Анна Иванна, женщина интеллигентного в любой ситуации поведения, вытянула ногу и незаметно окунула кончики пальцев в лужицу:

 

- Так и думала, что попаду в неприятность! – а разве скажешь иначе, если лужица, по правде говоря, и не лужица вовсе. Тёмная в пенных островках вода целиком покрывала пол женской бани. Анна Иванна изо всех сил постаралась не передёрнуть плечами, поскольку это неприлично – показывать, что тебя не устраивает что-то, что вполне устраивает, к примеру, вон ту спину, и ту. Поэтому она просто подняла повыше отглаженный дома через марлю полиэтиленовый пакетик Oriflame, за тонкой серебристой кожицей которого просматривались умильные силуэты щёточек и пемзочек радужных цветов, после чего отважно шагнула к свободной кабинке.

 

- Думала? Ой, гляньте, гляньте, они уже и в бане не думать не могут!

 

Анна Иванна, как женщина интеллигентного в любой ситуации поведения, отреагировала не сразу. Она поступила как и положено даме, прошедшей все уровни курса «Эмоции и Здоровье» при Школе психологического мастерства, а именно - сосчитала про себя до трёх, потом обратила агрессивную энергию, волной накрывшую её после грубого окрика, в энергию творческую, переведя внимание на литературный образ (на курсах советовали выбирать любой образ, но ей всегда был ближе литературный) - «Посмел нас безнаказанно хулить? Сын пленницы! О, если б благородной ты вскормлен был – как стал бы ты кичится, как задирал бы голову, когда, ничтожный сам, за призрак, за ничто так ратуешь!» - дала она прогреметь внутри себя софоклову Агамемнону и только потом полуобернулась.

 

Справа от неё обнаружилась холёная белая спина в россыпи золотистых веснушек и с небольшими «валиками» на талии, переходящими в не менее холёные и золоторассыпчатые бока.

 

Анна Иванна, как женщина… да ладно, чего уж там – ну не было у неё попы! Образование было. И докторская. И носик – отмечали, что на нём премило смотрятся очки. Но стоило Анне Иванне после очередного доклада выйти из-за трибуны, взоры гасли, и говорить что-либо ей переставали. Поэтому она глубоко на свой счёт – «В беде надёжней всех не тот, кто мощен и широкоплеч, - одолевает в жизни только разум!» - восприняла округлость форм:

- Простите, не могли бы Вы сконцентрироваться на мытье. Вам бы не помешало. Для чистоты речи.

 

Спина вздрогнула, отчего формы пошли рябью и встряхнулись, вызывающе вперившись в сухопарую фигуру Анны Иванны:

- Ой, гляньте, гляньте, «для чистоты»! А сами, небось, из коммуналок будете, блох ентелигентно повычесать пришли? - короткие пальцы в намертво засевших на них золотых перстнях, ожесточённо заходили по сливочным бокам.

 

Пена густо падала на пол и расползалась, грозясь вот-вот попасть Анне Иванне под ноги – поглотить, подавить, выпачкать в мещанском запахе жасминового мыла! Нет, этого не будет! «Могуч широкобрюхий бык – однако им управляет незаметный кнут. Предвижу: это самое лекарство ждёт и тебя, коль ты умней не станешь, коль будешь забываться, распустив язык нахальный!» Да-да, она скажет сейчас этой отъевшейся на малом бизнесе…

 

- А ну, не шуметь! Чай не дома. Баня тут. Людям сюда ходить должно за очищением душевным и телесным, от хворей и чаяний нечистых избавляться. Мыться нужно покойно и молитву про себя читать. А соро́к, вроде вас, раньше из бань за волосы тащили, трещотки говорливые! - сказавшая это поправила косынку, отставила в сторону ведро со шваброй, подошла к умывальнику и обтёрла лицо квадратной натруженной ладонью

 

Низенькая, юркая, с круглым непримечательным лицом, с седыми, собранными на затылке волосами, убранными под косынку; с лучиками морщинок одинаково смотрящих и вверх и вниз так, что не только дипломанты курсов «Эмоции и Здоровье», но и сами профессора Школы психологического мастерства зашли бы в тупик, определяя чего больше – доброго или худого выпало на её долю; одетая в отслужившую одежду одного из банщиков - безразмерную застиранную рубаху, с вышитым замысловатой вязью словом  «Аркадий» на груди и в широченные просиженные штаны, бережно закрученные ею до середины икры, она прошлёпала босыми ногами к центру зала, остановилась, степенно перекрестилась - Господи, благослови! - и  принялась читать низким, тихим голосом, шёпотом почти, словно доверительно обращалась к знакомцу –

 

О, велиции Христовы угодницы и чудотворцы Пантелеймоне, Косме и Дамиане. Услышите нас, вам молящихся.

Вы весте наша скорби и недуги,

 слышите воздыхания множества к вам притекающих. Сего ради к вам яко скорым помощником и тёплым молитвенником нашим зовём: не оставляйте нас вашим у Бога ходатайством.

 Мы присно заблуждаем от пути спасения, руководите нас, милостивы наставницы.

 Мы немощны есмы в вере, утвердите нас, Правоверия учители.

 Мы зело убози сотворихомся добрых дел, обогатите нас, благосердия сокровища.

 Мы присно наветуеми есмы от враг видимых и невидимых и озлобляемы, помозите нам, беспомощных заступницы.

 Гнев праведный, движимый на ны за беззакония наша, отвратите от нас вашим ходатайством престола Судии Бога. Ему же вы предстоите на небеси, святии праведницы.

Услышите, вас с верою призывающий, и испросите молитвами вашими у Отца Небесного всем нам прощение грехов наших и от бед избавление.

Вы бо помощницы, заступницы и молитвенницы, и о вас славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков.

Аминь.

 

Перекрестилась ещё раз, потуже подвязала съезжающую всё время косынку и неспешно продолжила  сметать в сливные желобки мутную воду и клочья застоявшейся пены.

 

Наступила тишина. Обе женщины торопливо повернулись друг к другу спинами – мещанскими ли, интеллигентными – было уже не важно. Стыдно. Мылись тихо. И только где-то по углам швабра иногда задевала за тазы.