Не так давно вдруг попалось мне:
АНАТОЛИЙ ПРИСТАВКИН
Синдром пьяного сердца
Встречи на винной дороге
Приди ко мне, брате, в град Москов
веселие пита...
Юрий Долгорукий
своему родственнику
Святославу Олеговичу (из летописи)
Я пью, следовательно, существую!
Девиз нового времяпровождения
конца XX века,
которое вошло в моду в Париже
СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПЛОТИК
(Юрий Поленов)
В марте в Крыму зацветает миндаль. А после коротких, но сильных дождей отворилось окно в небо, и на каменистую, морщинистую, словно шкура старого носорога, землю Киммерии пала густая лазурь.
Стало светлей и на душе. Возникли грешные желания, не совпадающие с работой, о чем-то легком и доступном, вроде похода на местный базарчик или к морю, на набережную, чтобы размяться, посмотреть на чужую жизнь.
Тут и объявился Поленов, командир пограничного корабля. Белозубый, голубоглазый, артистичный. Этакий красавчик, сошедший со старых кинолент о боевых краснофлотцах...
- Ну что, - спросил, - пошли? - Так, будто все уже было наперед решено. Куда \"пошли\", никто не спрашивал, было и так понятно.
А в Доме писателей, что на горке, над Ялтой, царили скука и запустение. Как всегда в бессезонье, проживали в нем несколько пенсионеров, все на одно лицо, письменники из Киева, сплошь классики, да еще шахтеры, по случаю купившие горящие путевки.
Эти обычно пропивались по приезде, а потом мучились от вынужденной трезвости и в ожидании денежных переводов из дома бродили по коридорам, просяще заглядывая в наши рукописи, но чаще в глаза: нельзя ли стрельнуть трешник...
Мы давали.
Крутились еще девицы из Москвы: некая Люда, парикмахерша, остроносенькая, невзрачная, но творившая чудеса - превращала головы литфондовских дам в произведения искусства... За что, видать, и получила на целый срок комнату, на двоих с подругой.
Ну и как обычно, в угловом полулюксе, на втором этаже, Мариэтта Шагинян: маленькая, сухонькая, глухая, но очень громкая, приводившая своими капризами в отчаяние не только постояльцев, но и обслугу дома.
Железная старуха Мариэтта Шагинян
Искусственное ухо рабочих и крестьян...
Было ей под девяносто, но, несмотря на хрупкое сложение, отличалась она выносливостью и писала книгу о Ленине, о боевом рабочем классе, который к старости возлюбила. Читала же детек-тивы, для чего выписывала романы Агаты Кристи на английском языке, которые ей присылали прямо из Лондона через городскую библиотеку имени Чехова. Мне не раз приходилось захваты-вать с собой крошечные томики, уложенные стопой, но всегда в надорванной упаковке... Следы беспардонной цензуры.
Однажды столкнулись она и Поленов, выходящий из дверей Дома. Он застыл от изумления, рассматривая ее с высоты своего роста, в то время как она, не поднимая головы, прошествовала мимо, обогнув его по кривой, будто неодушевленный предмет, и скрылась в коридорах.
Он долго не мог прийти в себя, оглядывался, повторял:
- Я не знал, что она... живет... - И поправился: - ...Живет... Здесь... Мне казалось, что она где-то там... Это же все равно что встретить птеродактиля...
- Да, у нас тут зоопарк, - подтвердили со смешком девочки, которых Поленов сразу, без особого напряжения, вовлек в свою компанию. Увлек он и меня, и кого-то еще... Оказалось, все мы непременно должны спуститься в город, чтобы опробовать на набережной магарачского портвешка, без которого полноценного отдыха в Крыму не бывает.
- Я бы и старуху пригласил, - признался по дороге Поленов.
Кажется, он не шутил и был убежден, что \"железная старуха\" во все времена была великая поддавальщица и свою цистерну вина, положенную каждому от природы, одолела без остатка...
