Подвиг Скалона

Первоначально я хотел назвать этот очерк «Непрактикующий врач». Он входит в цикл биографий «пламенных революционеров» и посвящён светлому образу Адольфа Абрамовича Иоффе. Таких очерков я написал довольно много, надеюсь, некоторые из них будут опубликованы на страницах журнала. Но потом я решил назвать текст в честь протагониста Иоффе – Владимира Евстафьевича Скалона. Ведь революция, как и всякая катастрофа, являет миру не только образцы низости, подлости, грязного шутовства, но и проявляет высшие черты человеческой натуры: благородство, любовь к Родине, самопожертвование. Такова особенность «пограничной ситуации» - она показывает, кто есть кто.

Звёздным часом Адольфа Иоффе явилось назначение на пост главы советской делегации в Брест-Литовске. Существует распространённое заблуждение насчёт того, что большевики «свергли временное правительство и заключили сепаратный мир с Германией». На самом деле большевики сами были временным правительством, а военные действия против Германии прекратились сразу после военного путча в феврале 1917 года. Пушки на восточном фронте замолчали, началось «братание». За 8 месяцев правления Керенского было только два военных эпизода: сдача Галиции и сдача Риги. И та, и другая операция носила, так сказать, внутриполитический характер и являлась частью сложных манёвров на пути к сепаратному миру. Соответственно и роль немцев в этих согласованных акциях относилась не столько к сфере военного искусства, сколько к сфере военной дипломатии. Сепаратный мир в марте 1917 года не был заключён только по одной причине – не так-то просто сдаться на милость ПРОИГРАВШЕЙ СТОРОНЕ. А положение Германии в начале 1917 года было аховое, никто не сомневался, что Россия возьмёт Берлин, Вену и Константинополь к концу осени. Поэтому и решились оппозиционные круги в России на столь неслыханную вещь – революцию посреди мировой войны. Такое возможно или когда дела идут очень плохо, как в Германии и Австро-Венгрии конца 1918, или очень хорошо – как в победоносной России начала 1917. Чтобы сдача, скажем так, «Берлину по состоянию на февраль 1945» была правдоподобной, надо было русскую армию и русский тыл довести до состояния развала. Этим и занималось «временное правительство» долгие восемь месяцев. Нужно было ещё месяца два-три до полного коленкора, да дела у «победителей», даже при фактическом перемирии на Восточном фронте, были неважнецкие. Особо плохо приходилось Австро-Венгрии, находившейся в состоянии экономического коллапса. В городах начались голодные бунты, без Брестского мира, то есть без поставок русского продовольствия, дряхлая империя Габсбургов продержалась бы максимум месяц. В общем, Четверной союз ОБКАКАЛСЯ. Посему и решило руководство Антанты перестать играть в дипломатические бирюльки и передать власть Ленину. Этот всё делал по-простому, без затей.

В конце ноября 1917 года из Петербурга (именно так, а не шовинистическим «Петроградом» именовали северную столицу после февральского путча) в Брест-Литовск отбыла делегация ленинского Временного правительства.

Дипломатическую миссию ещё недавно могущественнейшего государства планеты возглавлял неопрятно одетый и плохо подстриженный человек восточного вида, с перекошенным ассиметричным лицом. Как себя вести в подобной ситуации он совершенно не знал, испуг и стеснение пытался скрыть преувеличенной наглостью. Получалось ещё хуже. Фамилия его доселе была никому не известна, национальность, к которой он себя относил («караим») тоже была весьма сомнительна. «Открыли» караимов только в 19 веке, причём момент «этногенеза» сопровождался скандалом и взаимными претензиями отцов-основателей («я караим, - нет, я караим»). На этом фоне другие члены делегации «с восточными профилями» и «почти комичной восточной внешностью» выглядели почти солидно. Это были Каменев-Розенфельд, Карахан-Караханян (секретарь) и Сокольников-Бриллиант. Впрочем, автор заковыченных едких характеристик выглядел ещё более импозантно. Это была не мышонок не лягушка, а неведома зверушка в обличие «полковника Джона Гуговича Фокке». Дело в том, что партия большевиков находилась в стадии формирования, людей не хватало, люди были плохо замаскированы и не выучили унифицированную легенду. Поэтому у большевиков в 1917-1918 постоянно отклеивался ус. Приходилось на подхвате работать людям, которые потом ушли в глубокую закулису. Тем не менее, именно благодаря «Джону Гуговичу» мы имеем более-менее адекватную картинку брест-литовского фарса, увиденную глазами условно советского человека. (Вскоре, как вы понимаете, сей джентльмен покинул территорию РСФСР.) Другим «человеком в скафандре», помогавшим в Брест-Литовске продавать Родину советским неумехам, был полковник Масловский-Мстиславский. Этот неубиваемый человек из параллельного мира был одним из главных действующих лиц настоящей, а не выдуманной февральской революции (то есть кровавого военного путча). Это один из наиболее беспринципных и кровожадных представителей русского военного масонства. Он спокойно пережил всех членов советской делегации (почти все они были уничтожены), никуда из Совдепии не эмигрировал и открывал дверь в Кремль ударом сапога. Даже в страшном 1937 году террор его не коснулся. Наоборот, в начале 1938 года Масловского решением Политбюро назначили официальным биографом Молотова.

