижу. Будет оно несравнимо страшнее, чем все предыдущие от Рождества. Народ того времени станет безликим и разум людей помрачится от плотских страстей. Бесчестие и беззаконие наречётся законом. Одикнут везде человеки, ожесточатся, превратятся в чудовища, много страшнее зверей. Дети возненавидят родителей, внуки и внучки – своих стариков, пропадёт любовь в семьях. Скромность и целомудрие назовутся посмешищем, признаком слабости. Блуд и распущенность воцарят над потомками Евы с Адамом. Ложь достигнет своей высшей власти!

Горе тем, кто в то время накопит сокровища! Грузом станут они во геене. Священники же христианские, от Патриарха до дьякона, станут мужьями тщеславными, гордыми, сребролюбивыми, не различающими, Тьмы от Света. Храмы будут они восстанавливать, купола и кресты золотить, холить внешнюю прелесть. Храмы встанут красивые! Очень красивые! Добрые… Живые Храмы…

Да только вот христианину, покорному Богу, нельзя будет их посещать. Повсюду будут иконы, и люди в церковных одеждах, только всё это – жалкая видимость, а внутри – отступление, тлен. Только ересь и блуд!

Количество, называющих себя христианами, увеличится в тысячи и миллионы, - пустая наружность, обрядность, а всё вместе – ложь.
Монахи оставят пустыни свои и пещеры, потекут вместо них в города, где воздвигнут огромные здания, словно палаты царей. Вместо любви к нищете и затворничеству, возрастёт их любовь к собирательству мирского блага, они поклонятся Мамоне. Смирение сменится гордостью, гордостью, а не гордыней, ибо многие возгордятся познанием, книгостяжательством, а не любовью. Воздержание сменится чревоугодием. Не будет ничем отличаться монах от мирянина, только одеждой. Будут жить среди мира и в мире, а называть себя несправедливо – монахами. Деньги будут просить у людей за Деяния Бога. Вижу всё, как убийство и кража господствуют в обществе. Люди безумствуют. Кто не безумствует, им говорят, что ты плох, не от мира сего. И клюют»…

На этом затворник захлопнул тетрадь, пот выступил жирными каплями на его красном лице. Он провёл рукой по голове, затем встал, спрятал тетрадку обратно в подвал, закрыл бережно крышкой и опустевшими, мёртвыми, бледными от страха глазами, беспомощно уставился на огонь. Я обдумывал то, что услышал и внимательно смотрел на пророка. Дед Алексей молчал долго, по всему было видно, что его переполняют грустные мысли и переживания. Потом, вдруг, Святой улыбнулся и заговорил:

- Откровение, солнышко. Пятьдесят лет назад написал во грехе эти строчки. И каюсь за это до сих. Ведь сбылось всё до капельки, Боже, как жаль. А теперь отдохнуть тебе надо. Устал ты с дороги, однако. Да и от встречи со мной утомился, старик ведь, чего там. Устают что-то многие, так уж. Не знаю. Поспи, солнышко ясное, пусть приснятся тебе только самые сладкие сны. А уж я помолюсь…

После этого, я почувствовал, что в моё тело вливается что-то незримое, некий сладкий и тёплый эфир, про себя я назвал его так: он – «сияние неземного блаженства». Покой. Объяснить про него невозможно. Он живой, добрый, мирный и ласковый, он всегда вокруг нас. Келья вдруг закружилась вокруг меня в сказочном круговороте, я мгновенно уснул. И снилось в ту ночь мне действительно что-то прекрасное, неуловимое, милое, - это была настоящая сказка!

Не видел я только того, как дедушка взял меня на руки, и, как младенца, отнёс ласково на свою коечку. Потом укрыл заботливо одеялочкой, а сверху шкурой медвежьей, подоткнул под бока и под ноги, чтобы не дай Господь, не надуло. Перекрестил, чмокнул радостно в лоб, по-отцовски.

- Спи, дитятко, спи, золотой. Всё пройдёт, подожди. Твоей жизни ещё впереди много – много, не то, что моя… Уж совсем на закате. Недолго уже. Бог привёл тебя, Виктор.

А потом старец вышел наружу. До утра простоял он под звёздами, тихо – тихо читая молитвы и перебирая в руках свои ветхие, верные чётки. Он смотрел в это небо и видел, он видел своими глазами начало, - начало конца. Последний путь стал для него сном «пришельца из нового мира». Близкая перспектива бессмертия не давала покоя.

Надо честно признаться, не сразу дошло до меня, где нахожусь, когда я проснулся. Но как осмотрелся вокруг, тут же вспомнил всё: волшебную встречу с дедом Алексеем; пророчества старца; его откровение; полное драматизма и безысходности. Глаза мои заблестели от слёз.

- Слава Богу за всё, - прошептал я в пьянящем бреду пробуждения.

Скинул нагретое телом своим одеяло и скоренько – скоренько, как молодец, быстро спрыгнул на пол.

