Предисловие

Персонажи из романа «Восхождение» Леонард (он явится прежде в небольшом романе или новелле «Вестник») и Эста, с отлетом Золотого парусника в Космос, остались на Земле. Хотя они родились в конце XIX века, и поныне, спустя столетие, в начале XXI века, юны, словно в самом деле обрели бессмертие, что между тем оказалось чревато всевозможными осложнениями в жизни среди смертных.

ЧАСТЬ I  ВЕСТНИК

ГЛАВА ПЕРВАЯ

    Гость из русского зарубежья. Алмазный ключ к счастью.

                    1
По черной лестнице старинного дома с довольно крутыми ступенями поднимается мужчина в современной куртке из ткани, отливающей новизной благородного тона, неловко подскакивая, что выдает его хромоту. Это Панин Сергей Юрьевич.
На лестничной площадке он увидел весьма странного вида молодого человека с кудлатой головой, в потертых джинсах, с тем ощущением, всегда удивительным, что это уже было, и прозвучал его голос особой тональности:
- Здесь проживает Ксения Павловна?
Открывая дверь, Панин пробормотал было: "Проживала...", как услышал голос бабушки и смех девушек, забежавших к ней по какому-то случаю.
- Не уходите. Прошу вас остаться, - с таинственным видом проговорила Ксения Павловна.
- А что такое? - рассмеялась Таня, племянница Ксении Павловны.
- У меня будет гость, который несомненно заинтересует вас, - улыбнулась Ксения Павловна, старенькая, невзрачная, но очень живая. Зная с детства языки, она преподавала немецкий на филфаке. - Молодой человек... Я видела его мельком на кафедре... Он приехал из русского зарубежья.
- А кто он? - Таня принялась наводить порядок в комнате, приходя в отчаяние от старого кресла, чуть ли не продырявленного дивана с высокой спинкой, раздвижной ширмы, вещей, разумеется, в отреставрированном виде, более уместных где-нибудь в картирах-музеях, чем здесь, где люди продолжают жить.
- Князь Ошеров. Приехав в Россию, он пожелал встретиться с родными и, как я поняла, мы с ним родственники, хотя и дальние.
- Князь?! - Вера, подруга Тани, чуть не выронила бронзовую фигуру Гермеса, вытирая с нее пыль.
Панин впустил гостя в квартиру, как во сне. Он был столь странен, что девушки рассмеялись, так обычно на него реагировали всюду и везде. И это князь? Словно бы заметив разочарование девушек, он представился скромно:
- Странствующий студент, - что, впрочем, не противоречило его знатному происхождению.
- Странствующий студент? - усмехнулась смешливая Вера. - У нас вряд ли его допустят до слушания лекций.

"История эта случилась не в наши дни, - писал Панин в новелле-сказке, текст которой мы видим на мгновенье на экране, - когда границы страны открыты, и всевозможные обмены легко осуществляются, а вскоре после того, как спал железный занавес, да еще не совсем. И вот, как бы отодвинув часть занавеса, показался на сцене некий персонаж, в котором история отразилась самым причудливым образом, смешав в нем и все вековечное, старинное, чисто русское, и все самое современное по новейшим образцам развитых цивилизаций Запада, а может быть, и Востока. Это был русский человек из ушедшей России, из прошлого, которое было действительнее настоящего, сиюминутного, в своем роде инопланетянин, точнее, астронавт из космического корабля, который унесся в глубины Космоса на столетия, с высочайшим уровнем, разумеется, жизнеобеспечения, когда душе особенно нужна связь с Землей, пусть погруженной в свои обыкновенные неурядицы и трагедии".

Разговор зашел о графах и князьях, словом, повспоминали о старой России - не просто ушедшей, а погубленной в буре трагических событий века. Но тут странствующий студент вдруг возразил:
- Мне только думается, сокровища не исчезают бесследно. В известном смысле, можно сказать, сокровища в огне не горят и в воде не тонут. Если даже от них остается только память, образ прекрасного воскресает, как птица Феникс из пепла.
- Уж не пустились ли вы, Леонард, в путешествие в поисках птицы Феникс? - улыбнулась Ксения Павловна. - Что касается моих сокровищ, ничего не осталось, кроме этих картин второстепенных художников, серебряного ларца, ключ к которому давно потерян, да папки гравюр, ценность которых весьма сомнительна.
- А книги? - не согласился Леонард. - А ваше прекрасное знание трех-четырех языков? Не прибедняйтесь, графиня. К сожалению, социальные, как и природные, катаклизмы неизбежны, и не нам роптать на наш век...
- «Блажен, кто посетил сей мир...»?
- Да, да!
- В этом вы находите утешение?
- Я не ищу утешения. Во мне мало христианского смирения, - гость взглянул на девушек, не скрывая своего восхищения.
Таня и Вера переглянулись и рассмеялись, находя князя весьма забавным.
- Вы просто молоды, мой друг,  - сказала Ксения Павловна. -  И я ничего не боялась и не сожалела об утраченных привилегиях и состоянии; я бы возненавидела себя за это.
- Почему? - спросила Таня.
- Впрочем, это было в духе времени - и еще задолго до революции. Мы, в России, не принимали буржуазности во всех ее проявлениях. Мы стеснялись нашего благополучия и если чего мы жаждали, то знания и служения добру.
- То была великая романтическая эпоха! - воскликнул гость с живейшим выражением радости. - Под ее знаком и проходит наш век, столь чреватый величайшими потрясениями, вполне в духе романтического миросозерцания.
- Значит, и вы из той эпохи, князь? - усмехнулась не без горечи Ксения Павловна.

                           2
Девушки вышли вместе с гостем и, естественно, вместо того, чтобы усадить его в такси, а самим сесть в трамвай, отправились проводить его пешком по Неве, вокруг Петропавловской крепости, с пляжем, и эта восхитительная прогулка по ночному Петербургу в сиянии белой ночи и невского плеса, когда город с его несравненной красотой предстает в вечности, вовсе вскружила голову Леонарду. Он чувствовал себя юным, как в юности в том не отдаешь отчета от волнений и томления тела и духа, он юность свою ощущал, как счастье, как вдохновенную радость бытия.
Скинув кроссовки, Леонард прошелся по песку к воде, а затем решил искупаться.
- Ради Бога, - взмолилась Таня, - время позднее. В это время у нас купаются разве что подвыпившие парни...
- А? Ну, за этим дело не станет, - Леонард огляделся. Хотя вдоль берега вокруг Петропавловской крепости еще прогуливались люди, как то водится в белые ночи, киоски были закрыты.
- Надо позвонить Льву! - придумала Вера.
- Льву?
- Это жених Тани.
- Не слушайте ее, Леонард. Это не совсем так, - возразила Таня, покачав головой и улыбаясь, словно желая успокоить его, ведь он явно успел огорчиться. - Звони сама.
Лев Левшин, разумеется, проявил интерес к гостю из русского зарубежья, который говорит о каких-то сокровищах. Среди ночи застолье и даже купанье под утро в Неве, когда мальчики чуть не утопили друг друга, повздорив из-за того, что гость принимал Таню за принцессу, а Лев считал ее своей невестой. Таня увела Льва домой, а Вера, будучи родом из Князе-Вяземского, уехала с Леонардом в деревню, бывшее имение князей Ошеровых. Сергей Панин и Лев Левшин, решив, что речь идет о сокровищах, отправились за ними в погоню.