Однако самым колоритным участником первого состава делегации была, несомненно, товарищ Камеритая-Биценко. В 1905 году она по заданию английской разведки убила русского военного министра Сахарова и вплоть до 1917 года ломала срока на каторге. Но по сравнению с Иоффе шахидку Камеритую можно считать утончённым дипломатом. Дело в том, что Адольф Абрамович являлся... сумасшедшим.

Отцом Иоффе был крымский миллионер, стремившийся дать сыну приличное образование. Однако из-за психических отклонений Иоффе смог закончить гимназию только к 20 годам. Считается, что по свому образованию революционер Иоффе был врачом. На первый взгляд это действительно так. Некоторое время Адольф Абрамович работал даже директором больницы. Только всё это, если использовать знаменитую фразу Ленина «формально правильно, а по сути - издевательство». После окончания гимназии, Иоффе с головой окунулся в революционную деятельность (кафешантаны, проститутки, кокаин, явки, шпионы и тому подобная «пинкертоновщина»). Осенью 1903 Иоффе поступает на медицинский факультет Берлинского университета, но занятия посещает нерегулярно и в следующем году уезжает в Россию. В конце 1905 он снова появляется в Германии, но учиться недосуг, в 1906 его высылают из Германии за подрывную деятельность против соседнего государства (т.е. России). Иоффе уезжает в Цюрих, где поступает в местный университет, но не на медицинский, а на ЮРИДИЧЕСКИЙ факультет. Вскоре после этого он уезжает в Россию (как член Алькаеды начала прошлого века, он несколько лет болтается в революционном подполье как в проруби, постоянно перемещаясь из одной страны в другую), и, наконец, в 1908 году попадает в Вену, где и получает диплом врача. Но диплом этот липовый. На самом деле в это время Иоффе становится ПАЦИЕНТОМ известного венского психиатра Альфреда Адлера, ученика Фрейда. Метод психоанализа построен на сотрудничестве подследственного, пардон пациента с товарищем след... извините доктором. Он не считает себя больным, а вместе с доктором «занимается», «изучает свой внутренний мир». Собственно это коллеги. Вот таким «коллегой» известного психоаналитика и был Иоффе. История имела своё трагикомическое продолжение. Когда Иоффе в 1913 году был осуждён как эмиссар международной террористической организации, готовившей восстание на военном флоте Российской империи, он был сослан в Сибирь, где в условиях войны в принудительном порядке, как врач, был назначен директором больницы на слюдяных копях. Назначение у Иоффе, до того, что называется, стетоскопа в руках не державшего, вызвало откровенный ужас. К счастью, вскоре произошёл февральский переворот, (основной движущей силой которого как раз было восстание моряков), и Иоффе стал полноправным членом правящего слоя бывшего великого государства.

Однако вернёмся к составу брестских переговорщиков. Кроме основных действующих лиц у делегации была маскировка. В 1917 большевики ещё не насобачились изображать трудящихся сами, поэтому «трудящиеся» шли отдельно. В делегации был представитель от матросов, представитель от солдат и представитель от рабочих. Как и положено статистам, у них были незапоминающиеся фамилии, лица и биографии. Например, «рабочего» звали «Павел Андреевич Обухов» и работал товарищ Обухов на Обуховском заводе. Но выглядели они в меру натурально: расхристанный вид, семечки, мятые портки. «Джон Гугович» посмотрел на «делегацию» и опустил световой фильтр на шлеме: «ЗООПАРК» (так и написал в мемуарах).

