С Инной Владимировной удивительно легко говорить. Мало с кем из актрис ее уровня популярности и дарования так просто складывался разговор. Абсолютное отсутствие фальши и ложной значительности. Легкость, естественность, готовность ответить на любые вопросы, в частности: как получилось, что одна из самых известных киноактрис находится вне кино вот уже пятнадцать лет.
– Инна Владимировна, почему не снимаетесь?
– Не хочу. Тратить жизнь неизвестно на что, сидеть в павильоне, лишь бы быть занятой? К чему? Я все-таки работала с такими режиссерами – Герасимов, Зархи, Хейфец, Пудовкин, – и иметь после них дело с малограмотными людьми... Нет, простите.
– А предложения есть?
– Предлагают невесть что, какие-то сериалы бесконечные... Вон стопка сценариев лежит, и все не то.
– Когда вы работали в кино последний раз?
– В 1988 году снялась в «Сороковом дне» у режиссера Ерышева. На «Лентелефильме».

– Когда вам было проще, комфортнее, лучше – сейчас или лет пятнадцать – двадцать назад?
– Да я и сама не пойму, когда мне было лучше – до или после так называемой перестройки. Да, тогда мы были очень бедные, привыкли к тому минимуму, который получали. За границей на вопрос о деньгах я всегда отвечала таким образом: «Нам платят, как самым квалифицированным инженерам». И это было чистой правдой. Ведь и этим самым квалифицированным инженерам платили ничтожно мало в сравнении с тем, что получали средние артисты на Западе. Постоянное чувство несправедливости и унижения. Мне было очень трудно выбрать какие-то костюмчики, платья «на выезд» – всегда проблема. Но мы как-то приспосабливались. Спасала молодость. А с другой стороны, мы работали, снимались, и у каких режиссеров! Мы были востребованы. Сейчас, благодаря Богу, я все-таки на ногах, работаю...
– Работате? Вы же сказали, что не снимаетесь?
– Я работаю со своей концертной программой. Она у меня большая. Получилось как: несколько актеров должны были лететь в Штаты. Нужно было что-то комедийное и музыкальное. У меня это есть. Вот сейчас еду в Клин и Липецк, в августе была в Кемерове, в Тайге – это мои места. В Тайге я родилась.
Три года назад Инна Макарова выпустила книгу «Благодарение» – о своем детстве и юности, прошедших в Кемеровской области: «...В большом доме жили мои бабушка и дедушка по отцу. ...Именно здесь, на высоком крыльце дедушкиного дома, я и дала свое первое выступление. Было мне тогда лет шесть... Помогали мне – двоюродные сестрички и братишка Боб. ...А народ у нас был театральный. О папе и маме говорить нечего – они работали в новосибирском радиокомитете. Мама – литературным редактором и собкором. Папа был диктором. Публиковал поэмы, стихи. В 1934 году стал членом Союза писателей. Я храню его билет с факсимиле Горького».
– Ваш отец очень рано ушел из жизни...
– Он поехал создавать радиокомитет в Улан-Удэ. Там еще шло строительство, а он уже вещал – и редактор, и автор, и диктор в одном лице. У него был дивного тембра голос. И вот какая-то строительная крошка попала ему в легкие. Когда он вернулся домой, начался абсцесс. А в то время не было антибиотиков... Помню, мы с бабушкой пришли к нему в больницу. Он еще пытался мне улыбнуться... Через пятнадцать минут после того, как мы вышли, его не стало.

«Высота», 1957 год
– Вы с детства знали, что станете не просто актрисой, а именно киноактрисой. Откуда такое точное самоощущение?
– Наверное, я интуит, привыкла себе доверять. Не помню, в какой момент я решила поступать именно во ВГИК. Хотя странно – кино было для меня чем-то сказочно далеким, чужим. Не то что театр. Я узнала, что ВГИК эвакуировали в Алма-Ату. Поехала. На вокзале в Алма-Ате нужно было пройти через санпропускник: жара, толпы людей. Уже потом я узнала, что от тифа погибли такие замечательные актеры, как Блинов и Софья Магарил. Но меня пропустили так, увидели, что едет девочка от родителей, только из школы, – и пропустили.