                         3
Это была памятная поездка для Панина, хотя и затеянная сдуру. Они бросились в погоню. Сокровища, некогда сокрытые, не должны достаться, во всяком случае, целиком иностранцу. Вообще любопытно. Ведь Леонард не делал тайны, что его занимает, будто готов поделиться со всеми, кто окажется причастным к сокровищам.
Вскоре, как выехали из города и по всему выбрали правильное направление, Лев, перейдя на заднее сиденье, заснул. Сергей и был рад, он не любил за рулем отвлекаться на разговоры, а дорога, стоило вырваться на просторы полей и лесов, увлекала его - и новизной, и быстрой ездой, и тем удивительным ощущением пространств и далей, как будто узнаваемых, родных, если даже он здесь никогда не проезжал раньше и подавно не жил, как узнаешь всюду березы и сосны - как русские березы и сосны, как небо над головой - как небо России, синее и бескрайнее во все части света, сколько бы дней и ночей не мчался, и цель - все мелкое отпадало - одна: Россия!
Это было время, когда города и села после разрушительной войны словно вновь восстали из пепла, и в них потекла, казалось, вековечная жизнь, какая была исстари, с чарующей новизной то ли зимы, то ли лета, то ли осени, то ли весны, что замечаешь и в свете березовых рощ среди болот, и в сиянии чешуйчатого золота сосен, и в лицах, мелькающих за окном - с улыбками, возгласами, пусть обращенными не к тебе, но точно и твоя поездка причастна к этому тихому, безмолвному вдали празднику неба и земли...
- Где мы? - проснувшись, поднял голову Лев на заднем сиденье.
Сергей рассмеялся, совсем о нем забыл.
- Не знаю, - отвечал он беззаботно и чуть не добавил: «И знать не хочу!», имея в виду, разумеется, непосредственную цель их путешествия, нелепую, как показалось ему в эти часы непрерывного полета, ибо, как не понять, что Леонарду, вероятно, захотелось окунуться в край своих предков, в небеса, что хранят сокровища земли и, может статься, твоей души?
- А Бологое не проехали?
- Подъезжаем, - заметил Сергей, как на то указывали и верстовые столбы, и постройки на окраине большой железнодорожной станции.
- Добро! - Лев повеселел, отоспавшись и полный энергии. Следовало подъехать к вокзалу, чтобы перекусить и заодно разузнать, куда далее держать путь. Однако никто толком не знал, где Князе-Вяземское, очевидно, деревню переименовали, и старое название забылось, а с ним и деревни будто не стало на свете. Тем не менее отыскался житель Князе-Вяземского и обрадовался оказии.
Уже стемнело, когда они въехали на проселочную дорогу среди высокого леса, весьма разбитую, хотя житель уверял, что, слава Богу, не было дождей, можно проехать.

Была глубокая ночь, когда они вышли к реке, чуть ниже впадающей в озеро. Паром стоял на том берегу, паромщик, верно, спал дома, поэтому пришлось дожидаться утра. Житель Князе-Вяземского, впрочем, отправился вверх по реке, твердя об обвалившемся мосте и броде около него. Делать нечего. Заночевали в машине. Впрочем, ночь прошла мигом. Послышались голоса. Но паром стоял на том берегу и не было там никого. Люди переходили, очевидно, речку бродом.
Утро настало свежее, чистое, и за озером, весьма обширным, сияли кресты на маковках одной или двух рядом стоящих церквей. Пройдя за выступ леса, Сергей и Лев ахнули и залюбовались чудесным видом. В глуши, казалось, неведомо почти ни для кого возник за озером прекрасный парк с дворцовым ансамблем, с колоннадой полукругом, с церковью и другими постройками несомненно еще первой половины XIX века, а уже ближе к устью речки - деревня, тоже на высоком месте, весьма ухоженная, стародавняя, точно все это сон.
По синему небу бежали ослепительно белые тучки - издалека, казалось, точно и они вечны над этим озером с топкими вдали берегами, заросшими осокой.
Вернулись к машине приятели, притихшие; перекусили, и Лев решил отправиться далее один, перейти бродом, а там уж - в зависимости от обстоятельств; Сергей остается здесь - и сторожить машину, и на всякий случай, ведь Вера с Леонардом, если Лев разминется с ними, здесь непременно пройдут.
Сергей охотно согласился. Он бродил и берегом, и лесом, наслаждаясь тишиной, краем, куда его занесло, и той необъятной далью, что ощущалась здесь как-то совершенно необыкновенно. Она отдавала не только пространствами, но и временем, историческим временем бытия человека, народа и даже человечества. Впрочем, это осознал он вполне лишь впоследствии, а тогда скорее грустил, грустил без конца - то ли из-за Веры, то ли из-за Тани, со слов Льва, потерявших обе головы из-за князя, гостя из русского зарубежья, одетого, как хиппи.

Около полудня у парома появились люди, число их росло, а затем паром отчалил от берега и медленно пересек довольно широкую и, верно, глубокую у устья речку. Чтобы не смущать себя и людей  своей хромотой, Сергей сидел в машине; среди сходивших на берег он с удивлением, точно никак не ожидал, узнал Веру и Леонарда, а за ними появился Лев, весьма смущенный, ведь он так и успел или просто не сумел объясниться с Леонардом и Верой, зачем его-то занесло сюда.
Но Вера обрадовалась Сергею и его машине, ведь так напрашивалось сказать Леонарду, что Ксения Павловна забеспокоилась за него и отправила внука вслед за ними. Наводящими вопросами и восклицаниями Вера легко добилась от Сергея именно такого объяснения, и поскольку у Леонарда по отношению к внуку графини не было никаких неприятных чувств, чего не скажешь относительно Левшина, то он очень обрадовался.
- Чудесно! - говорил он, бросая последний взгляд на усадьбу на дальнем берегу. - Здесь я не жил. Имение принадлежало князю Ошерову, моему отчиму, который усыновил меня незадолго до революции.
- Ну, конечно, - проговорил Лев не без сарказма, - он родился незадолго до революции!
- Перестань, - сказала Вера. - Поехали!

                         4
К приходу Ксении Павловны подъехали и Лев с Верой, а Таня накрыла стол к ужину.
- А! У нас гости... И Леонард отыскался, слава Богу! - с Таней и Верой Ксения Павловна расцеловалась, то есть подставила им щеку, с досадой и радостью сознавая при этом свою старость и их цветущую, благоуханную юность, что отражалось в ее глазах.
Леонард, поднявшись навстречу графине, церемонно поцеловал ей руку. Когда Лев хотел проделать то же самое, Ксения Павловна отмахнулась от него, вызвав смех вокруг.
- Хорошо, хорошо, - проговорила Ксения Павловна. - Стол готов. Садитесь, садитесь. А я не голодна. В гостях была, не знала, что вы здесь.
Она уселась в мягком кресле лицом к гостям у круглого стола почти посередине комнаты, где хозяйничала теперь Вера.

Леонард, поднявшись, заговорил с Ксенией Павловной, а Таня устроилась у окна, вернее в интерьере фонаря с цветами в горшках на фоне синего неба. Речь зашла о студенческих волнениях на Западе, что связано и с богоборчеством, не говоря о воздействии науки и образования на умонастроение современного человека. Были еще такие времена. Ксении Павловне захотелось узнать, как обстоит у князя с религией.
- Интересно узнать, а какой вы веры? - спросила она, вызвав улыбки у молодежи, имевшей о религии, о вере весьма поверхностные представления, отчасти, из-за неприятия всяческой пропаганды, в том числе и атеистической. Правда, интерес к иконам, к монастырям, к Древней Руси, наравне с музейным бумом, был уже почти всеобщим, разумеется, у тех, кто проявлял тягу к знаниям и искусству всех времен и народов.
- В нашем роду, как вы знаете, Ксения Павловна, - отвечал серьезно Леонард, в общем, вполне разделяя равнодушие к религии своих новых товарищей, - были и католики, и протестанты, и православные, разумеется. В церковь я ходил ребенком, но отдали меня в светскую школу... Со студенческих лет если и заглядывал в церковь, то только в новых городах и странах, то есть как турист...
- Это я понимаю. Ну, а вы верите в Бога?
- Нет, я не верю в Бога в обычном религиозном смысле, но способности души верить, надеюсь, не утратил.
- Вера, по-вашему, способность души? - Ксении Павловне понравилось такое определение.
- Да, мне так кажется, - подтвердил Леонард. - Вера - это свойство души, как воля, как ум... Рассудок и вера в известной гармонии и составляют разум человека. Здесь квинтэссенция всех чувств человека как чисто природных (ведь мы верим своим глазам и ушам), так и духовных, высших.
- Пожалуй, - согласилась Ксения Павловна.
Леонард оживился и продолжал с увлечением:
- Вера - ведь всегда поэтическое чувство, не правда ли? И в этом своем качестве она сливается с эстетическим чувством, с восприятием и переживанием красоты. В красоту тоже нужно верить. Я думаю, необходимо верить и в научные истины. Одно рассудочное знание законов природы и вообще нравственного мира - мертвое знание. Вера лежит в основе познания и вдохновения; это сфера высших взлетов человеческого духа, когда он видит и Бога, свой идеал сверхсовершенной личности.
- Да, вы верите, - сказала с удовлетворением Ксения Павловна.
- А все-таки во что верить? - взмолились и Вера, и Таня. - Во что вы верите, Леонард? - прямо пристали они к новоявленному мыслителю.
- Вопрос коварный, - заметила Ксения Павловна, - по-настоящему очень трудный. Какие колоссальные усилия затратили на его решение тот же Достоевский или Лев Толстой.
- Да, Ксения Павловна, - отозвался Леонард, загораясь оживлением и радостью. - Желание веры - это уже добро; на этом собственно основана вся энергия исканий и мучений и Льва Толстого, и Достоевского, да и всех религиозных мыслителей. Но рядом с ними как спокойно во что-то верил Чехов! - Леонард даже прошелся как бы от удивления. - Во что и как верил Чехов? Усилия верить мне, хотя и понятны, но чужды. Я, конечно, верю... Во мне это как основа моей души и характера, нечто нераздельное от меня самого, не вовне, а в самой сути моего "я", моего мироощущения. Моя вера во мне прозрачна, и мир она делает для меня прозрачным.
- Послушайте! Да вы счастливый человек, Леонард! - воскликнула Ксения Павловна. - Вы обладаете алмазным ключом к счастью!
- А что такое счастье? - тут же спросила Вера, переглянувшись с Таней.
- О, если я обладаю алмазным ключом, - шутя заговорил было Леонард, - я, уж наверное, могу вам сказать, что такое счастье.
- Постойте, Леонард! - остановила его Таня. - Не спешите, ради Бога, с ответом. Ключ еще не у вас на руках. От вашего ответа, я думаю, зависит все.
- Что такое? - завертела головой Ксения Павловна, уловив волнение и тревогу на лице и голосе племянницы, и как она вся преобразилась.
- Вам ли не знать, графиня? - отвечала Таня, потупясь. - Верная хранительница заколдованных сокровищ! Леонард, молчите! Не спешите с ответом. Так легко ошибиться!

