О том, как один маленький, но гордый горный народ долго-долго делал гадости Российско Империи, а потом Российская Империя обиделась и маленький, но гордый горный народ куда-то вдруг исчез.

Публикация Института этнологии и антропологии имени Н.Н. Миклухо-Маклая РАН, Института российской истории РАН, Российского государственного военно-исторического архива и Федерального архивного агентства.

Авторы: В.В. Трепавлов, доктор исторических наук, Л.С. Гатагова, кандидат исторических наук

sochi

В последнее время в средствах массовой информации в России и за рубежом оживленно обсуждается тема исхода коренного населения с Кавказа в Османскую империю в конце Кавказской войны 1817–1864 гг. и в последующие десятилетия XIX в.

История мухаджирства (от арабского «мухаджарет» – переселение, эмиграция, изгнание) народов Кавказа подробно освещена в историографии[1]. Проблема массового исхода сотен тысяч горцев в Османскую империю зачастую политизируется, в том числе в антироссийских целях. В данной ситуации необходим объективный взгляд на события прошлого, который невозможно сформировать без введения в научный оборот исторических источников – архивных документов.

Война на Северо-Западном Кавказе

Кавказская война 1817–1864 гг. привела к завершению длительного и сложного процесса инкорпорации Северного Кавказа в состав России, начавшегося еще в XVI в. Она не была продиктована стремлением Российской империи уничтожить кавказские народы. Вхождение Кавказа в состав России определялось несколькими обстоятельствами: территориальным соседством, давними контактами, международной ситуацией, соперничеством с Османской империей. Военные действия в горном крае на протяжении многих лет носили относительно локальный характер, охватывая главным образом северо-западные и северо-восточные регионы Кавказа. Мирные обитатели Кавказа невольно оказались заложниками своих воинственных соплеменников, вынуждены были нести жертвы и лишения.

Северо-Западный Кавказ выдвинулся на авансцену Кавказской войны значительно позже Дагестана и Чечни. С заключением 14 сентября 1829 г. Адрианопольского мирного договора была определена новая «пограничная черта» на Кавказе. Статья четвертая трактата гласила, что «город Ахалцих и крепость Ахалкалаки», а «равно и весь берег Черного моря от устья Кубани до пристани св. Николая включительно, пребудут в вечном владении Российской империи…»[2]. Территорию, отошедшую к России, занимали несколько адыгских этнотерриториальных групп, известных во внешнем мире под собирательным этнонимом «черкесы». Одни из них локализовались на равнинных землях, располагавшихся в низовьях рек Кубани и Лабы, другие – в предгорных и горных местностях, прилегающих к Черноморскому побережью (абадзехи, шапсуги, натухайцы, убыхи, бжедуги и ряд более мелких субэтнических групп).

Считая себя неподвластными султану, черкесы отказывались признавать условия Адрианопольского договора. Впрочем, часть их добровольно покорилась Российской империи. Это стало известно в ходе т.н. Адагумского народного собрания, состоявшегося в начале 1831 г. В присутствии многолюдной толпы протеже турок, натухайский князь Сефер-бей подтвердил отказ султана от покровительства над черкесскими народами. Услышав об отказе султана покровительствовать им, черкесы раскололись на две партии, условно говоря, пророссийскую и более многочисленную антироссийскую.

В силу многих обстоятельств, прежде всего, географических и геополитических, война на Северо-Западном Кавказе оказалась вовлечена в контекст мировой политики и международных отношений. В частности, она стала мощным провоцирующим фактором для британской и турецкой политики.

В период между заключением Адрианопольского мира в 1829 г. и окончанием Крымской (Восточной) войны в 1856 г. черкесы, особенно, горные, относительно спокойно переносили российское военное присутствие. Обе стороны время от времени обменивались взаимными ударами: горцы совершали набеги на станицы и гарнизоны, в ответ следовали вооруженные акции. Несмотря на хорошо продуманную систему обороны на правом фланге Кавказской линии, черкесские отряды все же проникали вглубь линии. Один из военных топографов Отдельного Кавказского корпуса, занимавшийся сбором материалов о местных народах, свидетельствовал: «Шапсуги более других двух племен постоянно уклонялись от всяких переговоров и пребывали во враждебном к нам расположении, продолжая свои набеги и нанося всевозможный вред соседственному им войску черноморских казаков»[3].

Восточная война надолго отвлекла Россию от черкесской проблемы. Весной 1854 г. Военное министерство приняло решение о ликвидации Черноморской береговой линии, сочтя ее недостаточно мощной для полноценной обороны. Появление в Черном море англо-французского флота ускорило проведение операции. В 1855 г. личный состав гарнизонов был вывезен морем за реку Ингури.

По окончании Восточной войны, несмотря на то, Парижский мирный договор 1856 г. официально признал Черкесию частью Российской империи, Черкесия вновь оказалась в эпицентре международного соперничества. В июле 1856 г. на анапском рейде появился британский военный пароход «Страмболо», прибывший, как сообщалось в рапорте кавказскому наместнику А.И. Барятинскому, «для взятия или высадки горцев или с каким-нибудь поручением к Сефер-бею». После этого визиты английских и турецких судов на восточный берег Черного моря еще более участились. Англичане регулярно доставляли горцам оружие и наемников. 27 февраля 1857 г. на побережье (в Туапсе) высадился англо-польский десант в составе двухсот человек под командованием полковника Т. Лапинского. Наемники привезли с собой большую партию пороха, пуль, ружей и несколько орудий. Содействие отправке легиона в Черкесию оказала Франция через своего консула в Трапезунде[4]. Появление иностранного легиона обострило обстановку в Черкесии, усугубив противостояние.

Роль Т. Лапинского, по замыслам его покровителей, заключалась в организации военных сил черкесов на основе европейских средств вооружения. Однако, несмотря на активную агитацию, его малочисленный отряд пополнялся крайне незначительно. В 1859 г. Т. Лапинский вел переговоры с Мухаммед-Амином, наместником имама Шамиля в Черкесии и Абхазии, о совместных действиях против России. Его неоднократные попытки осуществить посредством объединения (сначала с Сефер-беем, а потом и с Магомет-Амином) план массовой мобилизации черкесов от Кубани до реки Ингури не увенчались успехом.

Все более решительное вмешательство Англии, Франции и Турции в черкесские дела грозило потерей контроля империи над регионом. По завершении Восточной войны перед Россией встала необходимость защиты своих владений на Северо-Западном Кавказе. Командование предпринимало срочные меры по строительству укреплений. Предполагалось начать с восстановления Анапского укрепления и размещения там гарнизона. В мае 1857 г. было завершено сооружение Майкопской крепости. В течение 1857–1858 гг. была построена укрепленная линия по реке Белая.

Осенью 1857 г. кавказские войска начали продвигаться по территории Черкесии с трех направлений. На востоке наступление Урупской бригады велось вдоль предгорной полосы между Кубанью и Лабой. В ходе продвижения было основано несколько станиц, заселявшихся казаками. Центральная группа войск под командованием генерала В.М. Козловского двинулась в сторону Майкопа, вглубь ареала проживания абадзехов, у истоков реки Белой. Отряды встретили ожесточенное сопротивление абадзехов. На западе, от Кубани до Новороссийской бухты наступление вел Адагумский отряд. За три года он совершил две зимние экспедиции, отрезав натухайцев от шапсугов. Убедившись в бесполезности дальнейшего сопротивления России, на исходе 1858 г. старшины 30-ти натухайских аулов обратились к военному начальству с изъявлением покорности[5]. В январе 1860 г. натухайцы прекратили сопротивление.

В течение трех лет, с 1856 по 1859 гг. были полностью возведены Адагумская и Белореченская укрепленные линии.

В начале 1859 г. отряд под командованием генерала П.Д. Бабича направился в землю бжедухов на левом берегу Кубани и с боем взял более сорока аулов. К лету значительная часть бжедухов, проведя переговоры с наказным атаманом Черноморского казачьего войска Г.И. Филипсоном, изъявила желание покориться России. Аналогичное намерение высказали и мелкие общества бесленеевцев, егерукаевцев, махошевцев, темиргоевцев, шахгиреевцев, закубанских кабардинцев.

