Он сам заложил в его фундамент первый камень — кусок итальянского мрамора с надписью: «В лето 1797-е месяца февраля в 26 день положено основание сему зданию Михайловского замка». Архитектор Бренна подал царю лопатку с закладной известью и серебряный молоточек. Положив слой извести, Павел старательно пристроил мрамор, постучал по нему серебряным молоточком и бросил на счастье золотую монетку...

Одиннадцатого марта 1801 года Мария Федоровна проснулась, как обычно, в шесть часов утра и позвонила в колокольчик. Вошла камер-юнгфера и помогла ей одеться. Из спальни императрица направилась в туалетную комнату, где вместо умывания протерла лицо кусочком льда. Эту процедуру она позаимствовала у свекрови Екатерины II: у той до старости была прекрасная кожа. Выпив кофею и съев одно яйцо всмятку, государыня была готова к привычной деятельности. Но заниматься делами не хотелось. Уже больше месяца прошло с тех пор, как царская семья переехала в Михайловский замок, но она так и не смогла привыкнуть к сырому неуютному дворцу.

Наспех законченное здание оказалось абсолютно непригодно для жизни. Оно оставалось чудовищно холодным, а сырость была такой, что на стенах порой появлялись полосы льда в палец толщиной. Печи, несмотря на постоянно поддерживаемый в них огонь, не могли согреть и просушить воздух в дворцовых залах. По коридорам гуляли сквозняки, двери неожиданно хлопали, а ветер так завывал на чердаках, что становилось жутко даже караульным офицерам. Но Павел торопил с переездом и не хотел никого слушать. Правда, покои его и супруги были не такими стылыми благодаря деревянной обшивке стен. Остальные же мерзли жестоко. Вот и сегодня дежурные фрейлины вновь пожаловались Марии Федоровне, что не могут согреться, несмотря на отличные березовые дрова в камине.

Через Парадную опочивальню императрица прошла в Столовый зал, пять высоких балконных дверей которого смотрели на Летний сад. В этом зале любили играть малолетние великие князья, и во избежание несчастий нижние части стеклянных дверей Мария Федоровна распорядилась заложить мягкими подушками. Нынче младших детей — Николая, Михаила и Анны — здесь не было. Ей доложили, что дети на втором этаже в покоях отца, и она решилась отправиться туда.

Чтобы попасть к Павлу, нужно было миновать длинную парадную анфиладу, открывал которую белый проходной аванзал. За ним поражал своим великолепием Большой тронный зал двенадцати саженей в длину, обтянутый зеленым бархатом. На его фоне эффектно выделялся трон под балдахином, обитый пунцовым бархатом и затканный золотым шитьем. В нишах над дверьми разместились бюсты римских императоров.

С украшенного живописью плафона свешивалась огромная люстра из золоченой бронзы о сорока подсвечниках. Далее находилась галерея Лаокоона, увешанная гобеленами и украшенная римскими мраморными статуями. К Овальному залу с бархатной мебелью огненного цвета примыкала громадная Мраморная галерея, предназначенная для собраний кавалеров Мальтийского ордена.

Посетителей, переходящих из зала в зал, приводила в восхищение постоянная смена впечатлений: каждая комната казалась произведением искусства, все было до мелочей продумано — лепные украшения стен и потолков, живописные плафоны, резная мебель, тонкой работы люстры, зеркала, узорчатый паркет. Но они не могли не видеть, что бархат, которым затянуты стены, тронут плесенью, которая змеилась и по живописи, искажая и уродуя картины и фрески, а углы больших залов кое-где покрыты льдом. Для того чтобы хоть немного уменьшить сырость, на подоконники клали свежеиспеченный хлеб (считалось, что он хорошо впитывает влагу).

Поднявшись по узкой винтовой лестнице, от чего у нее закружилась голова, Мария Федоровна оказалась в опочивальне Павла. Младшие дети часто заглядывали к отцу, когда он причесывался. Павел в белом шлафроке обычно сидел в простенке между окнами, а старый слуга Китаев завивал ему букли, потом обильно посыпал голову пудрой, водя пуховкой во всех направлениях. Покончив с прической, Китаев с шумом закрывал жестяную крышку пудреницы, Павел вставал и отодвигал стул к камину — это служило сигналом камердинерам войти и начать его одевать, а детям отправляться к матушке. Но сегодня Мария Федоровна сама пришла за детьми. Государь не обратил на нее ни малейшего внимания, наследники же обрадованно вскочили с ковра, на котором играли.

— Мама, — подбежал к ней четырехлетний Николай, — здесь очень тепло, а у нас в детской холодно, и лошадок моих забыли в Зимнем дворце.

