ЕЛЕНА ШЕРМАН (ЛЬВОВ, УКРАИНА)
ЕЛЕНА ШЕРМАН (ЛЬВОВ, УКРАИНА) Родилась и живу в городе Львове, который очень люблю. Филолог по специальности и призванию, кандидат филологических наук. Работаю преподавателем и сотрудничаю как фрилансер с различными изданиями - "Русский журнал", "Newwoman", "Топос", "Сетевая словесность", "Internet UA" и т.д. Всемирной и даже региональной славы пока не приобрела, но надеюсь :-). Люблю работать в разных жанрах, писать на разные темы, потому что с каждым годом все острее ощущаю красоту и неисчерпаемость жизни. Не приемлю деления литературы на "женскую" и "мужскую" - литература бывает только хорошей или плохой, а сюжет особого значения не имеет.
ЖЕНЩИНА ЭПОХИ ДОМОСТРОЯ
Культурологические заметки
..
В массовом сознании понятие «домострой», т.е. свод правил, регламентировавших жизнь средневековой семьи, давно приобрело устойчивый негативный оттенок. Домострой в сознании среднего человека ассоциируется прежде всего с легитимизацией телесных наказаний, причем не только по отношению к детям, но и по отношению к жене, а также крайней «дремучестью» и патриархальностью семейных отношений. Соответственно, если типичный домостроевский муж – это бородатый садист с плетью в руках, свято верящий, что курица не птица, а баба не человек, то типичная домостроевская жена представляется как забитое, убогое существо, темное и неграмотное, которое от осознания всего ужаса его жизни спасает лишь врожденная или приобретенная ограниченность.
К созданию этих образов приложили руку слишком многие деятели не только культуры, но и исторической науки, чтобы сейчас можно было с достаточными обоснованиями предъявить обвинения конкретным лицам. Умышленно или по неведению, играя на политической и/или культурной конъюнктуре, передергивая реальные факты и замалчивая все, что не вписывалось в схему, мастера культуры создали за прошедшие два столетия – 19 и 20-й – такой мощный негативный стереотип патриархального общества, что любая попытка его пересмотра предстает едва ли не как апология плети как универсального средства решения семейных конфликтов. Меж тем сама скудность цветовой палитры при традиционном изображении домостроевской вселенной заставляет усомниться в его (изображения) истинности, ибо нигде и никогда мир не был черно-белым – и тем более не был только черным. Не говоря уже о том, что сам образ темной и забитой средневековой женщины при более пристальном и менее предвзятом рассмотрении моментально рассыпается в прах.
Прежде всего, женщина средневековья, точно так же как и современная женщина, не являет собой один-единственный типаж: женщины эпохи домостроя были очень разными. Более того, не будет преувеличением заметить, что человеческая индивидуальность в доиндустриальном обществе была выражена в целом сильнее, чем теперь. Унификация и стандартизация личности, выкраивание душ по единому «модному шаблону» – изобретение 20 столетия. Далее, вопреки традиционному представлению о патриархальном мире как о мужским царстве, где женщине отводится пассивная и страдательная роль, женщина во все века активно проявляла себя не только как объект, но и как субъект общественной жизни. И, наконец, вопреки распространенному мнению, что из душного терема «в люди» женщина вышла только при Петре Первом, нельзя забывать, что реально в теремах и в 15, и в 16, и в 17 веках сидело лишь незначительное меньшинство женщин, а именно представительницы высших социальных кругов. Рядовые горожанки, не говоря уже о крестьянках, несших работу в поле наравне с мужчиной, пользовались гораздо большей свободой, чем боярышни и княгини.
Вчитываясь в пожелтевшие пергаменты, запечатлевшие в легендах и сказаниях, старинных повестях и воспоминаниях образы реальных, а не выдуманных женщин эпохи Домостроя, невольно поражаешься силе и красоте их характеров и разнообразию судеб. О них я и хочу рассказать – в надежде если не изменить радикально представление читательниц о «темном царстве допетровской Руси», то, во всяком случае, откорректировать его в сторону большей объективности.