Однако тут случилась незадача. На петербургском вокзале перед отправкой поезда «восточные профили» спохватились: «Товарищи, а где же знаменитый рюсский мужик?! Мужика-то в делегации и нет!». Стали срочно, за пять минут, искать «мужика а ля натурель». И тут же нашли – этого добра в России как грязи. На вокзале ошивалась какая-то бородатая личность в зипуне с котомкой. Личности (некоему Сташкову) тут же налили стакан спирта и посадили в вагон поезда – подписывать мир с немцами. Как выяснилось позже, это было большой ошибкой.

Тут каждый штрих ценен для истории, поэтому процитирую Фокке дословно:

«Крестьянин Сташков с сидящим рядом принцем Леопольдом не разговаривал, но вёл-таки посильные дипломатические переговоры с прислуживающим вестовым. У крепкого старика была своя «программа-максимум» по отношению к подававшемуся за столом вину, которому Сташков отдавал за обедом усиленную честь. Никогда не отказывался, но заботливо осведомлялся у соседей:

- Которое покрепче? Красненькое, беленькое – нам всё равно, только бы поздоровее было.

Программу «представителя крестьянства» удовлетворяли, как могли, и качеством, и количеством. К концу обеда Сташков (так и хочется написать - Шариков), и без того не бледный, налившимся, благодушно-довольным лицом оправдывал репутацию «красного» делегата».

Развитие зверушки шло крещендо и достигло кульминации в день отъезда. Решив напоследок укушаться на неделю вперёд, трудящийся не только выпил всё спиртное за столом, но и потребовал «шкалик» себе в номер. Услужливый немецкий лейтенант Мюллер, прекрасно знавший русский язык, удовлетворил запросы «герра Сташкова» полностью:

«В отведённой ему комнате «представителя русского революционного крестьянства» снабдили таким основательным «шкаликом», что он быстро утратил вертикальную позицию. Литровая бутылка пунша свалила с ног и его.

Подписывают заготовленные пять экземпляров соглашения, а одного из «полномочных» нет. Лыка не вяжет... Так и остался первый из договоров без скрепы того, кто «представлял» в единственном числе сто с лишком миллионов российского крестьянства.

Хуже было, когда наступил час отъезда делегации, для которой уже был подан обратный экстренный поезд.

Расталкивают Сташкова, а он – на дыбы. «Полномочно» опрокинул вслед за бутылкой мюллеровского пунша все основные принципы «мира без аннексий и контрибуций». Взял с немцев контрибуцию «шкаликом» и решил аннексировать для своего постоянного жительства свою комнату в цитадели.

- Домой?.. Не желаю домой!.. Мне и здесь хорошо... Никуда я не поеду!

Германские офицеры, сдерживая смех, придают приличный оттенок выбытию Сташкова из строя «борьбы за мир»:

- Болен господин делегат? Ах, как жаль! Но мы сейчас устроим. Сию минуту будет вызван санитарный автомобиль.

От санитарного автомобиля товарищи отказываются, и пошатнувшаяся позиция «трудового крестьянства» восстанавливается всеми мерами от холодной воды до строжайших указаний на «партийную дисциплину».

Наконец его уговорили и возложили на принесённые таки немецкими санитарами носилки. Сташков благополучно отбыл вместе с другими...»

Во время переговоров и обедов за столом с животными сидел принц Леопольд, генерал Гофман, зверушек рассматривали. Кто на «трудящегося» смотрел, кто на Биценко. С одной стороны, прикольно конечно, а с другой стороны на горизонте показалась Трудность. С КЕМ немцы договор-то заключают? ГДЕ РУССКИЕ?

Не буду живописать душераздирающие сцены самих переговоров. достаточно сказать, что первым делом советская делегация попала в железнодорожную аварию, Каменев сказал, что едет судить немцев революционным судом, а официальный переводчик советской делегации оказался заикой. Далее со всеми остановками. Вплоть до организации немцами посещения «восточными профилями» дорогого борделя, спекуляции будильниками энд бюстгалтерами и выпрашивания Троцким немецких марок для сынишки.

(Бедный немец сначала не понял и покраснел до корней волос (Марки? Уплачено же, по шпионской линии. Чего он хочет, я же боевой офицер. Это потеря чести.)