Мария Федоровна побледнела, предчувствуя очередной взрыв гнева вспыльчивого супруга, но неожиданно Павел схватил Николая на руки и затанцевал с ним по комнате:

— Ах ты мой барашек, я велю послать слугу в Зимний и привезти твоих лошадок, а когда подрастешь — подарю настоящую лошадь. А замок скоро просохнет, и всем станет тепло.

Старшие сыновья Александр и Константин вызывали у Павла лишь недоверие, болезненную подозрительность, и только с малышами он был нежен и добр: называл овечками и барашками, охотно играл с ними в разные игры, особенно любил жмурки.

Позволив камердинерам надеть на себя мундир, Павел неожиданно дружелюбно проговорил:

— Мари, хочу, чтобы вы присутствовали на сегодняшнем вахт-параде. В девять жду вас на плацу.

В просьбе не было ничего необычного. Супруга часто сопровождала его на таких мероприятиях в Гатчине, но сегодня удивилась: последнее время муж обходился с ней со все возрастающей грубостью и давно никуда не приглашал.

— Конечно, конечно, обязательно буду, Паульхен, — поспешно заверила она.

Это утро напомнило их лучшие дни. Вернувшись к себе, Мария Федоровна достала шкатулку с письмами. Как и подобает истинной немке, она была сентиментальна и бережно хранила свою переписку. Вытащив письмо Павла, развернула его и прочла: «Всякое проявление твоей дружбы, мой милый друг, крайне драгоценно для меня, и клянусь, что с каждым днем все более люблю тебя. Да благословит Бог союз наш так же, как он создал его». Глаза ее наполнились слезами.

Особы царской крови редко вступают в брак по любви, но их союз стал исключением. Они познакомились на вечере у королевы Пруссии Елизаветы-Кристины. Павел Петрович оказался невысок ростом, довольно пригож, безукоризненно сложен и приятен в разговоре. Она, тогда еще принцесса София-Мария-Доротея-Августа-Луиза Вюртембергская, своей миловидной внешностью и жизнерадостным характером сразу же очаровала юношу, а потом и русскую императрицу. «Признаюсь Вам, что я увлечена этой дивной принцессой, — сообщала Екатерина одному из своих европейских адресатов. — Она именно такова, какую хотели: цвет лица — смесь лилии и розы, прелестнейшая кожа, высокий рост с соразмерной полнотой и легкость поступи».

В день обручения она, уже Мария Федоровна, не сдерживая чувств, прислала жениху такие строки: «Клянусь этой бумагой всю жизнь любить и обожать Вас и постоянно быть нежно привязанной к Вам; ничто в мире не заставит меня измениться по отношению к Вам». Хотя Павел в «инструкции», специально написанной им для будущей жены, откровенно предупреждал, что ей «придется прежде всего вооружиться терпением и кротостью, чтобы сносить мою горячность и изменчивое расположение духа, а равно мою нетерпеливость».

После венчания, состоявшегося двадцать шестого сентября 1776 года, молодые зажили тихой семейной жизнью в Павловске и Гатчине. Он взялся перестраивать усадьбы, разбивать сады в английском стиле и создавать свою маленькую «потешную» армию на манер прусских войск своего кумира Фридриха Великого. Она устраивала музыкальные вечера, занималась живописью, резьбой по камню и к тому же оказалась домовитой хозяйкой. Под ее присмотром были оранжереи, молочная ферма, птичий двор. Каждый день к столу «гатчинских помещиков», как шутливо именовали себя супруги, подавали свежие фрукты, овощи, молоко и сыры.

Екатерина была чрезвычайно довольна невесткой — покорна, почтительна, послушна, называла ее «моя любезная дочь» и отмечала, что великая княгиня «с большим усердием и сердечностью выполняет возложенные на нее обязанности». Главную же свою миссию — обеспечение престолонаследия — Мария Федоровна выполнила более чем успешно, подарив мужу четырех сыновей и шесть дочек, из которых в раннем детстве умер только один ребенок — Ольга. Заслуги невестки по укреплению династии свекровь отметила восхищенно-насмешливой фразой: «Право, сударыня, ты мастерица детей на свет производить».

Павел был горячо привязан к супруге и жил с ней душа в душу. И только его «дружба невинная и чистая» с фрейлиной Екатериной Нелидовой несколько смутила семейное счастье великокняжеской четы. Но смирившись с наличием соперницы, Мария Федоровна даже смогла с ней подружиться. «Я получила два Ваших письма вчера вечером, моя добрейшая и дражайшая подруга... — писала она Нелидовой из Гатчины девятого октября 1797 года. — Наш дорогой Император чувствует себя хорошо, если не считать засорения печени, ломоту, ишиас, ипохондрию, боли в суставах и слабость, но благодаря Богу эти неприятности не влияют ни на его аппетит, ни на расположение его духа».