«В то время, как после взятия Веденя скиталец Шамиль искал убежища в Дагестане и сдался военнопленным на скалистом, неприступном Гунибе, – писал в своих записках о Кавказской войне командир Кавказской резервной дивизии М. Ольшевский, – Магомет-Аминь предводительствовал тысячами закубанцев, несмотря на то, что власть Аминева была ничтожна в сравнении с Шамилевой»[6]. По этой ли причине, или под воздействием доводов Шамиля, в личном письме Мухаммед-Амину призвавшего его сложить оружие, – но спустя три месяца после пленения имама глава абадзехов принял решение отказаться от продолжения борьбы с Российской империей.

Известие об изъявлении Мухаммед-Амином покорности побудило императора Александра II строить планы мирного переустройства Черкесии водворением «правильной и справедливой администрации во вновь покоренных племенах»[7]. Монарх выражал надежду, что примеру абадзехов последуют шапсуги и убыхи. Однако его надежды оправдались лишь отчасти.

В начале 1860-х гг. в Трапезунде начал действовать Комитет «вспомоществования» черкесам», объединивший многих европейских консулов. Во главе Комитета стоял драгоман французского консульства поляк Подайский. Деятельность Комитета заключалась в организации помощи черкесам в подготовке новой войны с Российской империей: снаряжении судов, перевозивших на восточный берег Черного моря порох, вооружение и амуницию.

В конце мая 1861 г. большинство адыгских обществ направили своих старшин в район Сочи, где 13 июня состоялось народное собрание. Его участники договорились о создании чрезвычайного союза и учредили Меджлис из 15 улемов, названный «Великим свободным заседанием» и «Великим меджлисом вольности черкесов». Согласно постановлению Меджлиса, территория Черкесии была поделена на 12 округов (внутри каждого назначались муфтии и кади, а также муфтары (старшины), именовавшиеся «зантие». От каждой сотни дворов отбиралось по пять всадников и одному «зантие, чтобы они исполняли предписания окружного мохакеме по сбору доходов и распределению податей, в экономии и наблюдении за выморочными имениями». Участники собрания договорились направить к абадзехам несколько тысяч воинов и призвать к союзу джигетов, проявлявших пассивность.

Члены Меджлиса встретились с командующим войсками Кубанской области генералом Н.И. Евдокимовым и сообщили ему о намерении направить депутацию из трех человек в Тифлис для переговоров с кавказским наместником. Меджлис также принял решение отправить посольства в Константинополь, Лондон и Париж с просьбой о заступничестве. Черкесы обратились за содействием к английскому консулу в Сухуме Диксону. Послание от 5 августа 1861 г., подписанное двумя черкесскими владетелями, членами Меджлиса было перехвачено и переведено на русский язык. Информируя англичан о собрании, черкесы не преминули коснуться взаимоотношений с Россией, упомянув также и российского императора: «…он даже многим оказывал помощь и если и была до сего времени между нами вражда, то это случилось собственно потому, что мы были чрезвычайно слабы, а теперь мы желаем обратиться к Русскому Правительству, которое есть самая ближайшая к нам великая держава, и просить оставить нашу свободу в том же положении…»[8].

В послании затрагивалась и весьма щекотливая тема рабства и продажи людей: «Обращаясь к предмету, признанному всеми державами постыдным поступком, названному даже нашими книгами непозволительным, именно пленопродавству, обязаны сказать, что это в последний раз случилось, а если и за сим окажутся у нас такие люди, которые покупают и продают других, то мы обязываемся подвергнуть их смертной казни или наказать их таким наказанием, которое бы равнялось сказанному»[9].

27 декабря 1861 г. российский консул в Трапезунде проинформировал командира Морской станции в Сухуме о том, что из Константинополя в Туапсе направляется депутация абадзехов численностью в 180 человек. Депутацию организовали турецкий Измаил-паша и дипломат польского происхождения В. Чарторыйский. По словам консула, цель поездки – «соединить горцев Шапсугов, Убыхов и Абадзехов в одно, для сопротивления России»[10].

В январе 1862 г. договоренности ноября 1859 г. были нарушены, и начался завершающий этап Кавказской войны.

Причины и побудительные мотивы мухаджирства черкесов

На завершающем этапе Кавказской войны российские власти столкнулись с острыми проблемами: упорным сопротивлением местного населения русской армии, необходимостью обезопасить черноморскую границу империи, обзавестись в этом регионе массой лояльных подданных, прежде всего за счет казачьей колонизации. Главным препятствием для планов послевоенного обустройства края были адыгские племена, отстаивавшие свою независимость, – шапсуги, бжедуги, натухайцы, абадзехи, убыхи и др.[11] Начальник Главного штаба Кавказской армии А.П. Карцов писал российскому поверенному в делах в Стамбуле: «Задача кавказской армии близится к концу. Стесненные в узкой прибрежной полосе, горцы при дальнейшем наступлении войск, будут поставлены в отчаянное положение. Немногие из них могут согласиться покинуть живописную природу родины, чтобы переселиться на прикубанскую степь. А потому, в видах человеколюбия и в видах облегчения задачи, предстоящей нашей армии, необходимо открыть им другой выход: переселение в Турцию[12].

Подробно исследовавший проблему мухаджирства А.П. Берже приписывал идею этого переселения командующему войсками Кубанской области Н.И. Евдокимову[13]. Однако предпосылки данного явления и факторы, толкавшие адыгов к выезду заграницу, зрели на протяжении длительного времени и не сводились к инициативе одного из кавказских генералов.

Вооруженное давление российских войск на адыгов особенно усилилось осенью 1862 г., и это послужило толчком к массовой эмиграции. К военным поражениям добавился тяжелый психологический настрой коренного населения, которое столкнулось с перспективой подчинения победителям, наплыва множества русских поселенцев и крушения привычных, унаследованных от предков жизненных устоев. Всё вместе породило, как доносил начальник Даховского военного округа В.А. Гейман об абадзехах, «общее желание народа, доведенного до безвыходного положения»[14].

По словам абадзехского старшины в пересказе того же В.А. Геймана, «если бы… русские не пошли вперед и не стали бы тревожить абадзехов на их теперешних местах, то и тогда бы им необходимо нужно было выселяться, до того они стеснены и лишены необходимых средств существования»[15].

Опасения и тревогу вызывали планы командования по переселению адыгских племен с насиженных горных и предгорных местностей на равнину, предстоящий отказ от привычного уклада, включавшего в себя в том числе захват пленных в набегах, работорговлю, походы народного ополчения (оно становилось ненужным в присутствии регулярной армии). Страшила необходимость платить налоги. Хотя, например, натухайцам и было объявлено, что «его императорское величество дарует натухайскому народу… освобождение на три года от повинностей и взноса податей в государственную казну, по снисхождению к разорениям, которым натухайский народ подвергся в последние годы от военных действий и естественных бедствий…», но при этом по истечении указанного срока они должны будут «вносить ежегодно по три рубля с каждого двора на содержание управления, школ и других общеполезных в народе учреждений»[16]. Командующий войсками Кубанской области (с августа 1861 г.) Г.И. Филипсон пытался объяснить, что «деньги, которые они будут платить, будут употреблены для их же народного благоустройства и благосостояния»[17]. Однако это не успокаивало, и широко расходились слухи, что на Кавказе введут якобы непомерные поборы (вроде тех, что взимаются с крестьянских общин в России) на постройку школ, судов, хлебных магазинов.

Особое неприятие горцев, порожденное скорее не антироссийским настроем, а нежеланием подвергнуться очередному нарушению привычного образа жизни, вызывала воинская повинность. Именно поэтому в свое время не увенчалась успехом попытка турецкого эмиссара Сефер-бея организовать рекрутский набор среди черкесов[18]. Тем более когда заходил разговор о службе в русской армии. Несмотря на то, что до убыхов, шапсугов и абадзехов было доведено обнадеживающее известие о том, что «государь наш… приказал… не брать вас в солдаты и не записывать в козаки»[19], горцы опасались, что и эта льгота окажется временной, и им в конце концов придется оказаться в войске «неверных», где будет невозможно исполнять мусульманские религиозные обряды.