В эти секунды я чувствовал себя удивительно свободно и легко, мне казалось, - спал я очень долго, может быть целую вечность, и в это прекрасное время в душе моей всё улеглось. Как-то всё успокоилось, вокруг чудодейственным образом воцарилась гармония, к которой я так не привык. Очевидно, за время чудесного сна, в душе моей произошли перемены, мой внутренний мир изменился, ушли мои страхи, тревоги и переживания. Добиться подобного состояния хоть ненадолго, я желал много раньше и долго, но думал, что это никак не возможно, вот так, за одну всего ночь.

- Без сомнений, старец Алексей – чудотворец, - подумал я, - он меня исцелил. Этой ночью он просто изгнал из меня моих бесов, что терзали меня, может всю мою жизнь. Я вдруг понял, что я стал другим.

Снаружи в келью падал высокий луч солнца. Мне казалось, что я здесь уже не впервые. Иногда так бывает, - ощущаешь, что был здесь когда-то давно, и не просто был здесь, а жил здесь очень долгое – долгое время. Всё знакомо тебе. А сам старец Алексей уже не был чужим, стал до боли родным, близким мне человеком.

-Вот и ладно, и всё. Слава Богу, - ворчал нехотя старец. - Все они, Витенька, как ни крути, твари Божьи, - и бесы, и сытики… Даже сам Дьявол! Конечно, а что? А ты, милый, как думал, что нет? Вот, нуждаются, бедные, в теплоте человеческой, в нашей. А мы? Холодно им, понимаешь, во тьме, словно в яме сырой. Зябко там. Тень, только сам посуди, ведь она же слепая, не смотрит на солнышко, некогда ей, всё дела! Одиноко им там. Ты не слушай, родной, никого. Я скажу тебе так: главный ключик ко всем чудесам – это наша любовь. Только наша, ничья. Вот и вся тебе скрытая истина – тайна. Больше нет никакой, не ищи.

После этого, старец, пока остальные монахи были на службе, пригласил меня прогуляться по местному лесу. И я с удовольствием принял его приглашение, даже не догадываясь о том, насколько оно может стать занимательным.

Всё это утро Отец Алексей улыбался. Каждое слово он произносил с необычной, какой-то мистической нежностью. С каждой веточкой, с кочкой, с развилкой, с овражком, со сломанной палкой на ёлке, он вёл задушевные беседы. А те будто слышали старца и всё понимали. Однажды мне показалось даже, что берёзка одна поклонилась ему, очевидно в знак радости встречи, а может быть в знак уважения, может быть просто из вежливости. И вообще, во время нашей прогулки по лесу я понял, что путешествую по какой-то таинственной, доброй лесной сказке. По сказке, в которой Старец Алексей был настоящим хозяином. Ибо всё, что окружало отшельника, благоухало, и было наполнено необъяснимой сердечностью, сладостью, теплотой чувств. Схимник, безусловно, понимал язык птиц, зверей и растений. Вокруг него, куда бы он ни пошёл, всегда кружила стайка бойких птичек. Птички смело садились на голову и спину деда, порой облепляя его с головы и до пят. В таком виде Иигумен и вовсе смотрелся каким-то нелепым лесным существом, нереальным созданием дикой, нетронутой человеком природы.

От осознания происходящего, голова моя, буквально шла кругом.

Да и вот ещё что…
Пока я был здесь, мой старец не ел ничего. Я кушал с монахами в трапезной, дед Алексей её не посещал.

- Интересно, а чем он питается? – Думал я всё это время.

Только очень стеснялся спросить. Однажды старец, в очередной раз подслушал мои сокровенные мысли.

- Я, по правде сказать, моё солнышко ясное, очень давно, ничего, кроме кваса не употребляю, - сказал он.

От удивления я, как-то даже присел. Сбил меня окончательно с толку старик. Но отшельник не дал себя ждать, поспешил сразу всё объяснить:

- Может, слышал, когда выражение: «питаться Духом Святым»? Вот и я, Святым Духом и сыт. Это просто. Сподобил на эту возможность Господь. Так и всё. Благодать. Ничего мне не нужно из пищи. Знаешь, Витя, такая свобода!

Тогда вспомнились мне слова из «Евангелия от Матфея»:


«Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа, не больше ли пищи, и тело – одежды? Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их. Вы, не гораздо ли лучше их?» (Гл. 6. 25-26.).

Понемногу я стал обживаться на новом месте. Только после этого, отшельник, наконец-то завёл разговор, за которым я, видимо и приехал. Старец сам посчитал это нужным.

Однажды ночью, как всегда после «правил», Схиигумен Отец Алексей неожиданно начал рассказывать мне про себя.