Разлад между супругами возник только после того, как Павел в бумагах покойной матери нашел документ, из которого узнал, что Екатерина намеревалась лишить его престола и передать державу внуку Александру. При этом императрица потребовала у супруги сына подписать заготовленный акт отречения. И хотя Мария Федоровна наотрез отказалась, Павел очень рассердился на жену за то, что скрыла от него затею. И сколько потом та ни уверяла, что свекровь сильно разгневалась по поводу ее отказа и что скрыла она от него намерение императрицы только из великой любви, оберегая его чувства к матери, он, увы, перестал ей верить.

Увлекшись воспоминаниями, Мария Федоровна чуть не опоздала к началу вахт-парада. Закутавшись в соболью шубу и прихватив муфту, в сопровождении фрейлины Протасовой 2-й она вышла из замка, торопливо перешла Трехпролетный мост и заняла место у стоявших в каре гвардейцев в самом начале площади Коннетабля. К счастью, Павел с наследником задерживались. Она обвела взглядом открытое пространство парадного плаца, на котором расположились несколько батальонов гвардии и Казачий эскадрон, и в очередной раз поразилась мрачной мощи и суровой замкнутости Михайловского замка, который Павел замыслил как неприступную крепость.

«...Мари, я хочу построить новую резиденцию, — сказал он ей в первый же месяц царствования. — Помните, какие романтические дворцы-замки мы видели во время путешествия по Европе? Я еще делал с них карандашные наброски. Найдите их, душа моя, они должны храниться в ваших бумагах». Просьба не удивила Марию Федоровну: она знала, что Павел не любил Зимний дворец, где все напоминало ему о ненавистной матери. «Здесь витает женский дух, — говорил он, неприятно морщась. — Разве такой должна быть резиденция российского императора?»

Павел мечтал о собственном дворце, когда еще не взошел на престол: работа над первыми проектами будущей резиденции началась в 1784 году. Тогда архитектор Винченцо Бренна давал цесаревичу уроки архитектуры, и тот оказался способным учеником. Еще мальчиком он «изволил на бумаге карандашом чертить разные строения по своим мыслям для забавы».

Упомянутые эскизы действительно нашлись в библиотеке Павловского дворца, как и переплетенные в альбомы чертежи, сделанные рукой сына Екатерины II и исправленные Василием Баженовым. Среди них были и планы какого-то прямоугольного здания с большим внутренним двором и круглыми угловыми башнями.

Бренна доработал далекий от совершенства эскизный проект Павла (впрочем, некоторые исследователи считают, что это был проект Баженова, а Бренна лишь руководил строительством), сохранив основной замысел, и продумал художественное оформление помещений. С помощью Карла Росси и Федора Свиньина, определенных к нему в помощники, подготовил двадцать больших чертежей и передал их государю на утверждение:

— Ваше Величество, спроектированные вами планы и чертежи Михайловского замка я привел в порядок согласно основам и правилам искусства.

— Но оставляю за собой право вносить в проект некоторые изменения, если таковые потребуются, — с усмешкой заметил император.

— Конечно, Ваше Величество, как вам будет угодно, — склонил голову архитектор.

И Павел внес «некоторые изменения», главное из которых касалось внутреннего двора здания — из прямоугольного тот превратился в восьмигранный. Это должно было напоминать всем, что государь является гроссмейстером Мальтийского ордена, крест которого имеет восьмиугольную форму.

Строительные работы «под смотрением» Бренны шли с большой поспешностью. Несколько тысяч мастеровых не знали отдыха ни днем ни ночью. С наступлением темноты вокруг замка разводили костры и зажигали факелы. Вопреки здравому смыслу начали возводить фундамент глубокой осенью, а кладку стен — зимой! При этом все прочие проекты в Петербурге были заморожены, а материалы с них — кирпич, декоративный камень, колонны, черепица — свозились к Михайловскому замку. Император приостановил даже возведение Исаакиевского собора, с площадки которого забрали весь облицовочный мрамор. «Паульхен, к чему такая спешка?» — недоумевала супруга. Но Павлу не терпелось укрыться за надежными стенами нового замка. Всего за четыре года средневековая фантазия императора воплотилась в жизнь.