- А может, и от чужой хлебнула! - подсказали мы.
- Потому и законсервировалась, - заключили со смешком девочки.
- Но я зайду, чтобы с ней потолковать! - пообещал Поленов. - За бутылочкой... Мадеры...
Он и потом возвращался к этой теме, Шагинян вызывала в нем какой-то детский восторг перед чужой, такой фантастической жизнью. Прямо из \"Месс Менд\"...
- Заходи, заходи, она предложит тебе сыграть в шахматы, - и девочки опять засмеялись. Мы уже не раз наблюдали, как старуха Шагинян, присев за столик у входа в Дом, предлагала кому-нибудь сыграть партийку в шахматы, но, проигрывая, выходила из себя и швыряла доску вместе с фигурами, иной раз прямо в партнера.
- Да от такой великой старухи любой синяк как орден! - не унимался Поленов. - Нет, нет, не запугивайте, я должен с ней встретиться... И открыть, наконец, секрет трех карт!
- Она тебе труды Ленина откроет... - заверяли мы.
По каменистым ступеням сада, мимо цветущих деревьев кураги и алычи, спустились мы вниз, под горку, туда, где начинался Судейский переулок, полукружием выводивший нас на улицу Морскую, короткую, но всегда продуваемую ветрами... И далее, прямо к берегу моря. А уж тут, на набережной, располагались разные кафешки и забегаловки, в которых кроме свежих, еще теплень-ких, только из печи, эклеров подавались крымские, в разлив, марочные вина, всяческие портвейны (\"Магарач\", \"Кокур\", \"Солнечная долина\", \"Пино-Гри\") и мускаты, а среди них, конечно, такие знаменитые, дорогие, как \"Красный камень\"...
В ту счастливую пору, когда еще не догадались бороться с алкоголем, а о сухом законе знали лишь по американским фильмам тридцатых годов, вина было в Ялте - залейся... На рынке, в бесконечных рядах, куда привозили и молдавские вина, в магазинах, погребках, распивочных и, конечно, тут, на набережной, где продавали прямо с тележек, разливая из конусообразных колб, в которых обычно продают соки.
Граненый стакан на сто пятьдесят граммов (в него, при ловкости продавца, могло войти и двести) стоил копеек сорок, да в придачу прилагался леденец, именуемый здесь \"долгоиграю-щим\"... И под такую емкую закуску, посасывая да прихлебывая винцо, можно потребить не один стакан...
- Стакан налейкум? - шутили наши гости из Ташкента. И сами себе отвечали: - Налейкум два стакана!
Прогуливаясь по набережной и переходя от тележки к тележке, от ларька к ларьку (этапы большого пути) да в компании, можно было незаметно для себя прилично нагрузиться, что мы иногда себе и позволяли. А иногда и чаще, чем \"иногда\".
Хочу еще прояснить то, что здешний портвейн хоть и был дешев, но не был обычным портвейном; местные \"пивцы\" давно засекли: под этим названием в торговлю поступали разные некондиционные марочные вина от здешних заводов.
Ну а если пить основательно, можно присесть в какой-нибудь \"Тавриде\", что мы и сделали. Сдвинули два столика, покрытые белыми скатертями, не клеенками, а чистоплотные официантки, которые сразу возлюбили Поленова, принесли нам с улыбочкой, как самым родным, все, что мы захотели.
Забыл упомянуть, что Поленов пришел не один, а с красоткой, курносой, светленькой, небольшого росточка, но складненькой, она прямо-таки была влюблена в своего развеселого спутника и не сводила с него сияющих глазок... Нас она едва замечала.
В какое-то мгновение стол наш заполнился сладостями и марочными винами; Поленов же подливал и был неистощим на тосты... Так что поход в город затянулся, и мы опоздали на ужин.