Самым возвышенным воплощением средневековой женщины является Феврония, легендарная героиня «Повести о Петре и Февронии». Сюжет повести прост: в результате борьбы с огненным змеем князь Петр заболевает неизлечимым недугом – его тело покрывают нарывы. Исцелить его берется мудрая дева Феврония, но с одним условием: князь должен жениться на ней. Петр охотно соглашается, Феврония исцеляет его – и тут заканчивается сказка и начинается притча, - ибо, в отличие от сказочного героя, Петр отнюдь не торопится жениться на своей исцелительнице – бедной и незнатного рода. Однако ему приходится вернуться к ней с униженной мольбой, так как умная Феврония оставила не излеченным один нарыв, и болезнь вернулась с новой силой. На сей раз Петр честно исполняет свое обещание и делает Февронию княгиней. И, опять же, вопреки сказкам, судьба Февронии после замужества складывается не самым лучшим образом: отдавая дань ее необыкновенной мудрости и человеческим качествам, знатное окружение мужа отказывается принимать ее в качестве княгини. В результате Петр и Феврония, творившие много добрых дел, вынуждены отказаться от власти – она для них не дороже их любви.
Когда я студенткой впервые прочла эту средневековую повесть, меня поразили не только сила духа и характера «забитой средневековой женщины», но и отличие Февронии от того романтического идеала влюбленной женщины, который так усиленно навязывался нам позднейшей поэзией и прозой. Как не похожа любовь Февронии на безумные страсти героинь Достоевского или на тихую жертвенность тургеневских девушек! Она любит сильно, крепко – и одновременно трезво, не обманываясь ни относительно мужской природы вообще, ни относительно своего любимого. Каждый ее поступок словно подсвечен изнутри неколебимым ощущением собственного достоинства и нравственной правоты, и потому уловка, с помощью которой Феврония добивается желанного брака, не кажется нам унизительной. Если любовь, как сказал поэт, поединок, то она, бесспорно, женщина-победительница – но, в отличие от позднейших эмансипанток, Феврония умеет побеждать так, что никто не остается в проигрыше; чудесным образом мужчина побеждает вместе с ней, обретая мудрую, сильную духом и целомудренную жену.
Кстати о целомудрии. В повести есть один на редкость актуальный эпизод: когда Феврония с приближенными мужа плывет на корабле, один боярин начинает смотреть на нее «похотливыми очами». Заметив это, княгиня велит ему зачерпнуть воды сперва с правого борта, а потом и с левого, и сказать, есть ли разница? Растерянный придворный отвечает, что речная вода, с какого борта ее не черпай, абсолютно одинакова на вкус. «Вот так и я, и твоя жена», - говорит мудрая женщина, и смущенный боярин признает ее правоту и отказывается от гнусных помыслов. Жаль, что в наше время эта простая истина для слишком многих мужей стала тайной за семью печатями :-).
Конечно, образ Февронии, хоть в основе его и лежит реальная судьба – это идеал, и, возможно, реальная муромская княгиня отличалась от него довольно сильно. Но, как свидетельствует история, сильных духом и ясных разумом женщин хватало на Руси во все века. Не буду говорить о равноапостольной княгине Ольге, благо этот пример всем известен. Но вот судьба княгини Евпраксеи, жены рязанского князя Федора, как рассказывается о ней в «Повести о разорении Рязани Батыем».
В 1237 году несметные полчища хана Батыя подошли к стенам Рязани. Видя свое огромное превосходство, хан предложил князю Федору почетную капитуляцию, обещая ему сохранение княжеского титула и прочие блага. Но, среди прочих условий, выдвинутых ханом, фигурировало и такое: будучи наслышан о красоте княгини, возжелал хан видеть ее наготу. На это князь ответил: «вот когда победите нас, тогда и женами нашими володеть будете». Батый взял и сжег Рязань, убив перед этим князя Федора, но «владеть» чужой женой ему не довелось. Услышав о гибели мужа и зная об уготовленной ей постыдной участи «благоверная княгиня Еупраксея стояше в превысоком храме своем и держа любезное чадо свое князя Ивана Федоровича, и услыша таковыя смертоносныя глаголы, и горести исполнися, и абие ринуся из превысокого храма своего с сыном своим со князем Иваном на среду земли, и заразися до смерти [расшиблись насмерть]».