Величественная громада Михайловского замка возвышалась на острове, с севера и востока ограниченном водами Мойки и Фонтанки, а с запада и юга — двумя специально прорытыми каналами, выполняющими функцию крепостных рвов. Холодное мартовское солнце золотило портик главного фасада, торжественный строй его колонн, пышно украшенный скульптурами фронтон и затейливый вензель императора.

Марию Федоровну опять неприятно кольнул цвет его стен. «Что это я? Пора бы уж привыкнуть», — подумала она. Но привыкнуть было невозможно. Весь Петербург знал, что эта нетипичная для Северной столицы цветовая гамма выбрана Павлом при весьма пикантных обстоятельствах. На одном из балов фрейлина Лопухина обронила лайковую перчатку. Несколько молодых людей кинулись поднимать ее, но галантный император оказался расторопнее. Однако вместо того чтобы вернуть владелице, он заинтересовался ее необычным, трудно определяемым желто-оранжевым цветом с розоватым оттенком и отослал перчатку архитектору Бренне для составления по ее образцу колера наружных стен замка. Пикантность состояла в том, что Анна Лопухина (в замужестве княгиня Гагарина) была любовницей императора.

Красавицу брюнетку с чудной белизной лица и выразительными глазами Павлу «подсунули» недруги императрицы, когда супружеские отношения между ними были прерваны. А случилось это после рождения в январе 1798 года последнего сына, Михаила. Акушер императрицы Иосиф Моренгейм категорически заявил, что «при дальнейшем супружеском сожительстве и плодовитости государыни следующая беременность грозит ей смертью». Павел, чье влечение к супруге не угасло за двадцать с лишним лет брака, подобным запретом был изрядно разочарован. Но заявил, что «жизнь императрицы для него бесконечно дорога, поэтому долг любви заставляет его внять голосу науки, принимая к тому же во внимание, что Небо послало ему многочисленное потомство и с этой стороны государство обеспечено». С того дня он почивал отдельно.

Для императрицы не осталось секретом, что в библиотеке Михайловского замка рядом с покоями Павла появилась потайная дверь, за которой — лестница в толще стены, прямиком ведущая в комнаты фаворитки, проживающей в замке в качестве статс-дамы. И государь мог незаметно приходить к ней на тайные свидания. Марии Федоровне ничего не оставалось, как в одиночестве утешаться музыкой и рисованием и «из угождения супругу обходиться с новой фрейлиной очень хорошо».

— ...Бывало, отправляясь в караул, а при матушке-императрице в карауле стояли бессменно по целым неделям, берешь с собой и перину с подушками, и халат, и колпак, и самовар. Пробьют вечернюю зорю, поужинаешь, разденешься и спишь как дома. А теперь с утра до вечера на плацу; и муштруют тебя как рекрута.

Мария Федоровна так погрузилась в свои невеселые мысли, что не сразу поняла, кто это сказал и о чем шла речь. Повернув голову, увидела трех офицеров Конногвардейского полка. Увлеченные разговором, те не заметили подошедшую императрицу. Приложив палец к губам, она заставила намеревавшуюся возмутиться фрейлину замолчать и продолжила слушать.

— Сплошные плац-парады, аресты и фельдъегери с известиями об освобождении от службы. Дошло до того, что отправляясь на развод, офицеры кладут за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапного ареста и ссылки. Страна превращается в огромную кордегардию.

— А новые кургузые мундиры по прусскому образцу? Наш «гатчинский капрал» опять заставляет онемечиваться: плести косы, пудриться, надевать узкие штиблеты на ноги. Тьфу, прости, господи!

Мария Федоровна догадывалась, что супруга ее не слишком жалуют в гвардии, но не предполагала, что до такой степени. А все потому, что он насаждал в армии ненавистные прусские порядки. К тому же у Павла часто вспыхивала отцовская страсть к муштре. Еще цесаревичем он собирал лакеев и заставлял их маршировать по комнатам. Бывали случаи, когда лакеи строем торжественно направлялись в кухню за кушаньем.

За долгие годы ожидания трона в Павле произошла перемена к худшему, и корону получил уже неуравновешенный, капризный, жестокий человек, раздражение которого нередко изливалось в сильных приступах гнева, а придирчивость порой доходила до абсурда. Став императором, он объявил гонение на круглые шляпы, отложные воротники, фраки и сапоги с отворотами, усмотрев в них проявление вольнодумства.

Особенно досталось жилетам — Павел утверждал, что именно они вызвали французскую революцию. Сотни полицейских бегали по улицам и палками сбивали с прохожих круглые шляпы, обрезали фалды фраков, срывали жилеты и отложные воротники. С каждым днем причуды и странности императора возрастали, и приближенные стали поговаривать, что его голова — «лабиринт, в котором заблудился разум».