Лев и Вера затеребили Леонарда, чуть ли не хватая его за руки, торопя с ответом. Воспользовавшись суматохой или по какому-то наитию, Панин прошел к книжному шкафу, - при этом он оказался за ширмой, отодвинутой ближе к двери, - достал серебряный ларец, в котором вдруг что-то сдвинулось и щелкнуло... Он сразу понял, что крышка свободна, и ее можно откинуть. Так все и случилось. Внутренность ларца, содержимое его разочаровали: ничего особенного, театральный бинокль с позолотой и инкрустацией, дамские перчатки, гусиное перо, афишки, путеводители по Москве и Петрограду, цветные мелки и карандаши, акварельные краски и тому подобная мелочь.
Когда он все выбрал и начал было бросать обратно, вдруг что-то просияло на дне, бархатном дне одного из отделений ларца... Панин отодвинул повисшие пальцы перчаток - там лежал махонький, весь прозрачный и сияющий в собственных лучах алмазный ключ. Он затаил дыхание и быстро все убрал, прикрыл осторожно ларец и засунул его в дальний угол, где он лежал неприметно многие годы, забытый всеми, даже Ксенией Павловной.
Панин прошел в ванную комнату, поглядел на свое довольно крупное, в общем вполне благополучное лицо молодого мужчины и усмехнулся, боясь поверить, что именно он обладатель алмазного ключа. И это не выражение, не символ, не метафора, пусть ими забавляется Леонард, а ключ к неведомым сокровищам, настоящий алмазный ключ. От удачи и предчувствия счастья у него закружилась голова, и он упал навзничь. Что-то полетело вокруг него, на звон и шум прибежали, подняли Сергея и уложили в постель. Он не ушибся, он спал со счастливым выражением на лице.

                      5
На следующий день снова собрались у Ксении Павловны.
- Мне кажется, - сказал Леонард, вдруг прервав свои рассуждения о сокровищах Эрмитажа, куда он ходил с Таней, - я знаю, что такое счастье. Возможно, я ничего нового не открыл. Конрад писал: "Сущность искусства - пробуждать в людях чувство чудесного". С этим можно согласиться. Искусство, культура в широком смысле слова - вот вам беспредельная область чудесного, равная Вселенной, на краю которой поместим, если угодно, и боженьку.
Ксения Павловна улыбнулась с благодарностью, повеселев глазами и даже помолодев.
- Да, хорошо, - закивала она головой.
- "Красота есть лишь обещание счастья", сказал Стендаль в трактате "О любви". То есть он говорил о красоте женской. Этого не мало. Но мне думается, - продолжал Леонард, - красота может служить и источником счастья. Да и нет иного источника! - все более проникаясь, очевидно, значением своих слов, воскликнул он. - Когда я испытываю чувство прекрасного - перед небом и морем, или перед картинами великих художников, или при чтении, или перед женщиной, пусть промелькнувшей лишь на миг передо мной в многолюдной толпе, я тогда и бываю по-настоящему счастлив. Я думаю, счастье - чувство прекрасного.
- Всего-то? - невольно усмехнулся Панин.
Таня и Ксения Павловна переглянулись, может быть, тоже несколько усомнившись, как Сергей.
- Область прекрасного беспредельна! - повторил Леонард. - А ныне я счастлив особенно, - и он взглянул на Таню, словно пробудив ее, статуарность ее исчезла, менее совершенная, но вся живая, она раскраснелась почти до слез, - нигде в мире, как в России, я не видел столько красивых девушек и молодых женщин, при этом поразительная открытость и веселость, человечность, что, впрочем, замечаешь еще в портретах Рокотова и Левицкого.
- О Леонард! - пролепетала Таня, не зная, куда руки деть, ей хотелось броситься ему на шею, но он рассуждал вообще, и она пришла в себя.
- Да, - проговорила Ксения Павловна, - только для непосвященных не остается ли она, сама красота и вся область прекрасного, неким заколдованным царством, и это помимо всевозможных запретов и гонений, - вздохнула она.
Панин отступил и, вспомнив о ларце, заглянул в него, не таясь ни от кого.
- Открыл? - осведомилась Ксения Павловна.
- Да. Смотри!
- Это перчатки моей мамы. Бинокль театральный. Семейная реликвия.
- Смотри! Что там видишь? - спросил Сергей, зажмуривая глаза.
- Ах! Леонард! Ключ, алмазный ключ! Таня! Невероятно, - вся всполошилась Ксения Павловна. - Оказывается, я всю жизнь была обладательницей алмазного ключа!
- Можно его взять в руки? - вся засветилась Таня, беря осторожно двумя пальцами крохотный ключик и роняя на ладонь, чтобы разглядеть его как следует. Ключ сиял, точно на весу, то есть весь на свету, прозрачный и лучезарный, поющий, как поют цветы и бегущие воды. - Вот он и открыл нам сокровища Эрмитажа, не так ли?
- О принцесса!

                      6
Поездка в аэропорт запомнилась Панину, как сон; но сны забываются, а этот он помнил и даже видел во сне в таких подробностях, в какие уж никак не мог поверить.
Проехали по набережным Невы, и город возникал в лучших видах, как на открытках, только в яви, Леонард бросал прощальные взгляды по сторонам с восторгом и грустью, а Вера, по своему обыкновению, не вынося его грусти, теребила его, касаясь его плечом, что он воспринимал, как ласку, невольно отзывался, брал ее руку и вдруг, вероятно, неожиданно для самого себя, поцеловал ее в ладонь, как Лермонтов Сушкову, если верить ее воспоминаниям, - Вера вспыхнула - от радости и стыда, поскольку она замечала на себе взгляд Панина в зеркале над лобовым стеклом.
- Ах, что с вами, князь? - прошептала она.
- Что за диво? Я влюблен, я люблю вас, - отвечал Леонард.
- А Таня?
- И в нее я влюблен и люблю ее. Но как принцессу.
- То есть в сказке? А я тут, и со мной все можно?
Это прозвучало, как упрек, и Леонард огорчился.
- Простите.
- За что? - Вера рассмеялась. - Какой вы странный! Таня права, вы не от мира сего. Просить прощение за увлечение и любовь! Когда я на седьмом небе!
Так они всю дорогу переговаривались, и Панин с упавшим сердцем ожидал, что вот-вот князь сделает Верочке предложение, и та, конечно, бросится ему на шею, забыв о нем.