И, параллелью к этой, подлинной доле, выступает судьба легендарная, доля другой рязаночки той же эпохи, Авдотьи, шедшей через горы и долы, чтобы выпросить у хана плененных мужа, сына, брата. Хан отказался отпустить всех троих, предложив выбрать кого-то одного. И рассудила мудрая женщина, что она еще может выйти замуж и иметь и мужа, и сына, но умерли ее родители, и брата у нее больше не будет: «брата человеку негде взяти!» Авдотья Рязаночка просит отпустить брата, обосновав свое решение, и хан, покоренный ее здравомыслием, отпускает всех троих.
Конечно, конечно, многое в поведении обоих рязанок обусловлено уже далекими от нас представлениями и убеждениями (в частности, в выборе Авдотьи Рязаночки сказываются рудименты древнего, архаического типа родства). Но речь не об этом. Где здесь темная и забитая женщина, скажите мне? Где жалкое существо, лишенное собственной воли? Это личности, и личности в полном смысле слова.
Могут возразить, что в изложенных выше случаях речь идет о 13 веке, а домострой в полном объеме сложился к веку 16-му. Что ж, поглядим на 16-17 века, и что же мы увидим?
Прежде всего, как ни странно, расширение спектра социальных ролей женщины! И княгиня Евпраксия, и Авдотья Рязаночка это прежде всего жены, и их судьбы зависят от их мужей. Женщина же 16-17 века обретает окончательно личную, индивидуальную судьбу, если так можно выразиться; она сама творит свою жизнь. Наиболее известными такими женщинами были новгородская правительница Марфа Посадница, боярыня Морозова и старшая сестра Петра Первого царевна Софья. К сожалению, о двух последних у нас опять-таки сложилось превратное мнение (сразу видно, кто пишет историю – мужские шовинисты :-). В боярыне Морозовой видят мрачную фанатичку, а в царевне Софье – досадное препятствие на пути прогресса, хотя представления эти не просто примитивны, а в корне неверны.
Начнем с того, что, обвиняя боярыню Морозову в «фанатизме», причем «мрачном», мы совершаем грубейшую ошибку, применяя к совершенно иной эпохе современные мерки. Конечно, с точки зрения атеиста, да еще атеиста-прозападника, не только боярыня Морозова, но и весь русский Раскол есть нечто нелепое, непонятное и безмерно нам чуждое. Меж тем подлинное значение этого уникального по масштабам и значению явления мы начинаем по-настоящему понимать лишь теперь. Именно тогда, в яростных схватках никониан и раскольников, зарождались предпосылки многих позднейших трагедий и разломов русской истории. И то, что одним из активнейших участников этой дискуссии, и участником нерядовым, была женщина, разрушает множество стереотипов «женской доли в темном царстве». Со священниками и боярами, и даже с самим царем (они были в свойстве) боярыня Морозова спорит на равных, как опытный и умелый полемист. Но она не только полемист, но и агитатор, с огромной силой воздействовавший на сознание людей – что, собственно, и доказывает ее опала и ссылка. Власть боялась эту женщину не меньше, чем протопопа Аввакума.
Следует заметить, что, во-первых, Морозова не была единственной активной раскольницей, а, во-вторых, что женщина – активный участник религиозной борьбы не есть чисто русское явление. Западная Реформация также знала фигуры женщин-проповедниц. Впрочем, в контексте нашей темы существенно другое: где тут малограмотная, недалекая женщина, ограниченная миром терема, и знать не знающая, что происходит вокруг? Женщина 17-го века была активным политическим субъектом наравне с мужчиной, и ярчайшим тому примером служит царевна Софья.