Вот и сегодняшний смотр войск не стал исключением. Под визг флейт и грохот барабанов гвардейцы без конца печатали шаг на плацу. Каждое движение доводилось до автоматизма. Государь в синевато-зеленом мундире с двумя звездами, немного приподнявшись на стременах и постегивая хлыстом по ботфорту, внимательно следил за происходящим воспаленными красными глазами. В идеальном исполнении тонкостей строя он видел источник будущих боевых успехов армии.

Все шло хорошо, пока кто-то из семеновцев, проходя мимо императора церемониальным маршем, не сбился с ноги. Линия фронта изогнулась, интервалы и дистанция нарушились, и государь разгневался. «Я из вас потемкинский дух вышибу! — рявкнул он на генерала Мазовского. — Я вас туда зашлю, куда ворон костей не заносил!» Потом повернулся к великому князю Александру — шефу Семеновского полка — и презрительно бросил: «Вашему Высочеству свиньями надо командовать, а не людьми». Краска выступила на бледных щеках наследника. Он отвернулся и закусил губу — еще никогда отец не позволял себе ругать его при подчиненных.

Расстроилась и императрица, опасаясь, что вспыльчивый нрав супруга множит число недовольных и легко может превратить их в заговорщиков. «А ведь если есть заговор, то здесь должно быть немало его участников», — со страхом подумала она и обвела взглядом офицеров и царедворцев, стоящих рядом: Бенигсена, Талызина, братьев Зубовых, Кутайсова, Голенищева-Кутузова...

Но того, что заговор плел вездесущий граф Петр Пален, военный губернатор Петербурга, Мария Федоровна не могла представить себе даже в страшном сне. Он был одним из тех немногих, кому Павел доверял. И уж совсем невероятным показался бы ей тот факт, что заговорщики сумели привлечь на свою сторону ее старшего сына Александра. А между тем опытный царедворец и тонкий интриган Пален счел необходимым осторожно открыть наследнику планы свержения Павла. Он прекрасно понимал, что в противном случае заговорщики будут приговорены новым императором к смерти.

Поначалу потрясенный и возмущенный крамольным замыслом наследник не давал своего согласия, но Пален настаивал, утверждая, что положение с каждым днем ухудшается: «Ваше Высочество, Россия катится в пропасть — император является предметом страха и всеобщей ненависти, гвардия ропщет, люди доведены до отчаяния. Дошло до того, что вспоминают ужасный пример Франции и несчастного Людовика XVI. Дав согласие, вы спасете не только государство, но и своего батюшку. Клянусь, он не пострадает. После отречения его ждет спокойная жизнь в одном из загородных дворцов».

Однако наследник колебался. И тогда Пален разложил сложный пасьянс из интриг, сплетен и слухов, которые сам же и распространял. В столице вдруг стали поговаривать, что государь готовит указ заточить императрицу в монастырь, а двух старших сыновей — в крепость и тем самым избавиться от всех тех, кто казались ему подозрительными. «Я, — хвастливо рассказывал Пален заговорщикам, — старался разбудить самолюбие Александра и запугать альтернативой — возможностью получения трона, с одной стороны, и грозящей тюрьмой или даже смертью, с другой. Таким образом мне удалось подорвать у сына благочестивое чувство к отцу и пошатнуть его сыновнюю привязанность».

Утром девятого марта Пален, как обычно, явился в кабинет Павла с рапортом о положении дел в столице. Император слушал доклад рассеянно.

— Знаете ли вы, что против меня замышлен заговор? — вдруг резко спросил он, пристально глядя на Палена.

Взгляд государя был таким пронизывающим, что тот похолодел. Чувствуя, что во рту пересохло и он не в состоянии вымолвить ни слова, Пален не нашел ничего лучшего, как на несколько мгновений склониться в поклоне, лихорадочно пытаясь собраться с мыслями и скрыть растерянность. И только после того как удалось вернуть своему лицу обычное приветливое выражение, он выпрямился.

— Да Ваше Величество, я это знаю во всех подробностях, потому что сам заговор и возглавляю...

— Что? Что вы такое говорите, Петр Алексеевич?! — вскричал Павел.

— Да, Ваше Величество! Иначе как я мог узнать, что намерены делать заговорщики? Но вам не стоит беспокоиться: я держу все нити заговора в своих руках и никакие злоумышления кары моей не минуют. За это отвечаю вам головой.

Заявление Палена ошеломило Павла. Он приказал небрежно:

— Дознавайтесь скорее и докладывайте.