Огромную роль в разжигании эмигрантских настроений сыграла адыгская знать. А.П. Берже даже полагал, будто «эти именно лица и должны считаться инициаторами выселения»[20]. Сведения о крестьянской реформе в России вселяли в черкесских дворян и старшин обоснованный страх лишиться права владения «холопами» (так в русских документах называли зависимых – пшитлей, унаутов, огов). А те под воздействием таких слухов стали проявлять неповиновение владельцам. На народных сходах принимались решения не платить более оброков князьям. Обязанности же князей по военной защите подданных после победы России становились невостребованными. Со своей стороны российские власти, зная о таких настроениях, стремились укрепить эту своеобразную оппозиционность адыгского простонародья. В 1862 и 1863 гг. неоднократно объявлялось, что вышедшие из гор «холопы» получат свободу, равные права со своими бывшими владельцами и будут расселены на удобных землях[21]. Так нередко и происходило, но знать предпринимала контрпропагандистские меры. В частности, начальник Нижне-Абадзехского отряда А.Д.Горшков докладывал, что темиргоевские старшины «объявили гласно крестьянам, что русские будут их выдавать обратно», отчего «начатое мною о переселении крестьян приостановилось»[22]. К тому же следует учитывать патриархальное сознание массы рядовых адыгов, традицию и привычку следовать указаниям представителей родоплеменной элиты, боязнь разрушения векового жизненного уклада, тем более на новых местах жительства, куда им велели перебираться русские начальники.

Такое же несоответствие намерений российской администрации пугающим слухам наблюдалось в религиозной сфере. Командование понимало, что «если… не станем принимать мер по… прекращению разных слухов, часто распространяемых о предстоящих будто бы религиозных и других преследованиях, то к концу будущего года [1866] девять десятых этого народа уйдет в Турцию»[23]. Среди таких устрашающих версий о нарушении прав мусульман распространялась, например, весть о том, что русские запретят выборы кадиев и сельских мулл, а назначать их будет начальство[24].

Выход виделся в том, чтобы эмигрировать в турецкие владения, в пределы исламской державы, представлявшейся в проповедях кавказского мусульманского духовенства обетованной землей, приютом для бедствующих единоверцев. Нужно учитывать и крайне наивные представления основной массы адыгов об окружающем мире. В их понимании Османская империя являлась самым богатым и могущественным государством в мире, а прочие народы находились у нее в услужении[25]. Эти взгляды укреплялись под воздействием радужных обещаний вольной жизни на новой родине, которые раздавались из Стамбула. Тем более что под влиянием искаженных сведений о Парижском мирном договоре 1856 г., завершившем Крымскую войну, среди горцев сложилось «народное мнение, будто бы по трактату, недавно заключенному, Россия уступила Порте всех своих мусульманских подданных в обмен на христианских жителей Турции»[26]. Вся эта османская агитационная кампания по переманиванию адыгов была охарактеризована российским посланником А.Б. Лобановым-Ростовским в беседе с турецким министром иностранных дел в апреле 1860 г. как «несбыточные слухи и преувеличенные надежды, сманившие столько кавказцев в пределы Турции» и продолжающие «и доныне действовать на умы этих необразованных племен»[27].

У российской стороны имелись свои резоны в отношении переселения горцев. Среди высшего военного и чиновного начальства были сторонники двух подходов к решению этой проблемы. Одни выступали за сгон кавказцев из труднодоступных ущелий и вытеснение к Черному морю, чтобы поставить перед выбором: переселяться подальше от границы на Кубань или в Турцию (начальник Главного штаба Кавказской армии А.П. Карцов, начальник штаба войск Терской области П.Д. Зотов, командующий войсками Кубанской области Н.И. Евдокимов).

Другие считали целесообразным постепенное подчинение племен, хозяйственное вовлечение их в империю и при этом сохранение за ними хотя бы части земель во избежание новых конфликтов (упоминавшийся выше Г.И. Филипсон, начальник Кабардинского округа В.В. Орбелиани, заместитель Евдокимова Л.П. Рудановский, военный министр Д.А. Милютин).

В целом возобладал план генерала Евдокимова, как он формулировал, «удалить поскорее заграницу всех горцев»[28]. Этому поспособствовало и высочайшее покровительство. В сентябре 1861 г. Александр II посетил Западный Кавказ. К нему допустили депутацию абадзехов, шапсугов и убыхов, которая передала императору письменное прошение оставить их земли в неприкосновенности, не строить на них крепостей и станиц, не прокладывать через них дорог. Царь ответил кратко и жестко: «Выселиться куда укажут или переселиться в Турцию». Через три года, в разгар переселенческой кампании, Александр благосклонно принял Евдокимова в Петербурге, хотя столичное общество отнеслось к генералу холодно, обвиняя его в варварских методах войны, неразборчивости в средствах и жестокости к местному населению[29].

В итоге и министр Милютин признал резонность предложений Евдокимова, отметив, что «чем больше окажется таких переселенцев [в Турцию], тем меньше затруднений мы будем иметь при дальнейшем устройстве покоренного края»[30].

Поначалу власти настороженно относились к намерениям горцев выехать в Турцию, на территорию давнего геополитического противника России. Вводились требования пересечения границы только при наличии паспорта, только сухим путем и т.д. Однако мухаджирство нарастало и грозило принять неуправляемый, стихийный характер.

Главная причина, по которой российская сторона настаивала на выселении, заключалась в окончательном «замирении» (как тогда говорили) Кавказа и укреплении южных рубежей империи. «Непременным условием окончания войны на Кавказе» объявлялось «совершенное очищение от непокорного населения Черноморского побережья»[31]. Так объясняли и горцам: «…Все старания нашего правительства были обезопасить пределы государства, умиротворить этот край», и для этого, «чтобы иметь на пограничной полосе надежное население и вместе с тем положить начало общественного благоустройства между горскими племенами, [оно] решило на передовых местах, занятых последними, поселить казаков, а живущие там горские племена водворить на задних линиях…»[32]. Что же касается тех, кто не желает принять новые порядки, то их ждет выселение заграницу – это тоже, по мнению командования, было средством умиротворения: «Переселение непокорных горцев в Турцию, без сомнения, составляет важную государственную меру, способную кончить войну в кратчайший срок, без большого напряжения с нашей стороны… Это вспомогательное средство покорения Западного Кавказа, которое дает возможность не доводить горцев до отчаяния и открывает свободный выход тем из них, кто предпочитают скорее смерть и разорение, чем покорность русскому правительству»[33].

Еще одним немаловажным фактором, побуждавшим военные и гражданские власти способствовать эмиграции адыгов, была тяжелая экономическая ситуация, в которой нередко те оказывались. Предвидя скорый отъезд и в ожидании российских или турецких кораблей, они опрометчиво не засевали поля, уже не рассчитывая воспользоваться будущим урожаем, и при задержке отправления были обречены на голодное прозябание. Большой урон сельскохозяйственным угодьям наносили и военные действия. Генерал Орбелиани в депеше к русскому посланнику в Стамбуле отмечал «крайнее положение, в которое они [горцы] поставлены действиями войск наших», отчего «всякое противодействие намерению этих горцев удалиться из отечества… было бы в отношении к ним только излишнею жестокостью, ничем не оправдываемою»[35].

Наконец, в проблеме черкесского мухаджирства существовал и внешнеполитический аспект. В 1856 г. закончилась Крымская война, проигранная Россией. Напряженность в мировой политике сохранялась. Существовала опасность возрождения антироссийской коалиции сильных европейских держав и Османской империи – опасность, происходившая в том числе из общеевропейского возмущения подавлением польского восстания 1863–1864 гг. и солидарности с поляками. В 1863 г. Англия, Франция и Турция оказали содействие в отправке в Черкесию польской военной миссии полковника К. Пшевлоцкого, которому в течение нескольких месяцев удалось собрать в ополчение до 4 тысяч человек и противостоять регулярной русской армии. Кавказ мог стать вероятным театром будущей войны. В этих условиях Петербург готов был идти на любые меры по скорейшему укреплению своей власти в регионе.