Кто бы не писал о ней, всегда в тексте присутствует противопоставление великому брату, и мало кто упоминает об их поразительном сходстве. Ибо Софья – такой же бунтарь против рутины, против отсталого и косного быта, как и Петр. Впрочем, начать надо не с политической деятельности царевны, а с ее эрудиции. Софья была одной из образованнейших людей своего времени. До нашего времени дошли не только письма, написанные ее рукой, но Библия, полностью – от слова до слова – переписанная ею. Советниками Софьи были передовые люди того – допетровского – времени, считавшие необходимым осторожное продвижение по пути реформ. Никто и никогда не отрицал выдающегося ума царевны и ее политической хватки. Но самое удивительное – это ее мужество, мужество женщины, решившейся на необыкновенный поступок. Нет, не на захват власти, хотя и это требовало отваги. Софья решилась пойти наперекор тысячелетним традициям и построила свою жизнь так, как хотела сама: не выйдя замуж (в допетровскую эпоху царевны не выходили замуж, т.к. не было православных женихов царского рода), она имела общепризнанного любовника; презирая затворничество женщин царской династии, с открытым лицом показывалась перед народом; зная наизусть священное предписание покорности жены, считала себя не ниже мужчин и отказывалась им подчиняться. Окончательно победить старшую сестру Петр смог только после кровавого подавления стрелецкого бунта – собственноручно рубя головы стрельцам.
Как ни парадоксально это прозвучит, царевна Софья была первой женщиной петровского времени – и еще до Петра.
Полной противоположностью властолюбивой и энергичной царевне Софье представляется ее старшая современница, Ульяния Осорьина. Мы знаем о ней благодаря запискам ее сына Дружины. Овдовев, помещица Ульяния не стремится в гущу религиозных споров и тем более не рвется к власти. Ею овладевает другая, более чистая страсть: помочь сирым и убогим, нищим и больным. В своей доброте Ульяния доходит до самоотвержения: она разоряет неудержимой милостыней свое крепкое хозяйство. При этом – и это подчеркивает ее сын – в Ульянии нет ничего от религиозной фанатички, она творит добро просто потому, что не может иначе. Как замечает современный исследователь, «в будничной обстановке, среди домашних и семейных хлопот представлен идеал того времени, женщина совершенной, действенной доброты». И самым наглядным свидетельством действенности этой доброты является полное отсутствие даже тени упрека со стороны сына: он искренне восторгается матерью, сколь оскудевшее наследство она ему не оставила.
О многих женщинах эпохи Домостроя можно было бы вспомнить; много судеб необычных и трагических запечатлели летописи. К примеру, мало кто помнит об участи дочери Бориса Годунова, царевны Ксении. После убийства ее матери и брата самозванцем Гришкой Отрепьевым она была им изнасилована, а позже, по требованию Марины Мнишек, отправлена в монастырь. В монастыре Ксения прославилась не только как искусная вышивальщица, но и как автор песен. Это сочетание таланта рукодельницы и поэтического дара вызывают в памяти другой романтический образ – с другого конца Европы – казненную Елизаветой шотландскую королеву Марию Стюарт. А Василиса Мелентьева, одна из жен Ивана Грозного, сумевшая очаровать его будучи не юной девушкой, но уже зрелой вдовой с несколькими детьми (попробуйте и в наше время выйти замуж за VIP-персону в таком статусе :-)? По замечанию летописцев, в те несколько лет, что была она женой Ивана, смягчилось сердце жестокого государя, и покой и тишина воцарились на земле Русской.
А впрочем, не только знатными и знаменитыми женами славна была русская земля. Мы никогда не узнаем имен миллионов жен – тружениц и помощниц мужей, горожанок и крестьянок, убежденных раскольниц и сторонниц «новизны», одетых в сермягу и домотканое сукно, голодавших, но не прельщавшихся соблазнами, со слезами провожавших мужей на битвы – а битвы шли одна за другой, снова и снова восстанавливавшими жизнь на пепелище, в муках рожавшими детей и сумевшими сохранить их жизни. Но несомненно, что миллионы безымянных женщин Домостроя были не слабее духом и не менее достойны уважения, чем те, чьи имена и деяния сохранили летописи и хроники. И каким бы не был жесткий устав Домостроя, как ни была тяжела реальная жизнь, реальная женщина той эпохи не имела ничего общего с той слабой и безвольной игрушкой мужчины, какой ее так часто пытаются представить. Самые мрачные времена русской истории освещены, как негасимыми светильниками, образами великих мучениц и подвижниц, правительниц и страстотерпиц, жен, сестер и дочерей. И об этом стоит помнить всегда.