Но едва за военным губернатором закрылась дверь, как Павел вскочил и быстро зашагал по кабинету. Он не знал, можно ли верить Палену. Курляндец был еще той бестией! Однако посоветоваться не с кем. Прежде у него не было друга более близкого, чем Мария Федоровна. «Ей хорошо известно, сколь я ее любил, — с горечью подумал он. — Она мне была первою отрадою и подавала лучшие советы. Но теперь я знаю, что любезная жена утаила намерение покойной матушки лишить меня престола. Уж не мечтала ли она завладеть короной мужа? А наследник, выросший в атмосфере придворных интриг и привыкший держать две парадные физиономии: одну перед отцом, другую — перед бабкой? Разве можно ему верить?» Павел подошел к столу, достал лист бумаги и быстро набросал письмо удаленному из Петербурга Аракчееву.

Тем временем встревоженный Пален бросился искать Александра. Стало совершенно ясно: медлить больше нельзя. Он нашел наследника в галерее Лаокоона и, прогуливаясь с ним среди римских статуй, стал убеждать уже завтра совершить переворот.

— Сегодня в сильном гневе Его Величеством было произнесено следующее: «Скоро многие близкие мне головы должны будут пасть». — При этих словах Александр вздрогнул и замедлил шаг. — Могу ли я возглавить нас вашим именем? — тихо спросил Пален.

— Можете, — боясь самого себя, прошептал Александр. Но в очередной раз потребовал от Палена клятвы, что ни один волос не упадет с головы императора.

Срок выступления согласовали в ночь с одиннадцатого на двенадцатое марта, когда караулы в Михайловском замке должны нести преданные наследнику семеновцы.

В замке было очень тихо. В пять часов Мария Федоровна отправилась в Институт благородных девиц в Смольном монастыре и вернулась к ужину. За это время Павел отправил двух курьеров с собственноручно написанными письмами в Берлин и Париж. Затем вызвал к себе обер-гофмейстера и утвердил проект по архитектурному украшению Летнего сада. Тот доверительно сообщил императрице, что государь велел привести к присяге старших сыновей, Александра и Константина, «не вступать с заговорщиками ни в какую связь». И теперь находится в отличном расположении духа.

Ужин начался в половине девятого. Как правило, к высочайшему столу приглашались немногие, но на этот раз он был накрыт на девятнадцать кувертов. Гости уже собрались в Столовом зале. Среди них был и генерал от инфантерии Михаил Кутузов, к которому Его Величество благоволил, с дочерью-фрейлиной. Дверь резко отворилась, и появился Павел в сапогах со шпорами, шляпой в одной руке и офицерской палкой с костяным набалдашником в другой. Порывистым движением он протянул камер-лакею шляпу и палку, оглядел присутствующих и жестом пригласил всех к столу.

Хрустальная люстра с зажженными свечами озаряла серебро сервировки и большие зеркала в золоченых рамах. За ужином в первый раз был употреблен новый фарфоровый сервиз, украшенный изящными видами Михайловского замка, — подарок Марии Федоровны. Павел пришел в чрезвычайное восхищение, благодарил супругу, хвалил мастеров Императорского фарфорового завода, по очереди поднимал тарелки и чашки, любуясь ими, целовал рисунок на фарфоре и говорил, что это счастливейший день его жизни. Прекрасное настроение императора передалось окружающим, все восторгались сервизом и красотой дворца. Лишь наследник сидел мрачнее тучи, да его супруга, великая княгиня Елизавета, была тиха и печальна.

— Ваше Высочество, что с вами сегодня? — добродушно поинтересовался Павел.

— Чувствую себя не совсем хорошо, — отвечал Александр.

— В таком случае обратитесь к врачу и полечитесь.

— Непременно, батюшка, благодарю.

К столу подали множество изысканных постных яств — шла шестая неделя Великого поста, — но Павел к ним не притрагивался: с некоторых пор ему готовили отдельно. Ужин по обыкновению длился ровно час. Павел живо общался с сидевшей напротив дочерью Кутузова и вообще был доволен и весел, но государыня с непонятным ей самой беспокойством следила за супругом.

Отужинав, Павел бросил на стол скомканную салфетку и подошел к Кутузову. Перекинувшись с ним несколькими фразами, вдруг взглянул на себя в зеркало, имевшее особенность делать лица кривыми, посмеялся над этим, сказал: «Посмотрите, Михаил Илларионыч, какое смешное зеркало! Я вижу себя в нем с шеей на сторону», — отвесил общий поклон и удалился.