Возвращались поздно, и рядом со мной оказалась парикмахерша Люда, тихое создание, неприметная, ненавязчивая и, по-видимому, больная. Уже после Ялты Поленов частенько у нее останавливался, наезжая в Москву, и жил у нее, и пил, и спал... И она безропотно его сносила. Его же, кажется, смущала эта связь, и он старался о Люде всуе не упоминать, а при случае отшучивал-ся, мол, девка-то всем хороша, но уж больно костиста!.. Года через два она умерла от сердца. Было ей около тридцати. Она, оказывается, знала, что обречена. Но об этом никогда ни словечка.
Сейчас она с трудом поднималась в гору, цепляясь за мою руку.
Та же дорога, только в обратном порядке: Морская, Судейский переулок и долгие ступени наверх, через сад, с белеющими в сумерках цветами и деревянными скамейками, где мы останав-ливались передохнуть.
Зашел разговор о Поленове - сам-то он успел ускакать вперед, - о том, что человек он, по-видимому, легкий и умеет красиво угощать и выпивать...
- Угощает... Это правда... - сказала Люда, хватаясь за грудь и передыхая через каждое слово. - Но сам-то... Ни-ни...
- По-ле-но-ов?
- Да, не пьет он, - повторила Люда и облегченно вздохнула. Видимо, отпустило. - Ему и нельзя пить. Разве вы не знали?
- Но... Он так... угощал?
Она пожала плечами. Предложила передохнуть.
Мы присели на влажной скамейке. И тут я услышал презанятную историю, которая произо-шла на Дальнем Востоке, где служил Поленов. А числился он, по словам Людочки, образцовым командиром корабля, имел боевые награды за борьбу с нарушителями территориальных вод, чаще японскими рыбаками, а еще был знаменит как артист: и пел, и декламировал, и всякие там концерты и стихи... В общем, был на плаву, всеобщий любимец.
А тут подоспела у них в подразделении круглая дата. Известно, юбилеи у нас обожали: к ним пристегивали и премии, и повышения, и награды... И был задуман командованием необык-новенный сабантуй, с выездом офицерского состава на природу, на какой-то остров, подальше от чужих глаз.
Запас спиртного сосредоточили у Поленова на корабле. Закуска \"плыла\" отдельно. Но в канун праздника, так случилось, объявили штормовое предупреждение, и все суда, в том числе и Поленова, вышли на рейд. Да встали. И простояли там несколько суток.
С этого и началось.
Тревога оказалась ложной, а шторм если и случился, то лишь на корабле у Поленова. Когда на берегу хватились да стали вызывать по рации, с судна ни на какие сигналы не отвечали.
Некому было отвечать.
Расследование показало, что за время ожидания на рейде командой, очень малочисленной, был потреблен весь юбилейный запас вина, рассчитанный, по-видимому, на сотни человек: водка, шампанское, коньяки... Белые и красные вина... И пиво тоже.
Во всю мощь уже свирепствовал сухой закон (какой-то по счету), и любая грамулька захудалого сучка доставалась людям с боем. Это не японцев ловить, тут героизм особого свойства нужен.
Однажды в Переделкине зашел я в универмаг купить зубную пасту. Встал в очередь, но давали одеколон, по два флакона на человека, очередь штурмовала прилавок, и продавщица без разговоров сунула мне в руки два флакона цветочного одеколона. И я взял, ибо выяснять, почему мне нужна зубная паста, когда остальным одеколон, было небезопасно. Озверевшая толпа могла бы избить.
Поленов как-то упомянул, что морячки из его команды во время дежурств вылавливали в море японские бутылки, чаще из-под виски. Пахли они, конечно, только морскими водорослями... Но ведь так хотелось! И - молились: \"Господи, преврати ты море Охотское - в водку \"Москов-скую\", утоли ты душу матросскую!\"
Он услышал. На судне, как в волшебном сне, появился винный склад, о котором и мечтать не могли. Поперву взяли несколько бутылочек, для пробы. Не хватило. Взяли еще... А там уже пошло без счета...