Вместо послесловия:
мужчина эпохи домостроя
Прочитав все изложенное выше, я призадумалась: а не сочтут ли меня читатели радикальной феминисткой, отрицающей какое бы то ни было социальное значение мужчины :-)? Не говоря уже о том, что, разоблачив негативный стереотип женщины эпохи домостроя, нельзя оставить нетронутым стереотип мужчины. Что ж, буду последовательна в своих культурологических изысканиях. Итак, каким же он был, «мачо» 16 века, мужчина эпохи торжествующего патриархата?
Если не возражаете, за ответом на этот вопрос обратимся не к историческим хроникам (они тоже могут надоесть), а к художественной литературе – к «Песне о купце Калашникове» Лермонтова. Произведение это имеет два преимущества: во-первых, содержание его знакомо всем со школьной скамьи, а во-вторых, даже серьезные историки удивляются той точности, с которой совсем молодой поэт воспроизвел нравы и быт эпохи Ивана Грозного (когда, кстати, и был написан «Домострой»).
Итак, купец Калашников. Если первое, что вам вспоминается при упоминании этого имени – это то, как бросается ему в ноги жена Алена Дмитревна при малейшем подозрении в измене, вы не совсем правы. Купец, конечно, строг и шутить с фамильной честью не намерен; но его строгость не должна заслонять от нас массу достоинств – причем достоинств, не потерявших в цене в течение веков.
Начнем с того, что купец Калашников содержит всю семью. Он главный (и единственный) кормилец и добытчик. Причем, заметьте, особым достоинством в ту эпоху это не считалось, и купцу даже не приходит в голову похваляться данным обстоятельством. Деньги в дом приносит мужчина – это было незыблемым правилом вплоть до начала сексуальной революции, и здесь Калашников не лучше и не хуже других. Достоинством это выглядит только по сравнению с нашими современниками. Ну да ладно, оставим болезненную для многих тему и перейдем к другим положительным характеристикам домостроевского мужчины.
Калашников не пьяница и не гуляка. Отсидев положенное в лавке, он идет не в царев кабак пить брагу пенистую (или, в современном варианте, на «корпоративную вечеринку»), а домой, к жене и детям. Само собой разумеется, что у него нет любовницы. Вообще нравы в допетровскую эпоху были очень строги: уж на что высоко стоял над всеми царь, а и то Ивану Грозному политические оппоненты бросали в лицо упреки в «блуде». Стало быть, упрек этот был очень серьезен, если использовался в политической борьбе. Более того, поведение опричника Кирибеевича, пристающего к чужой жене, единодушно осуждается всеми, включая отнюдь не склонного к строгой жизни царя. Кстати, крепостные гаремы, о которых столько писали классики, появились только после петровских реформ – до того подобный социальный феномен был принципиально невозможен.
Калашников искренне любит свою жену. Мы видим это не по силе его ревности (хотя, положа на руку, его реакцию на позднее возвращение жены в двусмысленном виде – без фаты, с растрепанными волосами, - следует признать вполне естественной), а по тому, как он реагирует на рассказ Алены Дмитревны. Он не заявляет, что «ты сама виновата», он не пытается подвергнуть ее перекрестному допросу; нет, Калашников верит жене, верит безоговорочно. А поверив, обдуманно и хладнокровно выходит на смертный бой за ее и свою попранную честь.
Чтобы в полном объеме оценить мужество Калашникова, следует вспомнить о непреодолимости социальных перегородок в ту эпоху, о той пропасти, которая разделяла дворян и тем более слуг царя – и прочее население. Все не-дворяне в глазах правящей верхушки были людьми низшего сорта, да и неродовитые дворяне недалеко от них ушли в глазах того же Кирибеевича. Униженный Калашников не может обратиться в суд, он не может даже бить челом государю, потому что знает, что Иван Грозный возьмет сторону своего любимца. И он решает покарать обидчика сам, нисколько не обольщаясь на счет возможных последствий. Что тут скажешь? Настоящий мужик, да и только.