Час спустя мосты были подняты, караулы расставлены и Михайловский замок погрузился в сон. Но далеко не все его обитатели спали в ту ночь. Александр в мундире и ботфортах лежал на постели, тщетно пытаясь убедить себя в правоте собственных действий. Томимая мрачными предчувствиями, не спала и императрица в своих покоях. Она подошла к окну, всмотрелась в черноту за стеклом: холодные низкие тучи закрывали луну, резкий свистящий ветер гнал поземку, крутил хлопья снега. «Такая ночь — прекрасная декорация к трагедии», — подумала государыня, зябко кутаясь в теплую шаль.

В непроглядной темноте Мария Федоровна не могла видеть, как размеренным шагом к замку подходили войска. Запаздывающие семеновцы еще только миновали Летний сад, в котором к пруду на ночь слеталось бесчисленное количество ворон и галок. Птицы, испуганные движением войск, поднялись черной тучей и с громким карканьем полетели в сторону замка. Перепуганные заговорщики замерли в тревожном ожидании, приняв это за несчастливое предзнаменование. Но сдавленный окрик офицера заставил их продолжить движение.

Попасть на территорию императорской резиденции через подъемные мосты заговорщикам помог племянник писателя Фонвизина Александр Аргамаков. Будучи плац-майором Михайловского замка, он имел полномочия входить к Павлу для доклада о чрезвычайных происшествиях в городе в любое время суток и хорошо знал планировку дворца, все его потайные двери, лестницы и коридоры. Он и привел убийц к покоям императора.

В половине первого ночи группа хмельных офицеров со шпагами в руках, ранив оказавших сопротивление камер-гусаров, ворвалась в спальню государя. Разбуженный Павел вскочил и спрятался за ширму. Вначале он оцепенел от ужаса, потом бросился к двери, ведущей на половину императрицы: «Мари, откройте, откройте!» — забыв, что сам приказал запереть дверь, да еще и задвинуть ее засовом. Ему подсунули акт об отречении, но он отказался его подписать, продолжая кричать «Что я вам сделал?» и звать на помощь. Николай Зубов массивной золотой табакеркой ударил императора в левый висок. После чего одуревшие от длительных возлияний Яшвиль, Татаринов, Гарданов, Скарятин и другие яростно бросились на Павла, вырвали из его рук шпагу, повалили на пол и стали бить и топтать ногами, шпажным эфесом проломили голову и наконец задушили шарфом Скарятина. «Воздуху, воздуху!» — было последним, что успел проговорить император.

Трагическую весть о том, что Павел убит заговорщиками в собственной спальне, императрице сообщила дежурная статс-дама Шарлотта Ливен. Мария Федоровна в ночной сорочке, босая, с распущенными волосами вбежала в комнату перед спальней Павла, но была остановлена караулом.

— Нельзя, Ваше Величество, — крикнул поручик Полторацкий.

— Как нельзя? Я еще государыня, пропустите!

— Государь не приказал.

— Кто-кто?! — вспылила она, залепила Полторацкому пощечину, схватила за шиворот, оттолкнула к стене и кинулась к часовым. В отчаянии упала перед ними на колени и стала умолять позволить увидеть мужа: — Пустите, пустите меня к нему!

Но Полторацкий дал знак караулу скрестить штыки, повторяя:

— Не велено, Ваше Величество.

Мария Федоровна горько рыдала у запертой двери, заклинала солдат, обвиняла офицеров, лейб-медика и всех, кто к ней приближался, — она была словно в бреду.

В другом крыле замка Александр сидел в кресле перед камином и смотрел на огонь, ожидая известий от заговорщиков. Около часа ночи к нему вошел Николай Зубов, всклокоченный, красный от волнения, и хрипло произнес:

— Все исполнено, Ваше Величество.

— Что исполнено? — дрожащим голосом спросил Александр и поняв, что отец убит, зарыдал.

Разбудили и великого князя Константина, который ничего не знал о заговоре и спал как сурок. Потрясенный, он спустился к брату, которого застал в ужасном состоянии. Бледный, с дрожащими руками и красными от слез глазами, Александр растерянно смотрел перед собой и говорил, ни к кому не обращаясь: «Я не чувствую ни себя, ни того, что я делаю, — не могу собраться с мыслями; мне надо уйти из этого дворца...» Казалось, он вот-вот упадет в обморок.

Появился спокойный, подтянутый Пален.

— Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал! — возмутился Александр.

Пален принялся объяснять, что все получилось «само собой, офицеры были пьяны», а он тут ни при чем — его колонна потерялась в лабиринтах замка. Но наследник, не слушая его, продолжал заливаться слезами. Его долго уговаривали, напоминая о долге, о необходимости предстать перед гвардией. Наконец Палену все это надоело. Он подошел к Александру, взял его руку и, чуть поморщившись, холодно произнес:

— Хватит ребячиться — ступайте царствовать, государь.

