И еще одно мое любимое...


Пани Ирена


Ирине Н-й

Я безумно боюсь золотистого плена
Ваших медно-змеиных волос,
Я влюблен в Ваше тонкое имя «Ирена»
И в следы Ваших слез.

Я влюблен в Ваши гордые польские руки,
В эту кровь голубых королей,
В эту бледность лица, до восторга, до муки
Обожженного песней моей.

Разве можно забыть эти детские плечи,
Этот горький, заплаканный рот,
И акцент Вашей польской изысканной речи,
И ресниц утомленных полет?

А крылатые брови? А лоб Беатриче?
А весна в повороте лица?..
О, как трудно любить в этом мире приличий,
О, как больно любить без конца!

И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,
И, зажав свое сердце в руке,
Осторожно уйти, навсегда отказаться
И еще улыбаться в тоске.

Не могу, не хочу, наконец — не желаю!
И, приветствуя радостный плен,
Я со сцены Вам сердце, как мячик, бросаю.
Ну, ловите, принцесса Ирен!

Да простят меня женщины, но это самое мое любимое....
В нем сама суть мужчин...

Как хорошо без женщин и без фраз
Без горьких слез и сладких сожалений
Без этих милых, слишком честных глаз
Которые вам лгут и вас еще ревнуют

Как хорошо без театральных сцен
Без долгих благородных объяснений
Без этих истерических измен
Без этих запоздалых сожалений

И как смешна, нелепая игра
Где проигрыш велик
А выигрыш так ничтожен
Когда партнеры ваши шулера
А выход из игры уж невозможен

Как хорошо проснуться одному
В простом уютном холостятском флэте
И знать, что ты не должен никому
Давать отчеты никому на свете

Как хорошо с приятелем вдвоем
Сидеть и пить простой шотландский виски
И улыбаясь вспоминать о том
Что с этой дамой мы когда-то были близки

А что бы проигрыш немного отыграть
С ее подругою затеять флирт невинный
Чтоб как ни будь, чут-чуть застраховать
Простое самолюбие мужчины.

Трефовый король

Так недолго Вы были моей Коломбиною.
Вы ушли с представителем фирмы Одоль.
Далеко-далеко в свое царство ослиное
Вас увозит навеки трефовый король.

Ну конечно, Пьеро - не присяжный поверенный,
Он влюбленный бродяга из лунных зевак,
И из песни его даже самый умеренный
Все равно не сошьешь горностаевый сак.

А трефовый король - человек с положением.
Он богат, и воспитан, и даже красив.
Недалекий немножко. Зато, без сомнения,
Человек своих слов и почти не ревнив.

Говорят, у него под Тифлисом имение.
Впрочем, это неважно, а главное то,
Что, желая всю жизнь за-за лунного пения
Не иметь бриллиантов, эспри и манто.

Надо быть "Коломбиной". Прощайте, последняя.
Поцелуй - Вашим мыслям. Да здравствует Боль!
Буду петь, как всегда, свои лунные бредни я,
Ну а Вас успокоит... Трефовый король.

Принцесса Мален

Мне так стыдно за Вас. Мне и больно и жутко.
Мне не хочется верить такому концу.
Из "Принцессы Мален", вдохновенной и чуткой,
Превратиться в такую слепую овцу!

Он Вас так искалечил! Тупой и упорный,
Как "прилично" подстриг он цветы Ваших грез!
Что осталось от Вас, Ваших шуток задорных,
Ваших милых ошибок, улыбок и слез!

Он Вас так обезличил! Он все Ваши мысли
Перекрасил в какой-то безрадостный цвет.
Как увяли слова! Как бессильно повисли
Ваши робкие "Да", Ваши гордые "Нет"!

Это грустно до слез. И смешно, к сожаленью,
Что из "Розы поэта" - и это не лесть -
Этот добрый кретин просто сварит варенье,
Спрячет в шкаф и зимой будет медленно есть.

Одного он не знает: чем сон непробудней,
Тем светлей пробужденье, тем ярче гроза.
Я спокойно крещу Ваши серые будни,
Ваше тихое имя целую в глаза.

Ирине строцци

Насмешница моя, лукавый рыжий мальчик,
Мой нежный враг, мой беспощадный друг,
Я так влюблен в Ваш узкий длинный пальчик,
И лунное кольцо, и кисти бледных рук,

И глаз пленительных лукавые расстрелы,
И рта порочного изысканный размер,
И прямо в сердце мне направленные стрелы,
Мой падший Ангел из "Фоли Бержер".

А сколько хитрости, упрямства и искусства,
Чтоб только как-нибудь подальше от меня
Запрятать возникающее чувство,
Которое идет, ликуя и звеня.

Я верю в силу чувств. И не спешу с победой.
Любовь - давление в сто тысяч атмосфер,
Как там ни говори, что там не проповедуй,
Мой падший Ангел из "Фоли Бержер".

Ваши пальцы пахнут ладаном

Ваши пальцы пахнут ладаном,
И в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.

И когда Весенней Вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет вас в светлый рай.

Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.

Ваши пальцы пахнут ладаном,
И в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.