Во ВГИК я явилась без вызова, на месяц раньше, фотографию не выслала. Но оказалось, что я не одна такая. Педагоги решили, что лучше уж сразу отправить всех по домам, чем целый месяц мариновать в ожидании экзаменов. Меня включили в просмотр, до которого оставалось часа два. И вот даже на это предварительное прослушивание пришли известные кинорежиссеры, актеры, педагоги. Помню, что за экзаменационным столом сидели Рошаль, Бибиков, Пыжова. Слушали внимательно, потом собрали и объяснили каждому, почему ему не стоит ждать экзаменов, а лучше ехать домой. Когда дошла очередь до меня, сказали: «А вот вам, девочка, мы советуем остаться». В Алма-Ате меня и зачислили. На нашем курсе учились Клара Лучко, Николай Розанцев, А. Шарихмедова... Потом ВГИК возвратился в Москву. Помню, что в Москве меня почему-то рассмешил эскалатор в метро. Так всю дорогу и просмеялась.
– Правда, что Любы Шевцовой – я имею в виду, в вашем исполнении – могло и не быть, если бы не Фадеев?
– На одном из экзаменов я играла Кармен и сцену в тюрьме из «Молодой гвардии». И Фадеев сказал: «Не знаю, какой была Кармен, но Люба была именно такая, я вас уверяю». Видимо, это и решило дело. Я была готова играть что угодно, но, конечно, мечтала о Любке.
– Вы чувствовали, что эта роль, как говорят теперь, «сделает вас»?
– Просто очень хотела ее сыграть. Совпало. Получилось. Оказалось, что я, ко всему прочему, еще и везучая.

«Дорогой мой человек», 1958 год
– Когда начинались съемки, вы знакомились с реальной историей краснодонского подполья? Сейчас в некоторых публикациях ставится под сомнение вклад этих ребят в сопротивление.
– Все это дико и позорно. Я была знакома с матерью Олега Кошевого, с матерью Любы Шевцовой, для меня это живая история. О чем вообще речь? То, что этим детям пришлось пережить, не поддается описанию. Мучили их страшно – у Фадеева только малая часть. И вдруг читаем, что Олег Кошевой где-то в Латинской Америке, живой и невредимый! Он, которого нашли седым под землей! Я это знаю! Говорить не могу... У меня очень теплое чувство к людям в Луганске – за то, что они так относятся к памяти этих ребят. И еще: я об этом сужу по тому, как принимают меня на концертах после показа фрагментов «Молодой гвардии». Это в народе живет, и это ценно. Поэтому для меня Люба Шевцова осталась главной ролью. Если люди потеряют и эту память – тогда вообще о чем говорить?!
– Сначала ведь был спектакль «Молодая гвардия»?
– Да, он имел невероятный успех, теперь это даже трудно себе представить. Кто к нам только не приходил! Тарасова, Грибов, Яншин, Ливанов, Фаина Георгиевна Раневская, Марецкая, Плятт. И все говорили самые лучшие слова.
Потом начались съемки. Все как в сказке. Господи, я же школьницей была, губы не красила, только от мамы с бабушкой. И мне ничего не было нужно. Это сейчас высокопарно звучит – но творчество тогда для нас было Все! Герасимов умел увлекать даже пустяками. Начинал размышлять, и от малого, конкретного уходил к таким обобщениям – это было невероятно интересно и заразительно. Так школьницей и оставалась, вплоть до того, как вышла замуж за Сергея Бондарчука.
– Что в публикациях последнего времени относительно вас и Бондарчука ложь и что правда?
– Лжи, как всегда, больше. В каком-то солидном журнале видела рубрику «Знаменитые измены». Первая измена – принц Чарльз и принцесса Диана, следующая – Бондарчук и Макарова. Какая чушь!

«Женитьба Бальзаминова», 1965 год
– А что было на самом деле?