Михайловский замок наполнялся гвардейскими офицерами. Многие были изрядно пьяны. Время от времени раздавались крики «Павел больше не существует!». Заговорщики толпами бродили по роскошным галереям и залам и, позабыв о всяком приличии, громко рассказывали друг другу о своих «подвигах». Некоторые даже проникли в винные погреба, где продолжили оргию, начатую в доме братьев Зубовых. Граф Пален прилагал немало усилий, чтобы их утихомирить, но все было напрасно.

Убитая горем вдова решительно отказывалась покинуть замок, не увидев бездыханного тела супруга. Но Марию Федоровну и пришедшую ее утешать Елизавету еще долго не пускали в спальню императора. Там призванный среди ночи «прибрать труп» лейб-медик Яков Виллие обрабатывал раны и синяки Павла, чтобы наутро показать его войскам в доказательство естественной смерти. Однако несмотря на все старания и тщательный грим, на лице императора были видны синие и черные пятна. Невозможно оказалось запудрить и размозженные кости лица — пришлось низко надвинуть на лоб треуголку. Да и тело императора было все в кровоподтеках, ведь обезумевшие от вина и крови офицеры издевались даже над трупом.

Пален торопил:

— Нельзя ли быстрее, Яков Васильевич?

— Невозможно, граф! — сердито отвечал лейб-хирург Павла. — Сами изволите видеть, на что он похож, — узнать нельзя, так искалечили...

Но свидетельство о смерти «от апоплексического удара» он все-таки подписал. Виллие привык хранить династические тайны своих пациентов.

Уже светало, когда назначенный комендантом Михайловского замка генерал Бенигсен велел допустить вдову к телу Павла. Вступив в злополучную комнату, где в углу за ширмами на походной железной кровати лежал покойный государь в гвардейском мундире, она громко вскрикнула, бросилась на колени перед кроватью и стала целовать руки супруга. Потом попросила ножницы, срезала прядь его волос и без сил опустилась в кресло. Стресс, во время которого Мария Федоровна попыталась провозгласить себя преемницей супруга, прошел, и теперь она только плакала: беззвучно, не вытирая слез.

— Сударыня, извольте удалиться в свои покои, — попросил Бенигсен.

Мария Федоровна встала, нетвердой походкой приблизилась к коменданту и с ненавистью глядя в его спокойное самодовольное лицо, тихо произнесла:

— О, я вас заставлю раскаяться!

И это не осталось пустой угрозой. Всех участников убийства мужа вдовствующая императрица будет преследовать неустанно, пока наконец не подорвет их влияние на молодого государя, не сломает блестящие карьеры и не удалит их от двора. Первым, кто уже в том же 1801 году навсегда отправится в свое курляндское захолустье, будет граф Петер Людвиг фон дер Пален...

Еще раз, уже в глубоком трауре, Мария Федоровна вошла в роковую комнату вместе с наследником. Александр, впервые видя изуродованное лицо отца, накрашенное и подмазанное, стоял в немом оцепенении. Полными слез глазами императрица обвела комнату и вдруг увидела обломки маленьких вазочек на решетке письменного стола Павла, стоящего вблизи его кровати. Эту решетку и эти вазочки она собственноручно выточила из слоновой кости на токарном станке и подарила мужу. Когда заговорщики набросились на Павла, он в падении попытался удержаться за решетку. Медленно повернувшись к сыну, Мария Федоровна презрительно произнесла: «Поздравляю — теперь вы император». Александр без чувств повалился на пол... Мать, не взглянув на него, удалилась.

После трагической гибели Павла его семья вернулась в Зимний дворец — никому не хотелось доверять свою жизнь дому, который не смог защитить даже своего создателя. Но мятущаяся душа убиенного монарха, как гласят легенды, не захотела покидать любимую резиденцию. И в гулких помещениях замка нередко таинственно поскрипывает паркет, неожиданно хлопают двери, сами собой распахиваются форточки...

Особенно впечатлительные уверяют, что слышат даже приглушенные звуки флажолета — маленькой старинной флейты, играть на которой любил бедный Павел. Как бы то ни было, заходя в его кабинет, сотрудники Русского музея, нынешние обитатели замка, всегда приветствуют хозяина: «Извините, что побеспокоили, Ваше Величество», — а услышав скрип паркета или хлопанье двери, обязательно произносят: «Доброй ночи, Ваше Величество».

Автор статьи Нина Белова
Информация взята из