Кстати, уж если на то пошло, то Калашников настоящий мужик не только в вопросах чести, но и в спальне. И не беда, что об этом ничего не сказано в поэме – о данном обстоятельстве догадаться нетрудно, и не только по наличию «малых детушек». Не соблазняют Алену Дмитревну окаянные поцелуи Кирибеевича, тоже, в общем, мужчины хоть куда :-); стало быть, с мужем ему не сравниться. От добра добра не ищут – мил Алене Дмитревне ее строгий муж, и никто другой ей не нужен.
Подведем итоги: каковы же несомненные плюсы идеального домостроевского мужчины? Это добытчик и кормилец, которому не придет в голову переложить ответственность за бюджет семьи на женские плечи. Это примерный семьянин, который никогда не бросит жену и детей под тем предлогом, что ему нужны новые эротические ощущения (разводов не было в принципе, а личная жизнь Ивана Грозного – не в счет, это явление уникальное). Каков бы не был его социальный статус, на первом месте для него – семья. У него нет любовницы, равно как и компании собутыльников, с которыми он проводит свое свободное время. Он защитник своей жены, и защитник сильный, умеющий постоять за себя в любых ситуациях. И, наконец, это человек чести, с глубоким чувством собственного достоинства, чуждый лжи и притворства. Согласитесь – портрет недурен, а если прибавить не ослабленную развратом и алкоголем мужскую силу, то найдется немало современниц, не отказавшихся бы от такого спутника жизни.
Принимаю справедливые возражения, что этот идеальный «крепкий мужик» мог запросто пройтись кулаком по жене в воспитательных целях, и вообще не видел в ней личность. Скорее всего, так и было. И бивал, и личность не видел, и равной себе не считал. Но знаете, в чем парадокс? В том, что, увы, реального равенства во многих семьях нет и по сей день, а милицейская статистика свидетельствует, что бытовое насилие отнюдь не осталось во временах Ивана Грозного. Все негативные качества домостроевского мужчины налицо в наших современниках, а вот как на счет позитива? Как на счет трудолюбия, верности, трезвости и нерушимого брака? Вот именно. Боюсь, современный купец Калашников, узнав, что на его «телку» «запал» высокопоставленный чиновник, первым делом кинулся бы к мобиле: обговорить условия сделки. «Значит, так, братан, я тебе отдаю бабу, без базара, а ты мне контрольный пакет сталелитейного комбината…» Или все-таки нет?
Меньше всего мне хотелось бы, чтобы этот культурологический очерк был воспринят в духе «вперед в прошлое». Говорить правду о каком бы то ни было явлении не значит идеализировать его. Как любая форма жизненного устройства, домострой имел и негативные, и позитивные стороны. И, как мне представляется, одна из главных проблем современного общества заключается именно в том, что, заимствовав у патриархального мира его худшие черты (начиная с тезиса об интеллектуальной неполноценности женщины и заканчивая архаическим распределением домашней работы), мы оставили в прошлом все по-настоящему ценное, что несла в себе тысячелетняя традиция. Отсюда и главный изъян современной модели семейных отношений: требуя в общих чертах от женщины соответствия старозаветному «идеалу» – мягкости, покорности, жертвенности, отменного внешнего вида, умения выполнять на отлично всю домашнюю работу и т.д., эта модель максимально избавляет современного мужчину от груза ответственности: он уже не обязан ни содержать, ни защищать, да и уйти может в любую минуту. Женщина по-прежнему «должна» - и уже не только семье, но и обществу; а вот мужчина как бы ничего не должен. Захотел – полюбил, захотел – женился, захотел – развелся… Дети плачут за папой? Ничего, пусть привыкают к жизни. Маленькие алименты? У нас равноправие, зарабатывай сама…
Нужно ли говорить, что подлинной альтернативой патриархату является не подобная «смешанная» модель отношений, а реальное равенство мужчины и женщины (ученые называют такую модель биархатом). Но, увы, в нашей действительности оно встречается редко. Куда чаще женщина «отрабатывает» двойную жизненную смену: и за себя, и за «освобожденного от пут проклятого прошлого» мужчину. И конца этому не видно. Как там у Коржавина?
«Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет…»
А ей бы хотелось иначе,
Надеть подвенечный наряд…
Но кони все скачут и скачут,
А избы горят и горят.
ЕЛЕНА ШЕРМАН, г. Львов (Украина)
http://newwoman.ru/esherman12.html
