...он сидел и курил одну за другой, пытаясь успокоиться и привести истерзанные нервы в подобие порядка, но там под левой грудью, по-прежнему болело, и он опять и опять вспоминал, как он подцепил её на каком-то традиционно пьяном сейшене, он был весел, грязен и нищ, она была юна и красива, плюс ко всему и вызывающе богата на вид, она выгибалась с грацией текущей кошки, а ему просто хотелось, плевать с кем и где, она сама спросила: "Уйдем?", и он ушел с нею, но к его великому удивлению, в тот вечер у них ничего серьезнее поцелуев в пропахшей мочою парадной, не произошло, он плюнул и решил: пустой номер, но, начиная со следующего утра, она звонила и звонила, шепча в трубку тривиальные глупости, он изнемогал от её назойливости, не любя и не желая её, хотя и говорил ей всё, что положено говорить в таких случаях, слова лились и стихали по телефонным проводам медленным ядом: "любимый, любимая; единственный, единственная; желанный, желанная". Они встречались и бестолково и зло переспали на неудобном матрасе в его хрущёвке, потом ещё, ещё и ещё, этот яростный секс превратился в необходимость, в ежедневный ритуал, он пытался отряхнуть её, как стряхивают с рукава комочек голубиного помета, она не понимала его и упорно не желала уходить, он начал пить сам и заставлял напиваться её, ему стало страшно от её мёртвой хватки, но он опустил руки и перестал даже пытаться хоть что-то изменить, его засасывало всё глубже и крепче, он сделал последний рывок, и вновь стал идти на разрыв, изменяя ей в открытую и с кем попало, унижая её, втаптывая в грязь, но больше уже слишком поздно, он запутался в сетях из безумных взаимоотношений, даже не зная, что это - любовь ли, страсть, или же, что казалось наиболее вероятным, какая-то садомазохистская кадриль, станцованная дуэтом на пропитанных потом и семенем простынях, го вялые попытки освободиться постепенно сошли на нет, мышеловка захлопнулась, и он стал абсолютно зависим от неё, словно от тяжелого, разрывающего врунтренности наркотика, и тут она сама бросила его, исчезла, испарилась, развеялась эфемерным туманом в ночном воздухе, и теперь уже он обрывал её телефонные провода, искал её по кабакам и флетам у случайных знакомых, выл, засыпая с её именем на губах в постелях у дешевых потаскушек...
и вот, он нашел её, но другую, гордую и наглую суку, ни имеющего ничего общего стой, которую он знал прежде, он впервые в жизни унизился и встал перед женщиной на колени, она вернулась, но стала жесткой и холодной, стебая его по мелочам, ежеминутно загоняя в угол, исподтишка наставляя ему рога с его лучшими друзьями, он чувствовал своё полное бессилие перед нею, и это ещё больше добивало его, он пытался забыть, не звонил неделями, потом неожиданно приезжал, надеясь неизвестно на что, но натыкался на всё то же почти уже физически осязаемое отвращение, и он терял рассудок, убивая воспаленный мозг алкоголем и травою, желая теперь только одного - бросить ее, суку, бросить к собачьим чертям, но это было невозможно, теперь это было абсолютно невозможно, и он бился головою о стену, и всегда и везде - за стаканом водки, в постели с незапоминающейся блядью, да и просто - стоя на балконе и мрачно покуривая, он чувствовал, как она ему противна, и как ему хочется её избить, унизить, уничтожить, он знал, что это - ненависть, обыкновенная слепая ненависть, которая вылупилась из его любви, словно уродливая ночная бабочка из радужного кокона, и что эта ненависть локомотивом мчит по его дороге печали и боли, сочась из всех дыр и отверстий,- просто грязна, жалкая трехкопеечная ненависть к ней, к себе, ко всем, кто счастлив, и вот теперь он, узник своей странной любви ненависти, сидел и курил одну за другой, пытаясь успокоиться и привести истерзанные нервы в подобие нулевого порядка, но там-под левой грудью, по-прежнему болело, и он опять и опять вспоминал, как...