О каприсах маэстро Никколо Паганини ходили легенды еще при жизни скрипача, его сочинение и игру сравнивали с откровением демонов. Каприс (от итальянского слова «capriccio», что означает «прихоть»).

Если верить очевидцу Генриху Гейне – Паганини написал и исполнил музыкальный мистический триллер.

«Когда Паганини вновь начал играть, жуткий мрак встал перед моими глазами. Звуки уже не превращались в светлые образы и краски; наоборот, даже фигуру самого артиста окутали густые тени, из мрака которых пронзительными, жалобными воплями звучала его музыка. Лишь изредка, когда висевшая над ним маленькая лампа бросала на него свой скудный свет, я мог разглядеть его побледневшее лицо, с которого пока ещё не вполне исчезла печать молодости» - писал Гейне. 

Каприсы Паганини пугают и притягивают. Гейне описал в дневнике, как в игре Паганини сливались божественное умиротворение и демонический ужас. Как будто борьба света и тьмы - в музыке скрипача.

«О, это были мелодии, подобные трелям соловья в предвечерних сумерках, когда аромат розы наполняет томлением его сердце, почуявшее весну! О, это было тающее, сладострастно изнемогающее блаженство! Это были звуки, которые то как бы встречались в поцелуе, то капризно убегали друг от друга и, наконец, смеясь, снова сливались и замирали в объятье, полном опьянения. Легкой весело порхали эти звуки; так мотыльки, шаловливо дразня друг друга, то разлетаются в разные стороны и прячутся за цветы, то настигают один другого и, соединяясь в беспечно счастливом упоении, взвиваются и исчезают в золотых солнечных лучах».



Потом умиротворение сменилось мрачными тонами, тьма поглотила свет. Впечатлительный Гейне описывает пляски демонов.

«Эти звуки были, как песни падших ангелов, которые согрешили с дочерьми земли, за это изгнаны были из царства блаженных и с лицами, пылающими от позора, должны были сойти в преисподнюю. Это были звуки, в бездонной глубине которых не теплилось ни надежды, ни утешения. Когда такие звуки слышат святые на небе, славословия богу замирают на их бледнеющих губах, и с плачем они покрывают свои благочестивые головы; порой среди этой музыки горя и страданий звучало также и блеянье козлиного смеха, и, слыша его, я замечал на заднем плане множество маленьких женских фигур, которые со злобной весёлостью кивали своими безобразными головками и, дразнясь, со злорадством, пальцами, сложенными для крестного знамения, почёсывали сзади свои маленькие округлости. Из скрипки вырывались тогда стоны, полные безнадёжной тоски; ужасающие вопли и рыдания, какие ещё никогда не оглашали землю и, вероятно, никогда снова не огласят её, разве только в долине Иосафата в день страшного суда, когда зазвучат огромные трубы архангелов и голые мертвецы выползут из могил в ожидании своей участи...»



Самого музыканта Гейне сравнивает с магом-чародеем:
«Но всё порывистее и смелее становились звуки скрипки; в глазах страшного артиста сверкала такая вызывающая жажда разрушения, его тонкие губы шевелились с такой зловещей торопливостью, что, казалось, он бормочет древние нечестивые заклинания, которыми вызываются бури и освобождаются от оков злые духи, томящиеся в заключении в пучинах морских. Порою, когда он простирал из широкого монашеского рукава свою длинную, худую голую руку и размахивал смычком в воздухе, он казался воистину чародеем, который повелевает стихиями при помощи своей волшебной палочки».



Сам маэстро в мемуарах отмечал, что эта музыка стоила ему немалых трудов: «Вернувшись на родину, я сочинил трудную для исполнения музыку и непрестанно занимался, изобретая для себя сложные упражнения, чтобы свободно владеть техникой, сочинил также другие концерты и вариации».

Писатель Стендаль писал о каприсах Паганини «следует слушать Паганини не в больших концертах, когда он пытается состязаться с северными скрипачами, но в тот вечер, когда он играет каприччо и находится в ударе. Спешу добавить, что эти каприччи более трудны, чем всякий концерт».