Выехали за город, Пулковские высоты с башней телескопов и аэропорт уже заполнили пространство до горизонта, Вера потянулась к Леонарду, но тот словно выпал в открывшуюся дверь, а впереди показалась целая стайка женщин и детей, откуда они тут взялись, - машина повернула круто и, опрокидываясь, упала в кювет. Панин ударился головой о стекло и крышу, но ремень его спас; Вера выпала из машины и была раздавлена ею на асфальте, прежде чем она упала в кювет.
Когда Панина вытащили из машины, оказалось, он цел и невредим, только не в себе; он глазами искал среди собравшихся на обочине Леонарда, об нем никто не упоминал, а говорили лишь о молодой женщине, разбившейся на смерть. Какой ужас!

Подъехала милицейская машина, затем "скорая", ситуация была ясна из показаний очевидцев; поскольку о Леонарде никто не упоминал и не спрашивал, Панин умолчал о нем, полагая, что князь спасся, выпав из машины в момент аварии, и смылся, опаздывая на самолет, уехал на попутной машине.
В это время пришло письмо, разумеется, на имя Ксении Павловны, из США. Леонард просил прощения, что доставил столько хлопот со своим появлением в России, сожалел о Вере и выражал надежду на встречу в будущем, потому что он не забывает о тех, с кем свела его судьба. К письму была приложена фотография, сделанная на лужайке, где сидела на траве и бродила молодежь, очевидно, студенты, с припиской на обратной стороне: «Она жива!» Среди них выделялась девушка, похожая на Веру, но без ее простонародной свежести, с шармом красивой американской актрисы.
Ксения Павловна сочла, что  это метафора: Леонард сделал снимок, обратив внимание на девушку, похожую на Веру, - один и тот же тип, только более ухоженный. Панин не мог не согласиться с нею, но сохранил для себя фотографию, с годами все более узнавая в ней Веру, обретшую, как и Таня, шарм, и тут начались чудеса.

                       7
Он стоял на трамвайной остановке у цирка с новенькой мемориальной доской о старом цирке Чинизелли, одна фамилия которого отдает стариной и сказкой, когда, как нарочно, пошел снег, пушистый, настоящий сказочный снег. Ему стало ясно, что сейчас что-то непременно должно произойти. Чуть наискосок улицу перебегала молодая женщина в кожаном пальто, сидевшем на ней ладно, в вязаной спортивной шапочке, по новейшей моде, в сапожках, тоже точно пригнанных к ее ножкам, женственным и по линиям, и по поступи.
"Как кинозвезда!" - усмехнулся Панин, ибо успех, публичность, талант делают актрис в самом деле особенными, хотя в чем-то смешными, невинно забавными существами.  Она остановилась на тротуаре где-то за его спиной, словно избегая его внимания, он однако не удержался и оглянулся: глядя прямо перед собой и как бы не видя ничего, стояла Вера, озябшая, грустная.
"Это сон!"- подумал Сергей Юрьевич.
Мило захлопав глазами, она улыбнулась.
- Вера? Неужели это вы? - воскликнул Сергей, при этом он покачнулся, точно отступился.
- Да. Она самая! - подтвердила Вера с готовностью, не без вызова и выражения независимости, между тем как ее глаза, чистые, очень выразительные, как будто говорили: "А вы тот самый, за кого хотела выдать меня замуж графиня, то бишь, ваша бабушка? А вы ничего!"
Он откровенно заглядывался на нее. В этом пальто и в этих сапожках, столь добротных и баснословно дорогих, и при этом спортивная шапочка - точно понарошке, из иного мира, из детства!
С наступлением ранних зимних сумерков снег летел, ложился на землю и на деревья все светлей, все ярче. Он не заметил, как заговорил вслух, выказывая свое восхищение, Вера изумилась, какие это речи ведет он, и, рассмеявшись, сказала:
- Петушок, - и встряхнула головой. - Петушок называется, - конечно, о шапочке, а он вдруг залился смехом, в первую минуту решив, что она его называет петушком.
Шел снег. Вода на Фонтанке чернела. Чернело и небо. Фонари еще не горели, с них струился снег.

Казалось, то промелькнуло всего лишь воспоминание, а стояла, глядя на него со смехом в глазах, Таня в дубленке с распушенными краями, с вышивкой.
- Не узнаешь, что ли? - спросила на простонародный лад, как Вера.
- Еще как узнаю, - залился смехом Панин, что с ним редко случалось. Они давно не виделись. - Что же никогда не заедешь?
- Ты куда? Домой? Хорошо, поехали!

Подошел трамвай, весьма переполненный, но с публикой, настроенной весело, все уже жили ожиданием праздника; Сергей всячески старался оберегать Таню, наконец, она оказалась в его руках, точно он обнимает ее, что всех веселило вокруг. Выбравшись из трамвая у самого дома, почти побежали, держась за руки, вошли в подъезд, и тут Таня поцеловала его.
- Таня, что ты делаешь?
- Это за Веру.
Вошли в квартиру, Таня, скинув дубленку, попросила его помочь снять сапожки, мол, молния застревает, и продолжала всячески ласкать его. "Нет, это сон!" - твердил он себе, смелее отвечая на поцелуи.
- Не спрашивай ни о чем. Идем скорее!
- Что происходит?
- Мое появление у тебя, тем более это самое, - снимая с себя свитер, она торопила его знаками, чтобы и он раздевался, - представь, всего лишь сон.
- Сказка!
- Еще лучше.
- Однако как ты хороша!
- Как всякая молодая женщина, которая скачет, как всадница, - уже дело у них до этого дошло, - на мужчине, который ее подбрасывает на верх блаженства.
- В самом деле?
- Не сомневайся! Обычно я не бываю столь красноречивой.
- Нет, ты особенно хороша!
- Принцесса на горошине? Точнее, на стручке?
Панин залился смехом, совершенно уверенный, что это во сне все происходит.
- Боже! - Таня опустилась на него, он продолжал водить руками по всему ее телу, заставляя ее вздрагивать от щекотки и неги. - Однако ты не промах.
- Просто у меня не было случая иметь дело со столь удивительной особой, как ты. Недаром Леонард принимал тебя за принцессу.
- Сказка.
- И зачем было тебе выходить замуж за Левшина, когда могла выйти за князя и жить в замке где-то в Альпах?
- Это опять сказка. Если бы я последовала за ним, кто знает, это я разбилась бы, вместо Веры? Если не здесь, то позже где-нибудь в Париже. Сказками я увлекалась лишь в детстве.
- А наше свидание?
- Сказать правду, чтобы не было у тебя, миленький мой, как выразилась бы Вера, иллюзий, я пожалела тебя. Мне показался ты таким одиноким, когда вокруг царит новогоднее оживленье, что я решила...
- Сыграть роль Снегурочки?
- Да. Поскольку у меня не было под рукой подарка, я сочла за благо проводить тебя, развеселить... Впрочем, признаюсь, мне самой было грустно, и мне захотелось на Петроградскую сторону, как в детстве в праздники. А еще это месть. Вот соблазнила тебя. Хорошо ли это? - вдруг приуныла Таня и опустилась на спину.