Организация и ход переселения

Когда переселение началось, местным русским управленцам поневоле пришлось заняться его организацией. К середине 1860-х гг. «совершенное очищение восточного черноморского побережья и переселение горцев в Турцию», по словам кавказского наместника великого князя Михаила Николаевича, воспринималось уже как «непременное условие окончания этой войны»[34].

Официальной датой начала мухаджирского движения считается 1862 год. Утвердившись в мнении о целесообразности выселения горцев в Турцию, этим вопросом занялись правительственные инстанции. Кавказский комитет – особый орган для управления присоединенным Кавказом, созданный в 1840 г., – 3 мая 1862 г. постановил поручить кавказскому начальству начать переговоры с Русским обществом пароходства и торговли о перевозке «всех абадзехов и шапсугов, желающих отправиться в Турцию… по уменьшенной цене за счет казны»[36]. Император наложил резолюцию «Исполнить»[37]. 10 мая комитет принял постановление «О переселении горцев» с решением финансировать мероприятия по переселению. Создавалась соответствующая я для его организации, выдачи горцам паспортов и денежных пособий, ведения переговоров с владельцами судов. В приморских городах дополнительно организовывались подкомиссии во главе с комиссарами, которые следили за погрузкой переселенцев на суда; позднее в Анапе и Константиновской бухте (Новороссийске) появились карантинно-таможенные посты.

Получив предписание из столицы, генералы в Тифлисе и Екатеринодаре стали совещаться и обсуждать пути его выполнения[38]. По Кубанской области было объявлено, что горцы должны продать имущество и скот и в назначенный срок отправиться в Турцию, а с опоздавшими и замешкавшимися «будет поступлено как с неприятелем»[39]. Для того, чтобы хозяева скотины не тратили времени в поисках покупателей, заключались казенные контракты о приобретении ее у горцев по фиксированным ценам[40]. А чтобы знатные черкесы не медлили и увлекали за собой соплеменников, их заверили, что при своевременном исполнении указаний о переселении владельцы сохраняют все права на «холопов»[41]. Покинутые населением аулы надлежало уничтожить, дабы они не служили укрытием «мелким хищническим партиям враждебных горцев»[42]. Для оформления выезда была организована выдача «проходных билетов» – старшинам аулов (один билет на весь аул) и заграничных паспортов (один паспорт на всю семью). Местные чиновники получили сотни соответствующих бланков документов с расценками за их выдачу и «шнуровыми книгами» для учета, а также пропуска в станицы для тех домохозяев, которые захотят продать казакам свое добро перед отбытием за море[43].

Сначала попытались договориться о перевозке переселенцев с казенным Русским обществом пароходства и торговли, но оно установило очень высокие расценки и крайне неохотно соглашалось на участие в этом предприятии (кроме прочего, из боязни распространения заразных болезней среди массы пассажиров)[44]. Было решено привлечь купцов-судовладельцев. Те, получив выгодные контракты, тоже назначали значительные цены: по 2 руб. 50 коп., 4 руб., 4 руб. 50 коп., 6 руб. за человека («душу») – в зависимости от порта отправления. За провоз громоздкого груза его хозяева должны были платить сами – за зерновой хлеб, повозки, лошадей, рогатый скот, ульи, мед и воск в мешках и кадках и др.[45]. Разрешалось расплачиваться зерном и «сырыми произведениями», но у многих мухаджиров не было и этого.

На стоимость фрахта влиял тип судна: использование пароходов обходилось гораздо дороже парусников[46]. Освобождались от оплаты малолетние дети, личное имущество (не более 20 пудов) и беднейшие, безденежные семейства (но для того, чтобы владельцы судов не несли убытка, таковых должно было приходиться не более тридцати «душ» на каждую тысячу)[47].

Судам были назначены пункты на побережье, откуда они забирали переселенцев. Кроме того, надлежало идти вдоль берега и забирать мелкие группы мухаджиров. За неимением средств неимущие адыги не осмеливались садиться на корабли, и, чтобы не оставлять их на берегу, было решено выделять таким семьям для расплаты к судовладельцами денежное пособие[48]. Общая сумма отпущенных на него средств неизвестна. В начале 1864 г. начальнику Натухайского округа, по распоряжению начштаба Кубанской области, выдали для этого 5 тыс. руб., но их не хватило, и он просил взаймы еще 10 тыс. у кубанского казачьего наказного атамана[49].

Погрузку и отправление адыгов за рубеж старались произвести в возможно короткие сроки. Всякое промедление вызывало у начальства опасение, что решившие было уехать «опять уйдут в трущобы [т.е. недоступные горные местности], откуда их придется снова выгонять, уже с большим затруднением, потому что леса оденутся листьями, и утомлять войска горными походами»[50].

Зажиточные горцы со своими семьями и имуществом самостоятельно нанимали корабли и отплывали в Турцию. Те, кто не имел для этого средств, выходили к морскому берегу в ожидании прихода судов. Там им предписывалось располагаться у моря отдельными «таборами» по племенам, не смешиваясь[51]. Суда не справлялись с перевозкой большого скопления людей, и те надолго оставались на берегу, уже распродав все имущество и оставшись без крова и каких бы то ни было средств существования. Так произошло, в частности, зимой 1863/64 г., когда переселение было наиболее многолюдным, а курсирование транспортных судов по инициативе турецкой стороны до весны прекратилось. Стихийные бедствия (ливни, разливы рек, размывание дорог, разрушение мостов) не позволили многим горцам своевременно прибыть к месту погрузки. Восьмидневный штормовой ветер (бора) не позволял отправиться в путь, сотни людей, все-таки решившихся на это, погибли в море.

Местная русская администрация старалась помочь мухаджирам продержаться до возобновления перевозок. кавказский наместник и командующий Кавказской армией великий князь Михаил Николаевич велел разместить их на зиму в казачьих станицах и опустевших аулах и ежедневно выдавать им хлеб – всем, включая маленьких детей. Только в одном марте 1864 г. для содержания мухаджиров было закуплено 200 мешков хлеба и 1000 аршин бумажной материи[52].

Больных и пострадавших от боры по приказу наместника поместили в госпитали. Временно назначенный командующим войсками Кубанской области М.Я. Ольшевский распорядился выдавать горцам, скопившимся в Новороссийске, провиант и предложить жителям окрестных казачьих станиц дать им временный приют. Для стимулирования гостеприимства казна даже соглашалась платить за каждую размещенную на постой «душу». В станицах Адагумского казачьего полка этот призыв нашел понимание. К примеру, собрание казаков Раевской станицы «на полном сборе» постановило принять к себе горцев и послать к морю подводы для их перевозки. Правда, кормить постояльцев казаки не обещали из-за своей бедности. Командир полка, растроганный таким участием, объявил благодарность станичникам, назвав их благотворительность «добрым подвигом и отличным сочувствием к состраданию горцев», «мужественным участием к спасению бедных людей от стужи»[53]. В Государственном архиве Краснодарского края хранится письмо наказного атамана Кубанского казачьего войска Войсковому правлению от 2 мая 1863 г. о выделении денежного пособия шапсугам, переселяющимся в Турцию.

Длительное путешествие[54] большого количества людей, в тесноте и скученности, таило опасность распространения заразных заболеваний. На кораблях случались вспышки тифа и оспы, поэтому пассажиров перед посадкой осматривали медики[55]. Если болезнь проявлялась в пути, то больных изолировали (а с турецких судов, случалось, выбрасывали за борт). Были разработаны специальные правила пребывания команды и пассажиров в море. На каждом судне надлежало иметь запас провизии и воды не менее чем на месяц, 10 пудов угля (на пароходах), переводчика и двадцать матросов, вооруженных нарезными ружьями и абордажными пистолетами. Горцам проносить на борт огнестрельное оружие запрещалось. Если оружие и порох при посадке обнаруживались, то изымались и охранялись совместными нарядами часовых из матросов (вооруженных) и горцев (безоружных) до прибытия в порт назначения. Командам было велено на трапах, клюзах и прочих «удобных местах» соорудить «побольше отхожих мест… при том для женщин непременно отдельно». В принципе кормить пассажиров в пути не полагалось, однако «в крайности, когда кто видимо при себе ничего не имеет и будет просить», разрешалось «давать из запасов судна сухари, пшенную или другую кашу».

