Завтра святой для всех живущих на Земле День. С каждым годом все меньше людей, подаривших его нам. Честь и Слава им. Низкий поклон Вам ветераны Великой Отечественной! С Великим Праздником Вас – всех, доживших, Вечная Память ушедшим навсегда. Вспомним наших отцов и дедов, матерей и бабушек, братьев и сестер, всех, кому обязаны жизнью на этой Земле!

Мой отец – Багров Петр Ефимович (1910 – 1993), начал войну в 1941-ом. Призван из Чарджоу (Туркмения). Танкист. Командир взвода тяжелых танков гвардейского танкового полка из резерва верховного главнокомандущего. Войну закончил 23 февраля 1945 года на 2-ом Прибалтийском фронте, под Шауляем по причине тяжелого ранения в плечо. Награжден Орденом боевого Красного Знамени и двумя орденами Великой Отечественной войны 2-ой и 3-й степени. И всеми юбилейными медалями. Особенно ждал медаль За победу на Германией и дождался. В военно-историческом музее Шауляя должен храниться его офицерский планшет и один из осколков (он посылал фронтовому другу), извлеченных полевыми хирургами. Еще один осколок хранится дома вместе с наградами. Два или три немецких осколка так и не извлекли. После войны всю оставшуюся жизнь работал водителем в Туркмении. Возил сорярку для землесосов, рывших Каракурский канал, а потом стал водителем пассажирского автобуса. Единственный шофер в Туркмении, награжденный в мирной жизни Орденом Трудового Красного знамени.

Вечная Память!

Все меньше вас

в когорте,

ветераны.

Повыбили

и пули,

и года.

Седых осталась горстка

и упрямых,

Но правду знающих

про грозное ТОГДА.

Ее вы нам,

как есть,

всю донесите.

Она,

как хлеб нам –

эта ваша боль.

Россия сорок первого

вам снится –

Успейте к ней

сводить нас за собой.

Чтобы и мы

успели правду вашу

В бою,

как знамя жизни,

уберечь,

Взглянуть смогли

в глаза

всем тем

отставшим,

За нас успевшим

в землю нашу лечь.

Я у Пламени,

Словно памятник,

(Будто срезанный

из обреза я)

И стою с лицом белокаменным

В майский день

у Кремлевской врезанный.

Я у Пламени,

Как у знамени

Распростертого,

В гимнастерке я

Сорок первого года памятной,

(Потершей в боях сестер своих).

Вечной памятью

Это Пламя тем –

Кто безвестным пал.

Прочь, отчаянье!

У Кремлевской мы

высшей грамоте –

Человечности обучаемся!

 Это было с моим отцом танкистом

... А он расстреливал пехоту,

Что распласталась по лощине;

Вершил кровавую охоту

Фашистский ас –

стервятник в чине.

И ни зенитки под рукою,

Ни счетверенных пулеметов

Перед жестокостью такою!

Три танка –

взвод в охват пригорка –

Танкисты в них

начальство крыли:

– Свои ведь гибнут!

Видеть горько...

Перед атакой не прикрыли!

Ревя мотором

двинул тихо

Один из танков

вверх по склону,

Из безнадежности есть выход,

Когда в крови пехота тонет.

Фашистский ас еще «работал» –

Гашетку жал,

что было силы.

От пуль свинцовых гибла рота,

Так Смерть на фронте

Жизнь косила.

Но танк готовился недолго.

Был бронебойный в пушку вбит;

И лейтенанта голос:

– «Волга»!

Я атакую

«Мессершмит?!»

Он грохнул первым,

правда, мимо:

Не знал он в танковом строю,

Что гусеничная машина

С крылатой встретится в бою...

Второй, осколочный –

и тоже

Вбил в синеву,

как в «молоко»,

Но лейтенант поверил –

МОЖНО

В «Европу» так рубить окно.

Волною третьего разрыва

Швырнуло «Мессер» на крыло.

Был «зуб» больной

у неба вырван –

Считай, пехоте повезло.

И тишина на поле боя

Пришла...

такая тишина,

Что, люк подняв над головою,

Взахлеб дышал ей лейтенант...

Зайдя на бреющем

с востока,

Свинцом по люку,

по броне,

Танкисту мстил

фашист жестоко...

Такая правда о войне.

Бронзовые цифры:

ОТ и ДО.

И меж ними,

вырезан из камня

(Память сохранят о нем преданья)

Неизвестный,

выполнивший долг.

Смотрит в наши завтрашние дни

Часовым,

покой оберегая;

Но сапог гранитный

прожигая

Вспыхнули

гвоздичные огни.

С вечностью наедине

Оно трепещет перед нами,

А мы молчим,

скорбя молчим.

Священное,

живое пламя

Протуберанцем бьет в ночи.

И нас бессмертьем освещает

Огонь отчаянных сердец.

Здесь беспредельное начало,

Здесь продолженье,

не конец.

И мы стоим не шелохнувшись,

Стоим, лица не отвернуть.

И время мимо нас, качнувшись,

Обычный продолжает путь.