– На самом деле я сама предложила ему развестись. Понимаете, у меня другой характер. Бондарчук мне мешал – с его проблемами, постоянными звонками куда-то. Я виню себя: думаю, не готова была к замужеству. Девочкой была. У нас разница в возрасте семь лет. На самом деле – века. У него уже была семья – он женился до войны. Он с фронта, а я со школьной скамьи. Это было несопоставимо. Сергей написал моей маме письмо. Оно у меня есть.
«10 июня 1947 года. Краснодон.
Анна Ивановна! Мне очень бы хотелось увидеть Вас, но сейчас ввиду многих обстоятельств это невозможно. Приходится прибегать к письму. При моем неумении писать письма очень трудно выразить на бумаге то, что сейчас меня волнует. Боюсь, что слова окажутся холодными. Мало говорящими. При встрече надеюсь восполнить нескладность этого письма «умной» и пылкой речью. Анна Ивановна, я люблю вашу дочь, хочу всегда быть с ней, быть ее другом и мужем. Благословите и пожелайте счастья в нашей жизни и работе, трудной, большой и светлой жизни честных тружеников».
Я приписала:
«Мамочка! ...Это «послание в Сибирь» Сережа писал фактически два дня, а «обдумывал» недели две. Писал, писал, потом порвал и написал черт-те что. Мамочка моя родная, я очень и очень сейчас хочу вас видеть. Вчера приехал Сергей Аполлинарьевич и спросил, где мама и как она относится к притязаниям Сергея...»
Мама свое отношение выразила в ответном письме.
«21 июня 1947 года. Новосибирск.

...Я просто не знаю, что и думать. Ничего не знаю... Мне так кажется, пусть и хорошо все будет, но разве сравнишь девичье житье с жизнью замужней женщины? Да и не это главная причина моих опасений. Ты рискуешь испортить этим преждевременным замужеством свое будущее, свой творческий путь, так хорошо начатый.
Бабушка без слез о тебе не может говорить, воспринимает все как несчастье и жалеет тебя, и хвалит, и горюет...
Ах, Инна, Инна, маленькая моя, что-то ждет тебя в жизни... Потом я смирюсь, а сейчас так мне тебя жалко, так ты еще молода, не видела покойной, нормальной жизни. И так много тебе дано, а ты хочешь все подарить, подчиняясь женской доле».
Мы прожили с Бондарчуком десять лет. Я не хочу мазать теперь все одной краской. Он мне многое дал, мы помогали друг другу творчески. И ценили друг в друге именно творчество.
– Вам завидовали?
– И радовались, и завидовали, и писали подметные письма. В одном из них меня обвиняли в измене с каким-то мужиком во время съемок на «Высоте». Полный бред. Сергей стал выспрашивать, а я потребовала, чтобы он немедленно позвонил нашей ассистентке на картине и сам обо всем расспросил. Но он уже понял, что сглупил, и звонить не стал. Теперь понимаю, что я любила в нем своего рано ушедшего отца. Это не та любовь. Теперь все это кажется странным: ведь Сергею было из кого выбирать. А он ко мне... У него была какая-то странная зависимость от того, что и как я скажу. Зависимость...
– Он был деспотичен?
– Нет, он не был деспотичным человеком. Он был тяжелый. Тяжелый, как валун. Я его дразнила: «Цоб-цобе...» И я с ним становилась тяжелая. Однажды, когда он находился рядом, у меня возникло ощущение, что меня придавили каменной плитой. Помню, что это было невыносимо. У нас не могло ничего получиться – я слишком другая. У нас разные поля.
Копилось все постепенно... Была еще история, связанная с первой женой Сергея, – они учились в Ростовском училище. Они расстались, он не хотел с ней жить. Семь лет он с ней судился. Получилось так. Когда у нас родилась Наташа, вдруг приходит документ, что Сергей двоеженец. В чем дело?! Оказывается, в загсе все документы во время войны пропали. И мы поехали в Ростов на суды. Та сторона постоянно скрывалась, оттягивая процесс, а я выглядела этакой злодейкой-разлучницей. Было это вдвойне противно и трудно, потому что меня уже узнавали после «Молодой гвардии».

– Зачем он возил вас с собой?