А Троцкий, видя замешательство собеседника, подобострастно уточнил:

- Герр офицер, вы не так поняли, я НЕ ТЕ марки, я почтовые, для сынишки. Сынишка собирает.

Офицер от такой цыганской наивности расхохотался. Из Берлина привезли целый пакет, сын Троцкого хвастался в училище перед одноклассниками папкиным гостинцем.)

Скажу о Скалоне. В делегации был штат военных консультантов, куда кроме Фокке, входило ещё несколько офицеров. Формальным старшиной военспецов был контр-адмирал Альтфатер, но это кадровый сотрудник Интеллидженс Сервис и фактически большевик, органично использующий большевистскую фразеологию: «Товарищи, красный Питер в опасности!» (Впрочем, через год он не выдержит подлой роли и потрясённый трагедией Щасного умрёт 35-летним от разрыва сердца. Хотя... Сами понимаете...) Реально руководителем группы из нескольких русских офицеров в чинах от капитана до полковника был генерал-квартирмейстер Ставки генерал-майор Скалон. Он приехал на переговоры позже, во второй фазе, и практически сразу же застрелился. В первый же день. «Здравствуйте – Гутен таг». Полчаса переговоров для приличия, потом Скалон спокойно выходит, чтобы принести топографическую карту и выстрел перед зеркалом. Пуля пробила череп на вылет, но по стечению обстоятельств некоторое время Скалон оставался жив. На выстрел первым прибежал лейтенант Мюллер, ещё недавно хохотавший над пьяным русским петрушкой Сташковым. Фокке, памятуя, что Иоффе «врач», бросился к нему за помощью:

- Адольф Абрамович! Генерал истекает кровью. Срочно требуется ваша помощь. Сделайте хоть что-нибудь.

Шарлатан посерел от ужаса:

- Какая же моя помощь?

- Но ведь вы же доктор, врач!.. Помогите!

Минутная смена выражений лица и, наконец, Иоффе находит образ скучающего интеллектуала:

- Ну, голубчик, как бы это вам сказать. Я действительно врач. Но в настоящий момент - не практикующий.

Фокке махнул рукой. Скалон вскоре умер на руках у немецкого доктора. Перед выстрелом генерал оставил небольшую записку, где трогательно попрощался с женой и дочерью и сказал, что уходит из жизни, потому что больше не может жить.

Это смерть политика и дипломата. Что мог сделать Скалон? - Застрелиться до отъезда в Брест-Литовск? Это было бы частным поступком, не имеющим политического резонанса. - Убить на переговорах Гофмана или Иоффе? Но это нарушение статуса парламентёра и потеря чести. - Написать предсмертное письмо с проклятиями немцам и большевикам? В Петербурге замучают в чекистских подвалах заложников - несчастную жену и дочку. Нет, Скалон всё рассчитал и обдумал.

С КЕМ немцы вели переговоры о капитуляции России? Присоединившийся вскоре к переговорам Радек вообще был офицером запаса австро-венгерской армии, заочно осуждённым за дезертирство. Если министр иностранных дел Австро-Венгрии Отто фон Чернин с ним ведёт переговоры, значит, тем самым признаёт, что он не дезертир. А если гражданин страны официальное лицо вражеского государства и при этом не перебежчик, значит он... кто? КЕМ СЛУЖИТ? КОМУ? Радек даже не знал русского языка и общался с советскими коллегами при помощи жены. Иоффе – больной человек без определённых занятий, пациент австрийской психиатрической клиники. Карахан – спекулянт лифчиками и портсигарами. Каменев плясал камаринскую с проститутками в публичном доме для германских офицеров (буквально). Камеристая-Биценко, - пардон мадам, - лагерная ковырялка. Невменяема. Единственный дееспособный человек – русский генерал, представитель Ставки – демонстративно застрелился. Немцы могут таким образом заключать мирные договора с Бразилией, Альфой Центавра, одесскими биндюжниками, или, что ещё лучше, - сами с собой. «Дипломатический онанизм».

Всё это Скалон прекрасно понял и ушёл из жизни расчётливо и сознательно. Он дал возможность будущему белому движению при победе автоматически смыть позор Бреста. «Брест» это не русские люди, русских там не было. Русские своих союзников не предавали. Если союзники победили – русские имеют право на свою часть победы. Как Франция в 1945 году.