Особое внимание уделялось отношениям между корабельной командой и горцами. Последним предлагалось выбирать ответственных лиц для переговоров с корабельным начальством. Этому начальству и матросам, согласно инструкции, следовало «с переселенцами обходиться кротко и ласково, быть внимательными к их нуждам и особенно иметь попечение о женщинах и детях – внушить командам, чтобы никто не покушался не только дотронуться до них, но избегали бы оскорбить их двусмысленным взглядом, дабы не подать никакого повода к неудовольствиям…»[56]. Подобные требования вызывались, очевидно, не столько уважением к чувствам людей, покидающим родину, сколько опасением возмущения и мятежа скопления горцев в открытом море.

Историки неоднократно пытались определить количество кавказских эмигрантов в Османской империи. Полученные цифры не могут не быть приблизительными, т.к. наряду с легальной эмиграцией существовало также нелегальное мухаджирство, которое не учитывалось ни российской, ни турецкой статистикой. Первый такой опыт принадлежит председателю Кавказской археографической комиссии (в 1864–1886 гг.) А.П. Берже. Он подсчитал, что число горцев, выехавших с восточного берега Черного моря в 1858–1865 гг., составило 470 703 чел., а вместе с чеченцами – 493 194 чел.[57] Последняя цифра наиболее распространена в литературе. Т.Х. Кумыков определил численность представителей отдельных адыгских племен, удалившихся в Турцию: 45 тыс. натухайцев, более 43 тыс. абадзехов, 168 тыс. шапсугов, около 75 тыс. убыхов, 14 тыс. темиргоевцев, махошевцев и егерухайцев, около 17 тыс. кабардинцев с бесленеевцами[58]. Существуют и другие вычисления[59].

Турецкие власти и мухаджиры

К выезду за пределы Российской империи адыгов толкали не только тяготы войны, нежелание и боязнь начавшегося послевоенного обустройства края, тревоги относительно будущей судьбы местных племен, но и надежды на обретение сытой и спокойной жизни под властью султана. Подобные настроения раздували в их среде турецкие власти и выходцы с Кавказа, уже обосновавшиеся в османских владениях[60]. Эмигранты и турецкие эмиссары расписывали радужные перспективы жизни под властью единоверного падишаха. Один из них, Мухаммед Насарет, в 1864 г. взывал к черкесам: «Берите ваши семейства… и все необходимые вещи, потому что наше правительство заботится о постройке для вас домов, и весь народ принимает в этом деле участие. Если неотложные дела задержат вас до весны, то по окончании их поспешите переселиться с таким же рвением, как предшественники ваши; получив заверение от правительства встретить и устроить вас, я ручаюсь за ваше спокойствие и безопасность». Обращался к горцам и сам султан Абдул-Азиз: «Оставляя свои жилища, поспешите ко мне немедленно, дабы не заслужить гнев всемогущего Аллаха и победоносца султана»[61]. К переселению настойчиво призывала влиятельная жена султана, черкешенка по происхождению[62]. Ходили слухи, что падишах пожалует мухаджирам налоговые льготы, денежные пособия и якобы расселит на опустевших землях армян, которые переедут в Россию[63].

Поначалу правительство Турции официально не выказывало особого энтузиазма по поводу притока новых подданных и соглашалось принимать их не иначе как мелкими партиями[64]. Собственно, поездки кавказцев в Османскую империю были нередкими, но чаще временными, в ходе хаджа – паломничества к священным городам Аравии. Штабами войск Правого и Левого крыла Кавказской линии выдавались проходные билеты горцам для посещения Мекки; их образцы сохранились в центральных и местных архивах России, в частности, в Государственном архиве Краснодарского края.

Однако на рубеже 1850–60-х гг. поток кавказцев стал быстро нарастать. В Стамбуле решили, что для контроля над этим процессом требуется специальный правительственный орган. В 1860 г. была создана Верховная комиссия по делам переселенцев (Мухаджирин комисьюну ‘али) во главе сначала с губернатором Трапезунда Хафиз-пашой, позднее – с губернатором Триполитании Иззет-пашой. Она отвечала за расселение и материальную помощь приехавшим черкесам, имела полномочия отдавать распоряжения местным властям. Начались переговоры между русскими дипломатами и «подозрительными и всегда нам недоброжелательными турецкими властями»[65]. В следующем году было достигнуто соглашение о легальной эмиграции мухаджиров из одной империи в другую. Османские власти обязались в течение десяти лет принимать и размещать их, но в количестве не более 5 тыс. семей в год[66]. Действительность почти сразу нарушила эти планы, т.к. масса переселенцев многократно превысила оговоренное их число. К тому же и турецкая, и российская сторона неоднократно нарушали достигнутые договоренности – как по различным объективным причинам, так и из желания уменьшить расходы.

Турецкие моряки подключились к перевозке горцев. Кавказское командование поначалу настороженно отнеслось к этому, т.к. опасалось проникновения контрабандного вооружения к адыгам. Но из-за нехватки российских судов на Черном море, согласилось на участие турок. Большую помощь в направлении турецких кораблей – пароходов, кочерм[67] и «всех каботажных средств Анатолийского побережья» – оказал русский консул в Трапезунде А.Н. Мошнин. Российское начальство не только позволило турецким невоенным судам забирать переселенцев из Сочи, Туапсе, Новороссийска и других гаваней, но и порой снабжало их топливом и провиантом.

Судя по документам, условия переправки мухаджиров через море на турецких судах были тяжелее, чем на российских. В кочермы, рассчитанные на 50–60 человек, хозяева загружали по 200–300[68]. Переживший такое плавание черкес, офицер турецкой армии, вспоминал: «…Нас швыряли, как собак, в парусные лодки (т.е. турецкие кочермы. – Авт.); задыхаясь, голодные, оборванные, больные, мы ждали смерть как лучшее для нашей судьбы, ничто не принималось в расчет: ни глубокая старость, ни болезни, ни беременность! Все деньги, которые ассигновало ваше (русское) правительство на поддержку переселенцев, все они уходили куда-то, но куда? Мы их не видели, с нами обращались как со скотом, нас валили на общие койки сотнями, не разбирая, кто здоров, кто болен, и выбрасывали на ближайший турецкий берег. Многие из нас умерли, остальные приткнулись, где попало»[69].

Огромный наплыв черкесов привел Порту в замешательство. Государство было не готово к принятию, размещению и содержанию такого количества новых подданных. Неоднократно в Петербург поступали из Стамбула просьбы приостановить отправку мухаджиров, особенно накануне зимы «из видов человеколюбия», чтобы не оставлять их на новых местах под открытым небом без крова и пропитания[70].

Совместными усилиями основную массу эмигрантов удалось переправить в османские владения по Черному морю, а также через закавказскую границу. В целом сотрудничество имперских администраций увенчалось успехом. Об этом свидетельствуют, в частности, высокие российские награды – ордена, которыми наградили не только русских офицеров[71], но и турецких сановников: наместника Эрзерума Эмин-Мухлис-пашу, бригадного генерала Нусрет-пашу, губернатора Баязета Махмуд-пашу и др.[72]

Суровая реальность, с которой столкнулись черкесы в Турции, абсолютно не соответствовала надеждам и иллюзиям, которые многие из них питали перед переездом. Сын Шамиля Мухаммед-Шафи, служивший после Кавказской войны в конвое Александра II, собирался писать султану, «чтобы он перестал морочить горцев», ведь его «правительство не сумело достойно принять горцев, которые ехали туда с трепетом, как в святые места, думая найти в единоверной Турции новую родину»; столкнувшись с лавиной эмигрантов, турки «испугались и позорно обрекли на вымирание людей, которые…готовы были умереть за величие Турции»[73].

В планах османских властей расселение кавказцев должно было служить укреплению правящего режима, дополнительной опорой на обширных территориях империи с полиэтничным населением, часто враждебно настроенным к турецким властителям. Кроме того, Порта рассчитывала использовать горцев, привычных к земледелию в предгорных районах, для освоения целинных земель. Сами же горцы желали жить в Стамбуле или Трапезунде – «других мест они не знают и знать не хотят», как сообщал генерал Карцов российскому поверенному в делах[74].