- Солнышко ясное, радость моя, как же, Боже, давно это было! Юным был я, сын мой, сила текла водопадом могучим ещё в моём теле. И, вот, шло моё тело по миру в мучительных поисках истины, в поисках Бога. Много лет шёл я, и многое видел, пока, наконец, не добрался до «Места Святого». Оно, Витя, есть. На карте его не ищи, не найдёшь. Это «Место Святое» немногие знают. А которые знают и знали, давно уже Богу преставились. Один я из них, стало быть, и остался. Один на Земле.

Там, на «Месте Святом», я и начал своё послушание Боженьке.

Вот скажи мне, сын мой, что является главным в служении Богу?

- «Закон Божий», наверное, до мелочей исполнять, и все «правила», что прописала нам Церковь Святая.

- Нет, солнышко ясное, это не так. МОЛИТВА – вот матерь служения, - и тогда Иигумен стал проникновенно серьёзным, словно закрылся внутри себя от наносного. Так, сосредоточившись, он продолжал:

- Раньше я, Виктор, тоже так думал. Покуда не встретил серьёзных людей, открывших мне тайну молитвы. Ведь, как вы сейчас поступаете, люди, - пошёл в Церковь, свечку поставил, послушал пение батюшек, им исповедался, да причастился, и… Всё?

- Да, нет, вроде, не всё, - возразил, было, я. – Мы и дома молитвы читаем. Как Христос завещал.

- А не надо молитвы читать, - сказал дед Алексей. – Их творить надо. Делать.

Как Господь сотворил всё вокруг, так и мы… Молитвой своей можем сотворить Бога. Можем сотворить всё. Вот в чём главная тайна молитвы! А у вас – баловство. Послушай, сын мой, старика.

Огонь бессмертия хранится в нашем сердце. Безмолвие, покой, сосредоточенность – в душе. Когда сольёт молитвенник всё это воедино, – узнает он Святого Духа, как себя. И будет с Ним и воссоединится с Богом. И станет сам Творцом Вселенной. Вот, что такое есть молитва.

Старец замолчал. У меня появилось время обдумать то, что я услышал. Тогда я понял, что сейчас отшельник делится со мной своей самой сокровенной тайной.

- Сейчас никто не знает ничего, безмолвствует искусство, - скорбно произнёс Отец Алексей. – Вот и привёл тебя, сын мой, ко мне Господь. Чтобы я передал тебе в рученьки дело своё. На молитве стоит этот мир. Так что слушай меня и внимай. Мне не долго осталось уже. Вижу смерть. Торопиться мне надо.

- Что же делать мне, батюшка, чтобы искусство такое освоить?

- «Богоделием» это искусство зовётся. Молитва – «созерцательной». А учение – «светословием». Цель его – соединение с Богом через произношение Имени Господа – Иисуса Христа. Произноси же молитву:

«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

И тогда я всегда буду рядом. Научу тебя, сын мой, молитву творить. Дух мой будет учить тебя, солнышко ясное. Тело моё к тому времени примет Земля. Только ты не печалься об этом. Душа моя уже в твоём сердце, сынок, навсегда.

- Что же всё-таки это за молитва такая? – Спросил я.

- А вот нет без неё ничего! – Заявил мне отшельник и тут же добавил:

- Источник всякого блага! Исполнять добродетель и души спасать. Жизнь души внутри тела, твоя и других. Ни к чему здесь слова. Всё поймёшь, придёт срок.

На келью опустилось возвышенное, трепетное, робкое молчание. Созерцание покоя и сладострастия наполнило наши души. Иигумен смотрел на огонь, по его бороде играли огненные блики.

- Учись, солнышко ясное, светословию, - сказал он. – «Только во Тьме – Свет; только в молчании – слово». Как дышишь, так и молись. Дух Святой, Он, как воздух, непрестанно должен струиться в тебе. А иначе нет смысла дышать.

Я понял, что это самый ответственный момент в моей жизни. Ощутил, что сейчас старец передал мне самую важную тайну в мире, как эстафетную палочку. Что дальше нести её – мне. Меня бросило в пот.

- Спаси, Господи, Отче! – Вымолвил я.

- Неси, мой малыш, свет молитвы в чернеющий мир. Не храни эту тайну, не нужно. Пусть людям будет светло.

- Почему бы Вам, батюшка, в мир сейчас не возвратиться? – Спросил тогда я. – У нас Церкви и вера в народе!

- Да какая там вера, - улыбнулся отшельник. – Не вера, а видимость веры. Не религия – только игрушки. Иерархи церковные денежки так возлюбили, что стыдно за них. Какие хоромы себе понастроили, ходят с охраной, на каких иномарках катаются? Вера… Чем больше веры и Храмов, тем больше и зла. Разве может быть так?

Через два часа старец слёг, больше не поднимался. Это были последние слова схимонаха Отца Алексея на грешной земле.

Пётр Крестников.

Официальный сайт www.alistazara.com
На этом сайте Вы можете подробнее познакомиться с моим творчеством.
Буду Вам очень рад!