Он приподнял голову, оглядывая ее всю при свете настольной лампы на письменном столе Ксении Павловны.
- Таня, ты восхитительна!
- Не думаю. Как! Ты снова готов понестись, теперь уже, как кентавр?
- Я люблю тебя. Если бы не ты, я, может быть, связался бы с Верой.
- Не сомневаюсь теперь. Вера догадывалась, что ты не промах. Не знаю, откуда она это взяла, но она оказалась совершенно права. Не ее ли я здесь с тобой разыгрываю? Вообще, что это я делаю! Только не бери в голову, хорошо?
- Я беру тебя всю. Это такое счастье, что я уверен: в серебряном ларце просиял алмазный ключ.
- Скорей, скорей! Давай посмотрим.
Еще долго провозились, а когда Таня уже собралась уходить, заглянули в ларец, там ничего, кроме известных им вещиц, не было. И сделалось особенно грустно.
- Он там был, - уверял Сергей. - Ты одарила меня счастьем, какого не бывает.
- Правда? - уже не совсем сама себе верила Таня, редко теряющая голову, сама рассудительность и деловитость, что, впрочем, ей шло.
- Бывало, ты говорила: "Я сама подарок!", что коробило слух Ксении Павловны, как простонародное выражение. Это правда!
- Только не бери в голову, а?
- Не бойся. Я буду глух и нем и даже не моргну глазом.
Таня рассмеялась и протянула руку, хотя ей уже хотелось его снова расцеловать. Какое-то чисто мальчишеское соперничество между Сергеем и Львом всегда существовало, вдруг возьмет и похвастает? Таня затаилась. Но сам по себе он никогда не звонил к друзьям, Лев или Таня иногда вспоминали о нем, приглашали на дни рождения - свои или детей. Сергей совсем не изменился к Тане, как он держался с нею с юности, и Лев не подозревал ни о чем, хотя время от времени она звонила и приезжала, и разыгрывался некий эпизод из арабских сказок. Бывало, Таня с детьми приезжала к нему, место нравилось ей с детства, - добродетельная мать и добродушый дядя, - только диву даются сами, переглядываясь на прощанье.

Игра в сказку Леонарда свела их, а записав ее, он неожиданно вышел в писатели, что чрезвычайно нравилось Тане как собственная заслуга. Между тем Таня с Левшиным весьма преуспели, она - подвизаясь в торговле, он в науке, к удивлению Панина. А затем с началом перемен в стране они и вовсе преуспели.


ГЛАВА ВТОРАЯ

             Известие о Леонарде. Громкое убийство.

                      1
Новенькая иномарка мчится по Большому проспекту Васильевского острова, - за рулем Михаил Криницкий, рядом Татьяна Николаевна Левшина, - затем поворачивает к Неве... Этот светлый вечер - еще далеко до захода солнца - напомнил Татьяне Николаевне нечто из юности, как отзвук песни или неги, о странствующем студенте... Впрочем, она вспомнила о нем, конечно же, из-за звонка ее мужа, который мельком повстречал Леонарда в Париже и позвонил жене.

Виды Парижа, Лев Андреевич Левшин с телефоном:
- Ты знаешь, кого я встретил здесь? Леонарда! Он долго приглядывался ко мне, а я-то сразу признал его, поскольку, знаешь, он нисколько не изменился, все тот же, каким приезжал в Россию... Если тогда мы все были молоды, а он как будто старше нас, то теперь мы в годах, а он молод, даже юн, чуть ли не в возрасте нашего сына...
- Как это может быть? Тебе всего лишь показалось.
Лев Левшин чем-то весьма встревожен:
- Может быть. Но какая-то тревога вкралась в мою душу, будто это мой черный человек, как у Моцарта или Есенина.
- Не пугай меня, ради Бога! Что ты выдумываешь?
Лев рассмеялся:
- Да, ты права! Я возвращаюсь прямо в Москву.  Когда увидимся, пока не знаю. Целую тебя и Софью с Андреем!
Машина въехала на мост, и открылась панорама классического Петербурга, как вечность, на фоне которой протекает сиюминутная жизнь, столь скоротечная, в быстрых переменах, как на сцене бытия.

Аэропорт "Пулково". Самолет из Парижа в Москву сделал остановку в Санкт-Петербурге. Лев Андреевич Левшин сошел на землю неожиданно для себя.
Левшин - он совсем недавно обрел плотность, упитанность и лоск преуспевающих молодцов от бизнеса и криминала, входящих во власть, ничего от профессора, интеллектуал, нашедший себя в политике, поскольку политика - тот же бизнес, форма самоутверждения элиты, - с дипломатом проходил по залу к выходу, поглядывая вокруг с готовой улыбкой, будто его встречают, и вдруг из группы журналистов одна из камер уставилась на него, но явно не его искали, и он случайно попал в кадр. Рассмеявшись, он прошел мимо, делая вид, что ему не до интервью. День еще длился, тот же, что в Париже, где, кроме деловых встреч, в никакие приключения он не пускался, совок все сидел в нем, как он над собой посмеивался.

Еще не вечер, и Левшин позвонил к одной из сотрудниц фирмы, им созданной, генеральным директором которой он назначил, вместо себя, Михаила Криницкого, всем ему обязанного, каковым тот числился номинально, а всеми текущими делами занималась Татьяна, главный бухгалтер, жена Левшина. И тут-то Анна впервые закатила ему сцену:
- Зачем Криницкому эта должность? Лишь покрасоваться? Да, перед кем? Перед глазами твоей Татьяны... А мне ты подрубил крылья! Крылья любви и карьеры.
- Как! Ты меня любишь?
- А то нет? Чему удивляешься? Это подразумевалось так же, как ты любил меня нежно и пылко, как юноша, из чего он делает тайну от всего света. Это так романтично.
- Я не романтик, - возразил Левшин не без смущения.
- Ты хочешь сказать, что никогда не любил меня?
- Нет, я любил тебя и люблю, что тут говорить.
- Да, как не любить молодую женщину, которая отдается тебе до самозабвенья. Но, видно, любовь и карьера не стыкуются. Мы всего-на-всего занимались сексом.
- Чего ты хочешь?
- Это же ясно, чего хочет влюбленная женщина. Любви и семьи. Тем более если карьера не складывается, а время уходит.
Левшин был тронут.
- Что если мне взять тебя в Москву?
- В качестве любовницы? Нет!
- В качестве помощницы депутата.
- А любовницу заведешь другую?
- Нет, нет, сейчас мы этого вопроса не решим, - заторопился он, по своему обыкновению, когда решения проблемы не видел.
- Значит, он не будет решен никогда.

Лев Левшин снова набрал номер телефона Анны, теперь уже домашнего.
Он застал Анну уже дома. Она отозвалась, как всегда, с веселой страстностью в голосе:
- Ты откуда?
- Упал с неба в районе Пулкова. Сейчас подъеду к тебе.
- Нет, никак нельзя. Я собираюсь в Эрмитаж на музыкальный концерт. Позвони завтра.
- Завтра рано утром я улетаю в Москву. Что если я приеду к тебе и останусь до утра? Я сошел в "Пулково", чтобы увидеться с тобой!
- Нет, ничего не выйдет на этот раз. Сожалею. Поезжай домой. Небось, в аэропорту тебя встречали журналисты. Прости! Ты упал с неба слишком неожиданно для меня. Пиши! Что-то давно от тебя не было писем. А говорят, в Москве Левшин завел любовницу и собирается  на ней жениться. Поверить боюсь!
- Это же ты! - воскликнул Левшин, но услышал лишь гудки.
Делать нечего. Он позвонил домой. Никого. Еще не добрались до дома или тоже собрались на какой-нибудь концерт в одном из старинных дворцов, по новейшей моде. И тут настроение упало, и Левшин ощутил усталость и скуку.

                        2
Пока Левшин несся на такси до города, наступили сумерки, фонари не горели, белые ночи еще продолжались. Левшин вышел из машины на улице, открыл дверь в железной ограде в туннель двора своим ключом и прошел во двор со сквером; у одного из подъездов он снова взглянул на ключи, как свет мелькнул со стороны подъезда напротив через деревья сквера, словно там открыли окно, и тут раздались выстрелы - один, второй, третий... "Как! - успел подумать Левшин. - Стреляют во дворе дома, в саду, здесь же дети бегают? Боже! - встрепенулся он. - Стреляют по тебе, дурак! Спрячься! Беги!"
Судорожно вздрагивая, Левшин упал навзничь у мраморных ступеней подъезда, еще совершенно новеньких и сияющих светом, истекая кровью.

Внезапно стемнело, наступила ночь со звездами и послышались голоса, - видения и звуки, как из юности, но не его, а его детей. Софья, высокая, тонкая, вроде бы неловкая и вместе с тем грациозная, лет 13-14, а Андрей, он моложе сестры на два года, где-то в полутемной комнате, -- это был летний сумрак в доме при ярком свете неба, - где то у одного небольшого окна, то у другого возились Софья и Андрей, боролись, по их обыкновению, появилась Таня, худощавая в юности, она чуть прибавила в весе, лицо ее не то, что округлилось, а наполнилось как бы свежими соками, - возможно, это была ее лучшая пора, как и он, Левшин, в это время раздался в плечах, с обозначением живота, лицо, как у бычка, быстро входящего в возраст. Вслед за Таней вошел в комнату Сергей, который тоже раздался в плечах, головастый всегда, умудрявшийся ходить с живостью и широтой, почти не выказывая хромоты.