Как говаривали в старину многоопытные предки: вали кулем, посля разберем! И валили. И валились... Те, кто не мог передвигаться на своих двоих, ползли к складу по-пластунски, налива-лись лежа, а посуду швыряли в море, чтобы хоть раз заносчивые японцы тоже понюхали, чем же пахнет русская гульба!
Потом была долгая разборка... В дивизионе, в штабе, в партийных, прочих кабинетах. Доставали до печенок, грозили страшными карами... Но все вдруг спустили на тормозах...
Ну а кого прикажете судить, если экипаж лучшего в Тихоокеанском флоте корабля, во главе с его боевым командиром, вывозили бездыханным на санитарном транспорте.
Но их не только жалели, им завидовали. Эти несколько суток для них были наполнены счастливым бытием и могли бы вспоминаться как лучшие часы жизни.
Ведь не просто пили да упились, а - сгорели!
Угорелые пьянки на Руси и прежде были не редкость.
Мой отец с восторгом описывал многодневную свадьбу одного сельчанина, в родной деревне, когда выпито было с десяток ведер и двое его дружков сгорели, а он, отец, уцелел... Его заставили жрать теплый навоз...
Отец гордо добавлял: \"Двое сгорели! Такая была свадьба!\"
Ну а тут отделались легко: команду госпитализировали, и уже через полгода Поленов проходил реабилитацию в лучшем санатории в Ливадии, и было ему наказано навсегда забыть, как она выглядит... выпивка. Иначе, говоря морским языком, пойдет он на дно.
Так объявил ему лечащий врач. Он не пугал. Лечение предстояло долгое. Но происходило-то оно в Крыму, где как раз много пьют. И тогда, по наблюдениям сметливой Людочки, Поленов пустился по здешним кабакам с намерением почти что невинным: он стал угощать других.
По совету Людочки, а парикмахеры, как и таксисты, психологи, в следующий же \"заплыв\" в кабаки я не столько потреблял марочные вина, сколько наблюдал за Поленовым. Он же, как всегда, был шумен, говорлив и без конца подливал нам винцо... Но вдруг затихал и сосредоточи-вался на ком-то из гостей, следя напряженно за каждым его глотком, глаза его при этом останав-ливались, а губы, а язык, а горло сопереживали пьющему, даже кадычок двигался в такт с чужими глотками... И когда гость допивал до конца, Поленов блаженно откидывался и покрывался легким румянцем... Глаза его медленно пьянели...
Я бы не поверил, если бы не был свидетелем, как совершенно трезвый Поленов \"косел\" у нас на глазах, становясь и шумней, и раскованней, и, по-моему, лучше.
Закончился срок, и наша теплая компанийка разъехалась. Улетел и Поленов на свой Дальний Восток, в город Корсаков, где находилась военная база. Но связь не прервалась, переписывались, а раз-другой Поленов приезжал в Москву.
Останавливался у Людочки, а когда она умерла - мы узнали об этом от ее подруги, больше, как выяснилось, у нее на целом свете никого не было, - дали телеграмму Поленову, чтобы немедля вылетал. Мы считали, что он был причастен к Люде, к ее жизни. Но он не приехал. Своих неприятностей, как объяснял потом, выше головы.
Там, на Дальнем Востоке, происходили свои маленькие трагедии: выяснилось, к примеру, что красотка, которую мы наблюдали в Ялте, оказалась женой одного из особистов высокого ранга, и тот, профессионально выпытав у жены всю ее курортную историю, в порыве ревности стрелял в Поленова из пистолета, но промахнулся. Видать, не главное для этих братцев занятие отстреливать удачливых любовников... Но у них хватало других средств, чтобы испоганить чью-то биографию или уничтожить человека.
Так и вышло: на флоте по указанию Хрущева проводилось сокращение, и Поленов был с почетом отправлен на гражданку.