Все долгие годы эмиграции Вертинский стремился вернуться в СССР. Он обращался к письмами к Войкову и Луначарскому. Однако все его патриотические настроения неизбежно разбивались о прозу жизни. История возвращения Вертинского в СССР достаточно сложна и драматична. Он несколько раз подавал прошение, но ему отказывали в выдаче визы и паспорта. В 1937 году Вертинскому разрешают вернуться, но без жены, а потом и вовсе отменяют разрешение в связи с начавшимися репрессиями.

Видимо, его возвращение в 1943 году, когда война еще не кончилась, должно было символизировать сплоченность советского народа в борьбе с немецким фашизмом. Вертинский вернулся не один, а с семьей, которую нужно было обеспечивать.

Еще не закончилась война, но люди продолжали жить и уже думали о мире. Поэтому песни Вертинского оказались близки и понятны широкой публике. Он пел для раненых и сирот, колесил с концертами по всей стране, проехал и по Сибири, и Средней Азии. После войны он продолжил сниматься в кино.

Приход Вертинского в кино можно, пожалуй, считать случайным. Вначале он играл в немом кино, дебютировав в 1912 году в роли ангела в фильме "Чем люди живы", вероятно, просто ради заработка и из-за любопытства. Поэтому несколько лет он состоял на различных подсобных работах при съемочных группах в ателье А.Ханжонкова, исполняя в основном небольшие роли.

Но даже если признать верной версию, изложенную в справочнике "Актеры советского кино", что Вертинский снимался в основном в эпизодах, все равно получится, что на его счету будет более десятка подобных ролей. Среди них чаще отмечают те, что сыграны в фильмах 1916 года, - таинственного бродяги Анатоля Северака в картине "Король без венца" и антиквара в картине "От рабства к воле".

В эмиграции актер снимался, по его собственному признанию, в немецких и французских лентах, отчасти благодаря протекции И. Мозжухина. Однако, несмотря на неоднократные предложения, Вертинский не сделал карьеру в Голливуде, поскольку не знал в достаточной степени английского языка.

В России в пятидесятые годы использовали его характерную внешность и, по мнению кинематографистов, врожденный аристократизм, что Вертинский с блеском продемонстрировал в роли князя в известном фильме 1954 года "Анна на шее". Но для того чтобы сняться в фильме "Заговор обреченных" в роли кардинала Бирнча, Вертинскому пришлось глубоко вживаться в далекий от его творческого амплуа образ. Запоминается и работа актера в фильме "Великий воин Албании Скандербег", где он сыграл роль дожа Венеции.

Практически нереализованным остался талант Вертинского как чтеца. Он знал множество стихов наизусть, цитировал всегда много и к месту, любил играть с близкими ему людьми в своеобразную игру - "Откуда это".

В эмиграции Вертинский не нажил состояния, поэтому в 55 лет пришлось начинать все сначала, давать по 24 концерта в месяц, ездить по всему Советскому Союзу, где не всегда создавались необходимые условия для выступлений. Вместе с новыми темами в его песнях звучали и старые мотивы - экзотика, тоска по прежней жизни, жажда новых ощущений.

Но все равно Вертинский чувствовал себя свободным, потому что был востребован. Он работал до последнего дня жизни и умер на гастролях, неожиданно, очевидно от сердечной слабости.

Судьба Вертинского резко изменилась в двадцатые годы. Как и многие другие деятели русской культуры, он не принял революцию, и ему пришлось эмигрировать. Певец покинул Россию в ноябре 1920 года и поначалу оказался в Греции, где купил греческий паспорт и только потом поехал дальше. Наличие иностранного паспорта выводило его из категории русских эмигрантов и давало возможность работать. Вместе с Ф. Шаляпиным, И. Мозжухиным, А. Павловой, которых один из критиков позже назвал "детьми серебряного века", Вертинский постепенно завоевал зрителя сначала в Европе, а затем и за океаном. Но тематика его песен изменилась. Если до революции он пел о разных экзотических странах, то теперь его музой стала ностальгия по прошлому. Он поет не о радости души, а о спасении России.

С 1923 по 1927 год Вертинский жил в Польше и постоянно ездил с гастролями по всей Европе. В Сопоте он познакомился с девушкой Ирен, и вскоре она становится его женой. Правда, брак их продолжался недолго. Из Польши Вертинский перебрался во Францию, а затем отправился в США. После удачных гастролей он снова вернулся во Францию, но не остался там надолго, перебравшись оттуда в Китай. Там он женился второй раз, и вскоре у него родилась дочь. Чтобы прокормить семью, артисту пришлось много работать - давать по два концерта в день. Естественно, что в эти годы творчество Вертинского сильно изменилось.

Изменились и его песни. Они превращаются в маленькие баллады. Если раньше его героями были капризные дамы в шикарных манто и клоуны, лорды и бродяги, пажи и кокаинисты, то теперь ими становятся обычные люди. Они неутомимо стремятся к счастью и искренне горюют, потерпев неудачу. В тридцатые годы и годы войны он начинает сочинять песни и на стихи советских поэтов.