И тут Таня обернулась, Левшин подумал - на него, нет, его там не было, - она бросила сияющий негой страсти взгляд на Панина, - что же это такое?! "Сон!" - решил Левшин и проснулся от обжигающей боли. Была звездная ночь. Он куда-то уносился, как, бывало, ему снилось в детстве. И тут возник Леонард, как Демон летящий, и унесся куда-то. Из-за горизонта показался пылающий диск солнца, как при ночном полете в самолете, и проступили заснеженные вершины гор. Казалось, он летит в самолете, только на весу в стихии света, легкий, как пушинка.
А у подъезда дома лежало в неловкой позе, истекая кровью, его тело.

                        3
Вид ночного города - Града Святого Петра - таинственный и безмолвный, даже в сияньи огней, как небо в звездах в вышине, вселяет чувство одиночества и тревоги. Но в двух-трех квартирах, интерьеры которых проступают из тьмы попеременно, ярко горит свет, поблескивают телеэкраны, уютно и, кажется, празднично тихо или шумно.

В просторных апартаментах в элитном доме, напротив знаменитых Крестов через Неву, загорается свет, входят в гостиную полнеющая дама и плотного сложения мужчина, коротко стриженный, тип преуспевающего менеджера или уголовника, ухоженного всеми изысками моды и роскоши.
- И зачем я к тебе заехала? - полуобернулась дама.
- Ясно зачем. После сытного ужина хочется клубнички, - отвечал мужчина, задергивая шторы.
- Смеешься? А сам все упрашивал, склонял, грозился...
- Грозился?
Уединяются в спальне.
- Завести любовницу.
- А у меня есть любовница.
- Есть? - отодвигаясь от него. - Кто она?
- Таня-Таня! - накидываясь на нее, целует и смеется.
- Нет, мы всего лишь партнеры по бизнесу, который забросил мой муж, пустившись в политику.
- Партнеры по бизнесу! Да, это по-американски. Цивилизация!
- Что тебе не нравится?
- Нет, я в восторге! И от тебя, Татьяна.

Возникает интерьер комнаты с высоким потолком, с лепниной, с окном-фонарем, с книжными шкафами и большими картинами в золоченных рамах, как в музее. Входит мужчина средних лет с походкой, выдающей хромоту, - это Сергей Юрьевич Панин, он останавливается перед экраном, на котором дикторша в конце новостей повторяет:
- У подъезда дома... застрелен депутат Государственной Думы Лев Андреевич Левшин...
- О, боги! - Панин покачнулся и загрустил, делая широкие нервные шаги, словно падает. Зазвонил телефон. - Да, ты не ослышался: Лев застрелен... Что тут толковать. После переговорим, - он опустил трубку.

Интерьер небольшой старой квартиры Левшиных, в которой живет Андрей; молодежная вечеринка по какому-то поводу: здесь Софья, ее подруга Катя, Олег Журавский, разумеется, Андрей и другие... Музыка, шум и гам... И все же расслышали новость, уже облетевшую весь мир.
- Левшин? - произнесла Катя.
Андрей прильнул к экрану телевизора, узнавая подъезд нового дома, где жили его родители, да и он сам, милиция, "скорая", толпа зевак...

Софья, еще не понимая, что случилось, принялась звонить домой, а затем набрала номер мобильного телефона матери.
В апартаментах у Невы зазвучала музыка откуда-то.
- Подай, пожалуйста, мою сумочку, - протянула, лежа в постели, Татьяна Николаевна, она еще весело переводила дыхание.
- Мама, что случилось?
- А что? - Татьяна Николаевна осеклась и густо покраснела
- Ты где? - спросила дочь.
- А ты где? - спросила мать, почувствовав слезы в голосе дочери.
- Ты не знаешь, папу убили? Застрелили у подъезда нашего дома. Мама! Почему?! - Софья заплакала.
- Сейчас я подъеду. А ты где?
- У Андрея. Сейчас мы подъедем.
Уже весь город, вся страна, весь мир знает об очередном громком убийстве в России, а родные не выбегут из дома, их нет.
- Это ошибка! Его же нет здесь. Он в Париже, - говорила Татьяна Николаевна, одеваясь поспешно. Между тем Криницкий  защелкал каналами и тут же наткнулся на те же новости на английском языке. Показывали двор нового здания со сквером, тело Левшина у ступеней подъезда, зевак, милицию, официальных лиц, повторяющих то, что уже сказали журналисты...

                       4
Татьяна Николаевна, как ни торопила Криницкого, подъехала к дому одновременно с детьми; тело Левшина еще не увезли в морг, тут же произвели опознание; в это время оперативники, взяв ключи у хозяев, первыми вошли в квартиру, обследовали ее, - никого, все сияло новизной и почти стерильной чистотой, - и лишь тогда впустили всех, кто хотел войти, выясняя тут же личность. Еще на лестнице один из оперативников представился как следователь прокуратуры Березин; он начал было задавать вопросы, но тут выступил вперед Криницкий и попросил оставить семью Левшина в покое, на многие вопросы он ответит лучше.
Андрей пребывал в горестном изумлении, Софья и Катя держались вместе, стараясь не плакать, Татьяна Николаевна была, по всему, в состоянии шока, двигалась медленно и слепо и также взглядывала перед собой, казалось, плохо видела и слышала, но говорила внятно и громко:
- Что произошло, я не знаю. Никакой охраны нам не нужно.  Уходите и вы, - в сторону Криницкого. - Все уходите! - вскинулась она.
Оперативники стояли на лестнице; к ним вышел Березин с Криницким, и вскоре все ушли.

Семья осталась одна, и все собрались на кухне за поздним ужином. Телевизор нарочно не включали, на телефонные звонки не отвечали, но затем и звонки прекратились.
- Вам еще не хочется спать? Лучше бы вам заснуть. Утро вечера мудренее, - говорила Татьяна Николаевна. - А я приму ванну.
- Мама, ты как? - спросила Софья, и глаза ее наполнились слезами.
- Я-то ничего. Это похоже на сон, когда хочется проснуться, все в тумане, и какая-то тяжесть нависает надо мной, - но это знакомо, это ощущение горя и смерти.
- Да, - сказала Софья, - мы совсем недавно хоронили бабушку и дедушку.
- Они оба, несмотря на разницу характеров, устали от жизни и измучились от хворей почти в одно время, это было ужасно, но смерть наступила, как облегчение для усопших и живых, как вечное успокоение, чему впору позавидовать.
- Но папу убили, - проговорил неожиданно для себя Андрей, с горестным изумлением прислушиваясь к тому, что он сказал. - Ему бы жить и жить.
- Это я виновата: втянула его в бизнес и политику, а скромного профессора кто бы заказал убить.
- Разве он не сам ввязался во все это? - Андрей переглянулся с сестрой.
- Да он и профессором, и заведующим кафедрой стал не без моей помощи, - вздохнула Татьяна Николаевна.
- Как?!
- Впрочем, я особенно не старалась, но умела обойти кого нужно из его сослуживцев. Ведь у меня был ключ к сокровищам, то есть к дефициту.
- Мама, - рассмеялся Андрей, - что общего между высшей математикой и дубленками с женскими сапожками?
- Много общего, если речь о прикладной математике. Тут мало быть гением, все дело в приложении.
- Папа был гением?
- Нет. Все дело в приложении, когда это нефть и газ в условиях рынка. А вычислениями и опытами занимались его сотрудники.
- Значит, он умел организовать дело?
- Да, с моей подачи, не говоря о капитале, когда дело дошло до организации фирмы. Он был беспечен и любил пожить в свое удовольствие, чтобы всерьез заниматься делом, все просчитывать... Одних математических выкладок в нашем деле мало. Я стала замечать у него головокружение от успехов и, чтобы он не загубил фирму, пустила его в политику. Я не хвастаю. Это моя вина. А там, вне поля моего зрения, повидимому, он запутался с этим благотворительным фондом, я не знаю. Хуже, если он потянет и нашу фирму. Уж этого я ему не прощу! - вскрикнула Татьяна Николаевна, выказывая наихудшие свои опасения, и ушла к себе.