С женой и маленьким сыном он уехал в Ленинград, где была у них с каких-то давних времен коммуналочка; попытался работать на катере, возил генерала, да не ужился, ибо не умел прислу-живать, затем преподавал в ПТУ, но тоже ушел, а в последнее время, разведясь, занимался культ-работой в санатории на берегу Финского залива. Там при санатории и жил.
Но еще в бытность его в Ленинграде побывали мы с женой у него в гостях. В ту пору мы много путешествовали по рекам и собирались купить у Поленова надувной спасательный плотик, оставшийся от его прежней морской жизни.
Но в последний момент он вдруг уперся.
- Не продам, - повторял. - Он мне нужен.
Уехали мы, разобидевшись... Если, конечно, на Поленова можно было обижаться. Ну а потом он нагрянул в Москву с невинной своей улыбочкой и чистыми голубыми глазами.
Впрочем, сперва улыбочка, а потом-то я разглядел: был он не очень похож на себя, и еще я заметил, что стал пить. Но не было в его опьянении той бесшабашной легкости, что ли, и не был он ни весел, ни по-настоящему пьян.
О себе говорил нехотя, навалившись локтями на стол и зажав виски руками... Говорил, что в ПТУ числился воспитателем, но слушают подростки его плохо, а если он начинает, по флотской привычке, закручивать гайки, то присылают для переговоров девчонку, смазливую, с наивными детскими глазками, которая в самый что ни на есть воспитательный момент, среди беседы, скидывает плащик и предстает в обнаженном виде...
А пока он ошалело прикидывает, как ему из этой истории выкрутиться, она не торопясь демонстрирует свои крошечные прелести, расхаживает по кабинету, подходит к окну и даже пытается присесть к нему на колени...
Вот страх-то какой! Лишь после унизительной просьбы так же не спеша одевается и, проведя на прощание ладошкой по его щеке, а то и потрепав по волосам, уходит, виляя бедрами и произнеся ласково от дверей, что, если дядя Юра (он же Юрик, Юрчик, Юран, Юранчик) не будет на занятиях паинькой, она придет снова... И с подругами!
После таких сцен Поленов не только не способен проводить занятия, но и видеть своих воспитанников не может.
- Не выдержал, - произнес он с горьким смешком, - сбежал в дальний санаторий... А семья... От меня сбежала!.. Есть там одна, по медицинской части, к ней и прилепился... - И как бы оправдываясь: - Вроде неплохо ко мне относится... А чего еще надо?
- Пьешь? - спросил я в упор.
- Пью. - И почему-то хихикнул. - Вместе пьем. К тому же спирт у нее...
О плотике я не заикался, давно тот плотик ему простил. Понял, что держал он дома не нуж-ный ни для чего спасательный плотик из-за суеверия, что сможет благодаря ему удержаться на плаву. Не корабль, но... Средство для спасения жизни. Да и память о флоте как-никак...
В подарок привез мне Поленов гильзу от снаряда - латунный стакан с верхом, наискось срезанным для красоты.
- Карандаши там, ручки... будешь держать... - произнес, оскаливаясь. Как чего напишешь, вспомнишь...
- От пушки? Настоящей?
- Не от игрушечной же, - произнес обиженно.
- Но... Стрелял?
- Стрелял! Как еще! - Голубые глаза засветились дерзким огоньком. - Это все, что я, оказывается, умел делать.
И вдруг, словно опасаясь, что может разжалобить, свернул разговор на японцев и стал рассказывать, что у них такие потрясающие поплавки из какого-то цветного пластика, и если их рассверлить, то чудо-абажур выходит... Или еще бутылки, они часто попадаются, их вылавливают и приспосабливают для штофа... Интересно, какие напитки японцы из них пьют? Не сучок же, как мы?! А в общем-то, что б ни пили... Было бы им самим хорошо.