Порта наметила для них гораздо более обширную географию размещения: на вечно мятежных Балканах – в качестве противовеса местным славянам и «первого эшелона» на случай очередной войны с Россией[75]; в восточных провинциях Малой Азии – чтобы сдерживать армян и курдов; в Дамасском вилайете (Палестине) – против бедуинов, алавитов и друзов; в Средиземноморье – против греков. Кроме того, мухаджиров (в основном дагестанцев и чеченцев) селили возле Стамбула для охраны столицы и ведущих к ней стратегических путей[76]. По проекту высокопоставленного турецкого сановника, генерала черкесского происхождения Нусрет-паши, мухаджиры водворялись в Дунайском вилайете (территория Болгарии, Сербии, Черногории, Боснии, Македонии), на Кипре, Крите, Родосе – дисперсно, небольшими селениями среди местного христианского населения, вблизи важных горных проходов или сплошными массивами вдоль больших дорог. В 1864 г. на Балканском полуострове уже проживало 150–200 тыс. кавказцев[77].

Османская казна несла большие траты по приему и обустройству мухаджиров – это признавали и российские наблюдатели (было известно, что значительные средства присваиваются чиновниками)[78]. Только в марте 1863 г. на их содержание тратилось более 1000 золотых меджидэ и хлеба более чем на 20 000 пиастров в день. Под впечатлением громадных расходов финансисты империи предложили произвести специальный заем в 1 миллион турецких лир (= 6 миллионов рублей)[79]. Правителям провинций было разослано указание поощрять благотворителей, которые пожелают своими средствами поддержать прибывших из-за моря единоверцев, поскольку «большинство из них находятся в нищете и бедности, без всякой помощи и в постоянной нужде». Имена жертвователей надлежало заносить в специальный «журнал почета и славы»[80].

Самым трудным периодом для мухаджиров в Турции были первые месяцы, тянувшиеся в ожидании своей участи, в осознании неопределенности дальнейшей судьбы. В карантинных лагерях, не приспособленных для долгого проживания, содержались десятки тысяч переселенцев. Дорожа скудными продовольственными пайками, они скрывали смерть близких и хоронили их трупы в своих палатках. Над лагерями стоял смрад от трупного разложения и нечистот. Ежедневно умирало до двухсот человек. Только в одном из таких лагерей, Ачка-кале, от голода и болезней скончалось 30 тыс. чел. Некоторые выбирались из карантинных резерваций и проникали в столицу, где тоже гибли от голода прямо на городских улицах[81].

Трагической страницей начального этапа пребывания черкесов в диаспоре была торговля женщинами. Султанским фирманом было запрещено продавать мужчин, «зато женщин отправляют в Константинополь на продажу уже не единицами, а целыми сотнями, и в самом городе Трепизонте часто можно теперь встретить партии в 30 и 50 женщин, предводительствуемых одном мужчиною, их хозяином», – докладывал консул Мошнин[82].

Как отмечалось в русской дипломатической переписке 1865 г., «неудовольствие овладевает почти всем горским населением», которое считает, что Порта обманула его своими посулами[83]. И понятно, почему турки стали побаиваться этих новых соотечественников. Многие из них, прирожденные воины, едва ступив на анатолийский или болгарский берег, находили способ обзавестись оружием. Однажды великий визирь Али-паша задался мыслью отправить юных черкесов на воспитание в военное училище. Ему представили двести мальчиков. После знакомства с ними паша изрек: «Если этим волчкам дать еще клыки, то они разнесут нашу бедную Турцию» – и передумал[84].

Сначала турецкое правительство объявило, что мухаджиры на двадцать лет освобождаются от рекрутчины. Однако их скопление, смертность и тяжелые условия жизни побудили власти внести коррективы и преодолеть настороженность по отношению к ним. По инициативе Нусрет-паши началось создание черкесских воинских частей, но добровольно, а не по принудительному набору и только из холостых мужчин. Тогда-то и развернулась массовая продажа мужьями жен. Только в Трапезунде в армию поступило 18 тыс. черкесов[85]. Голодное и бесцельное прозябание в лагерях сменилось для них престижным (особенно в глазах горцев) военным поприщем. «Надо отдать справедливость турецкому правительству, – писал Мошнин, – что оно одело их прекрасно, и черкесы были все на отбор»[86]. Из новобранцев формировали кавалерийские полки для армии, использовали их в качестве подразделений полиции и жандармерии. Позднее они образовали особые конные части «хамидие» (по имени султана Абдул-Хамида II) и даже составили его личную охрану.

Непросто складывались отношения черкесских мухаджиров с местным населением, особенно нетурецким, которое обоснованно видело в них пособников ненавистных имперских властей. «Где бы ни поселены были горцы между христианами, они составят везде большую тягость и для страны, и для народонаселения», – констатировал русский дипломат в Стамбуле Е.П. Новиков[87]. Скопление приезжих особенно раздражало жителей прибрежных городов[88]. Не имея возможности чем-либо занять себя и озабоченные поисками пропитания, кавказцы устраивали беспорядки. Правда, подобные инциденты были связаны в основном не с черкесами, а с чеченцами – ces hordes indisciplinées, как характеризовал их при упоминании стамбульских событий министр иностранных дел А.М. Горчаков[89].

Недовольство притоком чужаков усугублялось повинностями в их пользу, которые местная администрация накладывала на подведомственное население. Например, болгары, сербы и греки должны были за свой счет выстроить для мухаджиров по два дома в каждой деревне и снабдить их всем необходимым для занятий сельским хозяйством. Случалось, что черкесы самовольно занимали окрестные угодья и не пускали туда местных жителей[90]. В целом замысел Порты создать дополнительную опору своему правлению в потенциально мятежных районах оправдался. Но народы Османской империи немало претерпели от пришельцев с Кавказа.

Западные державы смотрели на процесс эмиграции горцев сквозь призму геополитического противостояния с Россией. Их интересам отвечало бы продолжение «священной войны» народов Северного Кавказа против русских. Английские и французские дипломаты в Турции всеми силами старались убедить горцев оставаться на родине. Адыгам внушали смутные надежды на прибытие в их края неких европейских эмиссаров. Пытались поддержать антироссийские настроения среди горцев и поляки, жившие под Стамбулом отдельной колонией в селении Полонезкёй~Адамполь. У них была собственная причина бороться с Российской империей: в 1863 г. в Польше началось и осенью следующего года было подавлено очередное восстание.

Поскольку поток переселенцев нарастал, европейские консулы в Трапезунде под видом заботы о жителях города потребовали размещать приезжих в отдалении от него. Османские власти послушались, и огромная масса эмигрантов оказалась скученной в карантинных лагерях в ужасных условиях, описанных выше.

Проблема реэмиграции. Прекращение мухаджирства

Уже в самом начале массового исхода кавказцев среди тех, кто уехал в Турцию, стали обнаруживаться реэмигрантские настроения. В 1861 г. прошел слух, что русское правительство награждает вернувшихся деньгами и медалями (в то время как на самом деле оно только еще разворачивало кампанию по переселению). Столкнувшись с тяготами пребывания на чужбине и испытывая «сильное неудовольствие на турецкое правительство, будто бы их обманувшее», все большее количество горцев испытывало ностальгию по оставленной родине. Консул в Трапезунде докладывал, что их старшины собираются послать в Петербург депутацию просить у императора дозволения вернуться в Россию, «на те места, кои укажет правительство». Шапсуги и натухайцы, размещенные под Трапезундом, по возвращении обещали «подчиняться всем нашим законам»[91]. Поток обратного переселения увлек многих кавказцев. В официальных донесениях сообщалось, что «каждое лето по несколько тысяч душ этих переселенцев возвращаются из Турции в наши пределы», «они тысячами охотно бегут в наши пределы»[92]. Поскольку перебраться через море было затруднительно, горцы проникали на российскую территорию через сухопутную границу на Южном Кавказе.

Российские власти возражали против возвращения мухаджиров, так как это грозило обернуться большими финансовыми издержками и осложнением отношений с Портой. Сотрудникам российских дипломатических миссий в Турции было приказано отказывать мухаджирам в оформлении паспортов на въезд, а тем, кто ухитрялся их раздобыть, – в обязательных консульских визах[93] (османские власти отбирали у эмигрантов российские паспорта и выдавали турецкие).

