Цитата сообщения M0ndschein Михаил Васильевич Ломоносов с неожиданной стороны



Будучи адъюнктом, Михаил Васильевич Ломоносов жил на Васильевском острове. Однажды осенним вечером он пошел прогуляться к заливу по Большому проспекту. Нужно сказать, что в те времена Большой проспект Васильевского острова представлял собой широкую просеку, прорубленную в густом лесу. На обратном пути, когда наступили уже ранние петербургские сумерки, а вокруг не было ни души, Михаил Васильевич подвергся нападению трех выскочивших из кустов матросов.
Ломоносов отличался большой физической силой и, не смущаясь неравенством сил, вступил в борьбу с разбойниками. Один из нападавших, не ожидавших отпора, бросился бежать, другой упал от сильного удара, нанесенного Ломоносовым, ну а третий, увидев, что остался в одиночестве, стал умолять о пощаде. Разбойник клялся, что хотел только поживиться одеждой путника, а затем его отпустить. «А, каналья, — сказал Ломоносов, — так я же тебя ограблю!» И вор вынужден был снять с себя одежду и, связав своим же поясом в узел, отдать ее Ломоносову. Положив узел на плечо, Михаил Васильевич принес его домой, а на другой день объявил о матросах-разбойниках в Адмиралтействе.



Соседом его в Санкт-Петербурге был академический садовник Штурм - приятель академика Иоганна Шумахера. Как известно, Ломоносов и Шумахер долгие годы ненавидели друг друга.
Ломоносов забрался в кухню своего соседа, в кухне была новая кухарка Штурма - Прасковья Васильевна, жена канцелярского солдата Василия Арлукова. О том, какого рода беседа происходила между Ломоносовым и указанной женщиной, документальных данных не сохранилось. Только вскоре Ломоносов вошел в комнату к Штурму, у которого в это время собрался кружок сослуживцев, и с негодованием заявил хозяину, что у него "нечестивые гости сидят: епанчу его украли". На это отвечал лекарь ингерманландского полка Брашке, что Ломоносову "непотребных речей не надлежит говорить при честных людях". Тогда Ломоносов, не долго думая, ударил лекаря по голове, схватил "на чем парики вешают и начал всех бить и слуге своему приказывал бить всех до смерти"... Штурм выскочил из окна, выбежал на улицу и стал кричать караул; его примеру последовал словолитный мастер Битнер. Штурм возвратился с шестью караульными солдатами. К этому времени Ломоносов успел уже жестоко переколотить гостей академического садовника. Его беременная жена, с подбитым глазом и синяками на плечах и руках, решилась тоже выскочить из окна. Особенно досталось тестю Штурма, переводчику Ивану Грове и академическому бухгалтеру Прейсеру, которые были биты до полусмерти и слегли потом в постель. Оказалась здорово поколоченной и вышеупомянутая служанка Прасковья, которая, собственно, и была поводом, как Елена Прекрасная, к столь кровопролитному сражению. Ломоносову под натиском шести караульных солдат пришлось уступить. Его отправили на съезжий двор, откуда капитан Матюнин при "репорте" представил его в полицейскую канцелярию, а эта последняя "с промеморией отправила его в Десьянс Академию". Ломоносов, вместо того чтобы явиться в академическую канцелярию, прямо пошел к себе на квартиру и слег в постель. Битва не прошла для него даром. Когда канцелярия потребовала его к ответу, Ломоносов "объявил, что ему итти в канцелярию никак невозможно, понеже он ногою и другими членами весьма болен", и просил прислать доктора. Пришедший к нему доктор Вильде писал потом в своем рапорте между прочим следующее: "А как его спросил, чем он неможет, то отвечал он мне на сие, что у него почти все члены болят, а особливо чувствует в грудях лом и плюет кровью. Притом же показал он мне левое колено, которое совсем распухло, так что тою ногою ни ступить, ни ходить не может. Еще показал он мне рубец на брюхе по левую сторону, про что он сказывал, что в том месте рублено шпагою. Еще видел я у него на правой руке на ладони рубец, и притом припухлый и синий глаз. Понеже вышеозначенный адъюнкт Ломоносов за распухлым коленом вытти из квартиры не может, а особливо для лома грудного сего делать отнюдь ему не надлежит, того ради во-первых для отвращения харкания кровью надобно принимать ему потребные к тому лекарства, и притом советую ему пустить кровь..."
Неизвестно, последовал ли наш адъюнкт этому совету, но мощный организм Ломоносова в самом непродолжительном времени справился со всеми этими непустячными повреждениями. 11 октября тот же Штурм подал в канцелярию Академии наук "покорнейшее прошение", в котором он сообщил, что Ломоносов навел на него "великий страх, ибо он 8 числа сего месяца двум его девкам сказал, что ему руку и ногу переломит и таким образом его убить хочет". Затем Штурм ходатайствовал, чтобы Ломоносов дал ему "надежных порук", что он его оставит в покое.
Со стороны канцелярии за все это безобразное буйство Ломоносов не был подвергнут никакому наказанию.

источник 1, источник 2