На том и порешили: японцы тоже люди и тоже пьют, причем на свои, не на чужие, а значит, заслуживают всяческого уважения. Хотя в прошлом (имелось в виду прошлое Поленова) они здорово побраконьерили, нарушая границу, и Поленову приходилось палить из пушек. Пока Никита-кукурузник не пальнул по своим...
Я представил себе жизненный путь моего товарища: из потомственной семьи моряков, прадед - знаменитый художник, а дома разговоры лишь о море... В выборе сомнений не было: морское училище, а там - вожак, заводила, комсорг, редактор стенгазеты, музыкант, танцор, чтец... Все дается легко, везде первый, да еще улыбчив, как Юрий Гагарин. В характеристике: отличник боевой и политической подготовки... Направлен в лучший дивизион... Ночью тревога, погоня, выстрелы, задержание японцев... Нота протеста... Командующий, седые виски, отеческий взгляд, жмет ему руку: \"Вот он каков, Поленов! Мо-ло-дец! Так держать!\"
- Отстрелялся, - повторил он и задержал взгляд на бутылке, в которой что-то оставалось, а я придерживал, не торопился наливать, памятуя, что сердце-то у моего дружка не того... Сорвано сердце... Он и тут давно отстрелялся... И цистерна его давно вычерпана.
Да он и сам об этом знает. Но сжигает себя. Потому что... Да потому, что и впрямь отстре-лялся.
А другого ничего в жизни уже нет.
Через год, что ли, бывшая его жена сообщила мне по телефону, что Юрий умер, там в сана-тории и схоронили. Сама-то она с сыном не присутствовала, а была \"та, которая с ним спала...\". И далее о Юрии долго, мстительно, будто речь шла о живом еще человеке...
Я только спросил, от чего он умер, где похоронен, сколько ему было лет...
- От пьянства, - отвечала коротко и жестко. - От пьянства и умер. - И снова свернула разговор на пресловутую медсестру, молодую дуру, которая только и могла польститься алкого-ликом, даже на похороны не позвала!
Больше мы не созванивались. Да и что могло нас объединять, кроме памяти о Поленове...
Я посмотрел не без укора на девицу, нарисованную на картоне. Попытался представить себе сцену с голенькой пэтэушницей (слово \"обнаженная\" к ней не подходило!) и моего боевого друга, повидавшего на своем веку черт знает что, но вдруг оробевшего перед молоденькой дурочкой. Их, кстати, в свое время прозывали \"карамельками\"...
Люда может спать спокойно. Ее слезы отомщены. Хотя... Она, пожалуй, и за гробом прости-ла бы Поленову все его прегрешения. Тем более такой обаяшка... И молод... Да мы все были в ту крымскую весну невероятно молоды... И цвела алыча. И жизнь казалась такой бесконечной!
- Юра, за тебя! - и выпил, понимая, что он-то ни в жизнь бы меня не осудил за такую странную пьянку в лифте, который напомнил бы ему кают-компанию...
Одесское пароходство, опекавшее кинофестиваль \"Золотой Дюк\", предложило морскую прогулку: на лучшем теплоходе, в море... Едва мы расположились на палубе, озирая зеленый берег и предвкушая легкомысленное путешествие, - а там были и Рязанов, и Борис Васильев, и Арка-дий Вайнер, - как последовало по радио приглашение в кают-компанию - капитан звал нас на дружеский обед.
Это было красиво: застолье, моряки со звездами на погонах, кинозвезды и золотое шампан-ское... Посвященное тоже нам, с этикеткой, где был обозначен фестиваль \"Золотой Дюк\"...
Так мы и поплыли, от бокала к бокалу, по волнам чувств и слов...
Но когда после долгого, чуть утомительного застолья покидали гостеприимных хозяев и вышли, щурясь от солнца, на теплую палубу, мы увидели ту же панораму: голубой залив, и причал, и зеленый берег...
Но, правда, нам рассказали, что прогулка-то в море была и проплавали мы целых три часа...