Еще одной причиной отрицательного отношения к реэмиграции были опасения в увеличении количества социально опасных лиц. В частном письме к директору Азиатского департамента МИД Н.П. Игнатьев рассуждал: «Спрашивается, к чему повело нас пресловутое переселение горцев, если самые оборванные, голодные, нищие, хищные из них возвратятся, скроются в горах, составят шайки и снова возобновят набеги и, может быть, горную войну!»[94]. Это письмо стало известно военному министру Д.А. Милютину, который посоветовал морскому министру Н.К. Краббе усилить охрану черноморского побережья; но наместник Михаил Николаевич решил, что количество возвращающихся горцев не столь уж велико, и имеющихся средств наблюдения за берегом достаточно[95].

В первые годы массовое мухаджирство адыгов приветствовалось российскими властями. Они считали, что заграницу уезжают потенциальные мятежники и «хищники» (так называли участников грабительских набегов). Однако со временем многолюдный исход стал вызывать беспокойство. Благодатное кавказское Причерноморье, присоединенное к империи в результате Кавказской войны, на глазах пустело. Оставшиеся жители тех мест даже сложили поговорку: «Теперь даже женщина может пройти от Сухум-кале до Анапы, не опасаясь встретить хоть одного живого мужчину»[96]. По данным кавказского наместника, к концу войны осталось не более 30 тыс. адыгов обоего пола (и еще около 40 тыс. переселилось на Кубань)[97].

В конце 1864 г. наместнику Михаилу Николаевичу донесли, что в Кубанской области проживает всего 60 тыс. «душ» коренного населения (по сведениям генерала Карцова, в 1865 г. адыгов там насчитывалось от 80 тыс. до 100 тыс. чел.). Не желая остаться в безлюдном регионе, он написал военному министру Д.А. Милютину о необходимости «принять некоторые меры к тому, чтобы остановить дальнейшее переселение… отпустив, конечно, тех, которые уже приготовились к тому»[98] (чтобы в очередной раз не оказаться в ситуации, когда нужно будет содержать на берегу неимущих мухаджиров, ожидающих отправки). В сентябре 1865 г. Милютин, ознакомившись с реляцией министра иностранных дел А.М. Горчакова относительно отправки в Турцию очередной группы натухайцев, шапсугов и абадзехов, наложил такую резолюцию: «Если эти 2500 семейств тоже выселятся в Турцию, то спрашивается: кем же будет управлять только что учрежденное в Кубанской области новое Народное управление?»[99]. Не пожелавшая уезжать за море и водворившаяся на Кубани часть адыгских племен не представляла никакой опасности. По мнению местного командования, адыги «сделались для нас безвредными… и приносят пользу в малолюдном Закубанском крае», начинают «мало-помалу… приучаться к нашему управлению» и могут «со временем сделаться трудолюбивыми поселенцами»[100].

Нашелся и благовидный внешнеполитический повод для остановки эмиграции – «жалобы на стеснение и зло, которое уже сделано христианскому населению [Турции] бывшим переселением»[101].

Турецкая сторона пресытилась притоком новых подданных с Кавказа. В апреле 1865 г. Порта официально уведомила Петербург об отказе принимать переселенцев без предварительного согласования. В декабре кавказский наместник распорядился запретить массовое переселение; отныне выезжать могли только отдельные лица и семьи, с дозволения местной администрации. Был издан приказ Михаила Николаевича «О запрещении дальнейшего выселения горцев массами». Областное начальство потребовало от аульных старшин и начальников участков организовать сельские сходы для принятия общественных приговоров с изъявлением желания остаться в России. С этим согласилось абсолютное большинство аулов (за исключением селений т.н. Малой Кабарды)[102]. В 1867 г. при объезде подведомственного края наместник лично объявлял горцам, что их переселение в Турцию прекращается окончательно.

Устанавливалась норма ежегодного выпуска заграницу в четверть процента всего населения, т.е. на 1867 год – 250 семейств. С 1867 г. земля считалась принадлежащей не крестьянину, а казне, поэтому продать ее перед отъездом стало невозможно. Кроме того, те, кто все же решил эмигрировать, должны были единовременно выплатить сумму денежной подати за десять лет[103].

На этом кавказское мухаджирство как массовое явление прекратилось. Никакое содействие властей было уже невозможно. Когда в 1874 г. бжедуги отправили в Стамбул посланцев, чтобы договориться о переселении, местное начальство арестовало зачинщиков, а в один из аулов был послан воинский отряд. На докладе наместника об этих событиях (с предложением вообще запретить выезд в Турцию, а инициаторов этой затеи выслать) царь написал: «Весьма желательно, чтобы оно [переселение] не возобновлялось»[104]. И действительно, хотя выезд горцев в Турцию и происходил в последующие годы, он уже не составлял массового движения и зачастую осуществлялся под предлогом паломничества в Мекку.

Сегодня потомки кавказских горцев-переселенцев проживают в Египте, Иордании, Сирии, Израиле, Ливане, Турции, на Кипре и в других странах. Многие из них подверглись ассимиляции, утратили родной язык и культурно-бытовые традиции и не горят желанием возвращаться на родину предков. Этнодемографическая и социально-экономическая ситуация на Северном Кавказе сильно изменилась за прошедшие полтора столетия. Любая попытка нарушить ее путем организации массовых переселений, а также пересмотра административно-территориальных границ и земельно-имущественных отношений может повлечь за собой новый конфликт с тяжелыми последствиями. Тем не менее, историческая память о мухаджирстве жива как в черкесской диаспоре за рубежом, так и на Северо-Западном Кавказе. Она активно используется в политических целях теми, кто заинтересован в разжигании межнациональной и межконфессиональной розни в России в целом и Кавказском регионе в частности.

[1] См. основные труды: Берже А.П. Выселение горцев с Кавказа // Русская старина. 1882. Т. 33. С. 161–176, 337–363; т. 36. С. 1–32; Берзедж Н.Изгнание черкесов (причины и последствия). Майкоп, 1996; Дзидзария Г.А. Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия. Сухуми, 1975(2-е изд. 1982); Касумов А.Х., Касумов Х.А. Геноцид адыгов. Нальчик, 1992; Кудаева С.Г. Огнем и железом: Igni et Ferro. Вынужденное переселение адыгов в Османскую империю (20–70 гг. XIX в.). Майкоп, 1998; Кумыков Т.Х. Выселение адыгов в Турцию: последствия Кавказской войны. Нальчик, 1994; Национально-освободительная борьба народов Северного Кавказа и проблемы мухаджирства. Нальчик, 1994; Кушхабиев А.В. Черкесская диаспора // Адыгская (черкесская) энциклопедия. М., 2006. С. 405–409; Северный Кавказ в составе Российской империи. М., 2007; «Черкесский вопрос» в контексте угроз и рисков в Азово-Черноморском регионе. Ростов-на-Дону, 2011; Эмиграция кавказских горцев в Османскую империю (вторая половина XIX в. – начало ХХ в.). Махачкала, 2000. Активно исследуется также судьба черкесов-мухаджиров и их потомков в диаспоре:Авакян А.Г. Черкесский фактор в Османской империи (вторая половина XIX – первая половина ХХ в.). Ереван, 2001; Адыгская и карачаево-балкарская зарубежная диаспора. История и культура. Нальчик, 2000; Бадерхан Ф. Северокавказская диаспора в Турции, Сирии и Иордании. М., 2001; Ганич А.А. Черкесы в Иордании: особенности исторического и культурного развития. М., 2007; Кушхабиев А.В. Черкесы в Сирии. Нальчик, 1993; Черкесы в Израиле. Нальчик, 2000.

[2] См. Фадеев А.В. Россия и Восточный кризис 20-х годов XIX века. М., 1958. С. 353.

[3] «Записка о черкесских племенах…» // Кавказский сборник. Т. 4 (36). М., 2007. С. 175.

[4] Волхонский М.А., Муханов В.М. Россия на Кавказе. Пять веков истории. М., 2009. С. 83, 84–85.