Похоронка

И как-то тихо стало в классе,

Когда в руках ее несли.

Как будто бы снаряд фугасный,

Неразорвавшийся с войны.

Еще хранил листок помятый

Следы расплывшихся чернил.

На высоту души поднятый

В нас больно колокол звонил.

Плыла меж нас

беда чужая,

Чужая,

давняя беда.

Непоправимостью сближая

На миг,

надолго,

навсегда.

Воспринимая день Вчерашний

С несвойственною глубиной

Неслышно,

но сознанье наше

Срослось с окопной тишиной.

Отцу - участнику и инвалиду войны,

коммунисту посвящаю

Отец мне правду расскажи

Поговорим о днях минувших,

О горькой правде на войне,

Бомбардировщиках ревущих 

И людях, гибнущих в огне,

О том,

как технику с Урала

Гнал в эшелоне напрямик.

О том,

как вся страна вставала,

Победный приближая миг.

Как танков взвод ты вел в атаку,

А смерть встречалась

и не раз,

И черный крест -

проклятый знак -

ты

Ловил в прицел

до рези глаз;

Как дань последнюю

солдату

Отдать подолгу

не могли,

И на броне он,

в плащпалатке,

Шагал дорогами войны.

Как страшный сон

ты видел этот,

Как в нем участвовал и жил,

Чтоб быть за все,

как ты в ответе,

Отец, мне правду расскажи.

Отец мой не играет

на гармони,

Лет сорок пять,

от самой от войны.

Не от того,

что пальцы и ладони

Трудом нелегким

так огрублены.

Не от того,

что времени так мало,

Нашел бы,

если очень захотел.

Не меньше в нем

духовного запала,

Хотя к чему-то,

может, охладел.

Не потому,

что хуже стал он слышать

И мне порой

приходиться кричать.

Не от того,

что все труднее дышит

И букв уже не может различать.

Все это поборол бы,

я же знаю,

Как может

и умеет он решать,

Но как сыграть,

когда еще в сознанье

С войной

соприкасается душа?

Замедли шаг...

Забвению

ничто здесь не подвластно.

Из темной бездны времени,

Дошедшее до нас

Начало

Прометеево

Здесь обретает вечность,

Высвечивая лики нам

Все больше изнутри.

И память

опаленная

Мостом

сама становится;

И по нему

солдатом

В бессмертье сделан шаг.

Три алые гвоздики

Прожгли сапог гранитный,

Но руки,

крепче прежнего,

Сжимают автомат...

Три дня,

три долгих ночи

Товарищ на броне;

От окрика не вскочит,

Лежит при артогне;

В атаку

ходит с нами,

Но только кончен бой

Он снова в плащ-палатку

Завернут с головой.

Молчит три дня,

три ночи

Товарищ боевой

Убитым быть не хочет

Проклятою войной.

После боя,

После боя,

После ратного труда

Окунуться с головою

В воды тихого пруда.

Смыть с лица,

С ладоней копоть,

В глубь нырнуть,

коснувшись дна,

По воде

Со смехом хлопать...

Позабыть –

Идет война...

Я видел «крупповский металл» -

Кусок коричневого цвета,

Похожий внешне на конфету,

Но несший

смерти эстафету,

Ту,

что отец мой не принял.

Покрытый ржавчиной,

лежал

Он на развернутой тряпице,

Для нас отлитый за границей,

Чтоб крови русской

всласть напиться

Мог тот,

кому отец мешал.

Они на миг тогда сошлись:

Танкист-гвардеец

и осколок,

Как миг порой

бывает долог,

Когда ему ценою – жизнь.

И вот другие времена,

Кому-то снова мы мешаем

И сна,

и отдыха лишаем.

И кто-то там уже решает,

Что нам

еще нужна война.

До бомбы атомной дошли

В своей воинствующей злобе.

Для нас

кладбищенские дроги

Запрячь мечтают «полубоги»,

Но времена

не те пошли.

Надежен,

крепок

щит страны!

И тех

возмездие отыщет,

Кто мнит увидеть

пепелище

(Затеяв «звездные игрища»)

Моей,

родимой,

стороны.

Когда отец наденет ордена,

Что заслужил в боях когда-то,

Бывалой выправкой солдата

Гордится может вся страна.

Пускай морщины у отца,

И седина,

как снег,

не тает.

Улыбка прежняя,

святая,

Как орден жизни

для лица.

И вспомнит он

про первый «Фердинанд»,

В упор стрелял в него из танка.

Неузнаваема осанка,

Когда отец наденет ордена.

Медалей звон,

их яркий пересвет,

Рассказ о подвиге комбата,

И я,

застывший виновато,

После войны

родившийся на свет.

Что ж, не судьба –

так жизнь заведена.

Застынет сын,

как я когда-то,

Над фотографией солдата,

Надевшего на праздник ордена.

Рванулся первым

из окопа

Огню навстречу

и свинцу.

Ревел февраль,

колючим ветром

По шелку

резал и лицу...

Его спасая,

даже время

Остановилось на бегу;

Цена бессмертия

и жизни –

Строкою красной

на снегу.