...Я напрягся, озирая застолье, и угадал: рядом с Поленовым по-хозяйски расположился наш ялтинский дружок Ян Вассерман, поэт, гуляка и бузотер. Как бы без него обошлась эта коллектив-ная пьянка! Но как же я запамятовал: ведь и знакомство с Поленовым в Доме творчества, и гульба начались именно с подачи Яна, мимо которого в Крыму случайная птица не пролетит. И в чем-то, я сейчас лишь об этом подумал, вглядываясь в их чуть разгоряченные лица, они между собой поразительно схожи... \"
Даааа. Это он-Старик. С улыбкой Юрия Гагарина... И женщины на него западали на раз, как магнитом их тянуло. Мы из Де-Кастри заходили на его тральщике в Советскую Гавань. Пощли с ним в город, зашли в книжный, с продавщиц сонную прострацию как ветром сдуло, все крутятся вокруг нас, глазками на него стреляют, обхаживают а он подшучивает с ними. Я даже взревновала)))Видный мужчина-этого не отнять. И теперь с высоты жизненного опыта я представляю каково его жене было, как декабристка бросила привычный большой город, уехала за ним в эту тьму-таракань сахалинскую... не удивительно, что так закончилась их семейная жизнь.
Я недавно наткнулась на эти новеллы Приставкина... Рыдалаааа. Подумалось: может надо было соглашаться-ехать учится в Питер, может заботы и ответственность за заброшенную, провинциальную девочку его бы остановили? Кто знает..
По поводу содержания новеллы. Хрущев ушел в 1964, Я познакомилась с ним в 1969-м, Старик ушел из армии в начале 70-х. Вряд ли этот уход Старика был связан с сокращениями в армии. Скорее всего выслужил пенсию и решил вернуться на родину. Ну а то, что он себя там не нашел-тоже не удивительно. Сколько случаев, когда армейцы снимают портупею(уходят из армии), где они были на высоте, востребованы, а в мирной жизни им вроде и места нет. Опять же семья развалилась.
Про этот случай с пьяным угаром я узнала только из новеллы, но то что у него были проблемы с сердцем я знала. Через год после моего вояжа на его тральщике, их судно пришло в наш порт, стояли на рейде. Я об этом ничего не знала. Приходит медсестра из нашей портовской больницы к нам домой и говорит Ю.В. просил тебе передать, что он в нашей больнице-сердечный приступ и его госпитализировали.
Я поделилась со своей классной-у нас с ней были доверительные отношения и она много участия проявила в моей судьбе, поддерживала меня. И решили мы с ней, что мы всем нашим классом пойдем навестить его в больнице. Кинули клич, что надо прийти навестить и принести что-то в гостинец-как обычно приносят передачки в больницу, а то же у него здесь никого нет.
И вот что получилось: мы всем классом прищшли с классной в больницу и объявили через медсестру, что пришли Старика навестить. Он вызвал меня одну, волнуется, извинился и сказал:\" Я ж не могу в пижаме выйти к вам, поправлюсь-приду к вам в школу\". Мы оставили свои передачки ему, их было много и в каждой как оказалось потом были вареные яйца по нескольку штук. Старик потом шутил: \"Я столько вареных яиц сразу в жизни нге видел)))\"
Я бегала к нему в больницу, навещала, пока он не поправился. Папе объяснила, кто такой Старик, но папа с ним не стал встречаться и знакомиться-он вообще как то странно себя повел в этом случае. Я не понимала и не ожидала от него такой реакции. А досужие портовские кумушки тут же сочинили, что мало того, что у меня мачеха, так и родной отец-мне не родной. А настоящий мой отец-Старик.)))
После выздоровления Старик по форме при регалиях пришел к нам в школу, в класс. Был долгий разговор и его экипаж взял шефство над нашим классом, и мы всем классом поехали на экскурсию к ним на судно. Это было-НЕЧТО. вСЕ БЫЛИ В СЧАСТЬИ)))