[5] Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказская война. М., 1994. С. 566.

[6] Ольшевский М. Кавказ с 1841 по 1866 год. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века. СПб., 2003. С. 475.

[7] Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. СПб., 2005. С. 165.

[8] См. документ 25. Здесь и далее нумерация документов приводится по общему перечню документов.

[9] См. документ 25.

[10] См. документ 30.

[11] К субэтносам адыгов здесь применяется традиционное, хотя и не вполне точное обозначение «племена».

[12] Берже А.П. Выселение горцев с Кавказа // Русская старина. 1882. Т. 33. С. 344 (разрядка в документе).

[13] Там же. С. 341.

[14] См. документ 77.

[15] См. документ 78.

[16] Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Т. XII. Тифлис, 1904. С. 855.

[17] Там же. С. 854.

[18] Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказская война. М., 1994. С. 554.

[19] Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. С. 927. Воззвания к черкесам составлялись на арабском языке (см. документ 42).

[20] Берже А.П. Указ. соч. Т. 33. С. 346.

[21] Блиев М.М., Дегоев В.В. Указ. соч. С. 579. См. также документы 35, 78.

[22] См. документ 42.

[23] См. документ 216.

[24] Матвеев В. «Смотря по желанию…». Неучтенные детали трагедии // Родина. 2000. № 1/2. С. 143.

[25] Блиев М.М., Дегоев В.В. Указ. соч. С. 579.

[26] См. документ 6. Порта – принятое в европейской литературе название правительства Османской империи.

[27] Там же.

[28] См. документ 34.

[29] Ганич А.А. Указ. соч. С. 17; Кухарук С. Николай Евдокимов // Родина, 1994. № 3/4. С. 64; Северный Кавказ в составе Российской империи. М., 2007. С. 160.

[30] Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. С. 983.

[31] См документ 120.

[32] См. документ 78.

[33] См. документ 51; Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. С. 1009–1011.

[34] См. документ 112.

[35] Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. С. 1012; см. также документ 47.

[36] Там же. С. 993.

[37] Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. С. 993. Мнение Александра II о полезности выселения адыгов не изменилось и за два следующих года. В апреле 1864 г. в своей резолюции на послании российского поверенного в Стамбуле он по-прежнему высказывался за предоставление черкесам свободного выезда из российских владений, но на сей раз только «при помощи частных лиц, не придавая этой мере правительственного и международного значения» (см. документ 116).

[38] См. документ 51.

[39] См. документ 43.

[40] Берже А.П. Указ. соч. Т. 33. С. 360.

[41] См. документ 78.

[42] См. документ 39.

[43] См. документы 21, 32, 34, 54.

[44] См. документы 132, 135.

[45] См. документы 47, 52, 67, 70, 72, 124, 125, 137; Берже А.П. Указ. соч. Т. 33. С. 350. Судя по документам, мухаджирам удавалось вывезти некоторое количество своего имущество и даже скот. Но, конечно, большой груз семья не могла взять на корабль, т.к. его владелец был заинтересован в том, чтобы принять на борт как можно больше пассажиров. Поэтому не кажется преувеличением констатация М. Кундухова: адыги эмигрировали, «оставив все свое движимое и недвижимое имущество безвозмездно в руках русских» (Кундухов Муса-паша. Мемуары. Эл. ресурсhttp://a-u-l.narod.ru/Memuary_gen_Musa-Pashi_Kunduhova.html). Муса Кундухов – российский генерал осетинского происхождения; в 1865 г. перешел на службу в Турцию, где также получил генеральское звание.

[46] См. документ 145.

[47] См. документ 192.

[48] См. документы 55.

[49] См. документ 107.

[50] См. документ 145.

[51] См. документы 36, 41, 53, 153, 191.

[52] См. документ 191; Берже А.П. Указ. соч. Т. 33. С. 360.

[53] См. документы 188, 190.

[54] Путь от Новороссийска до Трапезунда занимал 17 дней.

[55] См. документы 132, 135, 137.

[56] См. документы 35, 137, 138, 192; Ганич А.А. Указ. соч. С. 28.

[57] Берже А.П. Указ. соч. Т. 33. С. 163, 176.

[58] Кумыков Т.Х. К вопросу о переселении адыгов в Турцию // Ученые записки Кабардино-Балкарского гос. университета. Вып. 43. Нальчик, 1971. С. 12.

[59] Общую сводку мнений по этому вопросу см.: Ганич А.А. Указ. соч. С. 36.

[60] См. документ 110. Впрочем, бывший предводитель «священной войны» против России, наиб имама Шамиля Мухаммед-Амин после своей присяги на верность России в 1859 г., хотя и жил в Турции, но выступал против мухаджирства. Делегатов от шапсугов, абадзехов и натухайцев, посетивших его в Стамбуле в 1862 г., он призвал оставаться на родине и отверг их просьбу возглавить черкесов. Свой совет не трогаться с места он мотивировал тем, что сам вскоре приедет на Кавказ в сопровождении английских и французских офицеров «для какого-то размежевания земель» (см. документы 22, 159, 161; Блиев М.М., Дегоев В.В. Указ. соч. С. 569).

[61] Бадерхан Ф. Северокавказская диаспора в Турции, Сирии, Иордании (вторая половина XIX – первой половине ХХ века). М., 2001. С. 25;Дзидзария Г.А. Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия. Сухуми, 1975. С. 200.

[62] Ечерух М. Роль кавказских горцев в политической и общественной жизни Турции // Эмиграция кавказских горцев в Османскую империю (вторая половина XIX в. – начало ХХ в.). Махачкала, 2000. С. 59.

[63] Берже А.П. Указ. соч. Т. 33. С. 342; Северный Кавказ в составе Российской империи. С. 169.

[64] Там же; Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. С. 1011.

[65] См. документы 89, 137.

[66] Ганич А.А. Указ. соч. С. 25, 26; Северный Кавказ в составе Российской империи. С. 172. Турецкая Комиссия по переселению была упразднена в 1875 г. и восстановлена в 1887 г. в связи с новым увеличением потока кавказских мухаджиров.

[67] Кочерма – небольшое одномачтовое парусное судно.

[68] См. документы 47, 112, 116, 122, 123, 187, 197; Ганич А.А. Указ. соч. С. 28.

[69] Бадерхан Ф. Указ. соч. С. 38–39.

[70] См. документы 62, 134, 212.

[71] См. документ 159.

[72] Бадаев С.-Э.С. Основные проблемы миграций северокавказцев после окончания Кавказской войны // Кавказская война: спорные вопросы и новые подходы. Махачкала, 1998. С. 114.

[73] Матвеев В. Указ. соч. С. 146.

[74] Берже А.П. Указ. соч. С. 344.

[75] Впоследствии, после поражения в русско-турецкой войне 1877–1878 гг., европейские державы обязали турок в течение двух лет переселить этих бывших кавказцев во внутренние районы – в Анатолию и на Ближний Восток.

[76] Алиев Б.Р. Северокавказская диаспора в странах Ближнего и Среднего Востока: история и современные процессы (вторая половина XIX – XX вв.). Автореф. канд. дисс. Махачкала, 2001. С. 13; Северный Кавказ в составе Российской империи. С. 180.

[77] См. документы 6, 102; Гожба Р. От Кубани до Нила // Родина. 2000. № 1/2. С. 139; Ганич А.А. Указ. соч. С. 39, 40.

[78] См. документ 110; Ечерух М. Указ. соч. С. 59.

[79] Берже А.П. Указ. соч. С. 355.

[80] История адыгов в документах Османского государственного архива. Вып. 1. Нальчик, 2009. С. 78.

[81] Берже А.П. Указ. соч. Т. 33. С. 353, 354; Ганич А.А. Указ. соч. С. 29; Ечерух М. Указ. соч. С. 59.

[82] См. документ 143. Турецкие власти старались если не прекратить, то хотя бы ограничить торговлю людьми. От Верховной комиссии по делам переселенцев чиновники получали предписание внушать черкесам, что «это не приличествует тому уровню культуры, в среде которой они будут жить в Османской стране» (История адыгов в документах Османского государственного архива. С. 85).

[83] См. документ 197.

[84] Горец о кавказски