– Он не мог без меня, просил об этом. Хотя и так не оставался в одиночестве, ездил с другом. И останавливались мы у его друзей – у Стасика Чекана. Жили у родителей его жены – чудесых людей, актеров. Помню, они все время спрашивали друг друга: «Яшенька, когда это было, до большевиков или после?» Рассказывали, что большевики появились в Ростове как-то особенно четко и внятно. Как в сказке: прямо на уровне окна возникли их буденновки. Но это так, отступление... На меня бракоразводный процесс произвел гнетущее впечатление. Самое смешное: для того чтобы с ней развестись, необходимо было сначала развестись нам.
– ??
– Ну как же... Аннулируются все браки. Сначала наш, потом их. И только потом мы опять имеем право расписаться. Представляете?! Вот по всем этим процессам мы и таскались. Наконец, их развели, и мы в Москве побежали расписываться во второй раз. Так что у нас было два брачных свидетельства. Я так устала от всего этого кошмара, столько всего накопилось, что расставание с Сергеем стало неизбежным. А все считают, что Бондарчук меня бросил. Наоборот! Ну вот, не хотела обо всем этом говорить, а разговорилась...
– Как вы расстались?

– Расставались долго и тяжело. Мне пришлось уехать на съемку в Болгарию на четыре месяца. Он поехал сниматься в «Отелло». А перед этим он как раз говорил: «Ну, наконец-то ты догадалась, что нам нельзя расставаться». И я тут же уехала. Он посылал мне телеграммы с «Отелло». Приходил Андрей Попов – дивный человек и актер (он играл Яго) – и говорил: «Инночка, поезжайте к Сереже, он вас очень ждет». Но я понимала, что у нас с ним все кончено. Потом он приехал, и мы жили с ним еще два года. Жили бы и три, и четыре, и, может быть, всю жизнь, но я собралась и ушла. Сказала: «Сережа, мы должны расстаться». Помню, как мы сидели с ним...
– Как он реагировал?
– Остолбенел. Не мог ничего сказать. Потом долго не подавал на развод. Позднее приходил, говорил, но уже понимал, что все в прошлом. Меня вызывали в ЦК...
– Вы виделись с ним после?
– Ну конечно. Сергей приходил ко мне. Он боялся встречи с Наташей и тосковал. Ему было очень тяжело. Он всегда много работал. Наташу редко видел, хотя звонил, спрашивал беспокойно: «Как там Наташа?» Я ему и сказала однажды: «Ну что спрашивать, приходи завтра и увидишь и ее и Андрея». Его сына от первого брака. «Хорошо, приду. А ты как?» – «Ну придешь и поговорим». Утром звонок. Что-то бурчит, бурчит, вздыхает: «Ин, это.. бе, ме, это... давай на нейтральной территории... В Нескучном саду». А к Наташе постоянно приставали учителя: «Где твой папа?» Я говорю: «Что?! Девочке четырнадцать лет. Она тебя ждет, а ты мне про нейтральные территории говоришь?!» И вдруг слышу там, в глубине, женский голос. Я ему: «Сергей, это чья режиссура? Разве твоя? Или ты приходишь, или не надо этого всего». Он: «Ты права. Ты права...» И я повесила трубку.
Потом он пришел – толстый, беспокойный... Мы до этого долго не виделись. Вошел и мечется: «Наташенька, доченька, ножки, ручки... была бы постарше, я бы тебя в Наташе Ростовой пробовал». «Сережа, что с тобой»? Оказалось, его внизу ждала Скобцева. Вот так...
Когда мы разводились, меня спросили: почему вы так легко расходитесь? Я ответила: «Это совсем не легко».
– Вы почувствовали, как изменилось отношение к вам после расставания с Сергеем Федоровичем?
– После развода мне многие пытались делать гадости. Но шло это не от Сергея. Я знаю. Дело в том, что вокруг него крутились разные люди, которые, думая, что угождают ему, пакостили мне: не брали на роли, например. Мне об этом не раз говорили. А Наташа снималась зачастую не благодаря Бондарчуку, а вопреки. И вообще то, что Наташа начала сниматься, стало для него откровением. Так было с «Солярисом» у Тарковского. И Лариса Шепитько снимала ее не потому, что она дочь Бондарчука.