Если бы победили белые, сейчас имя Скалона знал бы каждый русский школьник, его именем называли бы улицы и площади, ему поставили бы памятники. Ведь это и есть классический геройский поступок: сознательная гибель одиночки во имя торжества общей справедливости.

Сначала подвиг Скалона решили замазать грязью (в полном соответствии с современным чёрным пиаром): «Скалон во время ответственных переговоров застрелился из-за измены жены». Потом его имя просто вычеркнули из истории. Причём и западные историки. Хотя немцы тогда поняли, что произошло. Скалона похоронили с высшими воинскими почестями, как представителя великой русской армии, показавшей себя и в наступлениях 1914 и 1916 годов, и в стойкой обороне 1915. И вообще прославившей себя 200 годами побед и триумфов. Скалон был плотью от плоти этой армии, род его (давно и полностью обрусевших франкошведов) 200 лет верой и правдой служил России. Вечная ему память...

А Иоффе... Думаю, умирающий генерал снился ему по ночам всю оставшуюся жизнь. В конце концов «непрактикующий врач» застрелился. Ровно через десять лет после начала брестских переговоров, в ноябре 1927 года.

Как и Скалон, Иоффе оставил предсмертное письмо. На десяти страницах. Привести этот документ полностью не представляется возможным: есть там и «философское обоснование» и желание покрасоваться перед потомками. Всё как положено. Но суть человека всегда видна:

«В 20 числах сентября, по неведомой мне причине, лечебная комиссия ЦК потребовала меня на консультацию профессоров-специалистов, и последняя установила у меня активный туберкулезный процесс в обоих легких, миокардит, хроническое воспаление желчного пузыря, хронический колит с аппендицитом и хронический полиневрит (множественное воспаление нервов)...

С некоторого времени, Кремлевская аптека, которая всегда выдавала мне лекарства по моим рецептам, получила запрещение делать это, и я фактически был лишен той бесплатной медикаментозной помощи, которой пользовался, и вынужден был покупать необходимые мне лекарства за свой счет в городских аптеках...

Сегодня вечером врач ЦК т. Потемкин сообщил моей жене, что лечебная комиссия ЦК постановила меня за границу не посылать и лечить в России, так как специалисты настаивают на длительном лечении за границей и кратковременное - считают бесполезным. ЦК же, наоборот, согласен дать на мое лечение до 1000 долларов (до 2.000 руб.) и не считает возможным ассигновать больше. Я, как Вам известно, в прошлом отдал не 1.000 руб. в нашу партию, во всяком случае, больше, что я стоил партии с тех пор, как революция лишила меня моего состояния, и я не могу уже лечиться за свой счет.

Англо-американские издательства неоднократно предлагали мне за отрывки из моих воспоминаний (по моему выбору, с единственным требованием, чтобы вошел период брестских переговоров) сумму до 20.000 долларов; Политбюро прекрасно знает, что я достаточно опытен и как журналист, и как дипломат, чтобы не напечатать того, что может повредить нашей партии или государству и неоднократно был цензором и по НКИД и по ГКК, а в качестве полпреда и по всем выходящим в данной стране русским произведениям... Я без прямого нарушения постановления Политбюро, не считаю возможным издание своих мемуаров за границей, следовательно, не вижу возможностей лечиться, не получая денег от ЦК, который явно за всю мою 27-летнюю революционную работу считает возможным оценить мою жизнь и здоровье суммою не свыше 2.000 руб. ...

В прошлую мою такую же болезнь к моим услугам был целый личный штат полпредства, теперь же мне "по чину" даже личного секретаря не полагается; при том невнимании ко мне, которое последнее время наблюдается при всех моих заболеваниях (вот и теперь, как сказано, я 9 суток - без всякой помощи фактически и даже предписанной мне проф. Давиденко электрической грелки пока добиться не могу), я не могу рассчитывать даже на такой пустяк, как переноска меня на носилках...»

Это всё понятно («20 000 долларов», «грелку не дали»). Я о другом. Оценим поведение Адольфа Иоффе на понятном ему уровне грелки. После предсмертного письма Скалона советская власть его вдове и дочери назначила пенсию. А после предсмертного письма Иоффе, адресованного опальному Троцкому, семью «дипломата ленинской школы» Сталин репрессировал. Помог сумасшедший ипохондрик домашним.