В книге Марии Тибальди-Кьеза приводится журналистская легенда, будто закутанный в плащ демон лично присутствовал на концерте Паганини. Для романтизма в легенде присутствовала бледная таинственная незнакомка.

Журналист рассказывал, что в гостинице «Польша» он увидел как-то прекраснейшую даму с небесно-голубыми глазами и необыкновенной печалью на лице, с бледной, безжизненной улыбкой. Он заинтересовался и стал повсюду искать ее.

Вечером он поспешил в театр на предпоследний концерт Паганини, полагая, что непременно встретит ее там. И действительно, когда скрипач извлекал волшебные звуки из четырех струн, журналист ощутил за своей спиной чье-то присутствие. Он обернулся и увидел незнакомку, которую искал. Она выглядела очень бледной, сидела недвижно, и по ее щекам текли слезы. Журналист не удержал легкого возгласа.

Скрипач, находившийся очень близко, повернулся в его сторону, и какая-то странная улыбка скользнула по его лицу. Но предназначалась она не даме, не журналисту. В ложе находился еще один персонаж этой сцены – какой-то закутанный в плащ человек, сидевший рядом с прекрасной незнакомкой. Очевидно, Паганини знал его… И журналист почувствовал, как у него мурашки пробежали по коже, когда он увидел, как человек в плаще сжал руку женщины и вывел ее из ложи в то время, как в зале гремели аплодисменты.

Журналист последовал за ними. У выхода из театра стояла карета, запряженная парой черных, точно уголь, коней. Незнакомцы сели в нее, и скакуны рванулись с места, издавая громкое ржание, и искры сыпались из их обезумевших глаз.

Журналист вернулся в зал, испытывая какое-то странное волнение, и прослушал вторую часть концерта. Затем он снова вышел в ту дверь, через которую удалились незнакомцы, и был «просто ошеломлен, буквально остолбенел от изумления: там, где час назад он проводил взглядом карету, не было достаточно места, чтобы она могла проехать!».



«Паганини – это воплощение желания, насмешки, безумия, обжигающей боли… В нем несомненно есть что-то демоническое. Так должен был играть на скрипке гётевский Мефистофель» – говорил немецкий писатель Рельштаб.

Конечно, среди современников были критики, которые оценили музыку Паганини профессионально, не погружаясь в мистические размышления.

Роберт Шуман писал, что талант Паганини-композитора превзошел талант скрипача: «Сам Паганини должен уважать свой талант композитора больше, чем свой необыкновенный гений скрипача-виртуоза. Хотя и можно, по крайней мере на сегодня, не согласиться с ним полностью, в его сочинениях и особенно в каприччи для скрипки, целиком рожденных и задуманных с редкой свежестью и легкостью, столько бриллиантов, что самое богатое фортепианное сопровождение могло бы только подчеркнуть их красоту, но не затмить их».


Николло Паганини с немецкой певицей Генриеттой Зонтаг (фрагмент картины парада с портретами выдающихся личностей)

Не все газеты пугали читателя дьявольским образом музыканта. Например в «Музикалише цайтунг» писали, что Паганини обладал приятной внешностью:

«В облике Паганини, на наш взгляд, нет ничего страшного или отталкивающего, напротив, скрипач весьма располагает к себе и производит очень приятное впечатление. Он действительно бледен и выглядит больным, но не так уж мрачен. Лицо его становится немного хмурым лишь в минуты сильного волнения. У него хороший характер; беседует он живо, хотя и по-мужски сдержанно; в манерах вежлив и приятен, хотя и не слишком заботится о том, какое производит впечатление. Его отличает полная непринужденность и в то же время какая-то скромность в сочетании с серьезностью и сознанием своих выдающихся способностей, что вполне естественно для человека в его положении.

Прежде чем начать исполнение каждого произведения, он как бы делает паузу, чтобы собраться с мыслями, после чего сразу, с первого же удара смычком по струнам, заявляет о себе как о выдающемся виртуозе; это не какой-нибудь простой волшебник и уж тем более не шарлатан, но властелин своего инструмента, которым может повелевать, как захочет…»

Сам Паганини в заголовке к циклу каприсов написал «Посвящается артистам».

    lenarudenko