– Какие роли вы потеряли?
– «Попрыгунью», например. Но это не впрямую, я никого не хочу обвинять. «Попрыгунья» шла на сцене Театра киноактера. Собирались снять фильм. Меня отстранили от него, говоря: «Ну, как же, она же не читала «Аполлона» – журнал конца XIX века имелся в виду. Режиссер фильма Самсонов говорил: «Я без тебя не буду снимать!» Я ему ответила: «Будешь, еще как...» Бернес в знак протеста отказался играть свою роль в спектакле. Бондарчука удалось пробить – он сыграл Дымова. Пырьев хотел, чтобы снимался Борташевич – тот актер, который играл в спектакле. Все, кто играл в спектакле, естественным образом перешли в фильм, кроме меня и Бернеса. А Бернес играл в спектакле удивительно! Мне очень жаль, что он не снялся.
– С кем из актеров у вас сохранились близкие отношения?
– Знаете... Я сейчас чуть-чуть о другом. Много лет назад я выступала в концерте с Любовью Орловой. Мы не были близко знакомы... Мы выступали на стадионах, ездили в Ростов, потом в какой-то шахтерский городок. С нами – Шульженко, Бернес. Это было после «Молодой гвардии». Любовь Петровна расспрашивала меня о Макаровой и Герасимове. Помню, как после своего выступления – а принимали ее грандиозно – она влетела в гримерную, я ей еще помогла расстегнуть какие-то крючочки: ей нужно было успеть на самолет в Москву – вечером следующего дня у нее был спектакль. Концерты в то время – ее основной вид заработка. Героическая женщина, ей тогда было уже за шестьдесят. И вот, спустя время, мы пошли на «Странную миссис Сэвидж». Потом зашли за кулисы. Она нас встретила. Помню, она говорила, что успевает заметить, когда выходит на сцену, как весь зал ощетинивается биноклями. Все хотят рассмотреть, как она выглядит. И вдруг я почувствовала в ней очень одинокого человека...
Нет-нет, не надо понимать впрямую... У меня есть друзья. Но не из актерского мира. С актерами я чувствую себя в постоянном напряжении. Мы перезваниваемся с Нонной Мордюковой. Встречаемся иногда. Мне она дорога, как свидетель всей нашей жизни. Очень хочу, чтобы мы вместе отметили 55-летие «Молодой гвардии». Мне очень нравится ее своеобычие, ее дарование. И мне омерзительны некоторые публикации последнего времени, спекулирующие на ее имени. Еще мы дружны с Людой Шагаловой, вместе ездили в поездки, на концерты.

– Как вы познакомились с мужем?
– Это было уже очень давно, удивительная история. Я еще девочкой выступала в госпитале, где работал отец Миши. Во время войны я много выступала в госпиталях. Михаил тогда был студентом, учился на втором курсе. Потом, уже в Москве, когда заболела мама, я обратилась к врачам, и чисто случайно нас с ним свели, как с хирургом. Так мы и встретились. И с тех пор не расставались. И вот уже тридцать лет живем вместе. Он хирург, академик. Бюджетник. Жизнь у него вполне подвижническая.
Видимо, он меня и ведет по жизни... Я невысокого мнения о своем уме. Я ничего не рассчитываю, пытаюсь, но не умею. Стараюсь сама ничего не предпринимать: что-то должно прийти и – получится. Как правило, так и происходит. Почему я встретилась с Михаилом, почему нам так легко вместе? Не знаю. Он всегда в работе. В заботах. Он типичный трудоголик, до сих пор много оперирует, приходит выжатый. Но нам легко. Это те отношения, которые мне были всегда нужны. Помню, в молодости мне всегда нравилось, когда идет пара пожилых людей. Это так красиво. Гармония. Я это ощутила и ощущаю. Михаил очень талантливый человек. Несколько лет назад освоил компьютер, а я вот боюсь...
– Почему?!
– Мне кажется, если я туда уйду, то не вернусь! Это я насчет Интернета. Не хочу! Лучше буду книги читать, как всегда.