Андрей и Софья поднялись, словно мать накричала на них, чего не бывало, она умела с ними разговаривать.
- Она не в себе, - сказала Софья. - Ложись спать. А я посижу у себя, пока мама не примет ванну и не ляжет спать.
- Я-то засну. Но чуть что, разбуди, - и они разошлись по комнатам.
Ванна несколько ослабила и успокоила Татьяну Николаевну, и она, просушив волосы феном, в халате заглянула к дочери и к сыну, они еще не улеглись. Мать с улыбкой пожелала им спокойной ночи, внушая им, что, как ни велико горе, все будет хорошо. По крайней мере, у них.

                        5
Панин не получил приглашения на похороны Льва Левшина, чему, впрочем, не удивился; он несколько раз звонил к Левшиным, трубку не снимали либо откликались случайные люди. На кладбище лишь издали видел вдову на фоне множества венков и цветов, а затем за стеклами машины, он поклонился, выражая соболезнование скорбным взглядом, она узнала его, улыбнулась, и глаза ее наполнились слезами.

Панин вошел в квартиру, сознавая, что ему всего лишь припомнилось явление гостя из русского зарубежья, и тут раздался телефонный звонок, весьма странный, спрашивали Ксению Павловну, умершую уже давно.
- А кто ее спрашивает? - буркнул сердито Панин.
- Простите, ради Бога! Я знаю, графиня умерла.
- Да. И давно, двадцать лет тому назад.
- Значит, вскоре, как приезжал в Россию князь Ошеров...
- Леонард?
- Да! А вы внук Ксении Павловны с известной русской фамилией Панин?
- Он самый. Вы где?
- Я здесь, в Петербурге, остановился на знакомой даче прошлого века, чудом уцелевшей. Я был на похоронах Льва Левшина, видел вас издали... Но не был уверен, что это вы. Мы могли бы увидеться с вами?
- Конечно! Буду рад!
- В Петергофе в Петров день будет празднество, как встарь. И вот мне пришло в голову принять участие в маскараде... Но я здесь никого не знаю... Нужна компания из молодежи... Вы не могли бы помочь?
- Как?
- Пригласите девушек и юношей из ваших родных и знакомых. Я разодену их в маскарадные платья и костюмы... Я уже видел здесь ряженых. Они чинно стоят или расхаживают, как манекены, а мы устроим настоящее празднество.
- Надо подумать.
- Я еще позвоню.
- Хорошо, - Панин был весьма озадачен.

                       6
Через несколько дней после похорон Левшина к Панину позвонили, и женский голос полуофициальным тоном передал приглашение на поминки на девятый день.
Делать нечего, он приехал и попал на раут. Блеск интерьера, мебели, светильников большой квартиры ослепили Панина, а с публикой, настроенной торжественно-празднично у стола и столиков, которые ломились от яств, заставили его сразу пожалеть, что приехал, - со смертью Льва Левшина что общего он мог иметь с его семейством?  И пить не хотелось, чтобы не напиться, что еще хуже, на чужом пиру похмелье, тем более вкушать недоступные для бедного интеллигента деликатесы. Показалась Татьяна, опять издали, в окружении не родных, а скорее деловых людей, - она приветствовала его весело, движением указательного пальца давая понять, что они еще успеют переговорить. И все же он решил потихоньку уйти с этого празднества по убиенному, как к нему подошла девушка, которая тоже явно избегала гостей.

- Не узнаете? - ее голубые глаза заглянули прямо в душу. - Сергей Юрьевич, я Софья.
- Нет, нет, еще как узнаю! Ты... Если в горе вы столь хороши, то, надо думать, вы прекрасны, когда веселы и счастливы, - пробормотал Панин не совсем кстати, вместо обычных слов сочувствия и соболезнования.
- О, нет! - улыбнулась Софья, весьма похожая на мать в юности, только выше ростом и тоньше. - Мне кажется, я уже никогда не буду весела и счастлива... как в то время, когда вы у нас бывали... Но вам я рада! - она протянула ему руку.
- И я вам!
- Вы хотели уйти? Почему?
- Я здесь никого не знаю, кроме вас и вашей матери, - смутился Панин, словно обласканный прикосновением ее узких длинных пальцев его руки. - А где ваш братец?
- Вероятно, в своей комнате, правда, он не живет с нами, а в нашей старой квартире, где вы у нас бывали, - она огляделась и рассмеялась. - Да, здесь вокруг все такие лица, здоровые, солидные, сияющие довольством... А вы прежний, только постарели, но не очень, не смущайтесь. Идемте, - она повела его обратно в столовую. - Я наблюдала за вами, Сергей Юрьевич. Вы даже не выпили толком и не закусили.
- Я помянул.
- Хорошо, - Софья налила ему водки и себе; глаза ее наполнились слезами, когда они, приостановив инстинктивное движение чокнуться, поглядели друг на друга совсем близко; он не испытывал жалости, даже в слезах она была столь хороша, более, чем молодость и красота, в ней сияло благородство, кроме шарма. Она заметила в его глазах восхищение ею и выронила рюмку от неожиданности. Со звоном она разбилась о паркет. Какой чудак однако! В досаде Софья покраснела.
- Это к счастью, - сказал он и опустил рюмку.
- Не хотите выпить и за мое счастье?
Он выпил и предложил отойти от стола.
- Вы хотите все-таки уйти?
- Да.
- Вы переговорили с мамой?
- О чем?
- Мне кажется, она хотела переговорить с вами, как мне захотелось заговорить. Мы остались одни. Много народу, много разговоров, но это же шум вокруг да около, никому нет дела до нашей беды. Скорее злорадствуют и думают, что с ними-то ничего такого не случится.
- Конечно, если ваша мама захочет меня видеть, мы встретимся, но переговорить о чем-то сейчас невозможно. Это и будет один шум.
- Ну, не спешите уйти. Идемте со мной.

За Софьей издали следил Криницкий и, улучив момент, справился у Татьяны Николаевны:
- Это кто? - явно имея в виду Панина.
- Один из друзей Левушки.
- Почему я его не знаю?
- Последние годы мы не виделись. Он не бывал у нас.
- Не преуспел?
- Нет. Но, может быть, к счастью.
- Ну да.
Софья привела Панина в одну из комнат, где у компьютера сидел ее брат Андрей, а в кресле перед столиком с бутылками и закуской молодой человек с длинными волосами, одетый тоже не по современной моде, весьма небрежно или бедно. Это был Саня Сомов, племянник Панина.
- Саня! - удивился Сергей Юрьевич. - Ты откуда взялся?
- Сотрудничаю с фирмой "Порфира" как дизайнер, - Сомов поднялся, но вместо того, чтобы подать руку, схватился за бутылку. - Буду рад с вами выпить! - радость его была столь явна и искренна, хотя и не к месту, что все рассмеялись.

Пришла Татьяна Николаевна с известием:
- Гости разъезжаются. Не уехать ли нам на дачу? -  вопрос относился прежде всего к детям, но она взглянула и на Панина с какой-то мыслью.  - Ты не оставишь нас одних. Водитель наш и охранник напился. Хорошо, что я не пила вовсе. Я поведу машину.
- Я за охранника? Хорошо, - вынужден был согласиться Панин от неожиданного предложения, и все рассмеялись. Семье в виду чрезвычайных событий был необходим не столько охранник, а громоотвод.
- Это мысль! - оживилась Татьяна Николаевна, приглядываясь с новым вниманием к Панину: он был широкоплеч, подвижен по-прежнему, несмотря на едва приметную хромоту, во всей фигуре и в руках чувствовалась сила. - Стрелять умеешь?
Сомов поднялся и молча раскланялся, вероятно, задетый тем, что его не пригласили с собой. Татьяна Николаевна вышла с ним, вручила сумку с деликатесами и бутылками со словами:
- Вам это не помешает. Не забудьте, вы обещали отладить компьютер Софьи.
Сомов и вовсе смутился и без лишних слов исчез за дверью.

                        7
Когда из ярко освещенной квартиры выбрались на улицу и понеслись в машине по широкому проспекту и по шоссе вдоль железнодорожного полотна в виду открытых пространств до Пулковских высот, оказалось, день еще длится, солнце садилось где-то за Красным Селом, вошедшим в черту города, оставаясь высоким зеленым массивом. Пора белых ночей продолжалась.
В пути, ведя машину не без удали, что вызывало смех у Софьи с Андреем, Татьяна Николаевна все расспрашивала Панина об его жизни, может быть, отвлекаясь от горестных и тревожных раздумий, когда не знаешь, чего еще ожидать. Уж верно, ничего хорошего.
- Как ты жил эти годы?
- Мне кажется, - заговорил Панин, взглядывая на воздушный бело-серебристый лайнер, идущий на посадку в аэропорту "Пулково", - мы летим в космическом корабле, части которого разъединились - по разным причинам, то ли из-за нехватки энергии, то ли для сбережения ее в собственных интересах, а может статься, ради свободы и процветания. Но в отдельности, да в условиях звездных войн, никому не выжить, утрачены общие цели и ориентиры, и корабль летит в никуда. В бездну.
- Писатель, - произнесла Татьяна с интонацией утверждения факта без оценки, в чем Панин уловил иронию и усмехнулся.
- Мама, у нас ведь была книга Сергея Юрьевича? - справилась Софья по-детски зазвучавшим голосом.
- Была, да ты выкупала ее в ванне, - заметил в ее тоне Андрей и получил от сестры хлопок по колену.
- Уронила в воду, когда мылась, - рассмеялась Татьяна.
- Мама!
- Была еще одна книга. А что сейчас? - спросила Татьяна у Панина, не обращая внимания на спор и возню детей на заднем сиденьи.
- Ничего! - отвечал в сердцах он.
- Как ничего? - удивилась Татьяна. - Сколько книг издают. Сколько новых издательств.
- Это как с изобилием продуктов в магазинах. Ныне большинство прекрасных изданий мне недоступны по баснословным ценам.
- Как! Ни издать свою книгу не можешь, ни купить?
- Мама, - подала голос Софья.
- Что?
- Мы подъезжаем.
- Да, - Татьяна поняла дочь: ей хотелось отвлечь ее от вопросов, может быть, неприятных для гостя. - Вон на склоне холма среди деревьев наш дом - из светлого кирпича с красными зигзагами. Ты же здесь у нас не был.
Подъехали к дому, и Андрею было поручено показать усадьбу и дом, а хозяйки вынули сумки с припасами к чаю, накрыли стол в просторной кухне-столовой.

Когда сели за стол, Татьяна предложила Панину выпить, изъявляя готовность составить ему компанию. Андрей налил себе и сестре вина. Свет был выключен, горели свечи, в окна заглядывала белая ночь.
- Пусть земля ему будет пухом, - проговорила Татьяна, в голосе ее послышались слезы.
- Царствие ему небесное, - поправил Панин. - Кажется, так говорят по-христиански или у православных.
- Да, - согласилась Татьяна обрадованно, вытирая слезы.
- Аминь!
Андрей и Софья рассмеялись. Похоже, Панин сыграл роль громоотвода, горечь утраты и напряженное уныние, связанные с поминками, как бы разрядились, как небеса при грозовых тучах.
- Вы знаете, кто мне звонил? - вдруг загадочно улыбнулся Панин. - Гость из русского зарубежья. Говорит, был на похоронах...
- Так это был он? - нахмурилась Татьяна Николаевна. - Я видела его мельком, но решила, что мне показалось... Левушка звонил из Парижа о встрече с князем Ошеровым... Боже! Стало быть, это был он? Такой же или даже чуть моложе, каким приезжал в Россию... двадцать лет тому назад. Это же его сын! - такая догадка казалась всего естественней.
- Но со мной разговаривал тот, который приезжал незадолго до смерти Ксении Павловны, иначе он представился бы как сын князя Ошерова, - возразил Панин.
- Да, о ком это вы? - Софья и Андрей знали новеллу Панина о госте из русского зарубежья, о заколдованных сокровищах принцессы и алмазном ключе к счастью. - Разве он не из сказки?
- Да, из сказки нашей юности, - рассмеялась Татьяна, взглядывая на Сергея Юрьевича вопросительно. Что если у сказки, сведшей их однажды вновь, будет продолжение?!
- Леонард остановился в Петергофе и приглашает нас принять участие в маскараде, - сказал Панин.
- Нас? - Татьяна удивилась.
- Молодежь. Обещает одеть ее в маскарадные платья и костюмы...
- Что это он задумал? - неодобрительно покачала головой Татьяна.
- Маскарад? - Софья и Андрей ожили, казалось, впервые за последнее время.
- Вот что он задумал! - показал на детей Панин. - Катю возьмите с собой.
- Конечно, - и вовсе обрадовалась Софья. - А вы возьмите с собой племянника.
- Не уверен, умеет ли веселиться, как все, - ворчливо проговорил Сергей Юрьевич. - Эти компьютерщики все не от мира сего.
- Ничего хорошего не предвещает его появление, - проговорила Татьяна Николаевна. - Недаром при всем его восхищении мной я поостереглась с ним связываться. Вера потянулась за ним и погибла.

- Это я помню, - улыбнулась Софья, доверчиво взглядывая на Панина. - Из вашей книги.
- Боже! Ну, хватит, хватит. Выпьем за живых. И спать, - распорядилась Татьяна.
Софья и Андрей поднялись и разошлись по комнатам. Татьяна привела Панина в гостиную и у камина они какое-то время еще посидели.
- Я пьяна, но это ничего. Ты знаешь, что взбрело мне в голову? Вместо того, чтобы заниматься извозом, будь у меня водителем-охранником, а? - и она сама первая рассмеялась.
- Для меня это больше, чем бессмыслица, - отвечал Панин, задетый и ее пьяной мыслью, и смехом.
- Глупость, да? А если рекламой займешься? Я просто ищу способ помочь тебе.
- Вы и так помогли мне, взяв на работу Саню.
- "Вы" опять. Детей тут нет. Что касается Сомова, он вышел к нам случайно и выполняет заказ...  Говорят, он хороший дизайнер, но характер неровный, в двух последних местах не удержался из-за этого, а у нас готов оформиться на полставки, больше работает от себя.
- Я знаю. Я с ним не могу найти общего языка, как с его отцом у меня было. Правда, мы с ним были всего лишь двоюродные. Когда нуждался в деньгах, всегда меня находил.
- Что с ним случилось?
- Спился. Я даже на его похороны не пришел, чего Саня простить мне не может. Не знались много лет, как увиделись на поминках его жены, как сегодня, разговор зашел о компьютерах, и он загорелся идеей купить мне компьютер дешево, в фирме у своих приятелей, с тех пор изредка созваниваемся, но общения не выходит...
- Хорошо, наконец меня клонит в сон, - он помог ей подняться и отвел в спальню. - Я засну сейчас... Кажется, я еще чего-то хотела, но боюсь отогнать сон... Не уходи, - она все держалась за его руку, пока не заснула.
Панин отправился искать отведенную ему комнату и заблудился в переходах и лестницах двухэтажного, с мансардой, дома. Он спустился в гостиную, где у камина решил вздремнуть в кресле, как откуда-то сверху показалась Софья, по плечи, но обнаженные плечи, казалось бы, ничем непримечательные, худые, девичьи, представили ее неожиданно столь привлекательной, что он уставился на нее с нескрываемым восхищением.
- Что не спите? - спросила она.
- Не нашел свою комнату.
Показалась ее рука с длинными пальцами и направила его, куда идти, и тут пронесся ее смех.
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ

Серия сообщений "Проза. Истории в стихах.":
Часть 1 - Восхождение. Отрывок из романа.
Часть 2 - Девушка из предместья. Новелла.
...
Часть 6 - Репетитор. Современная история в стихах. (6,7).
Часть 7 - Ожидаемые книги 2012 года.
Часть 8 - Петр Киле. КОГДА ЮНОСТЬ БЕССМЕРТНА. Фантастика.
Часть 9 - Российский пирог. Отрывок из романа "Соприкосновение".
Часть 10 - СОТВОРЕНИЕ КРАСОТЫ – 2 Роман Презентация
Часть 11 - Электронная библиотека